Ее звали Ната Серова. Савва познакомился с ней на одной из выставок. Изящная блондинка, сражающая наповал холодной нордической красотой. Равнодушная...
От Наты шел свет, тот самый, который не могла дать Лала, но во взгляде изумрудно‑зеленых глаз Савва не видел ничего, кроме вежливого равнодушия. Ната была замужем и любила своего мужа. Ната любила, а Савва возненавидел. Серов – его ученик, молодой выскочка. Молодой, но дьявольски талантливый. Савва разбирался в таланте так же хорошо, как разбирался в красоте. Скоро, очень скоро, ученик превзойдет своего учителя...
Ненависть – острое и невероятно живое чувство. Савва думал, что уже давно разучился ненавидеть, оказалось, он ошибался. Он ненавидел Серова особенной, изощренной ненавистью. Причина была банальна и понятна – зависть. Когда у другого есть то, чего нет у тебя, – молодость, любимая жена, гениальность – ненависть обязательно укажет путь.
Савва готовился долго и тщательно. Ни к одному из своих проектов он не готовился с такой старательностью и вниманием к деталям. План мести был коварен и изящен. Сначала назвать соперника своим преемником, обласкать, доверить управление фондом, ввести в дом. А потом... Громадная растрата народных средств, экономическое преступление и анонимный донос…
Серова посадили на двадцать лет, а его нордическую красавицу‑жену с позором изгнали из института, в котором она трудилась аспиранткой, вместе с маленькой дочерью выселили из конфискованной московской квартиры. Идеальный момент для гуманизма и благотворительности!
Савва был чуток, вежлив и предельно корректен.
– Ната, я знаю, в какой чудовищной ситуации вы с Юленькой оказались. Признаюсь, я чувствую себя виноватым в случившемся: недосмотрел, не предупредил... Если бы вы только знали, как мне тяжело, но бороться с системой я не в силах.
|
|
Она все понимала про систему, она была умной девочкой – его Урания15, его будущая супруга. И она умела быть благодарной.
– Я знаю, как трудно сейчас найти работу. Ната, вы только не отказывайтесь сразу, обдумайте мое предложение! Лала, моя жена, отдается искусству. Ей нет дела до детей, а у меня, вы же знаете, две дочери, почти ровесницы вашей Юленьки, им нужно материнское тепло и внимание. Помогите мне, Ната, и уверяю вас, вы никогда не пожалеете о своем решении!
Она согласилась. А куда ей было деваться – без крыши над головой, без работы, с маленьким ребенком на руках!
Она была хорошей няней для его дочерей: аккуратной, интеллигентной, расторопной. И она всегда была рядом, на виду у Саввы. Еще полгода‑год – и заживут душевные раны, оттает замерзшее сердце, захочется любви и крепкого мужского плеча. Вот тогда он, Савва Стрельников, и выйдет из тени...
Плетя интриги и строя планы на будущее, Савва не учел главного. Лала, коварная Мельпомена, очень быстро разгадала его замыслы, почуяла зарождающуюся в его сердце страсть. Нате приходилось тяжело: бесконечные упреки, придирки и унижения. Лала была изобретательна по части мести. Едва ли не более чем сам Савва. Ее проницательность, помноженная на коварство и холодный расчет, могли разрушишь весь план.
Лала подписала свой смертный приговор, когда осмелилась воспользоваться содержимым своего хрустального флакона. Несколько капель в утренний кофе Саввы – самое быстрое и надежное решение проблемы. Глупая девочка не понимала, с кем связалась. Яд из хрустального флакона давно перекочевал в другое вместилище, а обычная вода вряд ли могла кому‑нибудь навредить. Он долго думал, как поступишь. Прежде чем принять решение, не спал несколько ночей, а утром, на радость жене‑убийце, выглядел больным и разбитым. Наказание будет жестоким и изощренным, куда изощреннее, чем жалкие потуги Лалы. Времени в обрез! Нужно действовать!
|
|
Молодой щеголь из тех, что за деньги продадут родную мать, заманил Лалу в любовные сети всего за несколько дней. Цветы, подарки, страстные записки, уговоры бежать с ним в Ленинград. Все эти побрякушки, а главное, записки, Савва нашел в резной шкатулке Лалы. Самоуверенная, неосторожная дура, не считающая нужным скрывать свою порочную связь...
А в павильоне кипела работа. Савва не пускал в него никого из домочадцев. Об этой его странности знали все, знали и подчинялись. А может, просто боялись того, что таилось внутри. Простые смертные тоже чувствовали свет, исходящий от его мертвых муз. Чувствовали, но не понимали, а оттого боялись. Савве страх этот был только на руку. Он работал над мраморной Мельпоменой сутки напролет, забывал есть и пить, засыпал, лишь когда бессилие сбивало с ног. Мельпомена должна быть готова к сроку. Мельпомена и тайник...
