– Ты со мной теперь вообще больше не хочешь разговаривать? Ты ведешь себя, как ребенок, – прошептала Эвелин. Она сидела на своей кровати и складывала белье. Адам растянулся на соседней. – Не расскажи я тебе этого, ничего бы не было.
– Да, давай винить меня, – тихо отозвался он.
– Ты во всем видишь измену.
Она сняла носки Адама с батареи и снова села на кровать, положив их себе на колени.
– Измену?
– Государственную измену.
– Могла бы хоть извиниться.
– За что, Адам?! За то, что тебе все время что‑то кажется?
– Почему ты мне раньше ничего не сказала? Мы же могли бы вместе ему позвонить.
– И что бы тогда было по‑другому?
– Все.
– Все?
– Да.
– Можно узнать почему?
– Это было бы совместной акцией.
– Совместной акцией? Я думала, у нас все здесь – совместная акция.
– Я тоже на это надеялся.
– Бедный черный ко…
Адам рывком сел на кровати и схватил ее за руку.
– Ты звонишь этому болтуну, – прошипел он, – неизвестно, сколько раз, даешь ему наш номер телефона, а мне об этом – ни слова. Если б не позвонила Катя, я бы обо всем этом так и не узнал. Вот какие дела. Можешь обойтись без своих шуточек.
– А от кого ты узнал, что звонила Катя? – Эвелин двумя руками взяла носки в охапку и бросила их к Адаму на кровать. Держа в руках стопку своего белья, она подошла к шкафу рядом с дверью и начала раскладывать белье по полочкам. – Это ж надо быть такой идиоткой! – прошептала она. – Так сплоховать!
Адам разложил носки рядом с собой. Эвелин надела шерстяную кофту, легла на свою кровать, затем протянула руку к подушке Адама и взяла Библию.
– Могла б хотя бы спросить, – сказал он.
– Зачем, она ведь не твоя. Мы вместе ее украли.
Эвелин раскрыла Библию на том месте, где вместо закладок были вставлены бланки.
|
|
– А ты бы что сделал, если б он попросил у тебя наш номер, потому что он нужен Кате?
– Не думаю, что я стал бы с ним разговаривать.
– А как бы ты проверил, офицер он или нет?
– А ты как это сделала? Сумасшедшему Адаму привиделось?
– Я сказала, что у нас все хорошо. Мы договаривались, что я хотя бы сообщу ему, как я добралась.
– Вы договаривались, что ты дашь о себе знать?
– Он меня об этом просил.
– Замечательно, может, ты хочешь учиться в Гамбурге?
– Ты хочешь, чтоб мы расстались?
– Где бы он ни работал, получает он наверняка гораздо больше, чем я когда‑либо в своей жизни буду зарабатывать.
– Да что ты говоришь.
– Тогда бы все проблемы были решены, одним махом.
– Да? Мне важнее была Катя.
– Катя?
– Да, кто же еще? У нас ведь здесь столько друзей, что мы даже не знаем, к кому первому в гости идти.
– Не знал, что вы с Катей такие подружки.
– Что значит подружки, она мне сразу понравилась.
– Из‑за неудачной попытки переплыть Дунай?
– Потому что она знала, чего хочет, и она этого добилась сама, без посторонней помощи.
– Мне она рассказывала про японца.
– Про японца? Про какого японца? Ее герой – это ты. Без тебя… неизвестно еще, где бы она оказалась.
– У Кати и так бы все получилось.
– Может, да, а может, и нет. В любом случае ты поступил по‑геройски. Тебе бы следовало об этом помнить, это пошло бы тебе на пользу.
– Почему мне это должно пойти на пользу, почему именно это?! Ты же все время хочешь, чтобы я думал о будущем.
– Я просто хотела сказать, этот курс кройки и шитья, и эта комната, и дядя Эберхард – это же еще не все. Это скоро кончится.
|
|
– Не думаю.
– Найдем жилье в Мюнхене, где‑нибудь в центре…
– Со своим садом, паркетом, с идеальной планировкой, в комфортабельном районе!
– Пусть это будет маленькая квартирка, по мне так хоть крошечная. Я опять могу официанткой пойти работать.
– Тебе учиться нужно, а не официанткой работать.
