— Гм, широкие операции!
— Мечты и действительность! — перешёптывались офицеры.
Я взглянул на Арнольда, но он отвернулся от меня, зажав лоб ладонями. Я никак не мог понять, для чего разыгрывается эта комедия, ведь в конце концов все равно последует приказ, и мы должны будем идти на фронт занимать возвышенность. К чему же это длинное предисловие? Но полковник продолжал свою бесконечную и ненужную лекцию.
— Командование фронтом дальше такого положения терпеть не может. Необ-ходимы решительные действия, мужество и инициатива, которых вправе ожидать командование от частей венгерского гонведа. Прежние попытки взять Монте-Клару в осадном порядке с длительными артиллерийскими подготовками и широким охватом потерпели неудачу. Поэтому командование бригады решило выслушать мнение офицерства, наделённого боевым опытом и хорошо знакомого с особенностями данного фронта. Это отнюдь не означает, господа, что штаб фронта не имеет своего, разработан-ного в мельчайших деталях плана. Но мы всё же полагаем, что командный состав боевых частей сможет дать нам ряд ценных предложений. Итак, господа, прошу высказаться по этому поводу, не считаясь с чинами, положением и старшинством.
Доктор Аахим заметно повеселел, но фенрих Шпрингер вызывающе взглянул на него.
— Ого, это ещё не все, — сказал Бачо, лукаво подмигивая.
Капитан Беренд вынул из кармана блокнот и, раскрыв его, громко возгласил:
— Прошу записываться, господа.
Все это было очень непривычно и странно. Офицерское совещание! О чём? О ещё не проведённом бое?
Со своего места поднялся обер-лейтенант Сексарди, командир роты из запасных. Его любовь к многословию давала пищу многим забавным анекдотам, но он слыл храбрым офицером. В мирное время обер-лейтенант был мелким комитатским {8} чи-новником.
|
|
— Разрешите, господин полковник, — начал Сексарди. — Если я вас правильно понял, нам надо сейчас детально обсудить, каким образом мы сможем перехитрить этих проклятых предателей и изменников итальяшек и как скорее турнуть этих сукиных детей макаронщиков, вцепившихся в гриву старой ведьмы Монте-Клары. Разрешите мне рассказать вам вкратце печальную историю этой возвышенности. К вашему сведению, господа, я уже шестой месяц нахожусь на этом гнусном фронте и позволю себе сказать, что знаю здесь каждый угол и каждую дыру. Монте-дей-Сэй-Бузи в первый раз назвали Кларой не мы, венгерцы, а венские ландверы, когда в сентябре прошлого года пошли на неё приступом. Храбрые венские ребята, идя в атаку, пели:
Klara, was ist mit ihnen geschehen?
Klara, ist ihnen nicht ganz bequem?
Klara Mädchen, Klara Märchen... {9}
И зря пели бедные мальчики, все они сложили голову под Кларой. А когда мы шли в атаку на Монте-Фальконе, то тоже пели:
А ну-ка, вышиби, а ну-ка вышиби,
а ну-ка...
Полковник и майор стояли в глубине эстрады и, видимо, нервничая, о чём-то спорили. Очевидно, майора что-то взорвало, потому что он вдруг повернулся к Сексарди и резко сказал:
— Господин обер-лейтенант, ближе к делу. Говорите по существу.
— Оставьте, майор, — миролюбиво сказал полковник. — Но все же, господин обер-лейтенант, я попрошу вас держаться ближе к теме.
Сексарди растерялся. Он смущённо посмотрел на офицеров, лица которых выражали и напряжение, и досаду, и иронию.
«Ну, ну, посмотрим, чем это кончится», — казалось, говорили их взгляды.
|
|
Сексарди откашлялся и уже глубоко вобрал воздух, как неожиданно открылась дверь и в зал вошёл хромой гусарский обер-лейтенант. Он быстро двигался, стуча метал-лическим наконечником большой палки. Полковник и майор поспешили к дверям, где в окружении свиты штабных показалась генеральская фуражка и мелькнул красный лампас.
