– Откуда ты знаешь, где раздастся звонок?
– И к чему весь этот театр?
– Ты что, думаешь, у них нет своих шпионов? Не надо так ухмыляться.
– У вас точно не все дома.
– Почему у вас?
– У тебя, у тебя не все дома.
– Почему ты тогда говоришь «вы»?
– Я имею в виду людей, которые постоянно подозревают других.
– Почему постоянно, каких людей?
– Вообще, я имею в виду – вообще.
– Я подозреваю не вообще.
– Может, не будем, а? Пожалуйста!
Эвелин откинулась на спинку и снова посмотрела в окно.
– Михаэль меня подозревал? Скажи, он думал, что я из Штази? Просто скажи, да или нет, и все.
– Нет, – сказала она, не поворачивая головы. – Мы вообще про тебя не говорили.
– То есть меня для вас не существовало?
– Я не хотела о тебе говорить. Он о тебе расспрашивал, но я подумала, что его это не касается. Ты этого не понимаешь? Ты говорил обо мне со своими Дездемонами, и Лили, и как их там всех зовут? Надеюсь, нет. Я бы на тебя за это обиделась.
– Я не говорил, но я и не хотел с тобой расставаться.
– Тебе хотелось кое‑чего другого, но душой ты был со мной, большое спасибо.
– Ты будешь смеяться, но душой я правда всегда был с тобой.
Адам положил ногу на ногу и, казалось, вновь углубился в чтение газеты.
– Я бы с удовольствием тебе поверила, – сказала Эвелин.
– Ну так давай.
– Так я и пытаюсь. Я уже две недели пытаюсь.
– И что тебе мешает?
– Ничего. Я просто пытаюсь.
– А если у тебя не получится?
Они посмотрели друг на друга.
– Ты какой‑то нерадостный. Ты всегда был в каком‑то таком хорошем настроении, даже в Венгрии. Может, это не для тебя, быть вот так, только со мной.
– Какой‑то, в каком‑то, все время «какой‑то».
– Ты от природы многоженец?
– Давай сначала поженимся, а потом посмотрим, нужна ли мне будет еще одна или две.
– Не надо сразу так передергивать. Мужчины таковы – некоторые, по крайней мере. Мне было бы легче, если б мы об этом поговорили, а не отшучивались.
– Я не скучаю по Лили и никогда по ней не скучал. И точка. Что мне еще сказать?
– А по Пепи?
– Пепи – хорошая девочка и наверняка станет прекрасной университетской преподавательницей, и я бы с удовольствием встретился с ней когда‑нибудь еще, но это не то, что ты думаешь.
– А что же?
– Что?
– С тобой что‑то не так.
– Ничего себе. Мы срываемся с места, все бросаем, я не знаю, чем зарабатывать на хлеб, а ты спрашиваешь, в чем дело.
– Ты хочешь вернуться?
– Я просто себе представляю, как все происходит, как Мона заходит в наш дом, и твоя мама, и остальные, и берут себе все, что им нужно, – об этом невозможно не думать, я не могу просто переключиться.
– Нам это все теперь просто не пригодится.
– В Лейпциге в понедельник на демонстрацию вышло десять тысяч. Ты только представь: десять тысяч!
– Адам, у нас получилось, мы на Западе, у нас на руках все бумаги, мы получим паспорта, у нас три тысячи западных марок, я могу учиться на любом факультете, на каком захочу, у нас есть бесплатное жилье, а ты сидишь с такой кислой миной.
– До сих пор все было не особенно весело.
– Это в прошлом, мы едем в Мюнхен.
– Ну, это не совсем Мюнхен.
– Ты только и делал, что сидел перед телевизором или собирал этот дурацкий кубик!
– Но ведь интересно, что делают наши братья и сестры на Востоке. Пока им еще дают это делать, нам стоило хотя бы на них посмотреть.
– Ничто другое тебя вообще не интересует.
– Мы же уже посмотрели столько разных озер, деревень, городов. К тому же я читал, если это тебя успокоит – уже почти половину прочел.
Адам взял лежавшую рядом Библию. В середине было заложено несколько страниц.
– Ты сначала попробуй досюда дочитать!
– Ты же мог бы зайти к какому‑нибудь портному или в магазин тканей.
– Здравствуйте, меня зовут Адам, я из Восточной Германии. Думаешь, мне есть чему у них поучиться?
– Я имею в виду деловую сторону, что где берут, где надо регистрироваться. Ты просто теряешь время.
– Не все сразу. К тому же они тут вообще уже забыли, что такое настоящий портной. Они себе все готовое покупают.
Эвелин пальцами ног придвинула к себе туфли и скользнула в них.
– Жалко, что мы скоро подъезжаем. Я бы еще ехала и ехала. – Она наклонилась к зеркалу и начала причесываться. – Скажи, можно у тебя кое‑что спросить: что это за бумажки у тебя в Библии? Выписываешь мудрые изречения?
– Какие бумажки? Бланки? Они у меня вместо закладок.
– Как бланки?
– Вот.
Он протянул ей листочки.
– Нет, Адам, этого не может быть!
– А что? Вся эта ерунда, которую они хотят знать, это же все, как на Востоке.
– Но мы уже не на Востоке.
– Хм.
– Почему ты ничего не сказал! Нам надо было их заполнить. Он ждал, что я их ему отдам, он меня про них спрашивал.
– Они и про меня у тебя спрашивали?
– Нет.
– Вообще ничего?
– Только приехала ли я одна или с кем‑нибудь.
– Меня он тоже об этом спрашивал. Я сказал, чтобы они у тебя все спросили.
– Я им тоже так сказала.
Эвелин надела куртку.
– Давай, нам скоро выходить.
– Хотел бы я знать, зачем все это нужно, – сказал Адам.
– Шпионов ищут.
– Но если б я был шпионом, я припас бы для них хорошую историю.
– Не знаю. Ничего не знаю, – сказала Эвелин, села поудобнее, поставила на колени коробку с черепахой и стала смотреть в окно.
РАЗГОВОР НА КУХНЕ
– Ты что‑то ищешь? – спросила Гизела, когда Эвелин открыла дверцу под раковиной, после чего появилось мусорное ведро с автоматически поднявшейся крышкой.
– Как удобно, – сказала Эвелин, – и как‑то смешно, как будто оно приподнимает шляпу и здоровается.
– Не надо споласкивать посуду, ставь ее сразу, как есть, сбоку или вот так, смотри, здесь посередке.
Гизела взяла у нее из рук большую тарелку и поставила ее наискосок рядом с другими в посудомоечную машину.
– Чашки и блюдца, вообще всю мелочовку, наверх, приборы сюда. Только не клади сюда большой нож – смотри, у него деревянная ручка. Деревянное – всегда вручную. Дай‑ка сюда миску.
– Она вроде слишком большая.
– Да ладно, смотри, просто сверху сюда, машина вымоет. И чашки тоже, они здесь поместятся, вот так, боком. Лучше всего, когда она заполнена под завязку. Только ложки лучше не вместе, они так друг на друга наползают.
Гизела распределила несколько чайных ложек по разным отсекам подставки для приборов.
– Открой‑ка дверцу еще раз. Вот здесь, под раковиной, ну давай, открывай, здесь порошок и ополаскиватель. Порошок сюда, а это для ополаскивателя – сейчас не надо, тут пока есть, его на четыре‑пять раз хватает. А теперь закрой – сильнее, сильнее надавливай. И включай. Вот так. Настраивать больше ничего не надо, просто включай и все, я всегда мою на пятидесяти пяти. Просто включай, когда она заполнится. И во время мытья не открывай, ей это не нравится, она у нас уже старенькая.
– И вытирать не нужно?
– Нет, завтра с утра все чистенькое вынем, блестящее.
– А бокалы?
– По бокалам я еще разок полотенцем пройдусь. Если они не совсем прямо стоят…
– Мне бы хотелось как‑нибудь помогать по хозяйству. Я могла бы в магазин ходить.
– Ой, Ева! Я же рада тому, что вы здесь. За продуктами мы на машине ездим, а что по мелочи я покупаю, когда иду с работы.
– А уборка?
– У нас Моника убирается, по понедельникам и пятницам. Я же рада, что в дом наконец возвращается жизнь. Йоханнес даже на Рождество не приезжал – ну, я его понимаю, в Гватемале интереснее, чем в Айхенау. А Биргит, когда приезжает, все равно больше любит спать в гостиной, там она может телевизор смотреть.
– Нам скоро выдадут немного денег, может, мы могли бы вложить их в семейный бюджет, мне кажется, твой муж был бы не против.
– Это можно, да. Но ты не принимай так уж близко к сердцу все, что мой муж говорит. Он вообще‑то очень хороший человек. Давай садись, выпьешь со мной рюмочку «Бейлиса»? Ты любишь ликеры?
– Да, очень.
Гизела протерла кухонный стол тряпкой.
– У меня же никого больше нет, кто мог бы опрокинуть со мной стопочку, – проговорила она, сев напротив Эвелин и открутив крышку бутылки.
– Они нас не ждут?
– Да пусть их. У них мужские разговоры. Эберхард – фанат справедливости, то есть все, кто работает меньше, чем он, должны, по его мнению, и меньше зарабатывать. Он оценивает людей по тому, как они трудятся. Его даже мне не удалось изменить, это у них семейное. Они все до полусмерти надрывались, сплошные работяги и ворчуны.
– Адам тоже никогда долго не выдерживал в отпуске.
– Твое здоровье, Ева, за тебя, и за вас, и за то, что вы здесь, за вашу новую жизнь.
Они чокнулись и выпили.
– Ну как, ничего?
– О да.
– Тогда пей до дна.
– Очень легко пьется, – сказала Эвелин. – Можно быстро пристраститься.
Гизела налила по новой.
– Между первой и второй перерывчик небольшой. Наслаждайтесь жизнью, пока вы молоды.
– Я потому и уехала. Я подумала: должно же быть в жизни что‑то еще.
– Да, всегда должно быть что‑то еще, твое здоровье, Ева, за будущее.
– И за тебя, тетя Гизела!
– Только не называй меня тетей!
– Извини, просто Адам…
– Твое здоровье, Ева.
– Твое здоровье, Гизела.
Из гостиной донесся смех.
– Мы завтра поедем за город, в горы, вам там понравится. В Баварии нужно путешествовать. Поедете завтра с нами? А когда расправитесь со всей этой бумажной волокитой, вот тогда‑то все закрутится, я представлю Адама женщинам из кружка кройки и шитья. Если ему немного повезет, он скоро сможет стать его руководителем – та, которая у них сейчас, даже не портниха. Когда надо раскраивать, у нее руки трясутся.
– Адам кроить умеет. Еще как! Честное слово, он всегда был нарасхват.
– О тебе я не беспокоюсь. С такой внешностью, как у тебя, моя девочка, и если ты не пойдешь по неправильной дорожке… – Гизела погрозила указательным пальцем, – вот увидишь, ты нарасхват будешь, повсюду. И откуда только у тебя такие волосы?
– От отца – мама у меня блондинка.
– И при том еще и глаза голубые, да за тобой полчища должны бегать, штабелями перед тобой укладываться.
– Ну, с этим не очень. Я хочу учиться, во что бы то ни стало хочу учиться.
– Адаму придется начинать с малого, но если он будет работать засучив рукава… Твое здоровье.
– Да, конечно, нужно начинать с малого, – сказала Эвелин и выпила до дна вторую рюмку.
– Еще глоточек?
– Я совсем растренировалась, больше не могу.
– Да ладно: чтобы не болели дети, надо выпить и по третьей.
Эвелин поперхнулась и прижала ладонь ко рту:
– Прости.
– Ну ты даешь. Не смотри так испуганно!
Гизела захихикала. Горлышко бутылки чуть съехало с рюмки – она уставилась на маленькую лужицу «Бейлиса». Какое‑то мгновение она казалась совершенно трезвой, но потом вновь начала хихикать и сделала вид, что с трудом удерживает бутылку двумя руками.
– Знаешь, мне все это кажется каким‑то сном, – призналась Эвелин. – Я как подумаю, что на следующей неделе поеду в Мюнхен и смогу выбрать, на каком факультете учиться, это же абсолютно невероятно! Я этого себе даже представить не могу… – Эвелин вздрогнула от испуга. – Это что за звук?
– Это машина, люк открылся, от этого всегда такой щелчок. – Гизела опять начала хихикать. – Жалко, ты себя только что не видела! За испуг надо поднять еще по одной, да ну, не жеманься, еще рюмашечку.
Эвелин закрыла свою рюмку ладонью.
– Лучше не надо, – сказала она. – Мне, кажется, нехорошо.
– От этой капельки? Да что такое? Ева, не может такого быть. Да ты совсем бледная! – Гизела приложила руку ко лбу Эвелин. – Детка, не глупи.
Это были последние слова, которые Эвелин запомнила. И еще она запомнила, что хотела ответить: «Да‑да».