– Для меня так гораздо лучше, еще раз начать все сначала, с тобой вместе, а не жить в доме, в котором все пропахло твоей семьей. Мне ведь даже моя подушка не принадлежала. А такие люди, как ты, в Мюнхене очень нужны, таких ищут, это тебе каждый скажет.
– Это в Библии написано?
Эвелин перелистнула страницу.
– Такой человек, как ты, который умеет кроить, который так умеет кроить, у которого такие идеи! Как же из этого ничего не выйдет? Даже если ты сначала будешь на вторых ролях, первые год‑два, это же не страшно. Там ты подсмотришь разные хитрости, как вести дела, а потом переманишь к себе половину клиентов. Кто хоть однажды у тебя шил, не пойдет ни к кому другому. Ты же это знаешь. Вера, любовь, надежда – об этом здесь где‑то написано. Любовь у нас есть, вера в тебя – тоже, только надежды тебе не хватает, одной только надежды, но зато у тебя есть я, я – это надежда. Я продам свои украшения.
– Только не это, этого ты ни в коем случае не станешь делать!
– Моя бабушка это бы одобрила. Сама она тоже только немногое из этого носила, все остальное так и лежало в шкатулке, вдруг пригодится, а теперь это как раз очень пригодится.
– Эви, я что‑нибудь найду. Только не этот курс кройки и шитья, не после этой сцены.
|
|
– Сцены? Какой сцены?
Эвелин села на кровати.
– Гизела ничего не рассказывала?
– Нет. Она как‑то резко отреагировала, как‑то странно.
– Не говори все время «как‑то», «как‑то» – это ужасно.
– А что случилось?
– Ничего, я все сделал, как всегда, как я считаю правильным и как лучше.
– И что же?
– Ее подружке Габи захотелось сбоку еще два бантика или две ленточки, слева и справа, невероятно, как жирный шмель с маленькими крылышками.
– Ты ей так и сказал?
– Это просто невероятно – я подумал, она шутит.
Эвелин вцепилась руками в край кровати.
– Я просто сказал, что не буду этого делать, я такой чепухой не занимаюсь.
Эвелин тяжело вздохнула:
– Но раз она так хотела?!
– Пусть тогда сама и делает, зачем ей для этого я? Либо я что‑то делаю, либо нет. А такое дерьмо я не крою. Все очень просто.
– Да, Адам…
– Я всегда так делал и прекрасно обходился – и все остальные тоже.
Эвелин взяла два носка, вывернула их наизнанку и завязала в узел. Вдруг она остановилась и прислушалась, Адам тоже замер. Этажом ниже закрыли входную дверь.
– Это они? – прошептала Эвелин.
– Не думаю, только Гизела. Он всегда на ключ запирает.
– Тебе надо было сделать это ради нее, ради Гизелы. Она тобой так гордилась. Ты же мог раскроить, она бы увидела и наверняка поняла бы…
– Двух не хватает, – сказал Адам.
– Двух?
– Осталось два разных носка.
– Так всегда и было.
– Как это? Ты хочешь сказать, я все время так и ходил?
– Да это заметно, только если их рядом подержать.
– Все равно, я так не люблю.
– Ну, выброси их тогда, – сказала Эвелин и встала.
– А ты уверена, что двух других нет где‑нибудь в другом месте?
– Где‑нибудь они есть. Но не здесь.
Эвелин зашла в маленькую ванную рядом с их комнатой.
Когда она оттуда вернулась, Адам сидел на кровати. Пакет с носками был убран. Только на батарее висело рядом друг с другом два носка, словно они еще до конца не высохли.
ДВЕ ЖЕНЩИНЫ
– Так, теперь им нужно вариться семь минут.
– Я и знаю только, что есть такая страна: Китай.
– Ну и что?
– А тут сразу целая наука.
– Все – наука.
– «Китай и надежда на счастье» – ты это сейчас читаешь?
– Автор у нас семинар ведет.
– Я же ни одного слова не знаю!
– Я тоже только начала. Это рядом с главным зданием. А через два года нас на год пошлют в Китай или Тайвань.
– Синология плохо сочетается с историей искусств.
– Я просто себе это представила, потому что ты сказала: что‑нибудь языковое. Я подумала, будем вместе туда ходить.
– Все эти значки – для меня это слишком.
– Зубрить нужно везде.
– Все равно.
