- Откуда это четверо? Трое же нас.
- А вы пошто это Аннушку не считаете? Ее надо считать беспременно!
- Еще чего не хватало! – сразу восстает Митяй. – Без девчонок обойдемся как-нибудь. Да и некогда Анке – она и так-то в школу не каждый день ходит.
- Ну, на тако-то дело она всегда минутку сыщет! – уверенно говорит бабуля. – Она и за минутку успевает поболе, чем кто другой за час.
- Да ну ее! – не сдается Митяй. – Больно уж командовать любит, везде свой нос сует! Без ее советов прямо нигде не обойтись!
- Но она же по делу советует, – робко возражает Михась.– Анка, конечно, немного заполошная, но она же не глупая девчонка, читает много, знает немало...
- И работать умеет, – добавляет Никита.
- А главное дело – добрая она! – заключает бабуля.
– Это надо же – такую грязюку развели! – ворчит Анка, подметая в баньке пол. – Безрукие вы, мальчишки, что ли? Неужто трудно хоть веничком-то мусор собрать? И в котле воды – на донышке совсем. Была бы вот теплая водичка – я бы быстренько сполоснула тут пол. Сбегайте-ка по воду, я хоть завтра помою.
- Ну вот, что я говорил! Пожалуйста, явился командир – теперь приказ за приказом, только выполнять успевай! – Митяй вроде даже доволен, что сбылись его предсказания.
- Да она же правильно говорит, – возражает Михась, – в помещении, где находится больной, должно быть чисто.
- А то мы сами не знаем! Без нее бы не додумались воды принести!
- А если додумались, то почему не принесли?
- «Почему»? Да потому, что не в чем. Ведра из дому тащить надо. Здесь-то ведь нету.
- Да здесь много чего нету, – подхватывает Анка. – И ведро нужно, и кастрюлька хоть одна, и лампа – чего в кромешной тьме сидеть? Да много еще чего, – Анка хозяйским глазом обводит баньку.
Ржаво проскрежетала дверь в предбаннике, и следом грохнуло там что-то, застучало, покатилось по полу.
- Ну, наконец-то!
- Явился – не запылился!
- А грому-то от него! Ну, точно, не человек, а бегемот какой-то!
Пригнувшись, в баньку входит Никита и с ходу начинает ругаться:
- Кой это умник дрова на дороге свалил? Башку же сломать можно!
- Тише ты! Не в лесу ведь. И так уж, поди, разбудил.
- Ну, как он? – Никита переходит на шепот и с тревогой смотрит на полок, откуда доносится надсадное, со свистом, дыхание Сурена. – Как он?
- Да так же.
- Не лучше?
- Не-а.
- А врач-то что сказал?
- Да вот у Михи спрашивай, при нем врачиха приходила.
- Нина Петровна была, – начинает рассказывать Михась. – Сказала, что это тяжелая форма застарелой базедовой болезни. Сейчас – обострение. Плюс сильная гипертония – результат сильнейшего нервного потрясения.
- Ну, ты нас медицинскими словечками не дави. Что делать-то надо?
- Нина Петровна сказала, что уколы ставить будет. Два рецепта вот выписала, лекарства выкупать надо. Предупредила, что больного без надзора оставлять пока нельзя. И еще...
- Ну, чего замолчал? Язык, что ли, проглотил? Чего еще сказала?
- Что больному необходимо калорийное разнообразное питание.
Михась бормочет последние слова тихо, скороговоркой, стараясь не видеть того, что смогли они принести сюда для этого самого больного: три вареных картофелины «в мундирах», две морковки, луковицу да надкушенную Михой лепешку (с целой-то тетка никогда племянника из дому не выпускает).
– Вот – еще! – Никита вынимает из кармана небольшую вареную свеклу. – Бабуля еще что-то приготовила, да Бориска с Женькой добрались и все подчистую умяли, – виновато поясняет он друзьям.
Они растерянно смотрят на жалкую кучку снеди и понимают: завтра может не быть и этого. Значит, надо срочно что-то делать.