*****
– Ну, старик, ты как, оклемался? – Даже, несмотря на серьезное выражение лица, в белом больничном халате Лысый выглядел комично. Он аккуратно придвинул стул к койке Арсения, пристроился на самом краешке.
|
|
– Оклемался. – Арсений кивнул, и голова тут же пошла кругом. Пришлось зажмуриться.
– А по внешнему виду и не скажешь. Точно все нормально?
– Ну, если Селена разрешила посещения. – Он улыбнулся, не открывая глаз, пережидая волну тошноты.
– Помнишь, что с тобой приключилось?
– Нет.
Он и в самом деле не помнил. Вернее, помнил, но далеко не все...
...Информация об отпечатках не стала неожиданной, но все равно выбила его из колеи. Одно дело – догадываться, и совсем другое – знать наверняка. Лучшим средством от тяжелых мыслей для Арсения всегда было действие. И начать он решил с садовника. Уж больно подозрительным казался ему этот дед, слишком неоднозначным. Опять же, нельзя сбрасывать со счетов его ночные прогулки. Что‑то же он делал в этом чертовом павильоне. Ведь не только ради цветочков туда захаживал.
Домик садовника стоял на отшибе, в глухом уголке парка. Замечательное место для отшельника. Или для злодея... Арсений внимательно осмотрел замок. Открыть его оказалось делом одной минуты.
Садовник жил по‑спартански, как будто и не жил даже, а так... Приходил переночевать. Вещей по минимуму, да и те, что есть, все в казарменном порядке. Внимание Арсения привлекла аккуратная стопка журналов, посвященных скульптуре и живописи, а настенную полку почти полностью занимали книги той же тематики. Странное увлечение для садовника... Очень странное.
Но самый большой сюрприз ожидал в шкафчике письменного стола. Увесистый, хорошо иллюстрированный талмуд был посвящен Савве Стрельникову, его картинам, скульптурам и технике. А в самом обычном ученическом альбоме для рисования обнаружились карандашные наброски какой‑то античной статуи. В груди шевельнулось смутное беспокойство, шевельнулось и исчезло, так и не успев оформиться. Не беда, он обязательно вспомнит, пусть не сейчас, а чуть позже, но ухватит за хвост это ускользающее чувство тревожного узнавания. Сейчас куда интереснее другое. Что делают в доме садовника рисунки хозяина?
Арсений сунул за пазуху один из набросков, перевернул альбом и, увидев дату изготовления, надолго задумался. Выходило, что наброски сделаны совсем недавно и никак не могут принадлежать Савве Стрельникову. Чем же в свободное от прополки грядок и обрезки кустов время занимается Аким? С чего бы обычному садовнику проявлять такой повышенный интерес к прекрасному? К прекрасному и к покойному Савве Стрельникову...
Было и еще кое‑что, совсем уж непостижимое. В дальнем закутке стола, так, что сразу и не разглядеть, лежало несколько книг по оккультизму. Арсений даже присвистнул от удивления. Все‑таки не подвела его интуиция, надо повнимательнее присмотреться к этому старику. Не прост он. Ох, непрост.
Самую последнюю находку обнаружил уже не Арсений, а Грим. Пес сделал стойку возле платяного шкафа, требовательно посмотрел на хозяина. Арсений нашел старую деревянную шкатулку на самой нижней полке под ворохом одежды. Еще не открыв крышку, он почувствовал – то, что хранится в шкатулке, принадлежит миру мертвых.
Тряпичная роза, поблекшая от времени, утратившая краски, но все же узнаваемая. Хрупкая девушка, почти девочка, кутается в тонкое пальтишко, а в черных волосах полыхает алая роза – обрывочное, но такое яркое видение... Гранатовый браслет, синяя шаль, серебряный гребень, атласная лента, нитка жемчуга, хрустальный флакон, серебряный портсигар... Портсигар он уже видел. Затейливая, запоминающаяся вещица в изящных пальцах Наты. Что она делает среди этих странных, но необъяснимо притягательных безделушек? Восемь безделушек, восемь муз, восемь мертвых жен Саввы Стрельникова...
В том, кому принадлежали безделушки, и чья была шкатулка, Арсений не сомневался ни секунды, понимал особым своим чутьем. Осталось понять, отчего шкатулка Саввы Стрельникова хранится здесь, в платяном шкафу садовника Акима. И наброски... наброски – это очень важно, потому что... Потому что он почти уверен, что вспомнил, кто или, может, что на них изображено. Осталось лишь подтвердить эту догадку.
– Давай‑ка, Грим, прогуляемся по парку! – Он погладил пса по голове, вышел из домика, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Павильон тонул в темноте. Как‑то так получалось, что Арсений оказывался в нем исключительно под покровом ночи. Да и не он один, надо думать...
