связи в литературном мире, среди которых на первое
место должно быть поставлено начало многолетней
дружбы с Кеннеди. Кеннеди поддержал По в трудное
для него время, помог ему пробиться в журналы и издательства
и затем на протяжении долгих лет не оставлял
его своими советами, которыми По, как правило, увы,
пренебрегал. В 1849 году, узнав о смерти По, Кеннеди
записал в своем дневнике: «Много лет тому назад, году,
примерно, в 1833 или 34, я встретил его в Балтиморе
умирающего с голоду. Я снабдил его одеждой, держал
для него открытый стол... фактически вытащил его из
бездны, когда он был на грани полного отчаяния. Позднее
я устроил его редактором к г-ну Уайту в «Южный
литературный вестник»...» 11
Время, проведенное По в Балтиморе, было не особенно
продуктивным в чисто творческом плане. Согласимся,
что три стихотворения, одиннадцать рассказов и
несколько критических заметок за четыре года для художника,
умеющего работать так, как умел о н, — это
совсем немного. И хотя в числе написанных тогда рассказов
были такие шедевры, как «Береника», «Морел-
ла», «Спуск в Мальстрем», значение этого периода, пожалуй,
в другом.
Балтиморские годы можно было бы назвать «годами
учения» Эдгара По. Он заново открывал для себя литературу
как область деятельности человеческого духа, не
ограниченную эстетической функцией. Он учился видеть
в художественном творчестве не только способ поэтического
самовыражения, но особую и важную сферу активности
национального самосознания. Он вырабатывал
в себе профессионализм, предполагающий не только наличие
таланта, но владение литературной техникой,
основанной на строгом, почти математическом расчете.
Он привыкал смотреть по-новому на общие задачи и
цели литературы, учитывать потребности читательской
аудитории. К нему наконец пришло осознание того, что
он американский поэт, прозаик и критик и что борьба за
создание американской национальной литературы должна
стать руководящим принципом его деятельности.
Этот новый взгляд на вещи ставил перед По целый
ряд общих и конкретных вопросов, требовавших не просто
интенсивного чтения, но изучения, исследования,
анализа литературных явлений, традиций, канонов прошлого
и тенденций настоящего. Он понимал, что без
этого немыслимо создание литературы будущего.
Большинство биографов По видит главную особенность
балтиморского периода в том, что он начал писать
прозу, и все остальное выводит из этого обстоятельства.
Думается, что зависимость здесь обратная. Новый
взгляд на литературу и ее цели позволил ему увидеть
ограничительную тенденцию его прежних поэтических
принципов, закрывающих для творческого осмысления
ряд важных аспектов человеческого бытия, и это побудило
его обратиться к прозе. Можно только пожалеть,
что мы так мало знаем о «годах учения» По, ибо именно
тогда сложились в более или менее окончательном виде
главные его общественные, философские и эстетические
убеждения. Последующие его критические статьи, теоретические
работы и художественные произведения были
развитием идей и принципов, освоенных в это четырехлетие.
В балтиморском периоде не было, однако, завершенности.
«Годы учения» требовали после себя экзамена,
практической проверки приобретенных знаний, навыков,
идей. С этой точки зрения трудно переоценить значение
ричмондского опыта, непосредственно примыкающего к
годам, проведенным в Балтиморе. Опыт этот был не
очень длительным — всего полтора года (июль 1835 —
январь 1837 года), но исключительно важным. Ричмондский
этап явился, так сказать, завершающим моментом
в становлении Эдгара По — журналиста, поэта, прозаика,
критика и человека. С ним уже случилось все, что
должно было случиться; сама жизнь его и деятельность
обрели направление, от которого в дальнейшем не отклонялись
до самой его смерти. Разумеется, какие-то
события в его жизни продолжали происходить, но они
не приносили с собой радикальных перемен и качественных
скачков. Спору нет, мысль его становилась более
глубокой, талант — более зрелым, мастерство — более
совершенным, но все это развитие не отклонялось от
определившегося пути.
