– Юбку она может и отдельно носить.
– Мне ей это перевести?
– Скажи ей, что у нее хорошая фигура.
– Хорошая фигура? – спросила Пепи.
Госпожа Ангьяль тоже с удивлением взглянула на него. Магда повернулась и беспомощно на них посмотрела.
– Ну, скажи ей, скажи. Она немного склонна к полноте, но пропорции правильные, а это – самое главное, как у вас, правда ведь?
Пепи и госпожа Ангьяль обменялись взглядами, а потом заговорили одновременно. Госпожа Ангьяль нарисовала в воздухе волнистую линию и тут же – еще одну такую же вдоль своего туловища. Магда пристально посмотрела в зеркало, словно желая проверить сказанное, подняла подбородок и застыла без движения.
– А теперь, пожалуйста, скажите ей, что платите мне вы, что моя работа – это подарок, иначе ей придется унести материал с собой…
– Подарок? – Мать и дочь уставились на него.
– Я ей все равно не по карману. А вы, вы – мои друзья, вы смогли меня уговорить… А что? Это моя плата за аренду места для палатки.
– Ты вообще ничего не возьмешь?
– Пусть она отдаст вам остатки ткани, этой великолепной материи! Когда мы еще такую достанем?
– Но, господин Адам…
Он сел на подоконник, достал из нагрудного кармана сигару, посмотрел на срезанный кончик и закурил. Только он начал выпускать из окна первое облако дыма, как три женщины окружили его.
– Она счастлива, – сказала госпожа Ангьяль, – но она приняла ваше предложение беспрекословно, будто так и надо. Мне это не понравилось, господин Адам, это было неправильно, не нужно вам было этого делать.
– Она правда ни слова не понимает? – спросил Адам и кивком указал на Магду.
– Она жадная.
– Жадина, – сказала Пепи и повернулась к Магде.
Адам помахал рукой, чтобы разогнать дым. Он снова затянулся и высунулся в окно.
– Не нужно, господин Адам, нам нравится этот запах. Это – часть вашей работы. Пепи говорит…
– Мы победили, победили! – прошептала Пепи. – Остатки мы сможем взять себе.
– У меня уже есть одна идея.
– Какое счастье, что ты здесь, – сказала Пепи. – Кури лучше в комнате, пусть весь дом этим пропахнет.
– А что там твоя мама все говорит?
– Убеждает Магду, что взять эту ткань просто так она не может. Ей бы лучше поосторожней, а то еще чуть‑чуть, и Магда с ней согласится.
– Пусть приходит через три дня, через три дня – первая примерка. Ты только посмотри на эту женщину!
Магда втянула живот и щеки, поставила руки на бедра и повернулась боком к зеркалу. Наполовину прикрытые веки придавали ее лицу глуповатое выражение.
Прощаясь, она начала смущаться и попыталась сделать книксен. Пепи повезла Магду домой на машине. Госпожа Ангьяль написала Пепи список продуктов и проводила ее до двери.
Адам, с сигарой в рту, одной рукой бросил рулон ткани на раздвинутый стол, так что материал лег волнами.
– Внакладе мы не остались, – обратился он к вошедшей госпоже Ангьяль. – Даже если я сошью ей еще одну блузку, нам достанется больше половины. Этого и на Пепи хватит.
– Правда? Мне стыдно, что я при вас говорю такие вещи, господин Адам. Но Магда действительно очень скупа.
– Я уже кое‑что придумал, – сказал Адам. – Начнем?
– Прямо сейчас, здесь?
Он кивнул и выпустил дым в сторону лампы. Осторожно положив сигару на край подоконника, Адам снял с шеи сантиметр.
– Вы не хотите?
Госпожа Ангьяль отодвинула стул и присела на краешек.
– Что же дальше‑то будет, господин Адам, это ужасно, скажите мне, что же будет? Госпожа Эви – такая красивая женщина, как с картинки, но скажите, зачем он ей? Зачем она это делает?