Луч карманного фонарика выхватывал из темноты уже знакомые каменные лица. Мертвые музы больше его не пугали, лишь равнодушно наблюдали за тем, что он делает. Наверное, они просто привыкли друг к другу.
А догадка оказалась верна! Арсений остановился перед мраморной Уранией, вытащил из‑за пазухи набросок, направил на него луч фонарика. Так и есть, на альбомном листе четкими, уверенными штрихами была нарисована она – Урания.
– Интересное кино... – Арсений положил листок на постамент, расчехлил флейту. Еще одна идея требовала проверки. Если Ната Стрельникова не отозвалась на его зов на кладбище, возможно, она отзовется здесь, в павильоне...
Звуки флейты всегда его успокаивали, успокаивали и вводили в подобие транса. Однажды Лысый увидел, как работает Арсений, и потом долго не мог прийти в себя. «Старик, у тебя такие глаза, такие глаза! Ты сам как будто призрак...» Арсений улыбнулся, с нежностью погладил флейту, поднес к губам, и в этот самый момент мир взорвался мириадами искр...
–...Что‑то вспомнил? – вывел его из задумчивости голос Лысого. – Старик, ты слишком долго молчишь. Я начинаю волноваться.
Арсений смахнул выступивший на лбу пот, сказал устало:
– Ничего не могу вспомнить. Последнее воспоминание – это флейта. Ты забрал флейту, Лысый?
– Забрал, не волнуйся. Она в машине. А зачем тебе понадобилась флейта?
– Хотел проверить одну свою догадку.
– Проверил?
– Боюсь, что нет.
Может, тебя кто‑то по башке шарахнул? – предположил друг. – Может, у тебя потому теперь амнезия?
– А знаешь, Лысый, ведь твое предположение не лишено смысла. – Арсений попытался улыбнуться. Левый уголок рта не слушался. Так всегда бывало после вот таких переделок. – Разузнай‑ка мне про одного человека. Его зовут Аким, он работает садовником в доме Наты Стрельниковой. Очень подозрительный тип.
– Думаешь, это он тебя по башке?
– Не исключено.
– А отпечатки тоже его?
Отпечатки... Арсений снова прикрыл глаза, прогоняя назойливые и совершенно ненужные образы.
– Нет, друг, отпечатки принадлежат другому человеку, и это очень плохо.
Да, это было очень плохо. Так плохо, что даже мысли об этом причиняли почти физическую боль. Отпечатки, которые он снял с рабочего стола в обсерватории, принадлежали Марте, а это означало только одно... Именно Марта в ту самую первую грозовую ночь пыталась помешать ему осмотреть павильон, именно она оставила ему короткое и веское послание на столе. Это было странно, наводило на размышления, но самым страшным было другое. Самое страшное было в письме Наты Стрельниковой.
...Ната видела лицо того, кто столкнул ее с лестницы. Видела, но не сообщила в полицию, потому что человеком, на всю оставшуюся жизнь превратившим ее в инвалида, была Марта...
«Арсений, вы представить себе не можете, как больно мне писать эти строки, но, уверяю вас, я нахожусь в здравом уме и трезвой памяти. Моя внучка – чудовище, но в этом есть доля и моей вины. Моя вина, моя кровь... черная кровь. Присмотрите за ней, Арсений, прошу вас! Мне хочется верить, что именно вам удастся совершить невероятное – разбудить в Марте то светлое и хрупкое, что, я верю в это, еще живо в ее душе...»
Ната не просила для внучки наказания, она просила ей помочь. Но как можно помочь такому человеку?! Чем можно растопить ледяное сердце Снежной королевы? Интересно, она раскаивается в содеянном, сожалеет хоть о чем‑нибудь?
Марта говорит, кто‑то испортил рулевое управление ее машины. А где доказательства? Марта думает, что ее брату помогли уйти из жизни. А что, если это именно она и помогла? Марта уверяет, что ей не нужно наследство Наты. А что, если она выбрала его в союзники именно из‑за наследства? Что, если она такая же, как Верочка, только гораздо более умная и расчетливая? Он ведь повелся! Повелся, даже зная о том, кто она на самом деле! Беда в том, что Арсению нравилась Марта Серова, нравилась до такой степени, что, чтобы не потерять голову, ему приходилось каждую секунду напоминать себе о том, кто она на самом деле, насильственно культивировать в себе ненависть.
От последнего шага, от срывания покровов и масок Арсения удерживало только одно: Марта не могла сама себя запереть в погребе, и так тонко и филигранно просчитать свое чудесное спасение она тоже не могла. И еще, когда кто‑то напал на него в павильоне, она была с Лысым. А это значит... А значит, это может две вещи сразу: у Марты есть враг, и есть сообщник! С врагом еще придется разбираться. А вот сообщника он, пожалуй, уже вычислил. Основная сложность была в другом – определиться с мотивами. Все, что происходит в поместье, не бессмысленная череда несчастных случаев, а продуманные и тщательно просчитанные шаги.
