«Да она пьяна», – подумал Том.
– Пиявка на борту, – рявкнул Джос, вскочив и засунув руки в карманы.
Обернувшись, он заметил замершего в полумраке племянника.
– Плохие новости, приятель, – пробормотал он. – Боюсь, хуже не придумаешь.
Том не знал, что и сказать. Это о родителях, они что‑то узнали? Нет, не может быть…
– Что случилось?
– Дон Жерваз хочет купить музей. Со всеми потрохами.
У Тома перехватило дух. Ну конечно, потому что сапфир в музее. Теперь все ясно.
– Но… но… когда? – выговорил он. – Я хотел сказать… как?
– Он только что предложил мне сделку и хочет получить ответ к Рождеству.
– Но так же нельзя, – возмутился Том. – Он не может этого сделать… или может?
– Боюсь, может, Том. Если, конечно, я соглашусь продать.
– Но вы не можете. Я хотел сказать, не согласитесь.
Джос снова заходил по залу, яростно скребя в затылке.
– Или согласитесь?
– Он располагает огромными средствами. И утверждает, что этот старый дом ему нравится и он хотел бы восстановить его…
– К тому же он Кэтчер, – вмешалась с лестницы Мелба.
– И это тоже. С одной стороны, хуже не придумаешь, но всё же все мы знаем, как много сделал для музея Август.
– Конечно сделал, – добавила тетушка.
В сердце Тома вдруг поднялась волна гнева. Музей не принадлежал ему, но все же он пришел в ярость. Ему хотелось что‑нибудь стукнуть.
– Так… так вы позволите ему купить музей только потому, что у него есть деньги? Это нечестно!
– Тут ты прав, дружок. Это нечестно. Жизнь вообще не слишком честна. – Джос остановился и уставился на лужу дождевой воды на полу. – Но что, по‑твоему, я должен делать? Зарывать голову в песок, пока на меня не рухнут стены?
Дядя посмотрел на разбитую панель в крыше, на потрепанные чучела вокруг. Взгляд его вдруг заполнила безысходность, словно его только что высадили на необитаемый остров.
– Этот музей заслуживает куда большего, чем я могу предложить, – наконец заключил он. – Я знаю. Все не так легко, как кажется, верно?
Шаркая ногами, он скрылся в сумраке. Том сглотнул; он пытался сделать вид, что все понял, хотя и не слишком успешно.
– Уверена, если дон Жерваз купит музей, первым делом он предложит нам работу, – бодро заявила Мелба и, пошатываясь, начала спускаться по лестнице.
– Почему вы так думаете? – спросил Том.
Он крайне сомневался в том, что дон Жерваз предложит кому‑то работу. Скорее он не оставит от музея и камня на камне.
– Ну, мы знаем тут все ходы и выходы, – пояснила Мелба. – Бог свидетель, прожили здесь достаточно долго. И в конце концов, мы Скаттерхорны. Это тоже должно чего‑то стоить.
– Правда?
Собственная фамилия никогда ничего не значила для Тома, за исключением того, что она рифмуется с Маттерхорном.[11]
– Конечно, – улыбнулась тетушка. – Да не тревожься ты о музее, Том. Он может сам о себе позаботиться. Всегда мог.
Мелба выглядела почти счастливой, когда, покачиваясь, прошла по коридору и закрыла за собой тяжелую деревянную дверь. Том тяжело опустился на ступеньку лестницы, совершенно опустошенный. Наконец в его голове начала складываться картина целиком. Сапфиры, говорящие животные да еще маленький макет города, который каким‑то образом может оживать. Вот и все, собственно.
– Итак, – начал Том, и голос его эхом раскатился по пустому музею, – полагаю, вы всё слышали.
Ответа не было. Где‑то вдали выла включившаяся автомобильная сигнализация.
«Как будто разговариваю сам с собой, – подумал мальчик. – Все равно никто не слушает. Да и кто бы стал? В конце концов, я в музее, набитом старыми чучелами».
