сколько обузой. Чем старше становился маленький
Эдгар, тем больше она отдалялась от него, возвращаясь
в привычную жизненную колею: болезни, дом,
светские обязанности.
Уже в раннем детстве По испытал чувство одиночества,
которое затем не оставляло его всю жизнь. Особенно
остро он ощутил свою неприкаянность, когда г-н
Аллан, захватив с собою жену и шестилетнего приемыша,
отправился в Англию, куда его призывали дела
фирмы. Вскоре после приезда в Лондон он поместил
Эдгара в частную школу-пансион Дюбур, а спустя два
года перевел его в школу «Мэнор Хауз», расположенную
в пригороде Лондона. Практически По провел в
пансионах все пять лет, что Алланы оставались в Англии.
Г-н Аллан был занят торговыми делами и постоянно
находился в разъездах. Г-жа Аллан тоже не располагала
временем: она болела, лечилась на водах, делала
визиты, занималась благотворительностью, ездила в
магазины. В письмах к мужу она писала обо всем: о
балах и увеселительных прогулках, о материи на простыни
и рубашки, о собственных недомоганиях. Единственный
предмет, о котором она никогда не упоминает, —
это маленький Эдгар. О жизни его в эти годы мы знаем
из писем самого Аллана, который обладал чувством
долга и ответственности, хотя и понимал их своеобразно.
Впрочем, г-н Аллан был удивительно лаконичен и
ограничивался фразами вроде: «Эдгар в школе. Учится
хорошо». А Эдгар тем временем глухо и отчаянно завидовал
соученикам, которых навещали родители.
С детских лет Эдгар По был одарен повышенной восприимчивостью
и мощным воображением. Предоставленный
самому себе, лишенный родственных, семейных
привязанностей, он творил собственный фантастический
мир, в котором находил прибежище от холодной, жестокой
рутины английской частной школы. Средоточием
этого мира была г-жа Аллан. Ребенок сотворил себе
кумир и отдал ему душу. Фантастическая действительность,
созданная его воображением, была прекрасна,
г-жа Аллан — божественна, но творец не был счастлив,
ибо в душе его царило смятение. Сознание его раздваивалось
между идеалом и реальностью, и где-то подспудно
росло неосознанное убеждение, что истинно Прекрасное
и действительная жизнь принадлежат к различным
сферам бытия.
В 1820 году Алланы возвратились в Ричмонд. Эдгару
было одиннадцать лет. В его жизни начиналась короткая
полоса, которую можно условно назвать счастливой.
Он развивался стремительно и гармонично. Блестящие
успехи в латыни, греческом, математике, французском
вовсе не свидетельствовали о склонности к уединению
или «оранжерейному» образу жизни. Он отлично
плавал, стрелял, бегал, катался на коньках и занимался
боксом. Без него не обходилась ни одна мальчишеская
затея, во многих случаях он выступал в роли зачинщика,
за что и был неоднократно порот г-ном Алланом.
Кульминацией этого периода явился, вероятно, эпизод,
связанный с приездом французского генерала Лафайет-
та по случаю пятидесятилетия Войны за независимость.
По Америке прокатилась мощная волна патриотических
эмоций. Энтузиазм, с которым встречали старого сподвижника
Вашингтона, не знал границ. Во время его
пребывания в Ричмонде почетная «охрана» была доверена
добровольцам из мальчишек, одетым по этому случаю
в форму «юных стрелков Моргана». Пятнадцатилетнему
Эдгару По был присвоен условный чин «лейтенанта
». Гордости его не было предела.
Впрочем, и в этом «счастливом» периоде не было
полной легкости и раскованности. Ричмонд, с точки зрения
общественных нравов, был городом «английским» и
«аристократическим». В среде ричмондских школьников
аристократические претензии и англомания проявлялись
в особенно резкой форме, без полутонов. Сынки местных
плантаторов, завидовавшие одаренности и популярности
Эдгара, отыгрывались на том, что смотрели на
него свысока. В самом деле, кто он такой? Сын малопочтенных
актеров, живущий из милости у местного
купца! Они всячески давали ему понять, что он «не
свой», каковы бы там ни были его успехи и таланты. Все
это приводило По в ярость, ибо и его сознание было
отравлено атмосферой южного аристократизма и кастового
превосходства. Он чувствовал, что у него больше
«естественных прав» на исключительность, что как личность
он значительнее большинства своих сверстников.
Однако в ричмондском обществе 1820-х годов «естественные
права» не шли в счет. Пора виргинского ренессанса
уже миновала. Эдгар По опоздал родиться лет на
двадцать.