– Мы же можем встречаться и вместе обедать или завтракать. Может, ты подыщешь что‑нибудь поблизости.
– Что‑нибудь с лепниной и паркетом? Мне бы одной кухни хватило. Такой огромной кухни я еще никогда не видела. А когда придут твои соседки?
– Михаэла в университете, а Габриэла на курсах вождения, она в этом, кажется, не слишком сильна. Вы хотели бы не просто комнату, а что‑нибудь побольше?
– Было бы неплохо.
– Я прямо поверить не могу, что Адам поехал с тобой. Наверное, он тебя по‑настоящему любит.
– Ты это уже как‑то говорила.
– Я думала, он безнадежен, безнадежный случай. А что такое?
– Ты хорошо выглядишь.
– Ой, Эви, ты такая милая.
– Дело не в том, что я милая.
– А что же мне‑то тебе говорить? Тебе достаточно в зеркало посмотреться.
– Я имею в виду другое. По тебе ни за что не скажешь, что ты здесь всего пару недель. Ты выглядишь так, как будто ты отсюда, как будто ты здесь дома. А если ты посмотришь на Адама, он здесь как фальшивая монета, он и есть почти перестал.
– А ты?
– Я как‑то посерединке, между тобой и им.
– То есть не безнадежный случай? – Катя засмеялась. – Эви, да ладно, я пошутила!
– Для меня это не шутки.
– Ты слишком обо всем тревожишься.
– С таким тылом, с твоим кланом я бы тоже ни о чем не тревожилась.
– Мой клан иногда приглашает меня в гости, а дядя Клаус помог мне найти эту комнату – а вообще, мне ничего от них не нужно.
– Я это и имею в виду, без них бы у тебя этого не было!
– За это я должна преподавать им русский, а я его уже вообще забыла. Но пока что я согласилась.
– Вот видишь, а я бы не согласилась. Вот и разница. У тебя здесь родственники, настоящая семья, это же прекрасно.
– Зато у тебя есть Адам, и медовый месяц на Западе.
– Если это можно назвать медовым месяцем.
– Ну все‑таки, Зимсзе. И когда у вас свадьба?
Эвелин пожала плечами.
– Ты же говорила, что вы там были счастливы.
– Что было, то сплыло.
Катя нахмурилась.
– Извини, – сказала Эвелин. – Мне сейчас только такие фразочки на ум и приходят. «Что меня не убивает, делает меня сильнее» – и всякое такое. Сама знаю, что это ужасно.
– Я почти что влюбилась в Адама.
– Я заметила.
– Когда?
– Когда увидела тебя в шляпе, там, на турбазе, когда ты нас ждала, тогда я что‑то такое подумала. У вас с ним что‑то было?
– Нет.
– Звучит не очень убедительно.
– Я же сказала, что я в него чуть не влюбилась, так что я не могу сказать, что вообще ничего не было. Но я ему была абсолютно безразлична.
– Мне хотелось, чтобы он умер.
– Умер?
– Тебе никогда не хотелось, чтобы какой‑нибудь человек перестал существовать? Чтобы избавиться от него, чтобы не нужно было больше о нем думать?
– Не‑ет.
– Он целыми днями просиживает перед телевизором и крутит твой кубик Рубика, а когда он этого не делает, то лежит перед Эльфридой на животе и смотрит на нее. А дядя Эберхард по пять раз на дню говорит, что те, кто там сейчас борются, – герои. Герои – они, а не те, кто нелегально эмигрируют.
– Я думала, он сам эмигрировал.
– Он сидел в тюрьме, в Баутцене, почти год. Для него мы – экономические беженцы, потому что сейчас, сейчас нужно бороться, а не тут отсиживаться. Адам на самом деле думает точно так же.
– А, ерунда, ничего у них не выйдет. Через пару недель там все будет, как раньше. Кренц или Хонеккер – абсолютно не важно.
– Да я тоже так говорю. Но Адаму все мерещится час икс, что он пропускает свой час икс.
– Что значит час икс? Если кто чего и добился, так это мы. Без нас бы там ничего не началось. – Катя помешала спагетти. – Ему просто нужно поскорее найти работу.
– Портные здесь не нужны, здесь все готовое покупают. Даже Гизела не хочет, чтобы он ей что‑нибудь сшил, даже бесплатно, как бы в счет платы за квартиру. Не понимаю, почему здешние женщины ничего не хотят, что бы им по‑настоящему шло, что хорошо бы на них сидело. Адам говорит, они уже вообще забыли, что такое индивидуальный пошив. И на его резюме тоже пока никто не ответил.