– Бабуля велела поискать хорошенько, какие документы есть у дедушки. И – деньги. А может, и карточки,– совсем неуверенно добавляет Никита.
Все нашлось гораздо быстрее, чем они думали. Под головой у Сурена в одном свертке лежали его паспорт, справка из госпиталя о смерти его младшего сына. Семьсот рублей денег и даже продовольственная карточка с половиной неотрезанных талонов. Карточка была на октябрь. Значит, три дня назад (всего только три дня назад!) срок ее кончился. Анка и мальчишки смотрели на этот – еще совсем недавно волшебный, всемогущий, а теперь абсолютно бесполезный листок бумаги и видели не его, а хлеб, крупу, жиры, которые он мог бы дать. Но не дал. И теперь уж не даст.
- А может, как-нибудь еще отоварят? – будто сам у себя спросил Михась. И Анка сразу за эти слова ухватилась.
- Правильно! Надо пойти в карточное бюро. Документы показать, все рассказать. Пусть отоваривают!
- Да ты что, Анка! Не знаешь, что ли, – просроченная карточка – пропала. Все! Всегда же так.
- Да знаю я, знаю. Только ведь здесь-то не как всегда. Нет, надо попробовать. Тем более, что карточка-то тоже не как всегда. Видите – «дорожная».
- Ну, это только значит, что в любом месте отоварят.
- Вот видите – не как всегда. Может, и по срокам – тоже. И вообще – а на этот-то месяц должны же ему дать карточку!
- На этот надо было брать в конце того!
– «Надо было»! Мало ли что надо было! А если нельзя было? Что же, человеку теперь с голоду помирать, что ли?
– В общем, понятно – надо идти в карточное бюро. Значит, так: Никита завтра дежурит здесь, Михась добывает лекарство, возьми вот две тридцадки, сдачу положишь сюда же, назад. А мы с Митяем идем в карточное бюро.
Митяй возмущенно глядит на Анку. Ишь ты, опять все за них решила! Да что она раскомандовалась, на самом-то деле! Ну сейчас он скажет ей!..
Анка замечает его недовольство.
– Ты что, Митяй, не хочешь идти в бюро? Ну, тогда оставайся тут, пусть со мной идет Никита.
Однако это Анкино предложение приводит Никиту в панику.
– Ты чо это придумала! Не, я – тут! Чо хошь тут сделаю, а туда – не!
Митяй и сам понимает, что от Никиты там проку – никакого. Ведь за карточки-то, поди, воевать придется, что-то доказывать, требовать. А из этого «говоруна» и так-то слова не выдавишь, а уж на людях – и подавно. Впрочем, и от Михи с его вечными «будьте добры» да «пожалуйста», однако, проку будет не больше. Значит, Анка быстрей его сообразила, выходит, правильно все решила.
Однако вслух Митяй этого, конечно, не говорит. А безразличным тоном небрежно произносит:
– Да ладно уж, сходим, какая разница...
– Нет, все-таки надо было с утра туда идти. Говорил же тебе – так тебя разве переспоришь! Не погибла бы школа без нас! Ради такого-то и пропустить можно. Причина уважительная.
- Да у нас и так уж пропусков – не сосчитать. И все – по уважительной. Надо же и учиться иногда… – Анка говорит спокойно, тихо, кажется, она не намерена сегодня ссориться с Митяем. А тот, напротив, настроен воинственно.
- Ну, раз ты такая сознательная, будем теперь там до ночи стоять.
- Да чего там до ночи-то стоять? Делать нам нечего, что ли?
- Да там же очередища-то всегда – аж на улице толпа.
- Не пугай! Не всегда. Толпа только в конце месяца. А сейчас-то откуда? Теперь уж карточки все получили. Ну, остались такие, вроде нас вот.
И действительно, в длинном полутемном коридоре карточного бюро народу оказалось немного, и ждать им пришлось недолго.
Сначала каждого записывала и отправляла в нужный кабинет белобрысая девица, которая сидела здесь же, в коридоре, за ободранным письменным столом. Была она совсем еще девчонка, по виду ее можно было принять за старшеклассницу, прилежно решающую задачки, которые задают ей пришедшие в бюро.