Характерно, что и в «счастливый» период фантастический
мир, в котором сознание По находило прибежище
в годы раннего детства, не распался. Напротив, он
расширился, стал сложнее и богаче. В него вошло еще
одно божество — Джейн Стэнард, мать школьного товарища
Эдгара. Ей посвящено одно из лучших ранних
стихотворений По — «К Елене». Она была красива, добра
и полна сочувствия. У нее Эдгар находил участие и
утешение, которого был лишен в доме Алланов. Джейн
Стэнард потеснила прежнее божество. Она стала первой
прекрасной женщиной в поэтическом сознании По.
Судьба позаботилась о том, чтобы юноша не испытал
разочарования в этой привязанности, более похожей на
поклонение. Джейн Стэнард умерла в 1824 году и была
похоронена на ричмондском кладбище. По свидетельству
ее сына, Роберта Стэнарда, юный Эдгар часто навещал
могилу. То были первая, еще мальчишеская, любовь
и первая могила в жизни По. Спустя пять лет
умерла г-жа Аллан. Эдгар схоронил второе божество,
вторую прекрасную женщину своего фантастического
мира. Забегая вперед, скажем, что третья прекрасная
женщина в жизни По — его жена Вирджиния — умерла
в возрасте двадцати пяти лет. Неудивительно, что сама
идея прекрасной женщины в творческом сознании По
окрасилась в элегические, печальные тона. Пройдет
немного лет, и он заявит со свойственной ему категоричностью,
что смерть прекрасной женщины — самый
поэтический сюжет в мире. Он скажет это не только
потому, что пережил две такие смерти в юности, но отчасти
и поэтому.
Блестящие успехи в школьных науках сделали как
бы неизбежным следующий шаг в жизни Эдгара По —
поступление в университет. Сегодня Виргинский университет
в Шарлоттсвилле гордится тем, что великий поэт
был в числе его студентов. В университетской библиотеке
хранится солидная коллекция рукописей и иных материалов,
касающихся жизни и творчества По; его комната
в студенческом общежитии Вест-Рейндж превращена
в мемориальный музей; имеется профессорская
стипендия имени Эдгара По, студенческое общество
«Ворон» и даже пивная, носящая имя поэта. Но это все
сегодня. В середине двадцатых годов прошлого века,
когда По был студентом, его присутствие в университете
никак не было замечено. Во всяком случае, оно не оставило
следа в памяти однокашников и профессоров. Причин
тут две. С одной стороны, кратковременность его
студенческой карьеры, продлившейся менее года, с другой
— общее положение дел в университете, который открылся
лишь в 1825 году, то есть за год до поступления
туда Эдгара По.
Виргинский университет в Шарлоттсвилле был детищем
старого Томаса Джефферсона, последним его вкладом
в строительство американского буржуазно-демократического
общества. Известно, что Джефферсон глубоко
интересовался вопросами воспитания и образования,
которым, как просветитель, отводил важную роль в
социальном прогрессе человечества. Он мечтал основать
такое учебное заведение, которое было бы полностью
выведено из-под власти церкви и наилучшим образом
готовило бы молодых людей к общественному служению.
Пребывание в новом университете должно было,
по его собственным словам, «развивать способности молодежи
к самостоятельному суждению, расширять его
кругозор, воспитывать мораль, внушать ей понятия добродетели
и порядка, приучать к размышлению и правильным
поступкам, дабы сделать образцом добродетели
для других и счастья для себя» 3.
Джефферсон сам проектировал здания учебных корпусов
и общежитий и наблюдал за их постройкой. Он
выписал из Европы прославленных профессоров. Наконец,
он попытался осуществить некоторые свои замыслы
относительно организации учебного процесса и управления
университетом.
Ко времени поступления Эдгара По строительство
еще не закончилось, и студенты нередко видели высокую
сутулую фигуру «отца-основателя» посреди недостроенных
зданий.
Университет, хотя и открылся уже, все еще пережи
вал болезни становления. Незавершенность характеризовала
не только строительство. Она распространялась,
равным образом, на программы учебных занятий,
устройство студенческого быта, организацию управления
университетом и самую его структуру. Некоторые
изначальные идеи Джефферсона оказались, мягко говоря,
неосторожными. Его попытка упразднить должность
президента и возложить поддержание порядка и дисциплины
на студенческое самоуправление с треском
провалилась. Его надежда, что «содержатели общежитий
», занимавшиеся поставкой провизии для студентов,
станут по совместительству блюсти чистоту студенческих
нравов, не оправдалась. «Содержатели» пошли
на поводу у студентов, от которых зависели экономически.