— Эрцгерцог!
Эрцгерцог был блондин, высокого роста, голова его с мягким овалом розового лица была наклонена набок. За эрцгерцогом следовали бригадный генерал, адъютанты и штабные офицеры. Все вытянулись и застыли. Эрцгерцог приветливо поздоровался с полковником и майором и обвёл нас улыбающимися глазами. Обменявшись нескольки-ми словами с полковником, эрцгерцог в сопровождении штабных поднялся на эстраду, лёгкой и решительной походкой вышел вперёд и заговорил приятным голосом:
— Наверное, господин полковник уже сообщил вам о причинах настоящего совещания. Дело в том, что Монте-дей-Сэй-Бузи необходимо ликвидировать, дальше такое положение терпеть невозможно. Надо прогнать оттуда собак Кадорны, и это нужно сделать одним ударом, лихо, по-мадьярски. Это надо сделать неожиданным, так называемым групповым ударом. Каждый доброволец из офицеров сформирует себе группу из добровольцев-солдат. Группы должны быть не больше чем по двадцать — двадцать пять человек. Эти группы в одно и то же время, но каждая совершенно самостоятельно, должны ворваться в окопы итальянцев. Задача внезапного удара — сковать и парализовать действия противника. Когда это будет сделано, находящиеся в окопах дежурные части завершат разгром позиции. Та группа, которая первой ворвется в неприятельские окопы, будет представлена мною к высшей награде, так же как будут награждены все, проявившие мужество и энергию, будь то рядовой или унтер-офицер. Это надо будет особо разъяснить нижним чинам.
|
|
Как большинство неопытных ораторов, эрцгерцог во время речи выбрал себе одну точку, на которой фиксировал свой взгляд. Он не отрываясь смотрел на большой выпуклый лоб маленького прапорщика Тормы, как бы обращаясь только к нему. Торма стоял как заворожённый. Он то, краснея, улыбался, то бледнел и делался серьёзно сосредоточенным, то никак не мог отвести зачарованного взгляда от эрцгерцога. Иногда он беззвучным движением губ повторял отдельные слова из речи командую-щего.
— Для выполнения этой задачи необходимо шесть-семь, а может быть, и восемь таких групп. Большего количества не потребуется. Одна-две группы берут на себя подрывную операцию - устранение проволоки, остальные будут заняты исключительно атакой. Вот и всё, господа. Желающих прошу записываться у господина адъютанта.
Капитан Беренд передал свою записную книжку хромому гусару, который стал на краю эстрады. Эрцгерцог отошёл вглубь, к нему подошёл бригадный генерал, говоря, очевидно, что-то лестное по поводу выступления его высочества. По залу прошло нервное движение. Полковник испытующе смотрел на офицеров, майор тщетно ловил взгляды лейтенанта Бачо и обер-лейтенанта Сексарди. По рядам офицеров пробежал шёпот. Некоторые недоумевающим пожатием плеч выражали свою полную растерян-ность. Арнольд сидел у окна, подперев кулаком подбородок, и смотрел на улицу.
— Ну-с, господа? — подал голос бригадный.
Все повернулись к генералу, но с враждебной холодностью избегали его взгляда. Эрцгерцог удивлённо посмотрел на офицеров. Недалеко от эстрады стоял, взволнован-ный маленький Торма. Взгляд эрцгерцога поймал жертву. Торма невольно сделал шаг вперёд.
— Ну? — сказал эрцгерцог с ободряющей улыбкой. Торма сделал ещё один шаг, стоящие рядом офицеры инстинктивно подались назад, и маленький прапорщик оказался на несколько шагов впереди остальных. Все смотрели на него, многие улыбались. Арнольд, к роте которого был причислен Торма, сухо кашлянул.
— Ты? — сказал эрцгерцог благосклонно. — Ты давно на фронте?
— Только что прибыл, ваше королевское высочество.
— Ах, зо! {10} Это очень хорошо, очень красиво, — протянул эрцгерцог, не пытаясь скрыть своего разочарования.