Он уже собирался встать и уйти, когда у подножия лестницы раздалось тихое бурчание. Словно кто‑то пытался сдержать смех. Том прислушался, и звук повторился. Точно, смех. Никаких сомнений. Затем ему удалось разобрать приглушенные слова:
– Боже, боже мой.
Том почти ничего не видел, но понял, что смеются над ним.
– В чем дело? – громко поинтересовался он. – Что тут такого смешного?
Он обернулся и увидел, как трясется, пытаясь сдержаться, мамонт.
– Презабавное зрелище, – сообщил зверь, утирая слезу толстым мохнатым хоботом.
– Да? – переспросил Том, сердясь все сильнее. – И над чем вы все смеетесь? На вашем месте мне было бы не до смеха.
– Дай бог тебе здоровья, малыш, – пробормотала дронт, расправляя хвост и спускаясь со своего возвышения. – О, Том, твоя забота так трогательна. В самом деле.
– Не забывай, – вмешался орангутанг, – что большинство из нас побывало и в худших передрягах.
– Да?
– Ну, я не бывала, – отозвалась дронт. – Лично. Но лишь потому, что я особенное существо, как и мой добрый друг мамонт. Вымирание приводит к особому отношению. Но все остальные здесь…
– Нас уже однажды убили, верно? – заметил носач, подходя ближе к Тому.
– Так о чем тут еще беспокоиться? – добавил орангутанг.
С этим трудно было поспорить. Конечно, они правы. Все они были мертвы, в каком‑то смысле.
– И если позволишь добавить, – прошептал мамонт, подняв хобот к уху Тома, – некоторые меньшие члены нашего сообщества – мыши, кролики, землеройки и им подобные – крайне религиозны. Не стоит им ничего говорить.
– Какое это имеет отношение к делу?
– Ну, сам понимаешь, жизнь после смерти и все такое прочее, – пояснил мамонт, подмигивая Тому. – Небеса. Сам посмотри.
Тяжело ступая, мамонт подошел к шкафу с мелкими млекопитающими и хоботом открыл один из ящиков.
– Иерусалим златой мой, родник молока и меда…[12]– раздался хор писклявых голосов.
Заглянув внутрь, Том увидел двадцать мышей, лежащих на спинках и поющих хором.
– Браво, – прошептал мамонт.
– Спасибо тебе, брат мамонт, – ответила ему одна из них, – и доброго дня в раю.
– Разумеется, – кивнул зверь и бережно задвинул ящик.
Потом, подняв хобот, открыл другой, в котором паства, состоящая из крохотных землероек, внимала стоящему на наперстке проповеднику.
– И что же мы нашли по ту сторону, братья и сестры? Да, лев возлег рядом с агнцем!
– Аллилуйя! – закричали грызуны хором.
– Да! Мышь пирует вместе с мамонтом!
– Аллилуйя! – повторился крик.
– Аллилуйя! Братья и сестры, – пропищал пастырь, – вы спасены!
– Мы спасены! Мы спасены! – визжали землеройки.
– Видишь? – прошептал мамонт. – Эти крохи были мертвы, а потом ожили. Более того, они оказались в месте, битком набитом ужасающими существами, встречи с которыми они всю жизнь избегали любой ценой. – Он опустил косматую голову к уху Тома. – И что удивительнее всего, никто из этих существ не хочет их сожрать. Они чувствуют себя в безопасности. А из этого следует, – зверь снова подмигнул, – что они попали на небеса.
Том вспомнил утро, которое провел с Джосом в сарае. Что он тогда сказал о черепной коробке зайца‑беляка? Она набита обрезками страниц из Библии.
– И вы тоже так считаете? – с сомнением спросил мальчик.
– Я? Ну, я никогда особо не интересовался религией. Меня больше привлекает спорт. Мяч в игре! О да. Но, как пояснила любезнейшая дронт, вымирание приводит к особому отношению. Существо считается скорее конструктом, если формально никогда не было живым. Но в любом случае, – продолжил мамонт, – пожирать друг друга было бы в крайней степени нецивилизованно, ты не находишь? Мы, в конце концов, живем не в каменном веке. На дворе двадцатое столетие, старина.