Студенты в массовом порядке нарушали все и
всяческие запреты: распивали спиртные напитки, играли
в карты, дрались, стрелялись на дуэлях. Эти «внеучеб-
ные мероприятия» приобретали временами такой размах,
что приходилось вмешиваться городскому шерифу
и судебным органам. Зачинщики в этих случаях, прихватив
с собой постель и еду, удирали в близлежащий
лес, где и отсиживались, покуда не наступало успокоение.
Общий тон университетской жизни задавала студенческая
аристократия — отпрыски богатых плантаторских
семей, преисполненные кастовой гордости и сознания
собственной исключительности. Она насаждала
своеобразный нравственный кодекс, во многом близкий
к пресловутому кодексу чести «южного джентльмена»,
хотя и трансформированный на студенческий лад.
Эдгару По в год поступления в университет исполнилось
семнадцать лет. Это был еще очень молодой человек,
и неудивительно, что на первых порах он поддался
царившей в Шарлоттсвилле буршевой атмосфере: поигрывал
в карты, раз или два участвовал в драках, случалось,
пил вино. Более того, он не устоял против бациллы
аристократизма, и самоощущение «южного джентльмена
» существенным образом окрасило внутренний мир
молодого По.
За несколько месяцев студенческой жизни он успел
довольно много: усиленно занимался французским и латынью,
запоем читал книги, взятые под залог в книжной
лавке, и каждодневно писал. Именно тогда были
написаны почти все стихи, вошедшие в его первый сбор-
ник. Вероятно, он. мог бы успеть больше. Интерес к наукам
был велик. Его, например, тянуло к занятиям математикой,
и он даже приобрел необходимые учебники.
В своей страсти к учению он готов был преодолеть множество
препятствий — недостаток времени, неподходят
щие бытовые условия, общую усталость. Но был один
барьер, которого ему было не одолеть ни при каких обстоятельствах,
— шотландскую бережливость г-на Аллана.
За обучение надо было платить, Аллан же скупился.
Эти, малозначительные, на первый взгляд, детали существенны.
С ними связан глубокий душевный кризис
По, имевший далеко идущие последствия.
Отправляя Эдгара в университет, Аллан, конечно,
знал, что учение стоит денег. Но он, видимо, не очень
отчетливо представлял себе, сколько именно. А платить
надо было за все: за посещение занятий, за комнату, за
мебель, за постель, за еду, за дрова и «за тысячу других
необходимых вещей» 4.
С первых дней По оказался в положении вечного
должника администрации и в кругу состоятельных студентов
(а таких было большинство) прослыл «нищим».
Администрация не склонна была поощрять задолжников
и регулярно напоминала, что университет — не
благотворительное учреждение. Сложившаяся ситуация
причиняла юному Эдгару неизъяснимые нравственные
мучения. Позднее он вспоминал об этом времени: «Я
мог водить компанию только со студентами, находившимися
в таком же, как я, положении, хотя и по другим
причинам. Они нищенствовали из-за пьянства и других
излишеств, мое же преступление состояло в том, что не
было на свете человека, который заботился бы обо мне
или любил бы меня» 5. В отчаянии По стал занимать
деньги у шарлоттсвилльских евреев-ростовщиков под
чудовищные проценты, стараясь не думать о грядущей
расплате. Сочувствие и понимание он находил лишь у
тех самых студентов, безденежье которых проистекало
от приверженности к напиткам и карточной игре. Пресловутая
«распущенность», за которую По столь сурово
казнил себя впоследствии, была, конечно, следствием
его почти вынужденной близости с компанией выпивох
и картежников.
Под конец семестра Аллан раскошелился. Он прислал
сто долларов, которых было явно мало, чтобы рассчитаться
с долгами. По обратился со слезной мольбой
о займе к Джеймсу Голту, богатому родственнику Ал-
ланов. Тот отказал, разумеется, из лучших побуждении.
В полном отчаянии По стал играть в карты, надеясь
выиграть недостающую сумму. Нужно ли говорить, что
он проиграл не только сто долларов Аллана, но и еще
бог знает сколько под «честное слово джентльмена».
Это был конец. Разгневанный Аллан забрал Эдгара из
университета, отказавшись платить не только «долги
чести», но и вообще всякие долги своего подопечного, за
исключением некоторых счетов администрации. Гордости
и самолюбию По был нанесен сокрушительный
удар.