Однако задачка, которую подкинули Анка и Митяй, оказалась ей не по зубам. Она долго выспрашивала их, изучала паспорт Сурена, морщила лоб и в конце концов жалобно проговорила в сторону приоткрытой двери с надписью «Заведующий»:
– Зинаида Азизовна, тут... Я ничего не могу понять. Очень сложное дело...
– Хорошо, Маша, пусть этот товарищ зайдет ко мне, – женский голос за дверью был звеняще-высок, и очень подходил к звенящему имени-отчеству хозяйки. – Пожалуйста.
– Мы вместе! – враз проговорили Анка и Митяй, будто они только что отрепетировали свой ответ.
«Оса»! – пронеслось в голове у Анки прежде, чем она поняла, откуда вдруг это слово к ней пришло. У высокого металлического сейфа стояла женщина в защитного цвета юбке и линялой гимнастерке, перепоясанная солдатским ремнем. Да нет, не перепоясанная – перетянутая, почти перерезанная этим ремнем надвое. Ну точно, как оса! Сходство усиливалось и этим звенящим голосом, и большими круглыми очками с толстенными стеклами, сквозь которые нельзя было разглядеть глаз.
Зинаида Азизовна старательно заперла сейф, ключ положила в стол, ящик стола тоже замкнула, маленький ключик опустила в карман гимнастерки, пуговицу на клапане аккуратно продела в петлю, гимнастерку одернула. Все это она делала так аккуратно, так правильно, ее глаза за стеклами очков были так непроницаемы, а голос так безжалостно ввинчивался в уши, что Анка сразу поняла: пришли они сюда с Митяем зря – нет, эту осу ничем не пронять!
– Слушаю вас! – голос тонким жалом вонзается в уши, и Анка, уже уверенная, что ничего у них с Митяем здесь не выйдет, молча положила на стол неотоваренную Суренову карточку.
Зинаида Азизовна близко поднесла ее к глазам, внимательно осмотрела и снова положила на стол.
- Ну и что?
- Ее надо отоварить! – быстрее Анки успел ответить Митяй. И по тому, как он это произнес, как стоял, подняв плечи и чуть наклонив голову, словно перед прыжком, Анка поняла: он уже «завелся».
- И это – все? – кажется, оса была разочарована.
- Нет, не все. Ее надо отоварить срочно!
- Надеюсь, молодые люди, вы уже достаточно грамотны, и видите, что карточка эта – за прошлый месяц. Она устарела. И, следовательно, отоварить ее невозможно. Это было бы нарушение существующих правил...
- Вы даже не спросили, чья это карточка! – прервал Зинаиду Азизовну Митяй.
Она замолкает на полуслове. Но ненадолго.
- Это не имеет никакого значения. Правила – общие для всех.
- Даже если это – старый отец героя?!
- Даже если это – сам герой. Потому, что, отоварив его старую карточку, мы не сможем отоварить чью-то новую. Таким образом, накормив одного, мы оставим голодом другого.
- Но это же несправедливо! Вы здесь для того и сидите...
- Правильно, мы здесь для того и сидим, чтобы соблюдалась справедливость. Общая для всех. Без исключения.
- Знаете что? Да вы...
Видя, что Митяй сейчас взорвется и окончательно испортит все, Анка дергает его за рукав так, что тот замолкает. Она же кладет перед Зинаидой паспорт старого Сурена. Зинаида Азизовна долго-долго разглядывает Суренову фотокарточку, внимательно изучает каждую пометку в паспорте, потом – вложенную туда справку из госпиталя... Наконец спрашивает:
- Кто из вас Захарадзе? Оба, что ли?
- Нет, Захарадзе – это он, – Анка показывает на паспорт, – дедушка Сурен.
- Ну, это понятно. А кто из вас – его внук?
Они молчат.
- Ну, не внук, так другая родня?
Снова молчание.
- Ладно. Кто вы ему, владельцу этого паспорта?
- Никто, – неуверенно отвечает Анка. – Мы... Мы – просто... с Партизанской...