Адам скривил губы.
– Я не знаю, – сказал он. – Я думаю, еще дней десять, и мы с ней поедем обратно.
– Вы думаете? И вы готовы принять ее обратно?
Адам пожал плечами:
– Это все так, дурость.
– Правда? Ну не знаю.
– Посмотрим. Главное, что вы разрешили мне остаться.
– Вы можете остаться, конечно, вы можете оставаться, сколько захотите, всегда, сколько…
– Спасибо большое, это…
– Вы же знаете, вы всегда можете здесь остаться.
– Спасибо, – сказал Адам, взял двумя руками сантиметр и посмотрел на госпожу Ангьяль, которая, казалось, рассматривала свои накрашенные ногти.
– Пепи мне все рассказала, – произнесла она вдруг. – И я могу вам признаться, что мы бы оставили ребенка. Пепи надеялась, что забеременеет.
– Как? Что Пепи рассказала?
– Этого не должно было быть, тогда. Но она все время рассказывала о вас. Для Пепи те дни у вас в саду были просто чем‑то потрясающим.
– Мне тоже было очень хорошо тогда, – сказал Адам. – А у Пепи разве нет молодого человека? У нее же был молодой человек?
– Нет, он ей не ровня, ничего хорошего бы у них не вышло. Она приехала, и вскоре они расстались. Я была так рада.
– Пепи надеялась, что забеременеет?
Госпожа Ангьяль кивнула:
– Да, это так, это так. Но это знаю только я… а теперь и вы.
Адам обмотал сантиметр вокруг указательного пальца левой руки. Снаружи завизжала циркулярная пила.
– Начнем? – спросил Адам.
– Да‑да, только вот что?
Госпожа Ангьяль встала со стула.
– Ваши мерки мне пригодятся в любом случае.
– А что мне делать, это снять?
– Можно и так.
Госпожа Ангьяль повернулась боком и расстегнула халатик. Она стояла перед ним в белой нижней юбке с широким кружевным подолом.
– Босоножки не снимать?
– Ни в коем случае, – сказал Адам.
Он встал сзади, приложил сантиметр к шейному позвонку и измерил длину рук до кисти. Потом обмерил объем бедер, талию, объем груди…
– Я уже примерно знаю, чего мне хочется, – сказал он и положил обратно в карман карандаш и блокнот. – Но может, вы захотите чего‑то совсем иного? Госпожа Ангьяль?
– Господин Адам, не могли бы вы меня обнять? Всего лишь один раз. Или можно я?
Адам закашлялся.
– Да, – сказал он и положил сантиметр в карман брюк.
Госпожа Ангьяль подошла к нему и обняла его за шею. Когда он прикоснулся руками к ее спине, она прижалась к нему.
– Шелк, чистый шелк, – прошептал Адам.
Кончиками пальцев он погладил ее плечи, затем его пальцы опустились ниже, прикоснувшись к заду госпожи Ангьяль. Она встала на мысочки, прижалась к нему и издала короткий страстный стон, услышав который Адам сразу же понял, что они одни.
ИГРА ТЕНЕЙ
– Останься, пожалуйста, еще пять минуточек, я хочу тебя видеть.
– Ты же и так меня видишь, ты меня целыми днями видишь.
– Но не по‑настоящему, ты же понимаешь.
– Нет! Закрой наконец окно!
– Но почему?
– Ты же слышишь, кровать ужасно скрипит!
– Разве не хорошо было?
– Хорошо, – сказала Эвелин и поцеловала его в губы, – даже очень.
– Зачем же мне тогда закрывать окно?
– Ради меня, потому что я так хочу.
Он улегся между ее ног, двумя руками обхватил ее за талию и положил голову ей на грудь.
– Знаешь, на кого ты была похожа, когда вошла сюда из ванной? На мумию, ты была завернута, как мумия.
– Не бегать же мне по дому голышом.
– Я сначала подумал, они нам коврики вместо полотенец дали. Они так старомодно пахнут глажкой.