Такого рода удары в семнадцать лет не проходят
бесследно. Положение Эдгара По и в самом деле было
невыносимо. Он не мог вернуться в университет, но не
мог оставаться и в Ричмонде, где о нем шла уже молва
как о человеке, который вел разгульную жизнь, проигрался
в карты и не заплатил долгов.
Университетский эпизод завершился психологическим
надрывом. По окончательно утвердился в сознании
полного своего одиночества в мире; он знал теперь,
что в будущем может рассчитывать только на себя. Измученный,
истерзанный, опозоренный, он покинул дом
Алланов и ушел в самостоятельную жизнь. Все его имущество
составляли чемодан с одеждой и сверток рукописей.
Одолжив у кого-то из знакомых денег на дорогу
(опять долги!), Эдгар По отплыл в Бостон — подальше
от Виргинии и Ричмонда. Почему именно в Бостон, где
не было ни друзей, ни знакомых, ни родственников?
Здесь мы можем только строить предположения. У него
были готовые к опубликованию рукописи стихов, которые
он надеялся издать. Бостон был одним из крупнейших
издательских центров Америки. К тому же По был
уроженцем Бостона. Возможно, ему казалось, что это
обстоятельство должно было облегчить контакты с издателями.
В некоторой степени надежды его осуществились:
летом 1827 года бостонские издатели Кальвин и Томас
выпустили в свет первый его поэтический сборник «„Тамерлан"
и другие стихотворения», подписанный псевдонимом
«Бостонец». Но публикация книги никак не поправила
его материальных дел. Напротив, По сам должен
был оплатить расходы по напечатанию сборника.
Биографы до сих пор ломают головы, пытаясь установить,
где он раздобыл денег на это предприятие, ибо он
2 Ю. В. Ковалев 33
был нищ в том полном и абсолютном смысле, когда денег
нет не то что на «приличное существование», а на
кусок хлеба и крышу над головой.
По некоторым сведениям, юный поэт, памятуя о таланте
родителей, пытался устроиться в театре. По другим
— он искал работу переписчика бумаг в бостонских
конторах. Ни в том, ни в другом он, очевидно, не преуспел
и с отчаяния завербовался в армию, скрыв возраст,
имя и профессию. В документах военного ведомства новоявленный
солдат фигурировал как «Эдгар А. Перри,
22-х лет (а было ему всего восемнадцать), уроженец
Бостона, гражданская профессия — клерк».
26 мая 1827 года рядовой Перри прибыл к месту
службы на батарею H Первого артиллерийского дивизиона,
расквартированного в форте Индепенденс у входа
в бостонскую гавань. Не прошло и двух месяцев, как
батарея была переведена в форт Моултри на острове
Салливен близ Чарлстона, а затем в крепость Монро в
Виргинии. Как мы видим, попытка оставить Юг и перебраться
в Новую Англию успеха не имела. Властная
рука судьбы вернула По назад, все в ту же Виргинию.
По был образцовым солдатом и отлично нес службу.
В короткое время он дослужился до сержант-майора.
В американской армии то был высший чин для младшего
командира. Дальше пути не было.
Девятнадцатилетний сержант-майор исправно исполнял
свои обязанности, однако в душе его была горечь.
Он был сыт, обут, одет, но служба поглощала все его
время почти без остатка. Эдгару По всегда было присуще
острое чувство текучести времени. Можно сколько
угодно посмеиваться над размышлениями юнца, не достигшего
еще двадцати лет, по поводу того, что годы
уходят впустую; но именно таково было ощущение, мучившее
По. Срок службы в армии в те времена составлял
пять лет. Он отслужил два года. Мысль о том, чтобы
потратить еще три и вернуться к исходной точке,
была невыносима. Единственный выход, рисовавшийся в
его воображении, состоял в том, чтобы уволиться из армии
и поступить в военную академию Вест-Пойнт.
Все это выглядит несколько странно. По не хотел
служить в армии, но возмечтал стать офицером. На чем
основывалось это желание? Вдохновлял ли его пример
деда? Надеялся ли он, что офицерская карьера, обеспечив
ему средства к существованию, оставит достаточно
времени для литературных занятий? Хотел ли он при-
обрести гражданскую инженерную профессию (Вест-
Пойнт давал такую возможность)? Любая догадка
здесь не хуже всякой другой, а точного ответа никто не
знает.