Летом 1835 года издатель и редактор «Южного литературного
вестника» Томас Уайт пригласил Эдгара По
(по рекомендации Кеннеди) приехать в Ричмонд и занять
место своего помощника, при условии, что он
успешно пройдет месячный испытательный срок. Помощник
был нужен Уайту, поскольку сам он дурно
справлялся со своими обязанностями и, видимо, понимал
это. Намерения и цели у него были вполне достойные,
и сам он был дельный человек, но лишенный вкуса,
эрудиции, широты кругозора и понимания журнального
дела. Журнал в его руках влачил жалкое существование
и едва насчитывал 500 подписчиков.
Получив приглашение, По тотчас согласился. Тому
было много причин, в том числе и сугубо материального
свойства (после смерти бабки семья лишилась единственного
твердого, хотя и мизерного дохода). Но главная
причина заключалась в том, что По активно стремился
к журнальной работе. В мечтах ему виделся собственный
журнал, коего он был бы единственным и полноправным
хозяином. Покамест же он готов был взяться
за любой журнал, пусть в качестве «помощника», редактора,
сотрудника — кого угодно.
Заметим, что тяготение По к собственному журналу,
или даже к журналу вообще, не было чем-то уникальным,
ему одному свойственным. «Идея» журнала была
одной из наиболее широко распространенных в литературных
кругах Америки второй четверти XIX века. Всякая
литературная группировка, всякий литератор, радеющий
о богатой и самобытной национальной литературе,
стремились издавать «свой» журнал. Были среди
этих журналов воистину авторитетные издания, и
впрямь влиявшие на развитие национальной литературы,
такие как «Северо-Американское обозрение», «Ни-
кербокер», «Демократическое обозрение», но были также
и мотыльки-однодневки, возникавшие и умиравшие
сотнями. В одном только Балтиморе за пятнадцать лет
(1815—1830) появилось и исчезло более семидесяти
журналов.
Судьба, однако, не была благосклонна к Эдгару По.
Всю жизнь он редактировал чужие журналы, а своего
так и не основал, если, разумеется, не считать «Брод-
вейского журнала», которым он владел ровно два месяца
(ноябрь—декабрь 1845 года), прежде чем прогорел.
Для полноты картины прибавим, что в начале 1840-х
годов По дважды пытался открыть собственный журнал
в Филадельфии и даже печатал рекламные проспекты,
однако ему так и не удалось собрать необходимых
средств.
Но вернемся к 1835 году. Уайт быстро оценил квалификацию
и деловые качества своего нового сотрудника
и охотно переложил на плечи По все основные труды по
изданию «Вестника», хотя и платил ему сущие гроши.
Эдгар По, со своей стороны, был исполнен энтузиазма,
За пятьдесят долларов в месяц он читал почту и «самотек
», редактировал принятые рукописи, писал обзоры
и рецензии (для чего ему приходилось прочитывать
огромное количество «новинок» и журналов), держал
корректуру, вел переписку с авторами и читателями.
В каждом номере его собственные критические материалы
занимали до сорока страниц журнального текста,
набранного мельчайшим шрифтом. Биографы не преуве-
личивают, когда говорят, что он один делал журнал.
Добавим, что делал он его со вкусом, размахом и глубоким
пониманием потребностей дня.
Парадоксально, но факт: Поэт, «возвышенный гений
», «апостол красоты» обнаружил великолепную журналистскую
хватку, понимание конъюнктуры на книжном
рынке, умел учитывать вкусы и потребности читательской
аудитории. Его деловой оперативности мог бы
позавидовать сам г-н Джон Аллан, немного не доживший
до возвращения По в Ричмонд. Эдгар По превратил
«Южный литературный вестник» из убыточного,
прозябающего в безвестности издания в доходный журнал
с национальной репутацией. Достаточно сказать,
что за год с небольшим число подписчиков возросло в
семь раз. Но при этом По никогда не шел на уступки
там, где дело касалось качества публикуемых материалов
или литературно-критической программы. По-жур-
налист был столь же нелицеприятен, неуступчив и принципиален,
сколь По-художник был бескомпромиссен.