- Так, – наконец понимает Зинаида Азизовна, – он ваш квартирант?
- Нет, не квартирант. Так просто.
- Хорошо, – голос Зинаиды Азизовны переходит на свист, – скажите мне нынешний адрес гражданина Захарадзе.
- У него нет адреса.
- Но где-то же он живет?
- Да у нас на Партизанской. В баньке.
- Совсем понятно! – Зинаида Азизовна, кажется, начинает понимать белобрысую Машу. – С адресом выяснили. Теперь – главное: что нужно гражданину Захарадзе, временно проживающему в баньке на улице Партизанской?
- Как это – что? – изумляется Анка. – Карточки, конечно. Не хотите эти отоварить, давайте хоть на новый месяц!
Зинаида Азизовна некоторое время смотрит в окно и слегка шевелит губами. А потом говорит – очень тихо и очень спокойно:
– Карточки на новый месяц можно получить только по месту прописки. – Она снова утыкается носом в паспорт Сурена. – Так, где прописан гражданин Захарадзе? Пожалуйста, вот, в Менгерели. Значит...
– Да вы что? Это же – в Грузии, на Кавказе! Это же... – Анка растерянно смотрит на Митяя, но тот упорно молчит, – это же... далеко!
– Вот там, далеко, карточки для него приготовлены. Там он прописан, там его знают, там он значится во всех списках.
– Но если карточки – там, а человек – здесь? Неужели ничего нельзя сделать?
– Сделать можно все. Только об этом должен был заранее позаботиться сам гражданин Захарадзе, когда собирался ехать.
– Но он же ехал сюда ненадолго, чтобы только сына из госпиталя взять. Откуда же он знал, что его Георгий умрет? Что же ему теперь делать?
– Я думаю – срочно ехать к себе домой, на Кавказ.
– Зачем? Ведь у него же там никого нет. Три сына погибли, четвертый здесь умер, жену тоже похоронил, родных больше нет. Зачем ему туда ехать? Из-за карточек, что ли? Лучше, если карточки к нему сюда приедут. Ведь как-то это же можно сделать?
– Сделать это очень трудно. Ладно, пусть ваш грузин приходит завтра сюда, ко мне. Пусть приносит похоронки на всех сыновей. Здесь напишет заявление...
– Ну, значит, ничего не выйдет! – прерывает Зинаиду Азизовну Анка, – не выйдет!
– Это почему же?
– Да потому, что и похоронок он с собой сюда не взял. И сюда он пойти не сможет. И никакого заявления писать не станет.
– Вот как? Что, и карточки просить не будет?
– Нет, не будет. Он... он жить не хочет.
– Как это? С-странно! Очень странно.
– Да ничего странного! – горячо говорит Анка. – Когда моя мама получила похоронку на папу, она тоже не хотела жить. Но у нее была я. А у него нет теперь никого! Вот он и...
– Не надо, Анка, – обрывает ее Митяй, – не старайся зря. Это тебе не наша Партизанская. Сюда, видно, похоронок не приносят...
Зинаида Азизовна, громко икнув, вдруг переломилась в своей осиной талии и стала сползать со стула. Но, зацепившись подбородком за край столешни, не упала, удержалась на стуле. Лицо ее быстро становилось буро-зеленым, будто его заливала краска с гимнастерки, и скоро они стали одного цвета.
- Ой, Зинаида Азизовна! Вам плохо, да? – по кабинету металась испуганная белобрысая Маша – та, что записывала их в коридоре. – Воды надо, воды! Ведь был же графин, вот тут стоял... Ой, да что же делать?!
- Маша, перестаньте суетиться. – Лицо Зинаиды Азизовны было еще цвета ее гимнастерки, а голос уже приобрел прежнюю строгость. – Графин мы с вами вынесли в коридор – с инвалидом на коляске отваживались...
- Ой, я и забыла! Сейчас принесу его.
- Не надо. Оставьте его в коридоре. Там он нужнее. Только следите, пожалуйста, чтобы в нем всегда была вода... Ну ладно, Маша, идите, занимайтесь своими делами. Да, вот что – снимите копии с этих документов, – Зинаида Азизовна подала паспорт Сурена и справку из госпиталя. – И еще – запишите данные кого-нибудь из этих ребят. Лучше – его, – и она ткнула пальцем в сторону Митяя.