Проползло несколько мучительных минут. Группа офицеров оставалась непо-движной. Лицо эрцгерцога омрачилось, он что-то сказал бригадному. Хромой обер-лейтенант проковылял к двери. Заиграл рожок автомобиля. Штабные вышли вслед за эрцгерцогом. Я выглянул в окно. Со стороны моря клубились чёрные грозовые тучи, вереница автомобилей катила по дороге к Констаньевице.
Капитан Беренд захлопнул записную книжку и демонстративно сунул её в адъютантскую сумку. Полковник сошёл с эстрады и, не отвечая на приветствия, вышел из зала. Рыжий фенрих сорвал с доски карту, свернул её и, оглядев офицеров с непере-даваемым презрением штабной крысы, поспешил за своим начальником.
— Ох, если бы я мог закатить этой роже увесистую оплеуху, — пробормотал рядом со мной лейтенант с золотыми зубами.
Майор ушёл вслед за полковником.
— Ну, что теперь будет?
— Ничего, — весело крикнул Бачо. — Вопрос был поставлен ясно: нужны добро-вольцы. Таковых не нашлось.
— Стыд и позор! — вздохнул доктор Аахим.
— Пожалуйста, доктор, ещё не поздно. Добровольцем может быть кто угодно, а ведь вы офицер, — неожиданно резко сказал Арнольд.
— Ну уж от тебя я этого не ожидал, — обиделся доктор. Майор вернулся. Видимо, он получил основательную нахлобучку, но, против ожидания, не был мрачен. Отозвав Арнольда, он взял его под руку и прошёл с ним в другой конец зала. Их сопровождал капитан Беренд. В зал вошли вестовые и начали расставлять столы.
— Господа, прошу не расходиться, — крикнул майор. — Будем обедать.
— Вот это да! — щёлкнул языком Бачо.
Фенрих Шпрингер подошёл к батальонному врачу и отвесил ему изящный поклон.
— Надеюсь, вы не станете оспаривать, что пари мною выиграно?
— Что тебе нужно? — хмуро спросил доктор.
— Простите, положение, кажется, ясное.
— Было бы ясное, если бы нашлись добровольцы, — пробормотал Аахим и сердито отвернулся.
Вестовые накрывали столы, звенела посуда. Многие офицеры вышли за двери барака покурить. Тучи легли на крутую спину горы Дебеллы, окутав её верхушку.
Майора и Арнольда окружили офицеры. Я подошёл к ним.
— Эх, не так надо было это сделать, — с досадой говорил доктор. — Надо было устроить небольшой весёлый обед и между вином и коньяком поговорить серьёзно.
Глаза Арнольда потемнели.
— Психологический метод доктора Аахима! Ну-ну!
— Бросьте, — сказал майор. — Все равно дело уже испорчено. А впрочем, доктор прав: надо было создать соответствующие условия для известного настроения.
— Вчера эти условия были, — съязвил Арнольд. — Вчера бы все шло как по маслу. Итак, дорогой доктор, мы тебя осрамили. Не знаю, как ты переживёшь это.
Офицеры заняли места за столом. К великому облегчению доктора Аахима, у буфетчика нашлось только три бутылки шампанского. Бачо уговаривал Шпрингера получить остаток выигрыша коньяком. Доктор торговался, как цыган на конском базаре.
Хотя майор всячески подчёркивал свою полную солидарность с офицерами, все же каждый чувствовал себя не в своей тарелке, и атмосфера за столом была натянутая. Арнольд много пил. Я несколько раз пытался удержать его за руку, но он зло вырывал её и наполнял свой бокал. Я видел, что он с усилием льёт в себя густое, почти черное истринское вино.
— Для чего ты это делаешь? — спросил я.
Арнольд улыбнулся пьяно и вяло, его взгляд уже стал мутным.
— Когда ты пробудешь здесь шесть месяцев, задай мне снова этот вопрос.
— Нет, со мной этого никогда не будет, — вспыхнул я. В продолжение всего обеда мы почти не разговаривали.