– Да, они вкусно пахнут, – сказала Эвелин и двумя руками взъерошила ему волосы.
– Знаешь, что в тебе безумно клево?
– Клево? Что ты имеешь в виду?
– Ну, клево!
– Мне ужасно не нравится это слою!
Михаэль передвинулся выше и губами потянул за ее волоски под мышкой.
– Я в них дико влюблен. Так тебе больше нравится?
– Да.
– Ты никогда не бреешься?
– А что, нужно?
Эвелин сложила руки за головой. От света фонарей с улицы Роман на стене обозначилась тень вишневого дерева. Очевидно, ветви слегка трепетали от нежного прикосновения ветерка.
– Может, ты хоть сейчас окно закроешь?
– Да кому нас подслушивать?
– Как же ты этого не понимаешь?!
– И еще я не понимаю, почему ты хочешь вернуться в свою комнату.
– Мы здесь в гостях…
– Я за все здесь плачу, как везде, я самый обыкновенный турист.
– Это мои знакомые, а за окном спит Адам.
– Откуда ты знаешь, где он сейчас шляется.
– А вдруг он это сейчас слышит!
– Ну и что? Портным вход воспрещен!
– Дурак ты все‑таки.
– Мы его приглашали? Он тебя обманывал, годами, а нам теперь что, не дышать, потому что он там на улице дрыхнет?
Михаэль лег на спину рядом с ней.
– Не обижайся, я же с тобой.
Эвелин оперлась на руку и погладила его по груди.
– Эта игра в прятки…
– Не будь таким сердитым.
– Я не «такой сердитый», я просто не понимаю, почему ты хочешь остаться у Ангьялей?!
– Мне нужно к этому сначала привыкнуть.
– Привыкнуть? К чему?
– Ну, к тебе, ко всей этой ситуации.
– Что значит привыкнуть?
– С тобой вместе здесь на Балатоне.
– Привыкнуть! Я весь год о тебе думал!
– Не верю я в это.
– Не веришь? В прошлом году на дне рождения Моны на тебе была такая накидка, которая завязывается на груди. Я тебя все время в ней представлял, я все время об этом думал, все время.
– Все время?
– В любой ситуации.
– Даже когда был с другими женщинами?..
– Других женщин было не так уж много. Когда знаешь, что она – это та самая…
– Ты думал в этот момент обо мне?
– Да.
– Правда?
– Да. Мне тоже приходится кое к чему привыкать.
– Да, и к чему же?
– Засунь его, – мне еще ни одна женщина так не говорила, – засунь его.
Эвелин попыталась закрыть ему рот, но Михаэль схватил ее за руку.
– Засунь его, – повторил он, – засунь его.
Эвелин начала сопротивляться, Михаэль удерживал ее руку.
– Так невинно, как ты, этого не мог бы произнести никто. Ляг на меня, давай, ляг на меня.
– Дурак, отпусти.
– Давай, я тебе кое‑что покажу.
– Отпусти меня, пожалуйста, прекрати. Михаэль сдавил ее руку и начал опускать ее вниз, пока она не коснулась его члена.
– Пожалуйста, – сказал он, – хотя бы рука, только твоя рука.
Эвелин высвободила руку.
– Ну давай, на прощание, немножечко.
Эвелин убрала волосы с лица.
– А ты агрессивный, ты это знаешь?
– Это совсем не плохо!
– Это был не комплимент, абсолютно не комплимент.
– О’кей, пожалуйста, делай, как хочешь.
– Я и делаю.
– Ну и иди тогда, девочки и мальчики спят по разным комнатам.
– Девочки и мальчики пока что спят по разным комнатам, абсолютно точно, – сказала она и погладила рукой его член и яички. – Он ведь все равно уже уснул.
– Подожди еще.
– Чувствуешь?
– Что?
– Твои яички, они ходят.
– Ходят?
– Ты не чувствуешь? Они двигаются.