Чтобы уволиться из армии и поступить в академию,
нужно было, по условиям того времени, найти себе замену,
заплатить отступного, заручиться рекомендациями
и ходатайством почтенного лица перед военным ведомством.
Что мог сделать сам Эдгар По? Он нашел замену.
Сержант Сэм Грэйвз согласился занять его место за
семьдесят пять долларов. Командир взвода лейтенант
Хауард, командир батареи капитан Гризволд и комендант
крепости подполковник Уорт написали ему блестящие
характеристики. Нужны были деньги и ходатайство
«почтенного лица». Во всем мире был только один человек,
который мог помочь — г-н Аллан.
Спрятав в карман свою «аристократическую» гордость
и чувство собственного достоинства, По написал
Аллану покаянное письмо. «Лучшие годы моей жизни
уходят впустую», — писал он. Это был самый сильный
аргумент. Аллан не ответил. Спустя некоторое время
разгневанный и оскорбленный По направил Аллану еще
одно униженное послание. Оно тоже осталось без ответа.
Эдгару По, скорее всего, пришлось бы тянуть лямку
сержант-майора еще три года, если бы не трагическое
событие, восстановившее, хоть и не надолго, контакт
между опекуном и воспитанником. 28 февраля 1829 года
умерла г-жа Аллан, и Эдгар По приехал в Ричмонд.
Они оба, каждый по-своему, любили г-жу Аллан, и
смерть ее ослабила враждебность Аллана по отношению
к Эдгару. Может быть, Аллан вспомнил об ответственности,
которую принял на себя, когда его покойная жена,
с его согласия, взяла на воспитание двухлетнего малыша.
Эдгар, со своей стороны, почувствовал с особенной
остротой, что нет другого дома, кроме дома Алланов,
который он мог бы, пусть с оговорками, считать
своим.
То не было окончательным примирением, и Аллан не
выказал никаких добрых чувств. Он согласился на
увольнение Эдгара из армии, дал денег и написал весьма
своеобразное ходатайство в военное ведомство. Сегодня
с таким ходатайством Эдгара По не взяли бы
мыть посуду в закусочной. Но времена были более либеральные,
а может быть, более формальные. Власти пре-
* 35
держащие не стали вникать в суть документа, удовлетворившись
фактом его существования.
Сержант-майор Э. А. Перри уволился с военной
службы в середине мая 1829 года и перестал существовать.
Эдгар Аллан По был зачислен в академию Вест-
Пойнт 25 июня 1830 года. Между этими двумя событиями
прошел год с небольшим, и год этот был чрезвычайно
важным временем в жизненной истории и духовном
развитии поэта. Внешние обстоятельства его существования
были мало примечательны. Он жил в Балтиморе,
несколько недель провел в Филадельфии, раз или два
побывал в Ричмонде, к вящему неудовольствию г-на Аллана.
(«У меня нет особенного желания видеть т е б я », —
откровенно писал он Эдгару в ответ на сообщение, что
тот намерен побывать в «родительском» доме.) Как раз
в это время Аллан затеял жениться и вполне правильно
оценил возможную реакцию Эдгара, который счел бы
этот брак (как это и случилось впоследствии) изменой
памяти покойной Фрэнсис Аллан.
Жил Эдгар впроголодь на скудные средства, которыми
время от времени, после настойчивых униженных
просьб, оделял его Аллан. Донашивая расползающийся
костюм и обедая в дешевых пансионах, По строил математические
расчеты, как прожить на четыре доллара в
неделю. Впрочем, у него не всегда были и эти четыре
доллара. В целях экономии он порой не обедал и вовсе
не ужинал. Когда понадобилось посетить военное министерство
по поводу зачисления в академию, он проделал
путь от Балтимора в Вашингтон пешком.
Нищета обладает особой жестокостью. Она заставляет
человека унижаться, обманывать, лгать. Нередко
люди приучаются к такому существованию и перестают
испытывать мучительные душевные переживания.
Ложь, унижение, изворотливость как бы становятся для
них нравственной привычкой. В случае с Эдгаром По
дело обстояло иначе. Он тоже бывал вынужден кривить
душой, унижаться, хитрить, но всегда ощущал это как
нравственное падение. Он чувствовал себя поэтом, человеком
чести, джентльменом-южанином и, в определенном
смысле, избранником судьбы. Всякий вынужденный
поступок, выходивший за пределы возвышенного морального
кодекса Поэта и Джентльмена, должен был
доставлять ему глубокие страдания, тем более что был
он от природы наделен тонкой душевной организацией
и, стало быть, более уязвим, чем другие.
Критик, пытающийся восстановить внутренний мир
поэта, его нравственные представления и даже особенности
его психического склада, первым делом обращает
взор на его социальное окружение, на «среду обитания
», питающую характер и в значительной степени
формирующую его. Перед биографами По тут возникают
особого рода затруднения, связанные с тем, что
невозможно, оказывается, выделить какую-то одну
определенную среду и разыскивать в ней истоки внутреннего
облика поэта. Таких сред по меньшей мере три,
и все они наложили отпечаток на его характер, мировосприятие
и поведение. Более того, их воздействие не
было гармонически согласованным, поскольку все три
пребывали в состоянии глубокого, хотя и не всегда открыто
проявленного конфликта друг с другом.
Первой и наиболее широкой средой, которую приходится
принимать в расчет, была плантаторская Виргиния,
с ее особым нравственно-психологическим климатом,
региональным патриотизмом, претензиями на
историческую исключительность, интеллектуальное превосходство
и аристократизм. Особенно подчеркнем аристократизм,
поскольку общий тон задавала рабовладельческая
аристократия, мнившая себя наследницей
древних греков. Виргиния не знала кальвинистского
изуверства и католического засилья. Она дала Америке
Вашингтона, Джефферсона, Мэдисона, Адамса. В глазах
ее граждан Виргиния была исключительным штатом
— «матерью президентов», родиной «отцов-основателей
», генератором великих республиканских идей. Виргинцы
гордились этой исключительностью и чувствовали
над собой ореол превосходства.
То обстоятельство, что по происхождению, воспитанию,
по духу своему Эдгар По был виргинцем, имеет,
по-видимому, первостепенное значение и помогает проникнуть
в пресловутую «загадку По». История Виргинии
в первые десятилетия XIX века была парадоксальна
и трагична. Волею исторических судеб общество виргинских
аристократов-рабовладельцев явилось последним
оплотом социальных идеалов Просвещения и джеффер-
соновской «аграрной демократии». Вслед за французскими
физиократами оно провозгласило земледелие
единственной продуктивной формой труда, объявило
промышленников, торговцев и банкиров «паразитирующими
классами» и затеяло безнадежную политическую
битву за сохранение Америки как аграрного государства.
То была странная, почти фантастическая полоса в
жизни «Старого доминиона», чем-то напоминающая
эпохи заката великих империй, когда взлет интеллекта,
расцвет искусства окрашиваются в тона упадка и начинают
источать сладкий аромат гниения.
1800—1820 годы принято называть «виргинским ренессансом
». Это было время возрождения идей и духа
Просвещения. Интеллектуальная, духовная жизнь Виргинии
била ключом. Образованность, ориентированность
в философии и искусстве, заинтересованность в политической
жизни и борьбе — были непременными атрибутами
жизни виргинских плантаций. По замечанию Пар-
рингтона, «уклад жизни плантаторской аристократии,
представавший в буколическом обрамлении республиканского
общества, его сердечное гостеприимство, своеобразие...
широкий круг общих для целой группы плантаций
интересов, жизнь на лоне природы и патриархальный
дух отличались такой красочностью и самобытностью,
каких нигде больше в Америке нельзя было
встретить... Жизнь на плантации не страдала скучным
однообразием и убожеством, царившим на фермах Новой
Англии, не омрачалась грубостью и примитивностью,
характерными для пограничных районов. В ней
полностью отсутствовал мещанский дух провинциального
буржуазного городка» 6. Ностальгическое воспоминание
об этом «золотом веке» по сей день живет в общественном
сознании американцев в форме знаменитого
«южного мифа».
Становление Эдгара По как мыслителя и художника
приходится на годы кризиса «виргинского ренессанса» и
последующего стремительного упадка экономической и
духовной жизни американского Юга. Уже в начале
1820-х годов Виргиния оказалась как бы в стороне от
основных путей развития американской общественной,
политической, философской и эстетической мысли. Америка
шла вперед, Виргиния стояла на месте. Ее не захватил
бурный промышленный рост, расцвет торговли и
финансов, существенно менявшие социальную структуру
Северо-Запада и повлекшие за собой активизацию политического
сознания народных масс; ее не затронул
новый интерес к утопическим социальным учениям и
экспериментам, распространившийся, как пожар, в Новой
Англии; она никак не отозвалась на всеобщее увле-
чение немецкой идеалистической философией и на возникновение
американского трансцендентализма. Подъем
радикально-демократических движений в северных штатах
и на Западе оставил ее равнодушной.