– Где Марта? – Даже имя ее вызывало боль.
– Марта? – Лысый удивленно приподнял брови. – Так я понял, ты не хотел ее видеть. Она тоже поняла, осталась ждать меня в машине вместе с Гримом. Знаешь, старик, а она переживала за тебя. В том смысле, что реально переживала, у нее даже руки дрожали.
Переживала? Это вряд ли. Просто Марта – хорошая актриса, а Лысый, при всей его проницательности, слишком доверяет женщинам.
– И что нам дальше делать? – спросил друг после многозначительной паузы.
– Узнай все, что возможно, об этом садовнике.
– Ну, это только завтра. Ночью мои информаторы спят. А с Мартой как быть? Присматривать дальше?
– Глаз с нее не спускай. Хотя бы до завтра. Думаю, завтра я уже отсюда сбегу.
– А не рановато ли?
– Нечего бока отлеживать. Сдается мне, Лысый, мы близки к разгадке.
– Что‑то не слышу радости в голосе. – Друг подозрительно сощурился.
– Просто, боюсь, разгадка никому не понравится. – Арсений вымученно улыбнулся, а потом добавил: – Ты прости, но мне бы поспать.
– Ухожу‑ухожу! – Лысый торопливо встал, попятился к двери, уже с порога спросил: – А Марте что‑нибудь передать?
– Не нужно, я сам, когда выйду...
– Черт, чуть не забыл! – Лысый хлопнул себя по лбу. – Она ж отказалась от твоих услуг. Сказала, что для тебя это дело слишком опасное. А может, ну его к черту?! Может, и правда откажешься?
– Боюсь, слишком поздно, Я же говорю – мы уже близко. Ты только Марту от себя не отпускай, пока я не вернусь. Она сейчас тоже на линии огня...
Не прошло и пятнадцати минут, как в дверь его палаты постучали. В приоткрытую дверь просунулась голова Лысого.
– Привет, – сказал он каким‑то странным, потухшим голосом.
– Давно не виделись. – Арсений улыбнулся, но сердце уже чувствовало недоброе. – Что случилось?
– Случилось. – Лысый растерянно моргнул. – Марта пропала.
– Как пропала? – Он резко сел, на мгновение зажмурился, пережидая головокружение. – Ты же сказал, что она ждет тебя в машине.
– Это я так думал, что ждет, а оказалось, что не ждет. Да ты не волнуйся так, старик. Она сама ушла, сто пудов! Там же Грим, он бы никого к ней не подпустил.
Значит, сама ушла. Великодушно разрешила ему выйти из игры и ушла...
– А телефон? Ты звонил ей?
– Звонил. Телефон отключен. Специально, наверное, отключила. – Лысый покачал головой, спросил растерянно: – Что делать будем?
Вместо ответа Арсений сполз с кровати, после событий сегодняшнего вечера молодецкой удали в нем значительно поубавилось. Тут хоть бы на ногах устоять.
– Ты куда это? – Лысый, точно заботливая мамочка, подхватил его под локоть. – Далеко собрался?
– В поместье, она наверняка там. – Он чуть не добавил «дура», но вовремя прикусил язык. – Слушай, Лысый, ты б меня отвез, а? Сам я сейчас за руль не сяду.
– За руль ты, значит, не сядешь, а в поместье, значит, с шашкой наголо! Герой!
– Ее вчера чуть не убили. – Спорить с другом не было ни сил, ни времени.
– Ага, и ты в своем нынешнем состоянии ее защитишь? – Лысый скептически поморщился.
– Присмотрю. – Арсений огляделся в поисках одежды, пошатываясь, направился к встроенному шкафу. – Понимаешь, тот, кто там орудует, на открытое убийство не решится. Его профиль – несчастные случаи. Мне главное – Марту не выпускать из поля зрения, чтобы она не наделала глупостей.
Не наделала глупостей или не совершила очередное злодейство... В висках заломило от беспокойства и досады. Бесполезно рассуждать о том, как все может случиться, надо действовать, пока не стало слишком поздно.
Одежда и в самом деле нашлась в шкафу. Одежда и зеркало. Арсений не любил своего отражения, до сих пор не мог привыкнуть к тому, как сильно изменилось после несчастного случая его лицо. Точно в кому он ушел одним человеком, а вернулся совсем другим, даже внешне. Он мельком глянул в зеркало, потянулся было за курткой, но так и замер с протянутой рукой. Над его головой сизой шипастой короной светилось то, что он называл меткой. Точно такую же метку он видел над головой Марты и почти всех обитателей Парнаса...
– Что‑то не так? Поплохело? – Лысый снова подхватил его под локоть. – А я ж тебе говорю, что рано донкихотствовать, надо отлежаться. И Селена не одобрит...