– Но они же повсюду ищут людей. Они даже в лагерях раздавали листовки, им требуются специалисты!
– Но не дамские портные.
– Почему, они тоже требуются.
– Видела бы ты его раньше. Он почти никогда не брал отпуск, он просто не мог сидеть и ничего не делать.
– И что?
– Для него это было не просто работой.
– Ты имеешь в виду, это больше как творчество?
– Женщины приходили к нему, и он делал их красивыми. А когда они становились красивыми, он их трахал.
– Это не сплетни?
– Я же его застала. Но мы с тобой это уже как‑то обсуждали.
– Ты думаешь, ему тяжело без всех этих женщин?
– Если бы! Мы хоть и ссоримся постоянно, но он привязчив, как собачонка. Я смотрю на мужчин и спрашиваю себя, почему я с Адамом. Я думаю, я бы почти с каждым могла ужиться, если б он был не совсем уж противный.
– Если б все было так просто.
– Но почему именно Адам?
– Да ладно, Эви. Ты считаешь, ты для него слишком хороша?
– Да нет! Я не это имею в виду. А что Марек?
– Подожди пока. Я не знаю, что из этого выйдет. Плоские или глубокие тарелки?
Эвелин кивнула.
– Так плоские или глубокие?
– Да все равно. У некоторых мужчин такая манера говорить и жестикулировать, в них что‑то такое есть, они какие‑то живые, открытые. Мне такие нравятся. У них даже походка особенная. Мне достаточно увидеть, какая у человека походка, и я уже все о нем знаю, почти все.
– Это еще и вопрос везения.
– А тебе везло?
– Еще как! Сначала Адам, потом вы. Михаэль дал мне денег взаймы, чтобы я заплатила залог.
– Что? Ты сидела в тюрьме?
– В тюрьме?
– Ну, залог.
– Нет, нет, для хозяев квартиры. Три месячных оплаты вперед, на случай, если что‑нибудь чинить придется.
– Три месячных оплаты? Они с ума сошли?!
– Да ладно, все у вас получится. В крайнем случае попросишь у Михаэля, Адаму же не обязательно об этом знать.
– Адам думает, что Михаэль – офицер или что‑то типа того. Он говорит, что видел его в Тростберге.
– Как это офицер? Я же жила у него.
– До лагеря?
– У него там был один знакомый, и тот все так устроил, что мне даже не нужно было жить в лагере. Я там только бланки заполнила. Передашь мне горгонзолу?
– Целиком весь кусок?
– Да. – Катя положила сыр на сковородку. – Михаэль всю дорогу только о тебе и говорил. Все время начинал по новой.
– Он сердился?
– Он просто не мог понять. Я ему говорила: разворачивайся. Но он уперся.
– Если б он дал мне чуть больше времени.
– Ты жалеешь?
– Не знаю.
– Эй, Эви. Ты что, плачешь? – Катя сняла кастрюлю с плиты и слила воду. – Что случилось? Ты жалеешь?
– Мне нужно тебе кое‑что сказать.
– Ой‑ой‑ой, выкладывай. Что такое? Ну, говори же!
– Я беременна.
– Ох ты, Боже мой, Эви!
Катя уставилась на нее, держа двумя руками дуршлаг со спагетти.
– Я знаю, большую глупость сложно было сделать.
– Да, это ж надо было. От Михаэля?
– Не знаю, может, да, а может, и нет.
– Ты не можешь это выяснить?
– А как?
– А Адам?
– Тоже возможно.
– Он что‑нибудь знает?
– Нет.
– Ты хочешь сохранить ребенка?
– Я не знаю. Здесь с этим как у нас?
– Понятия не имею, наверное, да. В худшем случае придумаешь что‑нибудь.
Катя вытряхнула спагетти на сковородку с горгонзолой. Потом она обошла вокруг стола и обняла Эвелин.
– Знакомый запах, – сказала Эвелин, – у меня тоже такие были.
– Михаэль подарил?
– Хм.
– Разочарована?
– Ты ведь тоже, разве нет?
– Да ладно, он просто хотел сделать приятное. Расскажи Адаму, может, он тогда оживится. Он же всегда хотел ребенка. Извини, мне нужно помешать.
Катя вернулась к плите.
– Дай, пожалуйста, грушу. Ты меня просто наповал сразила. Я думала, ты сейчас расскажешь про Штази или что‑нибудь такое.
– Ну спасибо.
– Ты об этом так сообщила. Кто же подумает про беременность?
– Просто когда не с кем поговорить, тогда тебя может вдруг неожиданно прорвать.
– Мне это знакомо.
– Все готово? – Эвелин показала на сковородку.
– Да, ты только передай мне грушу. Ты голодная?
– Нет.
– Давай, – сказала Катя, – попробуем хотя бы. Или может, ты хочешь грушу, хотя бы кусочек груши?
– Да, кусочек груши.
Катя выключила газ. Пока она разрезала грушу на четвертинки, Эвелин достала из сумки маленький пакетик.
– Вот, это тебе, – сказала она.
Катя посмотрела на нее, немного помедлила, затем взяла у Эвелин из рук подарок, оторвала скотч и развернула салфетку.
– Как – мне?
– У меня тоже такое.
Эвелин показала ей свою правую руку, на которой было надето красно‑рубиновое кольцо.
– Эви…
– Мы же подруги, почти что сестры, правда? – Эвелин взяла кольцо. – Куда, на левую или на правую?
– Все равно.
– Вот видишь, подошло.
– Ты с ума сошла, просто с ума сошла, – сказала Катя.
Потом они сели за стол напротив друг друга и стали есть грушу.
СОКРОВИЩА
Эвелин вышла в Айхенау из последнего вагона электрички и пошла к выходу. Вдруг кто‑то схватил ее за руку, она в испуге обернулась:
– Адам! Что‑то случилось?
– Ты же хотела вернуться к обеду.
– Я сказала, что не знаю, когда вернусь. Как ты замерз!
Эвелин сняла с шеи шарф и повязала его Адаму под подбородком.
– Я хотел тебя пригласить, – сказал Адам, – на обед. Ты уже поела?
– У нас был поздний завтрак.
– Долго же вы завтракали.
– Тебе уже лучше?
– Когда я на улице, да. Я был у врача, мне дали больничный.
– А что у тебя?
– Так, ничего особенного, «синдром переселенца», «затрудненная адаптация», такое бывает, врач сказал, я даже буду больше денег получать. – Адам попытался взять Эвелин за руку. – Я же не делаю ничего плохого, я еще никогда не сидел на больничном. Это впервые. Это же ничего не меняет, просто денег чуть побольше. А что, не надо было этого делать? Ведь это же правда. В каком‑то смысле это правда. А ты, как у тебя все прошло?
– Не очень.
– С Катей?
– Да, Катя, она меня так опекала. Она мне даже с собой поесть дала.
Эвелин взяла Адама под руку. Они прошли мимо мальчика, который, тихо чертыхаясь, теребил замок на своем велосипеде, и свернули на дорогу, ведущую к поселку.
– Катя живет, как в сказке: даже в подъезде зеркала и люстры, все такое фешенебельное, настоящий Запад.
– А сколько комнат?
– Только одна, но огромная. В квартире еще две студентки, у каждой по комнате. Кухня огромная, они там даже вечеринки устраивают, и старомодная ванная комната с огромной ванной. Только там понимаешь, насколько здесь все мещанское. Я купила носовые платки, держи.
Адам остановился и высморкался.
– Стычек не было?
– Да в общем, нет.
– В общем?
– Его новое любимое изречение – «что меня не убивает, делает меня сильнее».
– Это я уже слышала.
– Не могу найти свои ключи от дома.
– Адам…
– Я просто сказал, что не могу их найти. Я подумал, может, ты их по ошибке прихватила.
– Я не прихватывала твоих ключей по ошибке.
– Эберхард хочет, чтобы я пошел работать в магазин, они на полставки ищут рабочих в пункт приема стеклотары.
– В «Тенгельманне»?
– Что‑то типа того.
– И?
– Что «и»?
– Ты туда ходил?
Адам остановился:
– Мне что теперь, бутылки сортировать?
– Я бы пошла.
– Легко тебе говорить.
– Я бы правда пошла туда работать.
– А я бы не пошел туда работать. Ты была в университете?
– Мне еще нужно кое‑что нотариально заверить.
– Что?
– Мой аттестат зрелости.
– Чего там заверять?
– Не знаю, так надо. А потом пойду на историю искусства и романистику.
– А после занятий будешь работать в пункте приема стеклотары.
– За квартиру везде требуют залог. Никто без залога не сдает. Я была у ювелира.
Адам остановился:
– Ты же мне обещала…
– Он их не взял.
– Что?
– Он их просто не взял.
– Что значит, он их не взял?
– Он говорит, они не настоящие.
– Он что, с ума сошел?
– Он сказал, что все камни поддельные.
– Поторговаться хотел.
– Да нет, совсем нет. Он мне сразу всё сдвинул обратно, вообще не проявил интереса.
– Я же тебе говорил, не надо этого делать. Это наказание. Семейные реликвии нужно хранить.
– Генриха ты тоже продал при первой возможности.
– Фамильные драгоценности – это неприкосновенный запас.
– Нам бы он сейчас пригодился. Я не хочу все время жить за чужой счет.
– Дяде Эберхарду это бы понравилось. Кто не работает засучив рукава, плохо кончит.
– Прекрати.
– Ты показывала украшения еще какому‑нибудь ювелиру?
– Нет, мне хватило одного.
– Они ведь все равно красивые. Для меня это все настоящее.
– Интересно, она знала?
– Конечно, знала.
– Моя мама не знала. Она прямо взбесилась, когда они достались мне, а не ей. Я подарила одно кольцо Кате!
– Какая ты щедрая.
– Что она теперь обо мне подумает!
– Ты думаешь, она понесет его в ломбард?
– Все равно.
– А как она так быстро нашла квартиру?
– Это ее родственники. Они ей во всем помогают. И еще у нее есть друг, поляк.
– С поляком можно было и проще познакомиться.
– Он тут уже давно живет. Отучился на садовода и на, кого‑то еще, скоро диплом защищает. Они с Катей собираются через две недели поехать в Цюрих, могут и нас захватить.
– Ты думаешь, это хорошая мысль?
– Было бы здорово. У него там дела, а мы город посмотрим. Утром – туда, вечером – обратно.
За их спинами раздался велосипедный звонок. Мальчик, которого они видели до этого, обогнал их. Проехав вперед, он прокричал им что‑то, чего они не расслышали.
– Я тоже была у врача, – сказала Эвелин.
– У гинеколога?
– Да.
– И как? Все в порядке?
– Да.
– А что тебе Катя дала с собой поесть?
– Мраморный торт.
Адам потянул Эвелин к скамейке на автобусной остановке:
– Пойдем, устроим маленький пикничок.
– Не тут, здесь слишком холодно. Ты и так простужен.
– Что ты имеешь против пикника?
– Ты нарочно хочешь заболеть? – Эвелин прошла несколько шагов вперед и повернулась в сторону Адама. – Где твоя зимняя куртка?
– Это не моя куртка, я ее не надену.
– Тогда купи себе куртку, но так нельзя. Пойдем!
– Нет.
– Раз ты терпишь все эти высказывания Эберхарда, мог бы тогда и его куртку надеть.
– В Лейпциге вчера собралось больше двухсот тысяч, а в Берлине скоро будет огромная демонстрация, абсолютно легальная.
– При чем здесь твоя куртка?
– Правда ведь, мы должны надеяться на то, что у них ничего не получится?
– Не говори ерунду.
– Нет, мы надеемся, что у них ничего не получится, а Эберхард надеется, что у них все получится, – вот какие дела.
– У меня правда другие заботы. Пойдем, пожалуйста!
– Сестрам и братьям с Востока святой Эберхард с удовольствием подарил бы свою куртку.
– Все, пошли!
Адам развернулся и пошел назад. Она смотрела ему вслед. На автобусной остановке он достал из урны газету, расправил ее на скамейке, сел на нее, вытянул ноги и сложил губы трубочкой, словно собираясь засвистеть.
Медленно, очень медленно Эвелин пошла обратно к скамейке. С каждым шагом она, казалось, преодолевала бескрайние пространства. Еще несколько вдохов, и она окажется около него, заглянет ему в глаза и просто скажет те слова, которые были ей очень знакомы и близки, так близки, что ей вдруг показалось бессмысленным произносить их вслух.