На эстраду, крадучись, пробрались цыгане. Тихо, незаметно, как бы угадывая нюхом настроение собрания, еле слышным пиано они начали грустную венгерскую песню.
Маленького Торму с шумом и криками, под аплодисменты, потащили на другой конец стола, к майору. Мальчик упирался, но видно было, что общее внимание ему льстит. Майор торжественно чокнулся с прапорщиком.
— Ты один, братец, попытался спасти честь моего батальона. Спасибо.
После этих слов за столом наступила тишина, только около Бачо смеялось несколько человек: наверно, Бачо отпустил хлёсткое замечание по поводу выпада майора, так как сидевшие рядом молодые люди задыхались от смеха. Майор, видимо, серьёзно решил сделать Торму героем дня и без конца наполнял его бокал. Очевидно, батальонный всё ещё не терял надежды поправить дело.
— Господин майор и офицеры играют в прятки, — сказал я Арнольду.
Арнольд пожал мою руку под столом.
— Браво!
Торма быстро пьянел. После пятого бокала он попросил слова. Все с удивлением и любопытством повернулись к нему. Ещё неустановившимся, ломающимся голосом Торма взволнованно начал:
— Господа офицеры, коллеги! Венгерские королевские гонведы! Друзья! Я самый молодой и неопытный среди вас, но если его королевскому высочеству, командующему фронтом, так угодно, то я, Карчи Торма, прапорщик, я... Дайте мне сотню солдат и пять унтер-офицеров, ручные гранаты и штурмовые ножи, и я переверну эту проклятую грязную Клару, в бога, душу и всех святых!..
— Браво, браво! — закричал капитан Беренд. Несколько человек поддержало его, батальонный врач и интендант аплодировали, цыгане играли туш. Майор отвернулся, увидев, что не клюнуло.
На середину зала вышел основательно выпивший обер-лейтенант Сексарди и высоко поднял бокал.
— Господа, вношу предложение: давайте поговорим откровенно.
Беренд и майор переглянулись. Адъютант махнул оркестру, чтобы он замолчал. Цыгане и вестовые вышли, за ними заперли дверь.
Майор встал.
— Господа, не будем долго разговаривать. Я расстался с господином полковник-ом с тем, что через час передам ему ответ офицерского собрания нашего батальона. Предложение эрцгерцога застало нас врасплох, было бы даже странно, если бы сразу нашлись добровольцы. Я так и объяснил командиру бригады. Предложение, конечно, не лёгкое, господа, но, с другой стороны, вы сами понимаете, какое неприятное впечатле-ние произвела ваша нерешительность. Вопрос был поставлен прямо: батальон должен доказать своё геройство и преданность, этого требуют от нас его королевское высо-чество и честь гонведства. Я простой солдат, господа, и не умею разглагольствовать. Слово за вами.
— Ну, карты открыты, — тихо сказал Шпиц.
— Обер-лейтенант Шик, каково ваше мнение? — спросил майор, боясь, что опять наступит молчание.
Арнольд вышел из-за стола, и по тому, как он втянул голову в плечи, я видел, что он предпочёл бы молчать.
— Господин майор упомянул слово «геройство». Я попытаюсь определить, что такое герой. По мнению моего любимого философа, героем является тот, кто, заранее обдумав своё намерение, сознавая, что он рискует жизнью, все же решается на шаг, необходимый для общего блага. Гибель героя — начало его славы. Его пример может воодушевлять других на подобные же подвиги, в особенности он влияет на юношество. Но героизм можно проявить только тогда, когда для этого настал момент; тот же, кто пытается искусственно создать такую ситуацию, легко может превратить трагедию в комедию, а по утверждению того же философа, от трагического до смешного всего один шаг.
Вдруг сидящий на краю стола Торма громко зарыдал. Майор сердито буркнул:
— Господин обер-лейтенант, тут не место философии. Мне нужно дать ответ господину полковнику: найдётся ли в моем батальоне десять офицеров, которые возьмутся за это дело.