– Ну и злюка! – не выдержав, прошипел Митяй, когда они вышли в коридор.
– Кто? Это Зинаида Азизовна – злюка?! – У Маши возмущенно заполыхали щеки. – Да что вы! Да если бы вы знали, что это за человек! Это же... Она ленинградка. У нее там от голода мать умерла и маленькая дочка. А ее вот – спасли. У нее здоровье совсем плохое, глаза отказывают. А она каждый месяц половину своих карточек соседке отдает – тоже ленинградке, с двумя детьми...
Всю дорогу шли молча, не глядя друг на друга. Только у самого уже дома Анка, не поворачиваясь к Митяю, сказала будто сама себе:
– Или уж Капочку покараулить! Может, с портфелем будет. Да все бы с собою, в баньку, потом забрать.
И Митяй, который обычно восстает против любого Анкиного предложения, вдруг говорит:
- Ну ты, Анка, голова! Правильно, Капочку надо ловить. Я покараулю. И если что – сразу вам свистну.
- Но... – начинает Анка, однако Митяй не дает ей досказать:
- Да ладно тебе антимонии разводить! Не для себя стараемся. Бог простит!
- Бог-то, может, и простит, а вот – Петюня?
- И с Петюней как-нибудь уладим! А не уладим – черт с ним, не впервой. Как-нибудь переживем.
- Значит, караулишь?
- Ага, караулю.
...Вот, елки-палки, где эта Капочка застряла? Может, она вовсе сегодня домой не придет, а он тут уж, поди, два часа ее ждет, на улице торчит. Уж и заколел порядком. Митяй запахивает потуже отцовскую широкую фуфайку и, чтобы согреться, начинает гонять по земле камешек. Улицу, однако, из внимания не упускает и Капочку замечает сразу. Ну, конечно, это она – в своем длиннющем неуклюжем пальто. Мужнину шинель себе приспособила – подстежила потолще и лишнюю длину убирать не стала. «Мне, говорит, на танцульки в нем не бегать, а в нетопленом магазине целый день топтаться – самое то будет». Точно – это Капочка, и главное с портфельчиком – идет.
Митяй спешно пятится в калитку и стоит там, пока не слышит шаркающих Капочкиных шагов совсем близко. Тогда он с независимым видом, заложив руки в карманы и что-то даже напевая под нос, вышагивает из калитки и почти сталкивается с Капочкой.
- Ой, Капитолина Николаевна, здравствуйте! – как можно любезней и радушней говорит он и даже легонько кланяется ей.
- Тьфу ты! – не столь радушно отвечает Капочка. – Чуть с ног не сбил! Чего голову-то задрал?
- Да гуляю вот – гляжу: облака вон сегодня какие-то...
- Нашел занятие! Делать, что ли, нечего?
- А чего делать-то, Капитолина Николаевна? Уроки сделал, воды принес, в доме прибрал, печку затопил, ужин сготовил...
Про ужин сорвалось уже сверх программы – этого врать он не планировал. Сказал – и испугался: в это уж точно не поверит! Но она – ничего, за другое зацепилась:
- Вот такой-то сын для матери – это же клад. Она придет с работы – а там уж все готово. Вот у меня был бы такой-то! А то – все одна, все сама, хоть пропади!
- А может, что помочь надо, Капитолина Николаевна? – вроде между прочим интересуется Митяй, – вы не стесняйтесь, скажите.
- Да как не надо! Уж про дом не говорю – там дел невпроворот. Талонов вот полную сумку тащу – до утра клеить хватит.
- Ну, талоны клеить – это нет, не получится, – грустно говорит Митяй. – Я-то бы, конечно, с превеликим удовольствием да и друзья у меня тоже сегодня без дела, помогли бы. Но вас же с карточками Петюня у дома караулит. Он же нам не разрешит.