– Двадцать первое, как вам должно быть известно, – поправила его дронт.
– Тем более.
– Значит, никого из вас не волнует, что случится дальше? Предположим, сапфир…
– Сапфир! – перебил его кольцехвостый лемур. – Ну конечно сапфир. Вот умора!
– Его здесь нет, Том, и никогда не было, – твердо сообщила дронт. – И, бог свидетель, они все его искали.
– В самых нескромных местах, уверяю вас, – с чувством добавил трубкозуб.
– Но… вы уверены, что здесь его нет? Я имею в виду, откуда вы знаете?
– Никто его не нашел, значит, он не может быть здесь, – ответил носач, чистя ногти. – Как правило, люди знают, где искать подобные вещи.
Том не был в этом так уж уверен.
– А тигра вы об этом не спрашивали?
Повисло молчание, и мальчик понял, что только что задал крайне неудобный вопрос.
– Ну, раз уж ты спросил, честно говоря, нет, – прошептал орангутанг.
– Почему? – невинно полюбопытствовал Том. – Разве камень не был наградой за его голову?
Неловкая тишина продолжала висеть, а примат удрученно уставился в пол.
– Дело в том, – вполголоса пояснила дронт, украдкой покосившись на лестницу, – что тигр никогда не разговаривал. Ни с кем из нас. Ни разу.
– Он людоед, видишь ли, – прошептал мамонт. – Безобразная история, – добавил он, покачав огромной головой. – Мы действительно не любим говорить об этом.
– Значит ли это то, что вы боитесь тигра?
Том огляделся вокруг и понял, что угадал правильно, хотя никто и не захотел это признать. Даже огромный бурый медведь избегал его взгляда.
– Он съел около четырехсот человек, – прошипела анаконда. – Четырехсот…
Мальчик ничего не понимал. Здесь собраны опаснейшие дикие звери в мире, сами, должно быть, убившие тысячи человек. И все же они боятся одного‑единственного тигра. Почему? А затем ему в голову пришла другая мысль. Раз уж они, в каком‑то смысле, все еще живы, как он уже признал, то удивительно, что они до сих пор не переубивали друг друга. Что им помешало? Может, то, что мамонт сказал о мышах, было справедливо и для всех них? Возможно, их останавливает вся эта бумага, которой набиты их головы: старые газеты с назидательными историями, проповеди, отрывки из Библии. Они больше не считают правильным убивать друг друга. А поскольку не испытывают голода, то и необходимость в этом отпала. Но возможно, тигр отличается от них. Возможно, он остался зверем и снаружи и внутри и не разговаривает просто потому, что не может? Возможно, тигр – единственное существо во всем музее, чья голова не набита газетами времен короля Эдуарда,[13]но, если подумать, он мог оказаться и единственным, кому известно, где находится сапфир. И тут Том понял, что именно должен сделать. Все выяснить. Развернувшись, он начал медленно подниматься по лестнице.
– Что ты творишь? – прошипела дронт.
– Том, вернись, – встревожено прошептал носач. – Не валяй дурака.
Но мальчик им не ответил. Он уже различал впереди смутную полосатую тень над лестницей – как раз там, где должен был лежать тигр. В музее стояла полная тишина, и, поднимаясь выше, Том спиной ощущал взгляды животных. Наконец он добрался до верха и увидел перед собой грозного зверя, чья шкура вылиняла до цвета старой бумаги, вытянувшегося так, как будто он грелся на солнышке. Мальчик сделал еще пару шагов вперед и замер – уши тигра прижались к черепу, а белый кончик хвоста дернулся. Ближе не подходи, словно бы предупредил он. Огромный кот обернулся, и Том встретился взглядом с его огненными глазами, в которых скука мешалась с любопытством. От этого зверя дружелюбием и не пахло.
– Простите, хм… сэр, – эхом разнесся по залу негромкий голос Тома. – Вы… случайно, не представляете… э‑э… где сапфир?