– Все нормально. – Арсений отвел взгляд, потом снова посмотрел на свое отражение – метка никуда не делась. Что же это за чертовщина такая?! – С Селеной я сам поговорю, ты не вмешивайся.
Селена новости не обрадовалась, но за пять лет дружбы Арсения она изучила достаточно хорошо, чтобы понимать: от задуманного он не отступится.
– Хоть не лезь ни в какие передряги, пока не восстановишься, – сказала она строго.
– Не полезу, – соврал Арсений, понимая, что Селена видит его насквозь, и тут же спросил: – А скажи, на сей раз со мной ничего необычного?
– Конечно, с тобой ничего необычного, – хмыкнула она. – А когда с тобой случалось что‑то необычное? Все как всегда – простенько и банально. Подумаешь, какая‑то там странная отключка, подумаешь, витальные функции были почти на нуле...
– Не злись, – он виновато улыбнулся, погладил Селену по руке. – Я ведь серьезно сейчас спрашиваю, ты не почувствовала ничего необычного, когда со мной работала?
– А должна была? – Она напряглась, и аура ее, еще бледная после энергопотерь, вспыхнула чуть ярче. – Помнишь, как ты ко мне попал во второй раз, когда нацеплял на себя той черной гадости?
– От умирающего?
– Да. Сейчас мне показалось, что с тобой что‑то похожее, только не такое сильное. Ты взялся за старое, Арсений? – спросила она строго.
– В том‑то и дело, что нет. – Он пожал плечами. – Здесь что‑то другое, я просто пока не могу понять. Помнишь, я тебе рассказывал, что не вижу своей ауры? Вот, теперь я ее вижу. Только не совсем ауру, а что‑то непонятное, словно дымную корону над головой. И самое интересное, в последнее время я видел эту хреновину сразу у нескольких людей.
– Эти люди как‑то связаны между собой?
– Похоже на то. Как думаешь, это заразно? – Он невесело усмехнулся, помахал ладонью у себя над головой.
– Я думаю, это может быть очень опасно. – Селена нахмурилась. – Я спрошу у тети. Может, она сталкивалась с чем‑то похожим. Опиши‑ка поподробнее эту свою хреновину...
Когда Арсений с Лысым вышли, наконец, из больницы, была уже глубокая ночь. Грим, увидев хозяина, вместо того чтобы на радостях навалиться всем весом, тихо рыкнул, деликатно ткнулся мордой в колени Арсению. Умный пес, понимает, что он сейчас не выдержит крепких мужских объятий.
– Привет, Грим! – Арсений обнял друга за шею, потрепал за ухом. – Ну что, отдохнули? Поехали дальше делами заниматься.
– Работнички, – буркнул усаживающийся за руль Лысый, но отговаривать Арсения больше не стал.
*****
Таксист Марте попался неразговорчивый, всю дорогу до поместья он молчал, и Марта была ему очень за это благодарна. Ей многое предстояло обдумать перед тем, как решиться на очень важный шаг. Тишина была ей жизненно необходима.
Арсений теперь под присмотром давней знакомой с необычным именем Селена, ему больше ничего не угрожает. И угрожать не будет, потому что она, Марта, уже все для себя решила. Со всем, что происходит в ее жизни, отныне она будет разбираться сама, без посторонних. У нее даже есть кое‑какой план...
Марта нащупала в кармане джинсов сложенный альбомный листок. Она нашла его сегодня вечером в павильоне, когда искала фонарик Арсения. Находку удалось рассмотреть только в больнице. С карандашного наброска ей улыбалась Ната... Эта нарисованная Ната была молодой, полной жизненных сил и, безусловно, узнаваемой.
Было и еще кое‑что. В павильоне появилась еще одна муза. Нет, Марта их не пересчитывала, просто новая статуя стояла особняком, а Арсений лежал как раз у ее подножия. И в каменном лице этой новой музы, и в найденном карандашном наброске угадывались одни и те же черты. Кто‑то сначала изобразил Нату на бумаге, а потом воплотил в мраморе. Или наоборот... Но кто и зачем? Все в доме знали, как бабушка относилась к музам, знали и то, что она никому никогда не позировала, даже собственному гениальному мужу. Так кто же посмел нарушить это табу? Кто отважился замахнуться на то, что было под силу только Савве Стрельникову? Марта, с отличием окончившая Строгановку, как никто другой понимала, повторить стиль и манеру деда под силу лишь настоящему гению. Откуда же он взялся, этот гений? Откуда взялась новая статуя? И главное – зачем?..
Она разберется. Если действовать осторожно и с оглядкой, если не спускаться в погреб и пользоваться исключительно такси, то есть надежда, что ей удастся не попасть больше в силки, перехитрить того, кто затеял эту страшную игру. В том, что павильону и музам кем‑то неведомым отведена очень важная роль, Марта не сомневалась. Оставалось только понять, что это за роль, и все сразу станет на свои места...
