– Я никого из них не знаю.
– Калиша говорит, что Донну перевели в Заднюю Половину за пару дней до твоего появления. Поэтому у тебя её компьютер.
– Ты жуткий, – сказа Люк.
Эйвери, который, вероятно, знал это, не обратил внимания.
– Им делают бо́льные уколы. Уколы и точки, точки и уколы. Ша думает, что в Задней Половине творятся всякие плохие штуки. Она говорит, возможно, ты сможешь что-нибудь сделать. Она говорит...
Он не закончил, да этого и не требовалось. У Люка возник краткий, но совершенно отчётливый образ, явно посланный Калишей Бенсон через Эйвери Диксона: канарейка в клетке. Дверца распахнулась, и канарейка выпорхнула наружу.
– Она говорит, ты единственный, кто достаточно умён.
– Я постараюсь, если получится, – сказал Люк. – Что ещё она тебе сказала?
Ответа не последовало. Эйвери уже уснул.
ПОБЕГ
Прошло три недели.
Люк ел, спал, бодрствовал, и снова ел. Вскоре он выучил меню наизусть и вместе с другими детьми язвительно аплодировал, когда в нём что-то менялось. В какие-то дни были тесты. Иногда – уколы. Иногда – и то и другое. А иногда – не было ничего. Он пары уколов ему становилось дурно. Но в основном, последствий не было. Ему больше ни разу не сдавливало горло, чему он был очень рад. Он зависал на игровой площадке. Смотрел телевизор, заведя знакомство с Опрой, Эллен, доктором Филом, судьёй Джуди[73]. Он смотрел на «Ютьюбе» ролики с котами, разглядывающими себя в зеркале, и с собаками, ловящими фрисби. Иногда смотрел в одиночестве, иногда с другими детьми. Когда Гарри входил в его комнату, за ним хвостиком входили близнецы, требуя мультики. Когда Люк заходил в комнату Гарри, близнецы почти всегда были там. Гарри не волновали мультики. Ему нравился рестлинг, бои в клетках и куча-мала в НАСКАР[74]. Обычно он приветствовал Люка словами: «Зацени видос». Близнецы сидели над раскрасками, которых у санитаров, казалось, был нескончаемый запас. Обычно они не выходили за пределы контуров, но однажды вышли и много при этом гоготали, от чего Люк решил, что они были либо пьяны, либо под кайфом. Когда он спросил Гарри, тот сказал, что они хотели попробовать. Ему хватило такта изобразить стыд, а когда их стошнило (в тандеме, как они делали и всё остальное), ему хватило такта изобразить ещё больший стыд. И он убрал за ними. В один из дней Хелен сделала тройной кувырок на батуте, рассмеялась, поклонилась, а потом разрыдалась и не хотела успокаиваться. Когда Люк попытался утешить её, Хелен начала колотить его своими маленькими кулачками: бах-бах-бах. Какое-то время Люк обыгрывал всех в шахматы, а когда надоело, начала поддаваться, что было для него на удивление трудно.
Ему казалось, что он спал, даже когда бодрствовал. Он чувствовал, что его айкью снижается, как уровень воды в кулере, потому что кто-то не докрутил кран. Он отмечал дни этого чуждого лета в календаре на своём компьютере. Помимо просмотра роликов на «Ютьюбе», он пользовался ноутбуком – за одним важным исключением, – только, чтобы переписываться с Джорджем и Хелен. Он никогда не начинал диалог первым и старался завершать его как можно скорее.
«Что за хрень с тобой творится? – как-то раз написала Хелен».
«Ничего, – написал он в ответ».
«Как думаешь, почему мы всё ещё в Передней Половине? – спросил Джордж. Не то, чтобы я жалуюсь».
«Не знаю, – ответил Люк и вышел из сети».
Он обнаружил, что не трудно скрыть своё горе от санитаров, техников и докторов; они привыкли иметь дело с понурыми детьми. Но даже в своём глубоком несчастье, он вспоминал о том ярком образе, который спроецировал Эйвери: канарейка, выпархивающая из клетки.