Очевидно, что объем работы в журнале был слишком
велик для одного человека. По жил в состоянии
непрерывного переутомления. Сил не хватало ни на что,
кроме журнала. Все, что он опубликовал за это время
(исключая, разумеется, критические статьи, обзоры и
рецензии), было написано раньше, до поступления к
Уайту. В 1836 году он не написал ни одного стихотворения,
ни одного рассказа. Единственное, что он приобр
е л, — это репутацию 12. Америка, почти не знавшая его
как поэта и мало знавшая как рассказчика, стала признавать
его как критика и редактора.
В январе 1837 года По расстался с Уайтом, чему
последний был, кажется, рад. Он едва терпел очевидное
превосходство По в литературных и журнальных делах
и был счастлив вновь утвердиться в роли полноправного
хозяина. Был он, видно, недалекий, хотя, как сказал По,
и незлой человек. Он отказался от услуг одного из лучших
редакторов страны, сумевшего завоевать «Южному
литературному вестнику» общеамериканскую известность.
После ухода По журнал еще некоторое время
жил старой репутацией, а затем начал понемногу соскальзывать
к изначальному своему положению незаметного
провинциального издания.
История редакторской деятельности Эдгара По в
«Южном литературном вестнике» образует стереотип,
неоднократно повторявшийся в последующие годы его
жизни. Прирожденный журналист (в старом значении
этого слова, когда журналистами называли людей, работающих
в журнале, но отнюдь не в газете или издательстве),
он был также прирожденным поэтом и прозаиком.
Обстоятельства американской литературной жизни
не допускали, однако, совмещения этих профессий.
Журналистика кормила; плохо, скудно, но все же кормила.
Поэзия и проза — нет. По отдавал предпочтение
художественному творчеству, но вынужден был периодически
возвращаться к журналистике. Он редактировал
бертоновский «Журнал Джентльмена» (Филадельфия,
1839—1840), «Журнал Грэма» (Филадельфия,
1841—1842), газету «Вечернее зеркало» (Нью-Йорк,
1844—1845), «Бродвейский журнал» (1845—1846) — и
все с одинаковым успехом, добиваясь повышения качества
изданий, роста их популярности, увеличения
тиража. Но всякая попытка совмещать редакторскую
деятельность, работу критика и оригинальное художественное
творчество приводила к чудовищному перенапряжению
сил, нервному истощению, психологическим срывам.
Каждый раз, когда возникала проблема выбора,
По выбирал дорогу художника и держался ее, покуда
нищета, голод, самая необходимость существовать не
загоняли его в очередную редакцию.
Некоторую роль играло, вероятно, и то, что По-про-
заик работал в жанре, которому еще только предстояло
пробить дорогу в большую литературу. Рассказ считался
неотъемлемой принадлежностью журнала, и только.
Издатели не соглашались печатать сборники рассказов,
если рассказы эти не были связаны друг с другом единством
образной системы, сюжета, времени, места, и т. д.
Эдгар По предложил издательству «Харпер и братья»
сборник своих рассказов, печатавшихся прежде в журналах.
Издатели отклонили предложение, сославшись
на то, что сборник «состоит из разобщенных рассказов...
Читатели в Америке выказывают решительное и
сильное предпочтение трудам (особенно беллетристическим),
в которых единая и связная история занимает
весь том или несколько томов — как случится...» 13.
В этом же 1836 году Натаниель Готорн столь же безуспешно
пытался издать свои «Дважды рассказанные
истории». Неудача привела его к жестокому нервному потрясению.
Если бы не усилия его друга Г. Бриджа, который
издал сборник за свой счет, шедевры Готорна, скорее
всего, долго еще не увидели бы света. Нужно ли
говорить о знаменательности приведенных фактов? По и
Готорн были крупнейшими американскими новеллистами
своего времени, завоевавшими позднее мировую славу
именно теми произведениями, от которых отмахивались
американские издатели. По был, конечно, прав, считая,
что проза его не прокормит, а поэзия и подавно.
Повествуя о жизни Эдгара По в Ричмонде в 1835—
1836 годах, мы затрагивали до сих пор только профессиональную
ее сторону, то есть деятельность его в качестве
редактора и критика. Пришло время коснуться некоторых
обстоятельств личного свойства, большею частью
горьких и прискорбных. Писать о них тяжело, но необходимо.
Слишком уж много домыслов, теорий и фантастических
предположений наверчено вокруг этих обстоятельств
энтузиастами — психологами, психиатрами,
биографами, литературоведами и просто любителями.
Вот уже сотню лет диогены от критики и иже с ними
бродят с фонарями в поисках истины, вопрошая себя и
друг друга, был ли По параноик, шизофреник, алкоголик
или наркоман. Между тем, истину легко может
установить всякий, кто даст себе труд добросовестно
прочесть переписку По и документальные свидетельства
современников.
Другая причина, побуждающая нас обратиться к
некоторым моментам личной жизни По в Ричмонде, заключается
в том, что, единожды возникнув, они образовали
стойкие факторы, сохранявшие свою силу и действенность
до самой смерти поэта. Без знания их трудно
соблюсти верную перспективу в оценке последних лет
его жизни. А жить ему оставалось всего двенадцать лет.
Восстановим в памяти некоторые детали, сопутствовавшие
переезду По в Ричмонд. Его физическое, моральное
и психическое состояние было крайне тяжелым.
Четыре года каторжного труда, нищета, полуголодное
существование, унизительное безденежье, постоянная
забота о куске хлеба для себя и своих близких, отчаянное
стремление сохранить и развить данный ему от бога
талант, смерть брата, а затем бабки, которую он искренно
л ю б и л, — все это, разумеется, не прошло даром.
Уезжая из Балтимора, он оставил в беспомощном положении
единственных близких ему на земле людей —
Марию Клемм и ее дочь Вирджинию. Вся надежда была
на то, что он сможет помогать им из скудного редак-
торского жалованья (что он, кстати говоря, и делал).
Перемена места не принесла облегчения. Напротив.
Он не просто переехал в Ричмонд, он вернулся туда. Со
всех сторон его обступили горестные воспоминания детства
и юности, возвратилось старое чувство одиночества,
отрыва от людей и от собственного прошлого. Кумиры
его детства (Фрэнсис Аллан и Джейн Стэнард) лежали
в могиле. И даже суровый и скаредный Джон
Аллан не дождался возвращения нелюбимого воспитанника.
Он умер в марте 1834 года. Единственное место в
Ричмонде, где По чувствовал себя среди «своих», было
кладбище.
Работы в «Вестнике» было невпроворот, и По трудился
из последних сил, понимая, что все зависит от
впечатления, которое он произведет на Уайта. Уайт,
между тем, никак не мог решить, брать ли ему нового
сотрудника на постоянную должность или не брать.
Ощущение неустойчивости, «взвешенности» только усиливало
владевшее Эдгаром По нервное напряжение.
Все это, вместе взятое, было выше человеческих
сил.
Сегодняшние психиатры сказали бы, что перед нами
типичная картина чудовищно затянувшейся стрессовой
ситуации. Так оно и было, и последствия этой ситуации
тоже были вполне типическими: По сорвался в глубокую
депрессию. В нем не развилась апатия, ум его был
по-прежнему деятелен, он продолжал работать, но всем
его существом владело ощущение бездонного несчастья,
и самый смысл бытия то и дело ускользал от него.