– Понятия не имею, что они делают.
– Ну видишь, мне еще и говорить тебе нужно, что они делают.
Эвелин поцеловала его в грудь.
– Лежи так, – сказала она, и потянула губами за его волосы под мышкой. – Тебе это приятно?
– Хм. Сначала мы попутешествуем, самое позднее на Рождество слетаем в Нью‑Йорк, в Биг‑Эппл! Или, если тебе больше захочется, в Рио, на пляж Ипанема, там на Рождество можно купаться, а волны – ты таких вообще нигде не видела! Или в Мехико. У меня в Мехико друзья.
– А в Гамбурге бывает снег?
– Почему же нет? Не такой, как в горах, но иногда все белым‑бело.
– Рождественский базар в снегу – это так красиво.
– Куда захочешь.
– Мне достаточно лишь представить себе это. Мне хочется просто иметь возможность представлять себе это.
– Все гораздо красивее, чем ты можешь себе представить.
– Но ты даже не знаешь, что я себе представляю.
– А ты не знаешь, как там красиво, как красиво! У нас просто лучше и дольше живут.
– Может быть. Расскажи мне лучше еще про круглого короля и про машины, которые придумывают истории.
– Тебе нужно просто немного решимости. Ты же слышишь, каждый день у кого‑нибудь получается.
– Но я не хочу рисковать, не хочу, чтобы меня поймали.
– Вот видишь, теперь он проснулся. Я же говорил. Тебе просто нужно быть ласковой.
– Хвастунишка, – сказала Эвелин, взяла свое полотенце и встала.
– Эй! Что такое?
Эвелин подошла к окну и осторожно закрыла его. Затем она разложила полотенце на половике, легла на спину, снова сложила руки за головой и улыбнулась. Михаэль подвинулся к краю кровати, потом соскользнул вниз и прижался к ней. Эвелин извивалась в его объятиях, не отрывая взгляда от теней, которые играли на стене и при закрытом окне.
БАБЫ
– Пойдешь с нами, Пепи? – спросила Эвелин. – Мы купаться.
Пепи сидела рядом с Адамом и листала журналы, напротив них сидела госпожа Ангьяль.
– Пепи, Эвелин задала тебе вопрос!
– Пойдешь с нами?
– Нет, я здесь посижу, – сказала Пепи и перевернула страницу.
Эвелин помахала рукой, а Михаэль, с пляжной сумкой через плечо и пледом под мышкой, воскликнул:
– Увидимся!
– Увидимся, – ответила госпожа Ангьяль, но и она больше не подняла глаз.
Эвелин пошла вперед, Михаэль – за ней. Они в молчании обогнули дом и спустились вниз, к дороге.
Вдруг Эвелин остановилась и обернулась.
– Мне так жаль, у меня просто иначе не получилось, у меня это как‑то вырвалось.
– Что?
– Ты сердишься на меня?
– Я даже не понимаю?..
– За то, что я играю в эту дурацкую игру, что я… ну, ты понимаешь.
– Давай чуть подальше отойдем, не здесь.
– Я не готова ко всей этой ситуации.
– Это неудивительно, пойдем, Ив.
– Эта телка, эта глупая телка даже не отвечает.
– Зачем ты вообще ее спросила?
– Так я это и имею в виду, как‑то так получилось.
Михаэль кивнул.
– Я к этому не готова, к этой ненависти!
– Я тебе сразу говорил, что мы…
– Для нее я теперь просто шлюха, вертихвостка…
– Ив, не мучай себя.
– Валютная проститутка, вот что они думают, можешь мне поверить. Мало того что я ушла от их обожаемого Адама, да еще к западному немцу!
– Я их постоялец, я им плачу.
– Тем хуже. Они тебя даже за это ненавидят.
– Успокойся, Ив! Никто нас не ненавидит. Я только не понимаю, почему ты хочешь оставаться тут, у Ангьялей, вот чего я никак не пойму.