Арсений сказал, что тот, кто запер ее в погребе, будет безмерно удивлен, увидев ее чудесное воскрешение. Значит, нужно быть не только осторожной, но и наблюдательной. Она сумеет распознать того, кто это сделал, хотя, видит бог, ей совсем не хочется знать правду. Ведь речь идет пусть не о любимых, но о близких людях, а Ната на собственном примере научила ее уважать родственные узы. Даже тогда, когда узы эти связывают тебя с убийцей...
Ей удалось проникнуть в дом незамеченной. Ничего удивительного, принимая во внимание, что на дворе уже глухая ночь. Самое интересное начнется завтра, завтра она узнает, кто пытался ее убить, завтра предстоит решать, как жить дальше. Есть еще Арсений... но о нем лучше не думать. Не сейчас, когда над головой дамокловым мечом висит неизвестность. Позже... она обязательно подумает о нем позже. Может быть, даже найдет в себе силы и смелость во всем ему сознаться...
В комнате с момента ее бегства ничего не изменилось, если кто‑то сюда и заходил, то оставил все на своих местах. Сейчас ее задача как можно дольше не привлекать к себе внимания, не включать свет, не шуметь. На цыпочках Марта прошла к окну, плотно занавесила шторы и подхватила со спинки стула домашний халат и так же, на цыпочках, направилась в душ.
Марта любила горячую воду. С тех пор как алкоголь стал для нее табу, не было другого, более эффективного и безопасного, способа для снятия напряжения, чем ванна. А ей сейчас просто жизненно необходимо расслабиться, хоть ненадолго...
Из ванной Марта вышла спустя час. Вопреки ожиданиям, напряжение никуда не делось, как не делась никуда и внутренняя дрожь, не покидающая ее в последнее время ни на секунду. Комната тонула в темноте. На ходу запахивая полы халата, Марта нашарила выключатель и едва не вскрикнула от испуга, когда услышала ехидное:
–...С легким паром!
Арсений, живой и на первый взгляд невредимый, сидел в кресле спиной к окну. Он смотрел на Марту внимательно и вместе с тем насмешливо. Грим черной тенью лежал у его ног.
– Я же просил тебя оставаться с Лысым. – В его голосе не было упрека, только лишь констатация факта. – Почему ты уехала, Марта?
Она тяжело вздохнула, присела на краешек кровати. Теперь их глаза оказались на одном уровне, и никто не мог помешать ей увидеть глубокие тени, превратившие его лицо в равнодушную маску.
– А я тоже просила. Я просила Лысого, чтобы он передал тебе, что мне больше не нужна твоя помощь, – сказала она, не в силах отвести взгляд от этого лица маски.
– Лысый передал. – Уголки губ дрогнули в слабой попытке улыбнуться, но улыбки так и не получилось.
– В таком случае, что ты здесь делаешь, Арсений?
– С недавних пор я здесь живу.
– В моей комнате?
– Так складываются обстоятельства. – Он пожал плечами, и Грим согласно рыкнул. – Тебя едва не убили в этом доме, Марта. Ты уже забыла?
– Тебя тоже.
– Я знаю, ради чего рискую, а ты знаешь, какую цену придется заплатить, если что‑то пойдет не по плану? – Он говорил странное. Марта не понимала, и от этого непонимания в душе поднималась обида.
– У меня нет никакого плана.
– Нет? – Арсений подался вперед. Теперь уже он изучал ее лицо. И чтобы выдержать его пристальный взгляд, Марте пришлось собрать в кулак всю свою волю. – Хочешь сказать, что ты действуешь по наитию? Хочешь сказать, что ты не понимаешь, чем все это может закончиться?
– Я понимаю. – Он изменился. Как мог человек так измениться всего за один день? Нет, она не берет в расчет прошлую ночь – прошлую ночь вообще лучше побыстрее вычеркнуть из памяти, – но ведь должны же быть какие‑то причины! – Я понимаю, чем это закончится. Ты сейчас встанешь и уйдешь к себе, а завтра уедешь из поместья.
– Да ладно! – Он насмешливо покачал головой. – Ты, в самом деле, веришь, что я тебя послушаюсь? Я уже все решил, Марта.
Глупый... Глупый и отчаянный. Он думает, что сумеет ее защитить, думает, что она достойна его защиты. А единственное, чего она достойна, – это презрения. Марта крепко зажмурилась, собираясь с силами. Пусть лучше так. Пусть он узнает всю правду, пусть возненавидит ее, но уйдет и останется жив. Она уже дважды едва не стала причиной его смерти. Больше такое не повторится. Она тоже уже все решила.
– Арсений, я должна тебе сказать... – Слова причиняли боль едва ли не более сильную, чем его враз заледеневший взгляд. – Тебе нет нужды присматривать за мной. После того, что я тебе скажу, ты и не захочешь...
Он молчал, ждал продолжения, а продолжить не было сил.
– Это я во всем виновата.
– Да? А в чем именно? – Арсений оставался спокоен, но пальцы его с силой сжали подлокотники кресла.
– В том, что ты едва не умер, в том, что два месяца провел в коме, а потом стал вот таким... Это все из‑за меня. ‑ Сейчас главное – не останавливаться, не делать себе никаких поблажек. – Макс считал, что я побоюсь, не прыгну, а я прыгнула. Я не хотела, не думала, что там, внизу, кто‑то есть. Если бы я знала... Нужно было отвезти тебя в больницу, но мы испугались. Макс вызвал «Скорую» уже по пути... – Так все бессвязно и путано. Он не поймет...
– По пути куда? – Голос Арсения звучал глухо, но ни удивления, ни злости в нем не было.
– По пути домой. Ты не о том сейчас! Это из‑за меня ты чуть не погиб пять лет назад... Мы оставили тебя там умирать. Ты был без сознания, истекал кровью, а мы сбежали.
– Я выжил.
– Да, ты выжил, но какой ценой...
– А ты? Какую цену заплатила ты, Марта? – Он смотрел на нее тяжелым, немигающим взглядом, и от этого взгляда сердце покрывалось ледяной коркой.
– Я ничего не заплатила. – Все‑таки она наша в себе силы сказать правду. – У меня не хватило решимости. Я просто жила, каждую секунду своей жизни зная, что тебя больше нет.
– Я есть.
– О том, что ты есть, я узнала только сегодня, увидела фотографии в кабинете Лысого, он рассказал...
– Ты не знала?
– Ната сказала, что ты умер. Это она оплачивала твое пребывание в больнице, о твоем состоянии я узнавала только от нее. Кома, кома... никакой надежды на выздоровление. Я хотела тебя навестить, а она сказала, что тебя больше нет. Понимаешь? Она даже имени твоего мне не назвала, чтобы я не смогла прийти на твою могилу. Ната сказала, что это для моего же блага, что, если я узнаю твое имя, мне будет еще тяжелее. Я не понимаю, почему она солгала... – Марта сжала виски руками.
– Думаю, Ната хотела тебя защитить. Никто не верил, что я выкарабкаюсь. Навещать бесперспективного коматозника гораздо страшнее, чем навещать его могилу. Твоя бабушка, в самом деле, считала, что так будет для тебя лучше. Она не хотела тебя наказывать и надеялась, что ты со временем все забудешь.
– Я не забыла. – Марта убрала руки от лица, по‑ученически сложила их на коленях. – Не проходило дня, чтобы я не думала о том, что совершила.
– Я знаю.
– Откуда? Откуда ты знаешь это? Откуда тебе знать, что думала Ната? – Она только сейчас поняла, что не так в их разговоре. Он вел себя так, словно и в самом деле уже все знал... – Ты знал, что это я? – Марта резко встала, хотела подойти к Арсению, но, натолкнувшись на его пристальный взгляд, отшатнулась, отступила к окну.
– Знал, – он кивнул, потрепал Грима по голове.
Она не стала спрашивать откуда, она спросила другое:
– И вчера? Вчера ты тоже уже знал? – Ей отчего‑ то было жизненно важно понять именно про вчерашний день. И не про день даже, а про ночь. Как же он мог с ней... зная, кто она такая, как поступила с ним пять лет назад?! Почему до сих пор пытается ее защитить?
– Знал. – Тяжело, опираясь на подлокотники кресла, Арсений встал, подошел к Марте. Теперь он был так близко, что она чувствовала его дыхание, но пропасть, их разделяющая, кажется, сделалась только глубже.
– Прости меня. – Она коснулась кончиками пальцев его небритого подбородка и тут же отдернула руку. – Я понимаю, что прошу о невозможном, но все равно... Арсений, прости меня, пожалуйста, если сможешь.
– Уже. – Он прикрыл глаза. Лицо его в этот момент было смертельно уставшим, он даже стоять без поддержки не мог – придерживался рукой за подоконник. – Раньше, наверное, у меня не получилось бы, но теперь... Я прощаю тебя, Марта.
Ей хотелось плакать от радости и облегчения, ей хотелось целовать его измученное лицо и тонкие музыкальные пальцы. Проклятая гордость и непосильный груз условностей не позволили. Вся ее благодарность уместилась в одно‑единственное слово...
– Спасибо.
– Не за что. – Арсений улыбнулся, но улыбка его была настороженной, а во взгляде читалась неудовлетворенность. – Послушай, если уж у нас ночь признаний, ты больше ничего не хочешь мне рассказать? Видишь, Марта, я сегодня добрый и всепрощающий.
Она бы рассказала. Она бы даже нашла силы для того, чтобы превратить в слова то чувство, которое зарождалось и набирало силы где‑то глубоко в душе. И на условности бы наплевала, и на собственную гордость, только бы он не смотрел на нее вот так – внимательно и настороженно, как на врага. Но бездонная пропасть, их разделяющая, ширилась с каждой секундой, а чувства все никак не трансформировались в правильные слова.
– Извини. – Марта виновато улыбнулась. – Мне, в самом деле, больше не в чем каяться. Но теперь ты понимаешь, что нет нужды помогать такой, как я. Уезжай, Арсений. Так будет лучше.
– Для кого лучше? – Теперь Арсений держался за подоконник обеими руками, и Марте казалось, стоит только разжать пальцы, как он сразу упадет.
– Для тебя. Ты же видишь, оставаться со мной опасно.
– Да, оставаться с тобой опасно, – повторил он рассеянно, – но я попробую. Знаешь, Марта, я не привык останавливаться на полпути. Обещаю, я доберусь до правды. – Наверное, ей просто показалось, но в голосе его прозвучала угроза.
– Хорошо. Мы попытаемся добраться до правды вместе. – Теперь, после покаяния, она готова была принять любое его решение. Просто придется быть в два раза более осторожной и внимательной, чтобы защитить не только себя, но и Арсения. – Ты устал. Давай я расстелю постель?
– Не в моих правилах отказываться от таких заманчивых предложений. – Он оттолкнулся от подоконника, пошатываясь, подошел к кровати. – Но предупреждаю, нет никакого смысла посягать на мою честь, сегодня я не в форме.
– Я не буду. – Марта улыбнулась, сдернула с кровати покрывало. – Я даже могу посидеть в кресле, чтобы не тревожить твой сон.
– В кресле не нужно. – Арсений зевнул, стащил с себя водолазку. – Мне достаточно твоего честного слова.
– Даю слово не тревожить твой сон и не посягать на твою честь.
Марта отвернулась, позволяя ему раздеться, перед тем как раздеться самой, выключила свет. Когда ее голова коснулась подушки, Арсений уже крепко спал. Она как‑то сразу почувствовала, что он спит, каким‑то особенным, пробуждающимся только в его присутствии шестым чувством.
– Спокойной ночи.
Его кожа была горячей и чуть солоноватой на вкус. Ворованный поцелуй не принес долгожданного покоя, наоборот, разбередил раны. Марта уткнулась в подушку, чтобы не разбудить Арсения придушенными рыданиями.
*****
Арсений проснулся от пения птиц. На мгновение ему показалось, что он у себя на даче, что птицы поют в ветвях старой вишни, той, что растет прямо под окном. Но достаточно было открыть глаза, чтобы понять – он ошибался. Нет никакой дачи и вишни за окном, да и птицы, похоже, пели только в его сне.
– Доброе утро.
Марта сидела в кресле. Вид у нее был такой, словно она и не ложилась вовсе. А может, и не ложилась? Сам он вырубился, кажется, еще до того, как закрыл глаза, и сон, надо сказать, пошел ему на пользу. Тело больше не отзывалось болью на малейшее движение, и голова не кружилась. Что еще нужно для счастья?
– Доброе. – Арсений сел в кровати, погладил приветственно рыкнувшего Грима, спросил осторожно: – Ты вообще спала?
– Спала. – Марта даже кивнула в доказательство своих слов, но Арсений не поверил. Похоже, так и просидела в кресле без сна. Вон какие у нее шальные глаза! Такие глаза он видел у Селены после особо тяжелых ночных дежурств.
– Врешь. – Не особо заботясь о том, смотрит Марта или нет, Арсений потянулся за джинсами, спросил безо всякой надежды на ответ: – Почему ты мне все время врешь?
– Я не вру. – В ее голосе послышалась обида. – Я не понимаю.
Она не понимает... Ну, что тут поделать?! У каждого свои представления о морали. Вчера ему показалось, что она искренне раскаивается, что еще чуть‑чуть, и она расскажет всю правду, может быть, попросит о помощи. Не раскаялась, не попросила... Ну что ж, обещание он давал не ей, а Нате. А обещания нужно выполнять. Возможно, уже сегодня он получит недостающую информацию, и работать сразу станет легче.
– Ты ведь не выходила из комнаты? – спросил Арсений, натягивая свитер.
– Нет. Ждала, когда ты проснешься.
– Это хорошо. Скажи мне, Марта, в этом доме приняты совместные завтраки?
– Когда была жива Ната, все собирались в столовой к девяти утра, а теперь я не знаю.
Арсений бросил взгляд на наручные часы, удовлетворенно кивнул.
– Будем надеяться, что традиции еще в силе. Я сейчас умоюсь, и мы пойдем завтракать.
– Вместе?
– Тебя что‑то смущает? – Арсений обернулся, уже стоя на пороге ванной. – Общение со мной может бросить тень на твою безупречную репутацию? – Он злилс