Мысль его временами работала в лихорадочном темпе,
теряя последовательность и логичность, но какой-то
участок мозга фиксировал эти отклонения, так что По
сознавал наличие «сдвигов», и сознание это было трагическим.
Сегодня ужас По перед безумием, которое ему в общем-
то и не угрожало, может показаться наивным. Все
мы нынче знакомы, так или иначе, со стрессовыми ситуациями
и твердо знаем, что психическая норма — всего
лишь условное понятие, служащее точкой отсчета при
определении аномалий. Во времена По господствовали
иные представления. Душевное здоровье и безумие мыслились
абсолютными категориями. Между ними стояла
непроходимая стена. Безумие считалось неизлечимым.
Единожды перевалив через стену, человек не имел надежды
вернуться назад. Вот чего страшился По, обна-
ружив у себя признаки депрессии. К тому же умственное
расстройство представлялось наследственной болезнью,
и По имел основания подозревать присутствие
этой болезни в собственной семье. Его младшая сестра
Розалия была умственно недоразвитой; значит, предполагал
По, было, видимо, «где-то» «что-то» в предшествующих
поколениях.
В сентябре 1835 года По написал Джону Кеннеди
письмо, отражающее в некоторой степени его состояние.
«Я страдаю, — писал о н, — от душевной депрессии, какой
не испытывал прежде. Я тщетно боролся с влиянием
этой меланхолии... и вы поверите мне, когда я скажу,
что несчастен, несмотря на значительное улучшение моих
обстоятельств... Мое сердце открыто перед вами, читайте
в нем, если оно того достойно. Я ужасно несчастлив
и не знаю почему. Утешьте меня... вы можете. Но
поскорей, или будет слишком поздно. Убедите меня, что
жить нужно, что жизнь стоит того, и вы в самом деле
будете мне другом. Убедите меня поступать, как надо.
То есть, я не это хотел сказать. Я не хочу сказать, что
вам следует принять это письмо за шутку... О, пожалейте
меня! Я чувствую, что слова мои сбивчивы... но я
поправлюсь. Вы видите, что я страдаю от депрессии духа,
которая погубит меня, если затянется. Напишите же
мне, и поскорей. Заставьте меня поступать, как надо.
Ваше слово значит для меня больше, чем слова других,
ибо вы были единственным моим другом, когда никто
другой не был» 14.
Уехав из Ричмонда, Эдгар По продолжал вести скитальческую
жизнь. Он жил в Нью-Йорке (1837—1838),
Филадельфии (1838—1844), снова в Нью-Йорке (1844—
1846), Фордэме близ Нью-Йорка (1846—1849), совершал
многочисленные поездки в Бостон, Балтимор, Вашингтон,
Ричмонд, Провиденс. Перемена места, однако,
не означала перемены житейских обстоятельств или образа
жизни. Он по-прежнему бедствовал, захлебывался
в мелких долгах, чудовищно много работал. Заботы,
тревоги, мысли о завтрашнем дне не оставляли его. Он
не знал ни минуты покоя и продолжал жить в огромном
напряжении физических и духовных сил, расточая
нервную и умственную энергию с щедростью, на которую
не имел права. Организм его не выдерживал нагрузки;
он все чаще болел, но и в болезни продолжал
работать, ибо не было другого выхода.
Сошлемся на воспоминания поэта и критика
Н. П. Уиллиса, который был хорошо знаком с По в эти
годы:
«Г-н По был взыскателен и писал мучительно трудно,
а стиль его слишком возвышался над уровнем популярного
вкуса, чтобы ему хорошо платили. Он всегда
испытывал денежные затруднения. С больной женой на
руках, он лишен был простейших, необходимых для
жизни вещей. Год за годом, обычно в зимнее время,
г-жа Клемм, неутомимая посланница гения, худо одетая,
ходила из редакции в редакцию с поэмой или статьей
на литературную тему, умоляя издателей от его имени и
упоминая лишь, что „он болен"» 15.
Поскольку причины оставались в силе, постольку и
следствия обнаруживались с жестокой неукоснительностью.
По впадал периодически в состояние тяжелой
депрессии, осложненной страхом перед безумием (врачи
называли его «мозговой лихорадкой»), и чем дальше,
тем труднее выходил из этого состояния. Инстинктивно
он искал способа снимать интеллектуальное, нервное,
психическое напряжение и, как миллионы людей до него
и после, находил его в вине. Ослабленный организм его
не принимал алкоголя и бурно реагировал даже на малые
дозы 16. Бокал легкого вина или пива оказывал на
него сокрушительное действие. Он не то чтобы становился
пьян, но у него полностью отказывали сдерживающие
центры. Все рестрикции, налагаемые собственным
сознанием, общепринятыми правилами поведения, социальными
условностями, прагматической целесообразностью,
теряли смысл и значение. По открыто и громко
принимался высказывать резкие суждения о людях,
книгах, журналах, статьях и стихах, невзирая на лица и
не сообразуясь с обстоятельствами. Он говорил обидные
вещи и, что называется, «резал правду-матку» прямо в
глаза. Не задумываясь, он портил отношения с приятелями,
сотрудниками, издателями, критиками, которые
использовали потом всякий случай, чтобы поквитаться,
и, уж конечно, распространяли преувеличенные слухи,
будто По безнадежный алкоголик, человек безответственный
и лучше держаться от него подальше, чтоб не
нарваться на скандал. Отсюда и берут начало многочисленные
слухи и легенды об алкоголизме По. Трудолюбивые
биографы старательно подсчитывают, когда, где и
сколько он выпил. Подсчитали бы они лучше, когда, где
и сколько он ел, а когда сидел впроголодь; когда, где и
сколько работал, и сколько ему заплатили!
Какую-то роль в возникновении этих легенд могло
сыграть и то, что трудовая, творческая жизнь По протекала
незримо для людей в стенах его комнаты, которую
(где бы она ни была) он иногда не покидал неделями.
Никто из современников не видел, а следовательно, и не
вспоминал впоследствии, как он работал. По трудился в
одиночестве, но никогда в одиночестве не пил. Пил он у
всех на глазах и произносил саркастические обличительные
речи во всеуслышание. Таким многие его и запомнили
и делились затем с потомками, искренне полагая,
что в этом он весь и был.
Теперь «поговорим о странностях любви», ибо они
тоже образуют важный аспект личной жизни По в Ричмонде,
влекут за собой существенные последствия в его
будущей жизни и служат предметом биографических
кривотолков. Осенью 1835 года он перевез Марию
Клемм и Вирджинию в Ричмонд, а год спустя женился
на Вирджинии. В этом браке и впрямь были обстоятельства
необычные. Главный вопрос, которым «мучаются»
биографы, — почему По женился на Вирджинии? На сей
счет имеется множество догадок. Одни считают, что
брак был делом рук тетушки Клемм, которая хотела
«зацепиться» за Эдгара как за добытчика и кормильца,
поскольку материальное положение ее было почти катастрофическим.
Согласно второй версии, Вирджиния
была существом умственно неполноценным, и По женился
на ней фиктивным браком из жалости. Таковы
два наиболее распространенных предположения. Есть и
другие, свидетельствующие не столько о проницательном
уме, сколько о грязном воображении их авторов.
Ни одно из них, однако, не имеет документального подтверждения.
Усилия критиков в данном случае удивительно напоминают
поведение одноглазой козы, которая, как известно,
ходит по кругу. Из всех возможных мотивов женитьбы
По они «не замечают» самого очевидного и
простого — он любил Вирджинию. За подтверждениями
далеко ходить не надо: имеется трагическое письмо к
Марии Клемм, написанное в тот момент, когда По оказался
под угрозой потерять Вирджинию. Оно публиковалось
по меньшей мере трижды, начиная с 1941 года. Мы
не станем приводить его ни полностью, ни в отрывках.
Как справедливо заметил Квинн, опубликовавший его
дважды, «обнародование этого письма выглядит вторжением
в интимную сферу, которой не должен касаться
посторонний взор и на которую даже мертвые имеют
право» 17.
Желающие могут обратиться к собранию писем
По 18, имеющемуся в крупнейших наших библиотеках.
Для нас важно только то, что письмо это недвусмысленно
и неопровержимо устанавливает факт глубокой и
страстной любви По к Вирджинии. По-видимому, Квинн
прав, когда предполагает, что полудетское «влечение к
красивому молодому кузену, которого она боготворила,
переросло со временем в духовную страсть, взращенную
его любовью, и корни этой страсти все глубже и глубже
проникали в его жизнь» 19. Взаимная любовь По и Вирджинии
была беззаветна и безгранична. Они словно
были созданы друг для друга. Вглядываясь в сохранившиеся
портреты Вирджинии, читая воспоминания людей,
встречавшихся с ней, трудно отделаться от ощущения,
что она удивительно похожа на многих героинь лирической
поэзии и рассказов Эдгара По. Невозможно
представить его женатым на другой женщине.
Впечатление, которое Вирджиния производила на
окружающих, очень верно схвачено в беглой зарисовке
популярного английского романиста капитана Майн Рида,
регулярно навещавшего семейство По в 1843 году.
Он с удовольствием вспоминал часы, проведенные «в обществе
поэта и его жены — леди, чей облик и душа поражали
ангельской красотой. Всякий, кто помнит эту
темноглазую и темноволосую дочь Виргинии (ее и звали
Вирджиния, если я не ошибаюсь), ее изящество, красоту
ее лица, ее на удивление скромную манеру держаться,
всякий, кто провел в ее обществе хотя бы один час,
подтвердит сказанное выше. Я вспоминаю, как мы,
друзья поэта, не раз толковали о высоких ее достоинствах
» 20.
Семейная жизнь Эдгара По могла и должна была
стать для него источником счастья и покоя. Судьба,
однако, рассудила иначе, и союз с Вирджинией обернулся
величайшей трагедией его жизни. Слабая здоровьем,
она не выдержала лишений, выпавших на ее долю, и
стала легкой добычей туберкулеза, этой «профессиональной
» болезни бедняков. В 1842 году у нее сделалось
горловое кровотечение. Врачи считали, что положение
безнадежно, и Эдгар По в душе уже похоронил ее. Потом
ей стало лучше, и он предался безумной надежде
на благополучный исход. Надежда оказалась тщетной.
Спустя год кровотечение повторилось. Вирджиния слабела.
Кровь горлом шла все чаще и чаще. В 1847 году
она умерла.
Несчетное число раз По хоронил ее и умирал с нею,
вновь оживал надеждой и вновь умирал. Слабое представление
о том, что он испытал, можно почерпнуть из
его собственного письма к Дж. Эвелету, написанного через
год после смерти Вирджинии. «Шесть лет н а з а д, —
писал о н, — у моей жены, которую я любил, как никто
никогда никого не любил, лопнул кровеносный сосуд во
время пения. Никто не надеялся, что она выживет.
Я распростился с ней навсегда и прошел через мучительную
агонию ее утраты. Она отчасти поправилась, и
я снова обрел надежду. Через год — новое кровотечение,
и я опять прошел через все сначала. Примерно еще
через год все повторилось. Потом еще и еще, и еще, и
еще, с разными промежутками. Каждый раз я переживал
агонию ее смерти, и с каждым новым приступом
любил ее сильней и цеплялся за ее жизнь с упорством
отчаяния. Я принадлежу к людям с чувствительной
организацией — нервен сверх меры. Я впал в безумие,
перемежавшееся длительными периодами чудовищной
нормальности. Во время этих приступов, когда я решительно
ничего не сознавал, я пил, одному господу известно,