– Не разрешит? – возмущается Капочка. – Да кто он такой, чтобы распоряжаться? Ишь ты, разрешит – не разрешит! Нашелся начальник! Да он прошлый раз-то наклеил мне – сахар с мылом вперемешку. Я после три листа за него переклеивала. А крошки, между прочим, один умял. Еще буду я у него разрешения спрашивать! Кого хочу, того и зову. Давай-ка вот беги скорей за друзьями – и ко мне!
- Сейчас! Я мигом, Капитолина Николаевна! – старается и не может скрыть радости Митяй.
- Вы давайте скорей! А то, говорю, полную сумку тащу. Отоваривали же сегодня. Работы нам хватит!
- Да это ничего, не впервой же! Только если вас встретит сейчас Петюня...
- Что ты заладил: «Петюня, Петюня»! Сказано – не указ он мне. Беги за друзьями. А я покуда клейстер заварю да по кучкам талончики раскидаю...
- Чего это мы по задворкам крадемся? – Михась с трудом перелез через забор и запыхался, догоняя друзей. – Что, улицы нет, что ли?
- Прямо так, по улице потопаешь? Ну, давай, там тебя Петюня давно уже поджидает. Да не один, конечно, – с дружками.
- Да кто такой, этот самый Петюня? – не унимается Михась, однако идет все же за друзьями. – Почему мы должны его бояться?
- Почему? Да потому, что сил у него больше, чем у нас троих вместе. И потому, что право на его стороне.
- Но ведь ты же сам, Митяй, сказал, что Капитолина Николаевна нас, а не его позвала.
- А ты забыл, что живет-то она не у нас, на Партизанской, а на Петюниной Песочной? Это мы на его улицу полезли, а не он – на нашу.
- Ну и что?
- А то, что, если встретит в укромном углу, – накостыляет. И будет прав.
Миху эта перспектива явно не устраивает, и он старается больше не отставать.
– Ой, ребятки, вы уж пришли, а у меня еще – ни у шубы рукав! – встречает гостей Капочка. – Только печку растопила, да клейстер заварила. А карточки разобрать не успела. Ну, ничего, вместе быстренько разберемся. Садитесь давайте!
Мальчишки усаживаются вокруг круглого стола, на котором уже лежит стопка листов рыжей оберточной бумаги и стоит чашка с клейстером. На середину Капочка осторожно вытряхивает из своего портфельчика ворох похожих на марки разноцветных мятых талончиков.
– Хлебные-то у меня, слава богу, отдельно – в тряпочке вот завернуты. А эти – все как попало, вперемешку. Так, сегодня у нас были жиры, соль и спички, это значит – восьмой талон, второй и двенадцатый. Ну, спичек дали всего две коробки, это ерунда. Спички-то я сама счас быстренько наклею. Главное – жиры и соль. Ну, и хлеб, конечно. Вас как раз трое, вот и хорошо. Тебе – хлеб, – она подвигает узелок с хлебными карточками Михе, – тебе жиры, а тебе остается соль.
Капочка начинает раскидывать ворох на три части:
– Так, второй, еще второй, двенадцатый, восьмой...– Главное, ребятки, не путайте. Страшное дело – напутать! В прошлом году – это было – ужас! Не хватает сахару, да не сколько-нибудь, а сразу восемь пудов. А соли, получается, продала на столько же больше. Ну, все, думаю, это, значит, как раз два мешка мне где-то подменили. Или привезли не то, или бумаги не те подсунули, да я сдуру и подписала. Ох, и поплакала я тогда! Дело нешутейное – разница-то вон какая! Да хорошо – ревизор попался дотошный – ведь проверил, что я сдавала в карточное бюро. И нашел! Попутала я талончики да и наклеила сахарные вместо соли. Хорошо, еще не успели сжечь, а так бы... Вы уж, ребятки, старайтесь не путать. Глазки у вас еще молодые, видят хорошо, вы уж постарайтесь. Ну, с богом!
– Эй, Миха, ты что это делаешь? Первый раз, что ли? А, да ты ж и вправду – первый раз. Тебе ведь крошки зарабатывать без надобности. Вот оно сразу и видно, твое умение. Так-то ты будешь до утра сидеть. Чего ты роешься, чего за каждым талоном гоняешься? Уж всю кучу на сто раз переворошил. Самый красивый, что ли, ищешь?
- «Красивый»! Да тут хоть какой-нибудь бы ухватить. Только за него – а он – нырь – и все! Пока выудишь его из кучи...
- А ты и не выуживай!
- А как?
- Ну, смотри. Первое – забываешь о своем профессорском воспитании...
- Да ну тебя, Митяй!
- Ну, ладно, ладно. Смотри. Значит, сначала слюнишь палец. Не бойся, хорошенько слюни. Да не на правой – на левой руке. Теперь мокрым – чуть только дотронулся – готово, талончик и прилип. Вот так! А ты уже другой палец – теперь вот на правой руке – успел обмакнуть в клей. Да не надо так сильно – чуть-чуть, и ладно. Дальше – вот этот талончик, что у тебя прилип к пальцу, ты легонько мазнул клеем и скорей его – на бумажку. Уложил куда надо и прижал хорошенько. Чем прижал? Ага, правильно, здесь без правой руки не обойтись, а там – клей. Делаем просто: раз – и облизал! Да не кривись – это же настоящая мука. Ее Капитолина Николаевна чистым кипяточком заварила – и все. Если бы еще малость подсолить! Но нельзя, к сожалению...
– Ага, нельзя, – вставляет Никита, – а то весь клей слопаем в момент.
– Так что видишь, профессор, все очень даже просто, – заключает Митяй, – работают обе руки и рот. Усвоил? Ну, действуй!
Талончики крошечные – всего-то с почтовую марку. Это пока один только ряд наклеишь, десяток талончиков – вон сколько времени ушло. На каждом листе таких рядов – двадцать. А листов – целая пачка. Талончиков возле каждого – ворох. Это же точно – до утра тут сидеть! Ну вот – еще один лист готов. Это который уже? Со счету сбился. Да какая разница – все равно ведь, пока все не наклеим – не уйдем...
– Все, не могу больше! – неожиданно говорит Митяй. – В горле саднит. Михе – дак хлеб, а мне, пожалте – соль! Не могу. Ей-богу, у меня от нее даже глаза ест.
– Давай поменяемся! – с готовностью соглашается Михась. – Мне все равно. Надо было сразу сказать.
Они размениваются талонами и продолжают работу.
– А у меня – жиры! – счастливым голосом произносит Никита. – Тут, поди, их целая тонна! – он блаженно погружает обе руки в ворох талончиков с таким восторгом, будто – в бочку с настоящим, сливочным маслом, вкус которого он, кстати, совсем забыл. Потом подносит руки к лицу, внимательно оглядывает и даже обнюхивает их, и, кажется, удивляется, не обнаружив на них ни самой малой крупицы масла.
Тогда он берет в руки талончик и долго вглядывается в маленький, невзрачный, бледно-желтый клочок бумаги, стараясь постичь его неведомую силу. Как, почему эти лежащие сейчас здесь бумажные клочочки обрели такую неодолимую силу? Ведь они могут дать все: хлеб, масло, сахар, соль – все! Да разве, не будь их в кулаке, можно было бы выстоять очередь на улице в мороз?! Каждый из этих талончиков – это уже не бумажка. Это пайка хлеба. Стакан сахара. Пласт масла. Кусок мяса. Выходит, это какие же богатства уместились сейчас на этом столе! И вот уже нет перед Никитой вороха талончиков. И перед его друзьями – тоже. Сидящий напротив Митяй закрыт высокой – до самого потолка стеной, сложенной из черных хлебных буханок с острыми ребрами и потрескавшимися корками. Миху совсем не видно из-за горы мешков – то ли с солью, то ли с сахаром... нет, нет, конечно же, с сахаром. А сам Никита сидит за штабелем новеньких желтых бочек, одуряюще пахнущих маслом...
- Эй, Ника, рано еще спать! Еще клеить да клеить!
- Да ничо я не сплю – так просто. Не верю я, будто до войны совсем не было карточек.
- Не было, не было! – уверяет Капочка. – Я-то продавец, мне ли не знать. Клянусь вам – не было этих чертовых карточек! И после войны их, проклятых, не будет. Ешь сколько хочешь!
- Нет, без карточек нельзя! – твердо говорит Никита.– Без карточек сразу все съедят. Если «сколько хочешь», – это значит... это значит – ужас сколько!
- И пусть себе на здоровье едят! – радуется Капочка. – Всего же полно будет.
- Нет, столько, чтобы всем «сколько хочешь», – все равно не будет! – стоит на своем Никита. – Я вот честно говорю – буду тогда в магазин с мешком бегать бесперечь. Принесу домой, вывалю – и опять в магазин. Чтобы перво-наперво Борьку с Женькой накормить досыта.
- Да сколько же ребятишкам надо-то, что уж мешками таскать им будешь?
- Ха, вы не знаете наших короедов. Да они же хоть сколько слопают.
- А сам-то ты? – интересуется Капочка.
- Да чо про меня говорить? Если чо останется от короедов, – все доем! Да только вряд ли от них останется-то!
- Ну, слава богу, все! – наконец возвещает Капочка, – кончили! Сейчас я вас кормить буду – честно заработали.
Она ставит на освободившийся стол свой коричневый портфельчик, из которого выкладывала талончики. На дне этого портфельчика и есть то, ради чего они сегодня сидели тут целый вечер. Там, на дне портфеля – их заработок. Хлебные крошки, которые Капочка весь день тщательно сметала с прилавка, по щепотке кидала в портфель, берегла, копила, потом бережно несла под ворохом разноцветных мятых талончиков, отстриженных ею за день от сотен продовольственных карточек.
Крошки эти – всегдашняя плата наклейщикам. К ним положен еще горячий чай с сахарином.
И сегодня, как обычно, хозяйка суетится, ставит на край стола медный чайник с кипятком, флакончик с сахарином, берет в руки зеленую маленькую кружку – мерку, чтобы справедливо, поровну разделить между сегодняшними своими помощниками их заработок. Однако мальчишки неожиданно вдруг начинают протестовать.
– Нет, нет, не делите!
– Мы с собой возьмем, Капитолина Николаевна!
– Сыты, выходит? Нет, это что-то надумали! Надумали, не иначе. Ну, чай-то хоть выпейте.
Мальчишки торопливо пьют горячий приторно-сладкий кипяток. А Капочка, между тем, все пытается их уговорить:
– Ну хоть по щепотке возьмите!
Но они мотают головами, скорее допивают чай, стараясь не смотреть на портфельчик посередине стола.
– Так делить или вместе завернуть? – спрашивает Капочка.
– Вместе, вместе!
Она ловко сворачивает кулек из обрывка оберточной бумаги, высыпает туда все крошки и, подумав, отдает их Митяю, помня, должно быть, кто сегодня вел с ней переговоры.
- Ой, надумали чего-то вы, однако! – с сомнением качает головой Капочка, но тут же себя и обрывает. – Ну, ладно, как хотите. А поработали хорошо, ничего не скажешь. Так что спасибочки!
- И вам спасибо, Капитолина Николаевна!
- Спасибо, что нас позвали, а не Петюню!
- Может, еще понадобится, так мы – пожалуйста!
- Да я ведь редко талоны себе беру. Все Симке свою очередь уступаю. Я – одна, и так обойдусь. А ей-то с ее оравой крошки эти, что ни говори, – подмога. Это уж, когда она почему-то не может, – только тогда. Так что сильно вас не обнадеживаю. Но, коль увидите, что портфельчик этот тащу, приходите, я не против. Может, даже и завтра. Симкина мелкота чем-то поотравилась. Встанут ли кзавтрашнему– не знаю. Так что вы глядите!
В баньке по-вечернему сумеречно. Крохотное оконце, хоть и тщательно промытое Анкой, света с улицы почти не пропускает. Жидкий огонь не разгоняет темноты, лишь изредка лениво отмахивает ее в угол, но она тут же упрямо наплывает опять.