Арвельд резко повернулся к майору и коротко ответил:
— Не чувствую в себе призвания, господин майор.
Поднялся шум, в котором можно было различить возгласы:
— Уж лучше бы отдали приказ!
— Чего тут действовать на самолюбие!
— Добровольцев не найдётся. Нужно знать положение под Монте-Кларой.
В дверь постучали. Капитан Беренд открыл. На пороге стоял рыжий фенрих.
— Господин полковник просит господина майора к телефону.
— Иду, — с тяжёлым вздохом сказал майор. Выходя в дверь, он инстинктивно пригнул голову, хотя притолока была довольно высока.
Цыгане снова пробрались на эстраду. Один офицер схватил рыжего фенриха за руку и втянул его в зал. Откуда-то появился вчерашний шрапнельный стакан, его наполнили вином и сунули в руки фенриху. После небольшого сопротивления фенрих сдался.
— Ну как, нашлись у вас добровольцы? — спросил он.
— Весь батальон сломя голову ринется на штурм, если ты поведёшь нас, — ответил Бачо.
— Да, — вздохнул фенрих. — В девятнадцатом батальоне, который стоит на отдыхе в Меноли, тоже пробовали, ничего не вышло, даже ни один прапорщик не вызвался, как у вас. Скандал!
Он взглянул на шрапнельный стакан и с отчаянием поднёс его к губам. Офицеры смеялись, оркестр играл туш. В зал заглянул дежурный по батальону и крикнул:
— Господин лейтенант Матраи!
У дверей столовой меня ждал Гаал. Он протянул мне бумажку, на которой каллиграфическим писарским почерком было выведено:
«Спешно, лично лейтенанту Матраи, саперно-подрывной отряд.
По получении сего прошу немедленно явиться ко мне в Констаньевицкий лагерь, аллея Кронпринцессы Зиты, 60. Начальник саперно-подрывного отдела штаба бригады капитан Лантош».
— Только что передали из канцелярии, — сказал Гаал.
Я быстро направился к своему бараку, оставив шумное офицерское собрание.
— Хомоку уже приказано седлать, хотя не знаю, может быть, вы пожелаете ехать в бричке?
Я одобрительно кивнул Гаалу, и он ушёл в направлении конюшни.
Хотя в штабе бригады я ещё не был, но капитана Лантоша уже имел честь видеть. Это был полный, выхоленный, надменный человек. В первый же день я узнал, что он пользуется широкой известностью в армии и состоит одним из приближенных эрц-герцога. Капитан Лантош был автором целого ряда военных изобретений и, кроме всего прочего, весьма деловым человеком. Самой большой известностью и широким распро-странением на этом участке фронта пользовались ручные гранаты его имени. Принцип этих гранат был прост, как колумбово яйцо. Старые водопроводные трубы резались на куски в двадцать — двадцать пять сантиметров, один конец трубки наглухо заделы-вался, самый футляр начинялся взрывчатыми веществами, а на другой конец надевался очень простой взрывающий аппарат, состоящий из обыкновенного гвоздя, капсюля и шнура. Достаточно было крепкого удара по шляпке гвоздя чем угодно, даже кулаком, и брошенная граната действовала без отказа. Эти гранаты рвались с большим шумом иногда в руках самих бомбомётчиков, иногда в воздухе, но случалось, что попадали и к неприятелю (замечание Бачо).
За это изобретение капитан получил крупную сумму и, будучи практичным человеком, в компании с одним знакомым инженером открыл около Лайбаха сначала небольшой, но постепенно все более расширяющийся завод для изготовления своих гранат. Конечно, это было сделано с полного одобрения высшего начальства. Официаль-но капитан Лантош возглавлял саперно-подрывной отряд нашей сводной бригады гонведа и являлся моим непосредственным начальником.