Его скорбный сон наяву иногда был пронизан яркими обрывками воспоминаний, которые всегда являлись внезапно: его отец, поливающий его из садового шланга; его отец, кидающий мяч, стоя спиной к кольцу, и Люк, пытающийся поставить блок, а затем оба они, со смехом падающие на траву; его мать, несущая ему здоровенный торт с горящими свечами со словами «Ты уже такой большой»; его мать и отец, энергично танцующие на кухне под песню Рианны «Pon de Replay». Это были чудесные воспоминания, но обжигали, как крапива.
Когда он не думал об убитой в Фалкон-Хайтс паре – не грезил о них, – Люк думал о клетке, в которой находился, и о свободной птице, которой хотел стать. Только в такие моменты его разум снова обретал свою прежнюю резкость. Он заметил вещи, которые, казалось, подтверждали его веру в то, что Институт двигался по инерции, как ракета, у которой отключились двигатели, как только она набрала нужную скорость. Например, эти пузыри видеокамер из затенённого стекла под потолком. Большинство из них были грязными, будто их очень давно не протирали. Особенно это бросалось в глаза в пустом западном крыле жилого уровня. Камеры, вероятно, по-прежнему работали, но картинку они давали как минимум мутную. И даже в этом случае, никто не просил Фреда или других уборщиков – Морта, Конни, Джаведа – протереть их. А это говорило о том, что кто бы не наблюдал за коридорами, ему было наплевать на то, что изображение стало туманным.
Люк проводил дни с опущенной головой, делая всё, что ему велели без пререканий, но когда он не был ограничен своей комнатой, он становился маленькой губкой с большими ушами. Большинство того, что он слышал, было бесполезно, но он вбирал в себя всё. Вбирал и откладывал в сторонку. Например, сплетни. Как доктор Эванс постоянно ходил по пятам за доктором Ричардсон, пытаясь завести разговор, но слишком очковал (это он услышал от Нормы) чтобы узнать, что Фелиция Ричардсон не дотронется до него и десятифутовой палкой. Как Джо и двое других санитаров, Чед и Гэри, иногда спускали неиспользованные жетоны в торговые автоматы в восточной гостиной, чтобы получить заветные маленькие бутылочки с алкоголем. Иногда они говорили о своих семьях или о попойках в баре «Аутло Кантри», где выступали музыкальные группы. «Если можно назвать это музыкой», сказала женщина-санитар по имени Шерри, обращаясь к Глэдис Фальшивая Улыбка. Этот бар, прозванный техниками и санитарами мужского пола «Пилоткой», находился в городке с названием Деннисон-Ривер-Бенд. Люк не знал точно, насколько далеко находился этот город, но думал, что не дальше, чем в двадцати пяти милях, максимум в тридцати, потому что они, казалось, все ездили туда по выходным.
Люк запоминал имена, когда слышал их. Доктора Эванс звали Джеймсом, доктора Хендрикса – Дэном, фамилия Тони – Фиццале, Глэдис – Хиксон, Зика – Ионидис. Если он когда-нибудь выберется отсюда, если когда-нибудь канарейка выпорхнет из своей клетки, а он надеялся на это, у него будет целый список, когда он будет давать показания против эти козлов в суде. Он понимал, что это всего лишь фантазия, но она двигала его вперёд.
Теперь, когда он вёл себя, как хороший маленький мальчик, его ненадолго оставляли одного на уровне «В», но с наставлением никуда не уходить. Он кивал, давал технику время уйти по своим делам, а потому уходил сам. На нижних уровнях было много камер и все они содержались в чистоте и порядке, но сигнализация не срабатывала, и не появлялись санитары, размахивающие электропалками. Дважды его ловили снующим по коридорам и отводили обратно: один раз с выговором, а второй с подзатыльником.
В один из таких походов (он всегда старался выглядеть безучастным и бесцельно шатающимся – просто ребёнок, который убивает время перед следующим тестом, или которому разрешили вернуться в свою комнату) Люк отыскал сокровище. В комнате МРТ, пустой в тот день, он заметил карточку, которыми они пользовались для управления лифтом; она наполовину торчала из-под монитора компьютера. Он прошёл мимо стола, взял её и засунул в карман, не сводя глаз с аппарата МРТ. Он был уверен, что карта начнёт кричать «Вор, вор!», когда вышел из комнаты (как волшебная арфа, которую Джек украл у великана), но ничего не произошло, – ни тогда, ни позже. Разве они не отслеживали эти карты? Кажется, нет. Или у неё истёк срок действия, и она была бесполезна, как ключ-карта отеля, когда гость выезжает из номера.
Но когда днём позже Люк попробовал открыть с помощью неё лифт, он с радостью узнал, что она рабочая. Когда ещё через день доктор Ричардсон поймала его заглядывающим в комнату на уровне «Г», где находился иммерсионный бак, он ожидал наказания: возможно, разряда электропалки, которую она обычно держала в кобуре под белым халатом, или тумаков от Тони и Зика. Но вместо этого она дала ему жетон, за что он поблагодарил её.
– Я ещё там не был, – сказал Люк, указывая на бак. – Это страшно?
– Нет, это весело, – сказала она, и Люк широко улыбнулся, будто правда поверил в её брехню. – И что же ты тут делаешь?
– Меня привёл один из санитаров. Не знаю, кто. Думаю, он забыл свою табличку.
– Повезло, – сказала она. – Если бы ты знал его имя, мне пришлось бы доложить об этом и у него были бы неприятности. А потом? Много, много, много бумажной работы. – Она закатила глаза, и Люк сочувственно посмотрел на неё. Она отвела его обратно к лифту и спросила, где он должен быть; он ответил, что на уровне «Б». Она проводила его и спросила, как он себя чувствует; он ответил, что всё хорошо, больше ничего не болит.
Карта также привела его на уровень «Д», где было полно всякого оборудования, но когда он попытался спуститься ниже – были ещё уровни, он слышал о них в разговорах: уровни «Е» и «Ё», – приятный голос Мисс Лифт сообщил, что доступ запрещён. Ну и ладно. Попытка не пытка.
В Передней Половине не было никаких бумажных тестов, зато часто проводилась ЭЭГ. Иногда доктор Эванс собирал детей в группы, но не всегда. Однажды, когда Люка тестировали одного, доктор Эванс вдруг поморщился, схватился рукой за живот и сказал, что сейчас вернётся. Он велел Люку ничего не трогать и выбежал за дверь. Чтобы облегчиться, предположил Люк.
Он изучил экраны компьютеров, пробежал пальцами по паре клавиатур, подумал, не похимичить ли с ними, но решил, что это плохая идея; вместо этого он направился к двери. Он выглянул наружу и увидел, как из лифта вышел большой лысый мужчина в том же дорогом коричневом костюме. Или в другом. Насколько Люк знал, у Стакхауса был целый шкаф дорогих коричневых костюмов. В руке у него была пачка бумаг. Он пошёл по коридору, шаркая ногами, и Люк быстро нырнула назад. В комнате «В-4», с аппаратами для ЭЭГ и ЭКГ, была небольшая ниша с полками, уставленными разным оборудованием. Было ли это обычным предчувствием, ТП-сигналом или старой доброй паранойей, но Люк решил спрятаться в этой нише. И сделал это как раз вовремя. Стакхаус заглянул в комнату, осмотрелся и исчез. Люк немного подождал, не вернётся ли он, затем снова уселся рядом с аппаратом ЭЭГ.
Две-три минуты спустя в комнату влетел Эванс с развевающимися позади него полами белого халата. Его щёки пылали, а глаза были широко раскрыты. Он схватил Люка за рубашку.
– Что сказал Стакхаус, когда увидел тебя одного? Говори!
– Ничего, потому что он не увидел меня. Я выглянул поискать вас, и когда мистер Стакхаус вышел из лифта, я спрятался там. – Он указал пальцем на нишу с оборудованием, затем посмотрел на Эванса широко раскрытыми, невинными глазами. – Я не хотел, чтобы у вас были проблемы.
– Молодец, – сказал Эванс и похлопал его по плечу. – Пришлось откликнуться на зов природы, и я чувствовал, что ты не подведёшь. А теперь давай закончим тест, хорошо? Потом сможешь пойти наверх и поиграть со своими друзьями.
Прежде чем позвать Иоланду, (ещё одну женщину-санитара по фамилии Фриман), чтобы она отвела его на уровень «А», Эванс дал Люку дюжину жетонов и снова похлопал по спине.
– Это будет наш маленький секрет, да?
– Да, – ответил Люк.
«Он и правда думает, что нравится мне, – удивился Люк. – Как вам такое? Надо будет рассказать Джорджу».
Но не рассказал. В тот день за ужином было двое новичков, и не хватало одного старожила. Насколько он знал, Джорджа забрали, когда он прятался в нише от Стакхауса.
– Он с остальными, – прошептал Эйвери Люку в ту ночь, когда они лежали в кровати. – Ша говорит, он плачет, потому что боится. Ша сказала ему, что это нормально. Сказала, что они все боятся.
Два или три раза во время своих походов Люк останавливался перед гостиной уровня «Б», где велись интересные и содержательные разговоры. Помещением пользовался персонал, а также полевые группы, которые иногда прибывали с дорожными сумками, на которых не наблюдалось бирок авиакомпании. Когда они видели Люка – пил ли он воду из поилки или делал вид, что читает плакат о гигиене – большинство не обращали на него внимания, будто он был мебелью. Люди из этих групп выглядели сурово, и Люк всё больше убеждался, что это были охотники-сборщики Института. Потому что теперь в западном крыле стало больше детей. Однажды Люк подслушал как Джо говорил Хададу – они были хорошими друзьями, – что Институт похож на прибрежный городок в Лонг-Айленде, где он вырос.
– Сначала наступает прилив, – сказал он, – а потом отлив.
– Сейчас чаще – отлив, – сказал Хадад, и, возможно, был прав, но по мере того, как тянулся июль, больше было похоже на прилив.
В каких-то полевых группах было по три человека, в других по четыре. Люку они казались похожими на военных; может, из-за того, что у всех мужчин были короткие волосы, а у женщин они были туго стянуты и заколоты на затылке. Он слышал, как санитар назвал одну из этих групп «Эмеральд». А другую техник назвал «Руби Ред». В ней было три человека: две женщины и один мужчина. Люк знал, что «Руби Ред» ездили в Миннеаполис, чтобы убить его родителей и похитить его. Он пытался выяснить их имена, слушая своим разумом и ушами, и узнал только одно: женщину, которая чем-то брызнула ему в лицо в последнюю ночь в Фалкон-Хайтс, звали Мишель. Когда она увидела его в коридоре, склонившимся над поилкой, её взгляд скользнул мимо него… затем на секунду-две вернулся назад.
Мишель.
Ещё одно имя в списке.
Люку не потребовалось много времени, чтобы удостовериться в своей догадке, что именно этим людям поручалось привозить новых ТП и ТК. Группа «Эмеральд» находилась в гостиной, и когда Люк стоял снаружи, в десятый раз читая плакат о гигиене, он услышал, как один из мужчин сказал, что им нужно по-быстрому смотаться в Миссури и забрать «посылку». На следующий день к их растущей группе постояльцев западного крыла присоединилась растерянная четырнадцатилетняя девочка по имени Фрида Браун.
– Я не должна быть здесь, – сказал она Люку. – Это ошибка.
– Было бы неплохо, – ответил Люк, затем объяснил ей, как получать жетоны. Он не был уверен, уловила ли она, но со временем поймёт. Они все понимали.
Казалось, никто не был против, что Эйвери почти каждую ночь спал в комнате Люка. Он был почтальоном и доставлял Люку письма от Калиши из Задней Половины – послания, которые приходили телепатическим путём, а не через ПССШ[75]. Факт убийства его родителей был ещё слишком свеж и болезнен, чтобы эти письма могли вывести Люка из состояния полузабытья, хотя новости, содержащиеся в них, не переставали от этого быть тревожными. А ещё они были информативными, хотя Люк мог бы обойтись без этой информации. В Передней Половине детей тестировали и наказывали за неповиновение; в Задней их заставляли работать. Использовали. И, судя по всему, потихоньку изводили.
Фильмы вызывали головные боли, которые от раза к разу были всё дольше и невыносимей. По словам Калиши, Джордж после перевода был в порядке, просто напуган, но после четырёх-пяти дней воздействия точек, фильмов и болезненных уколов, у него тоже начались головные боли.
Фильмы показывали в небольшом кинозале с мягкими удобными креслами. Они начинались со старых мультфильмов про Дорожного бегуна, Багса Банни, Гуфи и Мики. Затем, после разогрева, начиналось настоящее шоу. Калише казалось, что фильмы были короткими, не более получаса, хотя трудно было сказать точно, потому что она «плыла» во время просмотра, а после у неё болела голова. И так было у всех.
В её первые два раза дети из Задней Половины получили двойную порцию фильмов. В первом центральным персонажем был мужчина с редеющими рыжими волосами. Он носил чёрный костюм и водил блестящую чёрную машину. Эйвери попытался показать эту машину Люку, но Люк получил лишь мутный образ – возможно, это был максимум того, что могла послать Калиша. И всё же он подумал, что это, должно быть, лимузин или седан, потому что пассажиры рыжего мужчины всегда сидели сзади. В основном одни и те же, в основном пожилые белые мужчины, но был один молодой, со шрамом на щеке.
– Ша говорит, у него есть завсегдатаи, – прошептал Эйвери, когда они с Люком лежали в кровати. – Она говорит, это Вашингтон, О. К., потому что мужчина проезжает мимо Капитолия и Белого дома, и иногда видно этот большой каменный шпиль.
– Монумент Вашингтона.
– Ага, он самый.
Ближе к концу фильма рыжий менял костюм на обычную одежду. Дети смотрели, как он катается на лошади, потом качает маленькую девочку на качелях, затем с этой девочкой ест мороженное на скамейке в парке. После этого на экране появился доктор Хендрикс, держа в руке незажжённый бенгальский огонь.
Во втором фильме был человек в том, что Калиша назвала арабской повязкой, вероятно имея в виду куфию. Он был на улице, потом в уличном кафе пил из стакана чай или кофе, потом произносил речь, а потом крутил маленького мальчика, держа его за руки. Один раз его показывали по телевизору. Фильм заканчивался доктором Хендриксом, держащим в руке незажжённый бенгальский огонь.
На следующее утро Ша и остальным показали мультфильм «Сильвестр и Твити», после которого последовал пятнадцати– или двадцатиминутный фильм про рыжеволосого водителя. Потом был обед в столовой Задней Половины, где были бесплатные сигареты. Днём им показали Порки Пига, а после него – араба. Каждый фильм заканчивался доктором Хендриксом и незажжённым бенгальским огнём. Вечером были болезненные уколы и мерцающие огни. Затем их отвели обратно в кинозал, где они двадцать минут смотрели на автокатастрофы. После каждой на экране появлялся доктор Хендрикс, держа в руке незажжённый бенгальский огонь.
Люк, убитый горем, но не глупый, начал понимать. Это было безумием, но не безумнее способности иногда знать, что творится в головах других людей. Кроме того, это многое объяснило.
– Калиша думает, что отключилась и видела сон, когда показывали автокатастрофы, – прошептал Эйвери Люку в ухо. – Только она не уверена, был ли это сон. Она говорит, что дети – она, Ники, Айрис, Донна, Лен, кто-то ещё – стояли в этих точках, обнявшись и прижавшись друг к другу головами. Говорит, там был доктор Хендрикс и в этот раз он зажёг бенгальский огонь, и это было страшно. Но пока они стояли вместе, обнимая друг друга, их головы не болели. Но она говорит, что это мог быть сон, потому что она проснулась в своей комнате. Комнаты в Задней Половине не такие, как наши. Их запирают на ночь. – Эйвери замолчал. – Я не хочу больше говорить об этом, Люки.
– Ладно. Засыпай.
Что Эйвери и сделал, а Люк ещё долго не мог заснуть.
На следующий день он воспользовался ноутбуком не только для того, чтобы отметить ещё один день в календаре, написать Хелен или посмотреть «Конь БоДжек». Он зашёл на сайт мистера Гриффина, а через него на сайт «Нью-Йорк Таймс», на котором его известили, что бесплатно он может прочитать только десять статей. Люк не знал, что он ищет, но был уверен, что поймёт, когда увидит. И это случилось. Заголовок на первой полосе номера от 15-го июля гласил: ПРЕДСТАВИТЕЛЬ БЕРКОВИЦ СКОНЧАЛСЯ ОТ ТРАВМ.
Вместо чтения статьи Люк перешёл на предыдущий день. Заголовок гласил: ПЕРСПЕКТИВНЫЙ КАНДИДАТ В ПРЕЗИДЕНТЫМАРК БЕРКОВИЦ ПОЛУЧИЛ ТЯЖЁЛЫЕ ТРАВМЫВ АВТОКАТАСТРОФЕ. Там была фотография. У Берковица, представителя от штата Огайо, были чёрные волосы и шрам на щеке от ранения в Афганистане. Люк быстро прочитал статью. В ней было сказано, что седан «Линкольн», в котором Берковиц ехал на встречу с высокопоставленными иностранными лицами из Польши и Югославии, потерял управление и врезался в бетонную опору моста. Водитель погиб мгновенно; неназванный источник из госпиталя МедСтар описал состояние Берковица так: «одной ногой в могиле». В статье не говорилось был ли водитель рыжим, но Люк и так это знал, а ещё он знал, что какой-то выходец из арабских стран скоро умрёт, если этого уже не произошло. Или он собирался убить кого-то важного.
Растущая уверенность, что его и остальных детей готовили для использования в качестве экстрасенсорных БПЛА – даже безобидного Эйвери Диксона, который не смог бы прихлопнуть и муху, – начала пробуждать Люка, но потребовалось хорор-шоу с участием Гарри Кросса, чтобы полностью вывести его из забытья, вызванного горем.
На следующий вечер за ужином в столовой сидело четырнадцать или пятнадцать детей. Кто-то болтал, кто-то смеялся, а некоторые из новичков плакали или завывали. Люк подумал, что в каком-то смысле нахождение в Институте было похоже на пребывание в старой психиатрической лечебнице, где сумасшедших просто держали и никогда не лечили.
Но в столовой не было Гарри, как и в обед. Этот здоровенный увалень не часто попадался в поле зрения Люка, но его трудно было не заметить во время еды, так как Герда и Грета всегда сидели рядом с ним в своей одинаковой одежде и смотрели на него сияющими глазами, когда он болтал о НАСКАР, реслинге, своих любимым шоу и жизни в Сельме. Если кто-то просил его притихнуть, маленькие Г кидали на этого наглеца убийственные взгляды.
В этот вечер близнецы ели в одиночестве и выглядели от этого нерадостными. Однако они оставили Гарри место между собой, и когда он медленно вошёл, с животом наперевес и обгоревший на солнце, они бросились к нему с приветственными криками. В этот раз он едва обратил на них внимание. Его взгляд был отсутствующим, а глаза, казалось, двигались независимо друг от друга. Его подбородок блестел от слюны, а в промежности виднелось мокрое пятно. В столовой повисла тишина. Вновь прибывшие выглядели озадаченными и испуганными; те, кто провёл здесь достаточно, чтобы пройти тесты, бросили друг на друга обеспокоенные взгляды.
Люк и Хелен переглянулись.
– Оклемается, – сказала она. – Некоторые дети переносят хуже, чем…
Рядом с ней сидел Эйвери. Он взял её за руку и произнёс с жутким спокойствием:
– Не оклемается. Уже никогда не оклемается.
Гарри вскрикнул, упал на колени, а потом приложился лицом прямо о пол. Из его губ и носа на линолеум брызнула кровь. Он сначала задрожал, а потом забился в судорогах; его ноги вытянулись и раздвинулись, а руки молотили воздух. Он начал издавать рычащий звук – не как животное, а как двигатель, работающий на низких оборотах. Он перекинулся на спину, продолжая рычать и выплёвывая изо рта кровавую пену. Его нижняя челюсть двигалась вверх и вниз.
Маленькие Г начали визжать. Когда Глэдис бежала из коридора, а Норма из-за мармита[76], одна из близнецов опустилась на колено и попыталась обнять Гарри. Его большая правая рука взлетела вверх, сделала взмах и опустилась назад, со страшной силой ударив её по лицу. Девочка отлетела в сторону, с глухим стуком ударившись головой о стену. Вторая близняшка с криком бросилась к сестре.
В столовой поднялся шум. Люк и Хелен остались на своих местах, Хелен обняла Эйвери за плечи (скорее, чтобы успокоить себя, чем маленького мальчика), но многие другие дети собрались вокруг бьющегося в судорогах Гарри. Глэдис оттолкнула парочку из них и прорычала: «Назад, кретины!». Сегодня вечером никаких фальшивых улыбок от большой Г.
Появилось больше сотрудников Института: Джо и Хадад, Чед, Карлос и пара тех, кого Люк не знал, включая одного в штатском, который, должно быть, только что пришёл на смену. Тело Гарри поднималось и опускалось резкими толчками, будто пол находился под напряжением. Чед и Карлос прижали его руки. Хадад прижёг его шею электропалкой, на которой была выставлена максимальная мощность; электрический треск был слышен даже сквозь лепет ошарашенных детских голосов. Гарри обмяк. Его глаза выпучились из-под полуопущенных век. Из уголков рта текла пена. Кончик языка высунулся наружу.
– С ним всё в порядке, ситуация под контролем! – выкрикнул Хадад. – Садитесь обратно за столы! Он в порядке!
Дети подались назад, теперь уже в молчании, наблюдая за происходящим. Люк наклонился к Хелен и тихо сказал:
– Кажется, он не дышит.
– Может быть, а может и нет, – сказал Хелен, – но посмотри-ка на неё. – Хелен указал на близняшку, которая влетела в стену. Люк увидел, что глаза маленькой девочки остекленели, а голова была выкручена под неестественным углом. По её щеке стекала кровь и капала на плечо.
– Проснись! – крикнула другая близняшка и начала трясти её. Столовые приборы с грохотом полетели со столов; дети и санитары невольно пригнулись. – Проснись, Гарри не хотел обидеть тебя, проснись, ПРОСНИСЬ!
– Кто из них кто? – спросил Люк Хелен, но ответил Эйвери, своим до жути спокойным голосом.
– Та, что кричит и раскидывает посуду, – Герда. Мёртвая – Грета.
– Она не мертва, – потрясённым голосом сказал Хелен. – Не может быть.
Ножи, вилки и ложки взметнулись к потолку («Я никогда не смог бы сделать ничего подобного», – подумал Люк), а затем с грохотом упали.
– Но это так, – как ни в чём не бывало сказал Эйвери. – Как и Гарри. – Он встал, держа за руки Хелен и Люка. – Мне нравился Гарри, хотя он и толкнул меня. Я больше не голоден. – Он перевёл взгляд с одной на второго. – И вы тоже, ребята.
Все трое удалились незамеченными, оставив кричащую близняшку и её мертвую сестру позади. Из лифта в спешке вышел доктор Эванс, который казался раздражённым. «Наверное, ему пришлось оторваться от ужина», – подумал Люк.
Позади них Карлос кричал:
– Всё в порядке, ребята! Заканчивайте ужин, всё в полном порядке!
– Его убили точки, – сказал Эйвери. – Доктор Хендрикс и доктор Эванс никогда не должны были показывать ему точки, пусть он и был розовым. Может, его BDNF был слишком высок. Или это было что-то вроде аллергии.
– Что такое BDNF? – спросила Хелен.
– Не знаю. Но если у детей он высокий, они не должны делать им большие уколы до Задней Половины.
– А ты знаешь? – спросила Хелен, повернувшись к Люку.
Люк помотал головой. Калиша однажды упоминала об этом, и он пару раз слышал эту аббревиатуру во время своих походов. Он подумал, что не мешало бы загуглить, но решил, что увидит только предупреждение.
– У тебя ведь их ещё не было? – спросил Люк Эйвери. – Больших уколов? А специальные тесты?
– Нет. Но будут. В Задней Половине. – Он серьёзно посмотрел на Люка. – У доктора Эванса могут быть проблемы из-за того, что он сделал с Гарри. Надеюсь на это. Я до смерти боюсь огней. И больших уколов. Сильнодействующих уколов.
– Я тоже, – сказала Хелен. – Уколы, которые мне делали, и так были не очень.
Люк подумал, не рассказать ли Хелен и Эйвери об уколе, от которого у него сдавило горло, или о том, от которого его вырвало (он видел эти проклятые точки при каждом позыве), но по сравнению с тем, что только что произошло с Гарри, всё это казалось пустяками.
– Дорогу, ребята, – сказал Джо.
Они прижались к стене рядом с плакатом «Я ВЫБИРАЮ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ». Джо и Хадад прошли мимо них с телом Гарри Кросса. Карлос нёс маленькую девочку со сломанной шеей. Её голова болталась из стороны в сторону, а её волосы свисали вниз. Люк, Хелен и Эйвери наблюдали за ними, пока они не вошли в лифт, и Люк задумался, на каком уровне находится мор: «Д» или «Е».
– Она похожа на куклу, – услышал Люк свой голос. – Она похожа на свою собственную куклу.
Эйвери, чьё жуткое спокойствие оракула на самом деле было шоком, начал плакать.
– Пойду в свою комнату, – сказал Хелен. Она похлопала Люка по плечу и поцеловала Эйвери в щёку. – Увидимся завтра, парни.
Но они не увиделись. Ночью за ней пришли санитары в синем, и больше они её не видели.
Эйвери сходил по-маленькому, почистил зубы, переоделся в пижаму, которую теперь держал в комнате Люка, и лёг в его кровать. Люк тоже сделал все свои туалетные дела, забрался к Эйвестеру и выключил свет. Он прижался лбом ко лбу Эйвери и прошептал:
– Я собираюсь выбраться отсюда.
«Как?»
Вопрос был произнесён не вслух, а на мгновение вспыхнул в его сознании и исчез. Люк стал лучше улавливать мысли, но мог делать это только в присутствии Эйвери, – а бывало не мог вовсе. Точки – огни штази, по словам Эйвери – наделили его ТП, но слабой. Таким же был и его ТК. Может, у него и был заоблачный айкью, но по части экстрасенсорных способностей он не дотягивал. Хотелось бы больше, подумал он, и ему на ум пришла одна из старых дедушкиных поговорок: мечтай в одну руку, а сри в другую – потом посмотри, какая заполнится быстрее.
– Не знаю, – ответил Люк. Но он знал точно, что пробыл здесь слишком долго – дольше, чем Хелен, а её уже забрали. Скоро они придут за ним.
Посреди ночи Эйвери разбудил Люка от сна, в котором была Грета Уилкокс, лежащая у стены с вывернутой головой. Поэтому Люк рад был проснуться. Эйвестер прижался к нему, упираясь коленями и локтями, весь дрожа, как собака, застигнутая грозой. Люк включил прикроватную лампу. Глаза Эйвери были в слезах.
– Что случилось? – спросил Люк. – Плохой сон?
– Нет. Они разбудили меня.
– Кто? – Люк огляделся, но комната была пуста, а дверь закрыта.
– Ша. И Айрис.
– Ты можешь слышать Айрис, как и Калишу? – Это было что-то новенькое.