– Моя дурацкая привязчивость. Я правда радовалась, что снова увижу их: Пепи, ее родителей, их дом.
– В другом месте он бы нас даже не нашел.
– Ты плохо знаешь Адама. Он бы так искал… Эти бабы! Когда они объединяются против кого‑нибудь, такие напыщенные вдруг становятся, такие сверху вниз.
– Мы снимем что‑нибудь красивенькое, что‑нибудь, что еще лучше, гораздо лучше!
– Знаешь, что самое ужасное? Самое ужасное, что я действительно чувствую себя виноватой, потому что я думаю так же, как они.
– Ив! Он годами тебя обманывал, а теперь, когда начинается новая жизнь…
– Но как? Ты думаешь, они еще раз границу откроют? Не могут себе венгры этого позволить! А в какой‑то момент они вышлют всех назад, всех!
– Точно не вышлют, можешь мне поверить.
– Ты что, не слышал? Они двоих застрелили, двух человек…
– Одного, да и тот сам на них напал.
– Глупости, сам напал, это они так говорят. Они их просто подстрелили, эти твои распрекрасные венгры. Это – Восток, даже если здесь все совершенно по‑другому выглядит. Ты их не знаешь!
– Как бы то ни было, Ив, до Рождества мы будем вместе.
– Прекрати эти сказки! Мы здесь почти две недели уже, и ничего.
– Будь уверена.
– В чем я должна быть уверена?
– Во мне.
– Ты тут вообще ничего не можешь сделать, вообще ничего!
– Самое важное – не бояться. Это важно.
– Но я не такая сильная, как ты думаешь, я не езжу в багажниках, не бегаю от пограничников, и я быстро пригибаюсь к земле, когда начинают стрелять.
– Оставайся такой, какая ты есть.
– Все равно я для тебя просто миленькая официанточка, ты скажешь «гоп», и я прыгну. Я не такая!
– То, что ты говоришь, – это ты, ты, какой я тебя вижу.
– Да откуда ты можешь знать, какая я!
– Давай переедем. Хотя бы последние деньки побудем без Ангьялей и портного!
– Нет.
– Мы можем и в «Хилтоне» пожить, в Будапеште! Я попробую взять еще неделю отпуска, если получится, останусь подольше.
– Пару дней в «Хилтоне», а потом я перееду в лагерь, тридцать человек в одной палатке, как палестинцы! В лагерях полно людей из Штази, в какой‑то момент они попросятся назад, на социалистическую родину.
– Мы вместе пойдем в посольство, я похлопочу. Ты поживешь где‑нибудь, я за это заплачу, а если получится…
– Попрошу политического убежища в посольстве, а сама буду жить где‑то на частной квартире? Как ты себе это представляешь? Даже страшно становится!
– Ив, прекрати, это невыносимо!
– Я же говорю, ты меня не знаешь! Если ты даже этого вынести не можешь.
– Давай делать все постепенно, шаг за шагом. Мы ведь можем и пожениться, эта возможность есть всегда. А сейчас мы пока подыщем новое жилье, согласна?
– И какое?
– Такое, в котором нам не придется лежать на полу и никому дела не будет до того, что мы вместе!
– А Эльфрида? Не могу же я повсюду таскать ее с собой!
– Так подари ее Ангьялям или Адаму, – в конце концов, это он ее сюда притащил.
– Подожди еще немного, пожалуйста. Я их этим на всю жизнь оскорблю.
– Оскорбишь? Ангьялей? Ты прямо ангел какой‑то!
– Мы же все‑таки дружим или хотя бы дружили когда‑то. Тут еще и законы гостеприимства. Я так не могу.
– Гостеприимства?
– Тебе этого не понять.
– Они к тебе относятся, как, ну, ты знаешь, ты сама говорила, а ты про гостеприимство!
– Давай пойдем.
Михаэль попытался взять пляжную сумку и плед одной рукой, а свободной рукой обнять Эвелин, но сумка съехала у него с плеча. Они перешли через дорогу и ступили на тропинку в тени деревьев.
– Мне только кажется, – спросила Эвелин, – или здесь с каждым днем правда все больше народа?
– Им придется открыть границу, иначе просто нельзя. Здесь уже пол‑ГДР в палатках живет!
– Я, может быть, расскажу Пепи, что он трахает своих клиенток, что я это сама видела, когда однажды пришла домой.
– Эх, Ив! Не нужно тебе этого делать! Она подумает, что ты хочешь оправдаться, это ничего не даст, поверь, вообще ничего.
– Жалко, что я их не сфотографировала: Адама и его жирную Лили в ванной.
– Ты так себя ведешь, будто хочешь им что‑то доказать. Зачем? Дались они тебе! Еще пару месяцев, и мы им пошлем красивую открытку из Рио или Парати!
– Мне кажется, меня словно за борт выкинули. Пепи – моя подруга, а не его. Без меня они бы никогда не познакомились!
На полянке, рядом с камышами, еще было место. Михаэль разложил плед и положил скатанные полотенца рядом друг с другом, словно подушки. Эвелин сняла юбку, а футболку оставила на себе. Михаэль принялся намазывать ей ноги кремом.
– Рассказать, что было дальше в той истории?
Эвелин кивнула, положила голову на руки и закрыла глаза.
– Белая лакированная машина закончила рассказывать первую историю, и тогда Трурль призвал к себе вторую машину, которая поклонилась королю и…
– Но ведь король хотел рассказать, – тихо сказала Эвелин, – почему он круглый.
– Ну хорошо, – сказал Михаэль. Вытер руки о траву и закурил. – Король Гениус начал так: «Я расскажу тебе, как так получилось, если ты действительно хочешь это знать. Раньше, в стародавние времена, мы, конечно, выглядели по‑другому. В начале наш народ был сконструирован так называемыми мягкими белильщиками, это были пористые, мокрые существа, которые сотворили наших предков по своему образу и подобию. Поэтому у наших предков еще были голова, туловище, руки и ноги. Но после того как род наш освободился от своих создателей, наши предки захотели по возможности забыть свое происхождение. Поэтому каждое поколение слегка изменяло свой облик, пока мы не обрели совершенно круглую форму. На это Трурль, гениальный конструктор века кибернетики, сказал, что с его точки зрения у каждой круглой формы есть хорошие и менее хорошие качества. Но в любом случае лучше, когда думающее существо не может менять свою форму, потому что иначе его свобода станет для него бременем – бременем выбора. Ибо тот, кто обречен оставаться таким, каков он есть, может проклинать свою судьбу. Но тот, кто обладает властью менять свой облик, ни на кого в мире не может возложить ответственность за свои физические недостатки. Ибо если он недоволен собой, то лишь он один виноват в этом. Я же, король мой, пришел не для того, чтобы научить вас высокому искусству самосозидания, но для того, чтобы мои машины, рассказывающие истории…»
– Ив, эй, Ив? – прошептал Михаэль.
Лицо Эвелин закрывали волосы. Михаэль нагнулся к ней. Она слегка посапывала. Ноги ее покрылись мурашками. Михаэль прикрыл ей бедра юбкой, потушил окурок о траву и лег на спину. Поворачивая голову к Эвелин, он губами доставал до кончиков ее волос и целовал их.
ВЕЧЕР ПРИ СВЕТЕ МИГАЛКИ
– Пойдем искупаемся? – спросила Эвелин. – Луна взошла.
Михаэль остановился на террасе ресторана, где группа музыкантов, одетых в рубашки с жабо и красными бабочками, все еще играла песни «Аббы». Голоса певицы почти не было слышно, хотя она касалась микрофона губами.
– Они просто непотопляемые!
Высоко задирая ноги, Михаэль спрыгивал вниз по ступенькам.
Вообразив левый кулак микрофоном, Эвелин пела «you are the dancing queen…», нацелив указательный палец правой руки на Михаэля. Он удержал ее руку и поцеловал ее.
– Спасибо, – сказал он.
– Так здорово было! Где ты всему этому научился?
– Чему?
– Ну, всем этим танцам! Научишь меня им, всем по очереди!
– Ты же и так все умеешь!
– А, ничего я не умею.
– Ты смотрела мне в глаза, и у тебя все получалось.
– А когда ты меня отпускал, все заканчивалось.
Михаэль нагнулся и поднял Эвелин на руки. Она обхватила его за шею, положив голову ему на плечо. Через несколько метров у нее с ноги слетела босоножка.
С Эвелин на руках Михаэль присел на корточки, подхватил босоножку пальцем, распрямился и пошел дальше.
Когда он остановился, она поцеловала его в шею.
– Еще немножко, совсем немножечко! – прошептала Эвелин.
– Merde!
Он попытался поставить Эвелин на землю. Она продолжала держаться за него.
– Машина, – сказал он и высвободился из ее объятий.
Водительская дверь была приоткрыта.
– Ты не запер дверь?
Михаэль обошел вокруг машины.
Когда Эвелин увидела разбитое стекло, она прикрыла рот ладонью. Михаэль сел на переднее сиденье и открыл бардачок.
– И что? – спросила она.
Он продолжал обшаривать руками бардачок.
– Всё, всё украли!
– Всё?
– Всё, – сказал Михаэль и вытащил из кармана рубашки пачку форинтов. – Это всё, что у меня осталось.
– И паспорта тоже?
– И кредитки, всё.
– Ты ничего не оставил в комнате?
– Ключи от квартиры.
– Они приемник украли!
– Вот его бы я им с радостью подарил.
– Как они его вытащили?
– Какой же я идиот! Не хотел танцевать с полными карманами. Подумал, раз машина стоит здесь, на гостиничной парковке, то ничего не случится.
– Это моя вина. Если б у меня была сумочка, но я не хожу с сумочками, я…
– Нужно вызвать полицию.
– В такой час?
Большая стеклянная дверь гостиницы была уже заперта. Михаэль несколько раз позвонил. Худощавый пожилой мужчина на ходу пытался найти на связке нужный ключ. Какое‑то время они стояли напротив друг друга, разделенные стеклом. Портье безуспешно дергал дверь изнутри, Михаэль – снаружи.
– Господи, неужели он не понимает, что она заперта?
Портье скрылся.
– Мне так жаль, просто ужас, прости.
Эвелин погладила Михаэля по руке.
– Может, он с ними заодно. Он должен парковку охранять, а не запираться.
Михаэль начал громко стучать в дверь. Прибежал портье, показывая ключ.
– Вы уверены, что это произошло здесь? – спросил портье, держа в одной руке телефонную трубку и уже набирая номер.
– Мы бы не стали ставить сюда машину с разбитым стеклом и оставлять в ней деньги!
Михаэля попросили по буквам продиктовать свое имя, номер и марку машины.
– Они приедут осмотреть место происшествия, – сказал портье и предложил им присесть на диван.
С обеих сторон его обрамляли пепельницы на стойках, их серебряные полукружья были доверху забиты окурками.
– Давай подождем на улице, – сказала Эвелин.
– Радуйтесь, что машина на месте, – сказал портье, придержал для них дверь и вновь запер ее за ними.
Михаэль сел на верхнюю ступеньку и закурил.
– Будешь?
Эвелин покачала головой.
– Все равно мы прекрасно провели время, этого у нас теперь никто не сможет отнять, – сказала она.
– Ты замерзла?
Она прижалась к нему.
– Может быть, это знак, может, это означает что‑то хорошее!
– И что хорошего это может означать?
– Может быть, это значит, что мы должны вместе перейти через границу.
– Перейти через границу? Нелегально?
– Ну да, у нас же ничего нет. А если нас схватят, ты скажешь, что я – твоя жена из Гамбурга.
– Да кто в это поверит?
– Но они ведь не знают. А западные, конечно, заметят, но, может быть, они все поймут и скажут: да, это правда.
– Зачем человеку с Запада нелегально переходить через границу?
– Да потому что у него больше нет паспорта! Ты же сам сказал, что шансы – как минимум фифти‑фифти.
– Ну и фантазии у тебя!
– Может быть, нам попробовать: мы с тобой, вместе, взявшись за руки просто перебежим на Запад!
– Если они меня схватят, то наверняка подумают, что я шпион или что‑нибудь типа того.
– Они же не будут знать, кто ты.
– Ничего, они это выяснят. А потом я окажусь в Восточном Берлине.
– У нас была бы хорошая отговорка.
– Отговорка? Я пытаюсь бежать потому, что у меня украли паспорт? Да в это даже австрияки не поверят.
– Кто?
– Австрийцы.
Эвелин посмотрела прямо перед собой. Когда Михаэль попытался ее обнять, она отстранилась.
– Ну что такое? Ты сердишься?
– Я просто представила себе, как мы с тобой вдвоем попали бы в лагерь для беженцев, мы бы вместе начали все сначала. А когда нам будет тяжело, нам достаточно будет просто вспомнить, как мы, взявшись за руки, перебежали через границу.
– Ив, тебе не нужно в лагерь для беженцев, тебе не нужно нелегально пересекать границу.
– Но с тобой вместе это было бы так прекрасно.
– Романтики у нас еще будет предостаточно. Подожди, вот только выберемся в Бразилию.
– Дело совсем не в романтике.
Михаэль глубоко вздохнул:
– Сейчас, по крайней мере, все довольно неромантично.
– Может, Адам нас до Будапешта довезет.
– Почему Адам?
– Ты же сказал, что у тебя больше нет денег?
– Я возьму взаймы.
– У кого? У Ангьялей? А потом с разбитым стеклом и без прав поедешь в Будапешт?
– Я могу на поезде поехать или на автобусе, если тебе так больше нравится.
– Почему ты? У меня тоже украли паспорт!
Они посмотрели друг на друга. Михаэль хотел что‑то сказать, но тут выключилось внешнее освещение гостиницы.
Не успели они привыкнуть к темноте, как к ним приблизилась машина с мигалкой, медленно заезжавшая на парковку. Держась за руки Эвелин и Михаэль на ощупь спустились по лестнице и пошли на свет мигалки.
СОВМЕСТНАЯ ПОЕЗДКА
– Я сяду сзади, – сказала Эвелин, когда Адам открыл для нее переднюю дверь.
– Тогда пусть Михаэль сядет вперед, здесь больше места для ног.
Михаэль помедлил и вопросительно посмотрел на Эвелин.
– Мы еще кое за кем заедем, иди вперед, – сказал Адам.
– Что, за Пепи?
– Нет, за Катей с турбазы.
– Кто такая «Катя с турбазы»?
– Та, которую я подвозил.
– Вы решили вместе попутешествовать? – спросил Михаэль, садясь вперед.
– У нее тоже нет ксивы, а без ксивы ни туда ни сюда.
– Нет чего?
– Паспорта. У нее паспорта нет. А то еще наши братья и сестры примут ее за венгерку или вообще за русскую, которая просто хорошо говорит по‑немецки.
Адам завел машину и три раза постучал по приборной панели:
– Не подведи, Генрих, до Будапешта и обратно.
– Он всегда так делает, не удивляйся.
Михаэль внимательно посмотрел, как Адам переключил скорость, снял машину с ручного тормоза и тронулся с места.
– Адам такой суеверный. Ему бы на каждый день по гороскопу.
– А у твоего Генриха неплохой звук. У него сколько цилиндров, четыре?
– Три, шестьдесят первого года выпуска. Мой отец его холил и лелеял. Ездил на нем только по воскресеньям или иногда в театр. Ему хотелось сберечь его, он всегда его берег.