Когда нас распределяли по бригадам в Опачиоселе, я представился начальнику всех сапёрно-подрывных частей дивизии полковнику Хруне, старику небольшого роста, с пышными седыми бровями. Полковник, военный инженер по специальности, считался крупным военным авторитетом. Он принял меня очень любезно и слегка проэкзамено-вал. Мне говорили, что Хруна и Лантош недолюбливают друг друга и отношения между ними весьма натянуты, что, однако, не мешает карьере Лантоша, находящегося под могущественным покровительством эрцгерцога. Хруна произвёл на меня впечатление серьёзного, прямого человека; он, видимо, не любил лести и, как большой знаток своего дела, с нескрываемым презрением относился к штабной неразберихе. Полковник был одним из тех немногих офицеров, которым удалось во время сдачи Перемышля, после взрыва основных укреплений, благодаря прекрасному знанию местности и недостаточ-ной бдительности русского командования, вывести из окружения целый батальон сапёров и со множеством приключений отступить к Карпатам. За этот подвиг старик Хруна был лично принят императором и награждён крестом Железной Короны, после чего его послали на итальянский фронт, где позиционная война приняла совершенно особые формы.
«Зачем я понадобился капитану Лантошу?» — ломал я голову.
Под окном послышался топот копыт. Я вышел. Дядя Андраш лихо спрыгнул с седла и доложил, что все готово. Я смущённо посмотрел на свои тяжёлые подкованные бутсы, но Хомок успокоил меня:
— Осмелюсь доложить, тут все ездят в бутсах, оттого мы и похожи на конных моряков.
Устыдившись своих колебаний, я вскочил в седло.
— В Констаньевице! — сказал я Хомоку.
Мы вылетели на шоссе. Я отвык от верховой езды и первое время чувствовал себя неуверенно, но дорога оказалась прекрасной. Лагерь скоро остался позади. Чередующиеся вдоль дороги скалы бросали на шоссе густую тень, спасающую от зноя. Дорога в Констаньевицу вела прямо на север, то есть в глубь страны.
В глубь страны, в тыл! Ещё существует тыл, где люди не одеты в форму, не воюют, а работают, живут не в бараках, а в своих домах, и спят не на ящиках, а на мягких постелях. Особенно остро чувствуешь это, когда поворачиваешься спиной к фронту и едешь в глубь страны, хотя бы тыл и отстоял на десять километров от позиций и ты только позавчера приехал на фронт.
Дорога в Констаньевице идёт по левой стороне обширной долины. Посреди долины, обвитая кустами, гонит свои быстрые струи маленькая речка; местами расширяясь, она образует небольшие озера. По правой стороне лесистые склоны, зелёные мшистые луга, на которых то тут, то там, как серая кожа из-под стёртой шерсти коня, выглядывает каменистая почва.
С трудом заставил я Серого перейти на шаг; он все рвался в галоп. Хомок не по годам молодцевато сидел в седле. Я разглядывал пейзаж и никак не мог собрать своих мыслей и чувств.
— И за каким чёртом нам это нужно? — вдруг расслышал я сердитое бормотание дяди Хомока.
— Что такое?
— Да вот я говорю, за каким чёртом нам это все нужно, — повторил старик и враждебно посмотрел на окружающую его природу.
— Как вас понимать, дядя Андраш?
— Да ведь мы венгры, господин лейтенант. За каким же, я извиняюсь, дьяволом мы находимся тут, на этом проклятом Добердо? Какое нам дело до него? Да если бы мне его даром отдали, я бы не взял. — И Хомок с остервенением плюнул. — Тут и вершка не найдёшь, куда бы мог честный человек врыться своим плугом. Не край, а дерьмо. И ведь сколько честных венгерских солдат здесь погибает!
Вместо ответа я тронул каблуком Серого и сделал вид, что лошадь понесла меня. Мне не хотелось отвечать старику: я уже отчётливо сознавал, что кроется за его венгер-ским крестьянским высокомерием.