Ответа не было. Огромный людоед взглянул на мальчика с интересом, как если бы узнал его, но промолчал. Во всем музее висела тревожная тишина. Никто не шевелился. Вглядевшись в сумрак, Том увидел, что пылающие глаза уже не смотрят на него, а следят за чем‑то бегущим по полу. За маленьким черным жучком. Тигр лениво вытянул тяжелую лапу и накрыл ею крошечное существо. На миг задержав ее там, он снова поднял ее, и насекомое, поднявшись на лапки, продолжило путь. Зверь подождал немного и повторил забаву.
– Восхищаюсь смиренным жучком, – прорычал он, наблюдая, как тот снова поднимается, так и не свернув с выбранного пути. – Пример для всех нас, ты не находишь?
Том промолчал. Он гадал, сколько секунд осталось жить насекомому. Откуда‑то снизу послышались испуганные вздохи.
– Он говорит, – шепнул чей‑то голос. – Это говорящий тигр!
– А ты – говорящий муравьед.
– А ты – говорящий панголин.
– Тсс! – зашипел кто‑то еще.
Не обращая внимания на перешептывания, тигр снова посмотрел на Тома.
– Жук не боится ничего и никого, – продолжил он, – даже меня.
Зверь вдруг прихлопнул жука лапой и раздавил. Затем поднялся, лениво потянулся, спрыгнул с возвышения и бесшумно двинулся по галерее. Дойдя до дальнего конца, людоед обернулся, обводя взглядом музей.
– Хм, – проворчал он, – как и следовало ожидать.
Повисла полная тишина. Тигр пристально рассматривал огненными глазами всех прочих обитателей музей. Каждое животное чего‑то ждало, хотя и не понимало, чего именно.
– Всего лишь сборище нелепых созданий, – презрительно фыркнул тигр. – Таких культурных и крайне бесполезных. Подумать только, любой из вас мог бы стать моей пищей.
Взгляд его задержался на косматой громаде мамонта. Тот встревожено обернулся.
– Особенно ты.
Мамонт испуганно вздохнул.
– Возможно, тебе это еще предстоит.
– Господи, – прошептал носач, – говорящая тигрица‑людоед…
– Верно, – прорычала огромная кошка. – Я самка. Как это для вас характерно – считать меня самцом лишь потому, что я во всех отношениях превосхожу вас. Но это не так. Хотя вы можете обращаться ко мне «сэр», если хотите. Мне будет приятно.
Тигрица усмехнулась, а вокруг загудело испуганное бормотание:
– Может, она одна из этих суфражисток…[14]
– Скорее, анархистка.
– Она захочет получить право голоса…
– Обществу грозит крах…
– Будет революция…
– Мадам! – послышался из тени высокий скрипучий голос, и на середину зала рысцой выбежал дикобраз. – Вынужден возразить. Ни при каких обстоятельствах я не мог бы стать вашей пищей.
От тишины звенело в ушах. Тигрица с интересом уставилась на черно‑белое животное.
– Да что ты такое, скажи на милость?
Дикобраз яростно затрещал иглами.
– Именно. Сплошные иголки и воздух, ничего больше. Зачем бы мне есть иголки?
– Я задался ровно тем же вопросом, – дерзко ответил дикобраз, – в тот раз, когда вы на меня набросились.
Тигрица прищурилась, не вполне уверенная, оскорбили ее или нет. Мощной лапой она поскребла морду, словно пыталась что‑то вспомнить.
– Берегись, малыш дикобраз, – угрожающе проворчала она. – Всякое случается. Даже здесь, в «культурном обществе». – Она вздернула черную губу, обнажив огромные клыки, сверкающие в полумраке, словно кинжалы. – Хссссс!
Дикобраз взвизгнул и поспешил спрятаться в своей витрине, а по залу разнеслось эхо от нескольких приглушенных вскриков. Тигрица усмехнулась и, повернувшись, смерила сердитым взглядом Тома, по‑прежнему стоящего на лестничной площадке.
– Ты спросил меня о сапфире, – фыркнула она. – Это старая байка. Тем не менее я полагаю, та клуша там, внизу, может оказаться права. Его здесь нет, и, кто знает, может, даже чудной дон Жерваз Аскари это понимает. У меня есть на этот счет собственная теорийка, но… – она повернулась, чтобы обратиться ко всему музею, словно его обитатели были подданными, а она – королевой, – с чего бы мне делиться ею с вами? Думаю, вскоре вы всё поймете и сами.
Ее пылающие глаза задержались на мальчике, и по его коже побежали мурашки.
– Особенно ты, Том Скаттерхорн, – прошипела она, словно ей было противно произносить это имя.
Том невольно отступил на шаг и схватился за перила. Она собирается напасть? Нет, только не здесь. Впрочем, она на это способна. Тигрица с ленцой направилась к нему. Она говорила, но Том ощущал ее непредсказуемость; она была настоящей. Она могла вытворить что угодно. А хищница все приближалась, словно кошка, подкрадывающаяся к мыши.
– Стой там, если хватает смелости…
Внезапно Том развернулся и бросился вниз по лестнице.
– Хм.
Уже далеко не столь равнодушная, тигрица с любопытством оглядывала зал. Все прочие животные попрятались по витринам, и Том остался один – наедине со зверем‑людоедом. Слева мальчик видел дверцу, ведущую в чулан под лестницей. Как быстро он сможет добраться до нее? Секунды за три? За две? Тигрица успеет его настичь. Глянув вверх, он увидел, как из сумрака выскользнула длинная коричневая тень. Сердце бешено колотилось в груди Тома, он с трудом сдерживался, чтобы не побежать.
«Не паникуй… даже не шевелись… этого она от тебя и ждет… она попросту играет».
Но было уже слишком поздно – тигрица учуяла его страх. Она замерла на ступенях, навострив уши, и ее мышцы напряглись перед прыжком. Это был уже не странный говорящий экспонат, а вышедшая на охоту огромная кошка‑людоед. А Том станет ее добычей. Она убьет его, если захочет, – в этом он не сомневался. А еще он осознал, что не может совладать с инстинктом, велевшим ему прятаться – там, куда хищник не сможет за ним последовать.
Мальчик побежал. В пять прыжков он подскочил к двери в чулан и распахнул ее – и в тот же миг безжалостные когти проскрежетали по камню и что‑то коричневое мелькнуло позади него. Она промахнулась! На миг мышь оказалась в безопасности. Затем огромная лапа надавила на дверь, и тигрица заглянула в чулан.
– Ага, – лениво протянула она, – вот где ты прячешься.
Тигрица заворчала так низко, что звук, как показалось Тому, пронизал его насквозь. Мальчик почувствовал, что не может дышать – до того он был испуган. Не задумываясь о последствиях, он протиснулся к плетеному сундуку и нырнул внутрь. Там все осталось, как прежде, и, разбрасывая тряпки, Том заметался, пытаясь зарыться поглубже. В прошлый раз он провалился случайно – теперь же это был вопрос жизни и смерти.
– Пропусти меня, пожалуйста, пропусти, – выдохнул он и тут же нашарил небольшой просвет в тряпках под собой.
Тот подался. Том извивался и зарывался все глубже, словно крот, и не успел он оглянуться, как рухнул вниз головой в бездонную темноту.
Мальчик даже не пытался за что‑нибудь ухватиться. Он позволил себе расслабиться и подождал, и вскоре пуховая мягкость окутала его, словно одеяло. Поначалу Том не видел ничего. Затем его глаза привыкли к темноте, и он различил серые силуэты всадников, скачущих к далекой песчаной дюне. У него получилось. Мальчик немного полежал неподвижно, глубоко дыша и пытаясь успокоить заходящееся отчаянным стуком сердце. Все хорошо. Он вернулся. Вернулся в прошлое, в Кэтчер‑холл столетней давности. Здесь он в безопасности – по крайней мере, пока. И это уже неплохо.
Глава 10