У одного из поворотов шоссе мы наткнулись на группу солдат, отдыхающих в тени отвесной скалы. При нашем приближении солдаты встали и вытянулись. Выяснилось, что несколько гонведов конвоируют группу пленных итальянцев и остановились тут на привал. Конвойный капрал доложил, что идут они из-под Сельца, что итальянцев захватили в плен сегодня утром. С деланным равнодушием я жадно разглядывал пленных. Итальянцы были разных возрастов, одеты в такие же рваные, изношенные мундиры, как и наши солдаты. Вид у них был утомлённый. С подчёрк-нутым безразличием они сносили мой испытующий взгляд, но нет, нет, они тоже не были равнодушны, в их взорах я улавливал торжество и насмешливое сочувствие, как бы говорящие: «Ты ещё воюешь, а мы уже кончили, мы перешли рубеж».
Один из пленных подошёл ко мне, вывинтил из своей петлицы пятиконечную итальянскую звезду и протянул мне.
— Due corone, signore tenente, — сказал он, улыбаясь. — Ricordo di guerra {11}.
Итальянец был немолодой, густо заросший чёрной щетиной, у него не хватало нескольких зубов. Улыбка его была профессиональной.
— Suvenir del'Italia {12}, — предлагал солдат.
Я дал ему пять крон. Итальянец попросил мою фуражку и рядом с венгерским ишонзовским значком прикрепил свою звезду.
— Karino! {13} — сказал он, отдавая кепи.
Итальянцы дружно рассмеялись и оживлённо заговорили между собой, но капрал грозно цыкнул на них, усмотрев в их поведении вольность.
— Что, у вас большой бой был? — спросил я капрала.
— Нет, господин лейтенант, была только небольшая перепалка. Сегодня на рассвете итальянцы начали бить по нашим окопам. К девяти часам стрельба прекрати-лась и началась атака. «Аванти! Тутти-Фрутти!» Идут. Мы подождали их, да и всыпали как следует. Атакующие побежали, а эти, — он кивнул на пленных, — остались между окопами и сдались. Доставили мы их в штаб батальона, а сейчас ведём в дивизию. Занятные они ребята, господин лейтенант, и здорово поют. Я их уже заставлял петь. Хотите, прикажу? А вот этот маленький, чёрный — звукоподражатель: и муху может изобразить, и окарину, и как тарелками бьют в оркестре. А ещё как собака с кошкой дерутся, прямо со смеху помереть можно.
Капрал выжидательно и как бы гордясь своими пленными посмотрел на меня.
— Не надо, капрал, — сказал я. — Лучше смотрите, чтобы никто из них не удрал.
— Они-то? Не такие это парни, господин лейтенант, — сказал капрал убеждённо, и в его голосе ясно прозвучало: «Нет дураков, чтобы бежать».
Я тронул Серого и оставил за собой этих смуглых вооружённых и безоружных солдат. Долго ещё маячили передо мной глаза пленных с их странным выражением, хитрым и в то же время сочувствующим, успокоенным и насмешливым, и настроение моё незаметно испортилось.
Лантош занимал целый особняк в западном конце Констаньевицкого лагеря. В сравнении с Опачиоселом Констаньевице казалось городом. Солдатские бараки, госпи-тали, склады и различные этапные учреждения тянулись вдоль широких улиц по обе стороны шоссе. Вход в особняк Лантоша был замаскирован маленьким деревенским домиком, а самый особняк вкопан в глинистый бок горы. Убежище капитана было надёжно защищено от бомб, но большую часть времени, свободного от воздушных налётов, капитан проводил в надземной части своей виллы, в деревенском домике.
На северном конце лагеря, в узкой и тенистой долине, стояли уцелевшие домики бывшего села Констаньевице, превращённые искусством сапёров в изящные коттеджи штабных. Вообще Констаньевице после Опачиосела производило на меня впечатление курорта.
Лантош принял меня сонный, пригласил сесть и долго молчал, уставившись глазами перед собой.
— Ну-с, ваш батальон тоже отличился, — наконец заговорил он с возмущени-ем. — В связи с этим дело, из-за которого я тебя вызвал, перестало быть актуальным.
Из открытого воротника кителя Лантоша, как тесто, выпирала рыхлая белая шея, стриженые усы подчёркивали вспухший жадный рот, маленькие карие глазки вызываю-ще впились в меня.
— Весьма сожалею, господин капитан, — сказал я, с усилием заставляя себя быть вежливым. — Но все же я очень рад вашему приказанию явиться, так как желал лично представиться вам, прежде чем по-настоящему приступить к исполнению своих обязан-ностей.
Капитан исподлобья взглянул на меня, потом, вдруг оживившись, вынул из ящика стола коробку с сигарами и предложил мне закурить. Я выбрал короткую «Порто-рико» и надкусил кончик.
— Барин даже в аду остаётся барином, — сказал я, наивно улыбаясь, и взглянул в беспокойные глаза капитана.
— Ты кто — инженер или техник?
Я рассмеялся.
— Филолог, господин капитан, филолог, и вот — сапёр.
Но Лантош не оценил пикантности этого сочетания. Он задумчиво заговорил:
— Ты знаешь, этот фронт очень труден, и сапёрное дело здесь нужно, как нигде. Почва каменистая, окопы приходится сперва строить из мешков со щебнем, а потом уже с большим трудом врываться в камень. Подрывное дело тут — вопрос первостепенной важности. Надо следить, чтобы взрывы не были очень сильны, так как иначе можно разнести свои же окопы. Твой предшественник Тушаи был очень храбрый человек, но однажды он чуть не взорвал целый взвод. Словом, нужна большая осторожность.
Капитан задумался, пожевал губами и вдруг горячо заговорил:
— Но все же то, что вы позволили себе сегодня по отношению к его королевскому высочеству, это форменный скандал. Тебе лично я не делаю никакого замечания, так как ты тут новый человек. Но если бы ты знал, как был огорчён эрцгерцог! Он за обедом несколько раз повторил: «Даже венгерцы и те уже испортились».
— Говорят, что в девятнадцатом батальоне попытка тоже не увенчалась успех-ом, — невинно заметил я.
— А ты откуда знаешь? — вскинулся капитан.
— Кухонная почта, — махнул я рукой и вызывающе посмотрел на Лантоша.
Дверь соседней комнаты неожиданно отворилась, и вошёл капрал в офицерском кителе. Не обращая на меня никакого внимания, он запросто подошёл к капитану и сказал что-то по-немецки. Я отошёл к окну и с деланным безразличием стал рассматри-вать улицу.
«Почему на нём офицерский китель? — размышлял я. — И как он смеет игнори-ровать моё присутствие?»
— Так он сомневается в точности наших данных? — спросил Лантош по-венгерски. — А ты показал ему накладную, подписанную комендантом станции Сан-Петер? Там указан тоннаж с точностью до одного килограмма, и мы принимаем груз не по весу отправления, а по весу прибытия. Какое нам дело до того, что от Вены до Сан-Петера груз уменьшился?
Дверь снова открылась, но уже осторожно, и в комнату вошёл толстый штатский с подстриженными усами и взволнованным, потным лицом.
— Aber nein, mein Herr Kapitän {14}, — заговорил он, смешивая немецкие и венгерские слова. — Герр Богданович показал квитанцию, согласно которой количество полученного товара точно соответствует количеству отправленного.
— Господин Грендль думает, что мы его обманываем, — резко сказал капитан, обращаясь к капралу Богдановичу. — Вы думаете, господин Грендль, что я торгую старым железом?
— Вы не торгуете, господин капитэн, но я торгую, — ответил Грендль с умиль-ной улыбкой. — Я — торговец старым железом и при вашем благосклонном содействии являюсь поставщиком армии. Я знаю, что весьма обязан господину капитану, но в делах люблю абсолютную точность. Герр Богданович, видимо, просто ошибся, но дело можно уладить.
Я почувствовал, что меня начинает мутить, как перед приступом морской болез-ни, и сухо, нетерпеливо кашлянул. Капитан, заметив моё недовольство, бросил не-одобрительный взгляд на капрала и холодно сказал: