Она подала ему листок бумаги с напечатанным текстом, который директор взял двумя пальцами и, демонстративно не глядя в него, передал пожилому полицейскому.
- Можно нам туда заехать? – подрагивающим голосом спросил я.
- Нужно! – мрачно ответил полицейский. – Поехали…
Выходя из кабинета директора архива, я не удержался и повернулся к нему.
- Спасибо за доверие, директор!.. Вы мне очень помогли...
Директор, сделав вид, что ничего не услышал, уставился в стол…
IV-13
В машине за рулем нас ждал молодой полицейский.
Рядом с ним на переднее сидение сел пожилой полицейский, а мы с Надеждой сели сзади, только после захлопывания двери обратив внимание, что изнутри машины ручки для открывания дверей отсутствуют.
По-видимому, избыточным доверием полиция Иерусалима не отличалась.
Ну, а что я хотел?..
- Улица Авраам Ми-Слоним, 47.
- А где это? – озадаченно спросил молодой полицейский.
- Навигатор купи, неуч, - буркнул пожилой полицейский.
- Шутишь?.. На нашу-то зарплату?..
- Зарплата мала для тебя?.. Иди пиццу продавай…
- Да ладно тебе, - примирительно пробурчал молодой. – Так где же это, хоть примерно?..
- Район МеаШеарим, между улицами Салант и Бахаран...
- Поехали…
Минут через двадцать мы подъехали к маленькому двухэтажному дому номер 47 по улице Авраам Ми-Слоним с потемневшими от времени ставнями.
- Ты остаешься в машине и постоянно держишь на связи базу, а вы двое идете со мной, - скомандовал пожилой полицейский, вылезая, отстегивая защитный ремешок на кобуре пистолета на боку и открывая нам дверь машины снаружи.
Надежда испуганно схватила меня за руку
- Вы что это? – изумился я.
- Ничего особенного, - подчеркнуто небрежно ответил пожилой полицейский. -Обычные меры предосторожности.
Ничего себе, обычные меры…
Полицейский подошел к входной двери в дом, посмотрел на перечень жильцов и, приглашающе кивнув нам головой в сторону подъезда, пропустил нас вперед и стал, подниматься за нами на второй этаж.
Я остановился перед дверью с облупленной коричневой краской и вопросительно посмотрел на полицейского
Тот кивнул мне и я позвонил.
За дверью послышались шаги, дверь нам открыла лет за шестьдесят, женщина с густой копной уложенных седых волос, вопросительно взглянувшая на нас.
В моей голове происходилочто-то непонятное…
Открывались какие-то неведомые клапаны и ниши, мелькали разноцветные фрагменты, складывались части чего-то неведомого, но очень близкого и родного…
Новые цвета, запахи и звукивертелись во мне в немыслимой карусели, от чего хотелось зажмуриться и закричать изо всех сил – не от боли, нет, а от страха перед новизной и силой чего-то нового, неизвестного и такого своего, знакомого одновременно…
Я зажал обеими руками рот, готовый разорваться в крике вместе с сердцем, и сумел тольковыдавить из себя хрипло:
- Лия?..
Женщина удивленно посмотрела на меня и спросила:
- Ты знаешь меня?..
Я кивнул, не в силах сказать больше ничего.
Моя дочь …
Которую я видел годовалом возрасте и больше никогда.
Потому что просто погиб.
В этой жизни…
Надежда что-то говорила сбоку от меня, я не слышал и не понимал, пока она не вложила мне в руку платок.
Зачем?..
Полицейский отодвинул меня от двери.
- Вы – Лия Форшман?
- УрожденнаяФоршман,.. - удивленно ответила пожилая женщина.– А последние лет сорок – Брадис, Лия Брадис… А в чем, собственно, дело?..
Я выступил вперед.
- Лия, где мама твоя, Ракель?.. – слова выходили из меняжуткими каркающими звуками.
Пожилая женщина посмотрела на полицейского и спросила:
- Эти гои с вами?..
Полицейский нехотя кивнул, не сводя с меня и с нее внимательных глаз.
- А кто этот человек?.. Какое ему дело до моей матери?..И в чем вообще дело?..
- Он говорит, что ваш отец – его …дальний родственник, - замявшись на секунду, ответил полицейский.
- И что из этого?.. Я своего отца и не видела никогда… Ачто, я теперь должна каждому родственнику объяснять, где моя мать?..
- Вы не можете просто сказать ему, где ваша мать? - теряя терпение, сквозь зубы спросил полицейский.
- Где – где?.. Где ж ей еще быть?.. Там же, где и была последние десять лет – в доме престарелых…
- Почему? – с болью вырвалось у меня.
- Потому, что ей девяносто лет, - отрезала женщина. – Потому, что у нее болезнь Альцгеймера…
- А можно ее увидеть? – взмолился я.
- Да он что, с ума сошел? – Лия Брадис всплеснула руками и повернулась к полицейскому. – Зачем это ему?.. Она ведь давно никого не узнает, даже меня…
- Пожалуйста… - умоляюще сказал я.
- Он ненормальный, - убежденно сказала пожилая женщина. – Зачем тебе моя мать?..
- Она моя …, - я запнулся, - она же тоже моя родственница…
- Нет, я с него с ума сойду,.. - покачала головой Лия Брадис. – Врывается в мой дом с полицией, хочет увидеть мою мать и рыдает при этом в три ручья… Нет, он точно ненормальный…
Я машинально коснулся своей щеки.
Точно, мокрая.
Я плачу?..
Надежда подняла мою руку с зажатым в ней платком и поднесла ее к моей щеке.
Я шмыгнул носом и под внимательными взглядами полицейского и Лии Брадиспринялсяостервенело вытирать глаза и щеки.
Лия Брадис вздохнула.
- Вы на машине? – спросила она полицейского.
- Конечно, - настороженно ответил он.
- Тогда я могу сейчас с вами… и с ними тоже к своей матери… ненадолго, я все равно собиралась сделать это на днях… Только вы меня там подождёте и назад тоже привезете на машине… Идет?..
- Идет, - вздохнул полицейский, уж не знаю с тоской или с облегчением.
Но уж точно – с интересом…
IV-14
Ехать пришлось в пригород Иерусалима.
Пока ехали, раздобрившаяся от возможности быстро, удобно, а главное – бесплатно поехать к матери, Лия выложила по дороге всю историю своей жизни.
Её уже не смущала необычность ситуации и мой интерес к ее семье, а женщиной она была явно словоохотливой и очень нуждалась в свежих ушах, которые обрела во мне и Надежде, которой я как мог бегло переводил.
Отец ее пропал, когда ей было всего около года, о его судьбе не знала ни она, ни её мать, которая так и ждала его всю свою жизнь, не выйдя больше замуж.
Она с матерью так и прожили в этом доме, ссуду за который выплачивали всю жизнь, и только недавно она расплатилась полностью.
Сама она жила одна – муж умер три года назад от инсульта, а дети были далеко – тридцатисемилетняя дочь Сара в США, где жила, разведенная с тремя детьми – двумя девочками и одним мальчиком и тридцатилетний неженатый сын Давид в Голландии, где, как я понял, с удовольствием валял дурака и предавался всяческим утехам духа и особенно плоти, совсем не помышляя о создании семьи.
Мать она поместила в дом престарелых, когда у той начала слабеть голова, которая пару лет назад,по ее словам, совсем перестала работать.
За ней там был относительно неплохой уход, насколько это возможно в государственном учреждении такого рода - на частный же дом престарелых у нее средств просто не хватило.
Не так уж хорошо было со средствами сейчас и у нее самой, от детей помощи она не получала, у них самих забот было много, но ей одной на жизнь хватало, в её возрасте уже много не надо.
Мне она вопросов больше не задавала – просто потому, что больше любила говорить, чем слушать, и меня это вполне устраивало.
Так, за разговором, мы незаметно и приехали к дому престарелых.
Лия, эмоционально пообщавшись с дежурным врачом – женщиной средних лет в белом халате, начала с размахивания рук и повышенного тона и закончила объятиями и поцелуями в щеки, махнула нам рукой, чтобы мы заходили.
Так мы и зашли в двери этого дома престарелых своей дружной израильско-российской компанией – я, Надежда и пожилой полицейский, чьего имени я так и не выяснил.
Молодой полицейский же остался в машине – просто потому, что молодой ещё.
А также опять на постоянной связи с базой…
Мы поднялись на второй этаж, прошли до середины коридора и остановились у двери с номером 29.
Лия, не стучась, повернула ручку и вошла.
За ней, неизвестно от чего волнуясь, вошел я, за мной – Надежда, полицейский замыкал шествие.
Небольшая комнатка метров пятнадцати с совмещенным туалетом и ванной очень напоминала стандартный гостиничный номер.
Мебели практически не было – односпальная кровать, встроенный шкаф и комод, на котором, как и на стене, у которой он стоял, в большом количестве стояли и висели старые фотографии.
Были ещё телевизор и кресло, повернутое к окну, в кресле неподвижно сидела дряхлая старуха, не отрываясь смотревшая на закат.
- Мама, здравствуй, это я пришла, - заговорила громко Лия, проходя вперед.
Она наклонилась над матерью, вытерла ей рот, потом всё лицо, посмотрела на лист бумаги, где отмечался прием лекарств, температура и давление.
- Я вижу, у тебя все хорошо… А смотри, кого я тебе привела, - всё так же громко сказала она, разворачивая кресло от окна лицом к нам.
- Это папины дальние родственники из России, они приехали повидать тебя…
Старуха не шевелилась, смотря сквозь нас – так же, как до этого смотрела сквозь стекло.
Из одного угла рта у нее сочилась слюна, а правая рука дрожала мелкой, заметной на глаз, дрожью.
С сильно бьющимся сердцем я присел на корточки перед ней, взял ее за дрожащую руку и заглянул ей в глаза.
- Здравствуй, Ракель, - сказал я, изо всех сил стараясь, чтобы не разрыдаться и чтобы мой голос не дрожал.
– Вот я и пришел к тебе… Посмотри на меня, пожалуйста…
Ничего.
Никакой реакции.
То есть вообще никакой.
Я заглянул в невидящие меня глаза и ласково провел рукой по морщинистой щеке.
- Я же говорила, что она никого не узнает, даже меня, - удовлетворенно сказала Лия Брадис.
Пряча выступившие на глазах предательские слезы, я отвернулся к стене и поднялся на ноги.
Незаметно, как мне показалось, вытерев глаза рукой, я всмотрелся в фотографии на стене и на комоде.
Вот она, молодая Ракель, вот она беременная, вот уже с дочкой на руках…
А это уже с внуками, ну что - и девочка, и мальчик красивые, ну мальчик точно красивый, а девочка интересная, хм, лучше было бы наоборот, хотя чего уж там – оба они уже взрослые, сложившиеся, вон девочка сама уже мать троих детей, а мальчик, ну что же, пусть гуляет, может еще возьмется за ум, время у него ещё есть...
А вот это…
Это уже…, то есть ещё..,это она со мной…, с мужем, то есть…
Вот какой, значит, я был…
Не похожий на меня сегодняшнего…
Но ничего,.. симпатичный,.. даже красивый,.. по тем меркам, конечно…
Да что же это у меня всё расплываетсяперед глазами?..
Возьми себя в руки, Лео…
То есть, Лёня, конечно…
Всё кончено.
Больше здесь нечего делать.
Мне…
Надо…
Уходить…
Я повернулся и буквально наткнулся на неожиданно острыйи осмысленный взгляд старухи, направленный прямо мне в глаза.
Не отрывая от меня пронзительного взгляда, она медленно подняла правую руку – уже нисколько не дрожащую – и вытерла ею слюну в углу рта.
- Где же ты был так долго, Лео?.. – прошелестел почти бестелесный голос.
Сзади послышался шум упавшего тела.
Я обернулся и увидел полицейского в полном ступоре, тупо уставившегося на упавшую в обморок Лию, лежащую на полу.
И Надежду в слезах, смотрящую на меня фанатично горящим взором…
IV-15
Дальнейшее было как в тумане.
Пришедшая в себя Лия, всё еще держащаяся изо всех сил в своем разуме Ракель, полицейский, разом превратившийся из скептика в уверовавшего в чудо…
И Надежда, у которой хватило тактичности и понимания, чтобы не путаться ни у кого под ногами…
Долго поговорить с Ракелью мне не удалось – ворвался врач, уже не дежурный, алечащий, сразу воткнувший в ее чахлые вены на обеих руках по капельнице и давший нам всего десять минут для беседы.
Но зато – наедине…
Очень трудно было успеть рассказать всё и расспросить обо всём, что хотелось, всего за десять минут.
И почти невозможно было понять, как эта даже не пожилая, а очень старая женщина смогла так легко и просто принять и поверить во всё то, что я ей рассказал, и чего не смогли сделать люди много моложе её – то есть по определению, как бы с более гибкой психикой.
Когда я уходил, она лежала умиротворенная, с капельницами.
И улыбалась.
Мне.
А ещё, как мне показалось – своей жизни, в которой она всё-таки дождалась…
Нет, даже не меня.
Покоя и завершенности своего пути…
Я поцеловал её на прощанье, как и она меня.
Мы ведь оба понимали, что больше не увидимся.
Никогда…
Но это было и не важно, и не нужно.
Нам обоим…
Потому что мы оба хорошо прожили этунашусовместнуюжизнь.
Даже если это и показалось или покажется кому-нибудь глупым…
И пусть то, что я скажу сейчас, возможно, прозвучит ещё глупее, но глядя на неё, я видел сейчас не девяностолетнюю больную старуху, а молодую полную сил кормящую моего ребенка свою жену, какой она была, когда я оставилеё, хоть и не по своей воле...
Я и запомнил её такой.
А вы все, кто не может в это поверить, идите вы все…
Даже ругаться не хочется…
Ну и ладно.
Особенно предаваться переживаниям мне не дали –за дверью палаты меня ждали полицейский, моядочь и моя сам пока не знаю кто.
Ну, Надежда, кто же ещё…
Или просто надежда…
Но то, что больше не только начальница мне – это уж точно…
IV-16
Право первой ночи, то есть первого разговора со мной затребовал полицейский.
Неожиданно для меня это более чем решительно оспорила Лия Брадис.
Её пронзительный голос, заполнивший без остатка сначала холл дома престарелых, а потом и полицейской машины, в которой мы ехали, настолько вынес мозг, причем до последней молекулы и не только пожилому полицейскому, но и даже мне и Надежде, что договориться допросить меня в обстановке не полицейского участка, а квартиры Лии, не составило ей особого труда.
И вот мы все четверо сидим на маленькой кухне Лии, а полицейский шлепает по клавишам своего ноутбука, занося свои вопросы и мои на них ответы.
С самого начала я предупредил их, что мой рассказ обо всем будет несколько …необычным для восприятия с точки зрения материалистической логики, и наверняка вызовет у них …недоверие.
Это я так мягко сказал, чтоб не пугать их…
И чтобы меня в конце моего рассказа не отправили бы в психушку.
Так стопроцентно бы случилось, если бы я начал с него – ещё там, в архиве.
Но теперь на моей стороне был мощный козырь – случившееся в доме престарелых - и я был уверен, что моя дочь, если даже и не поверит во все рассказанное, то, по крайней мере, не даст упечь меня в психушку.
Тем более что я же ничего предосудительного на этой земле обетованной не сделал.
И потом, я же скоро уезжаю домой, в Россию…
А какая же будет реклама туризму в Израиль, если одного из российских туристов упекли здесь в психушку?
А ведь российские туристы здесь составляют больше половины всех приезжающих.
У кого еще хватит ума приезжать в страну, находящуюся в состоянии перманентной войны с окружающими её со всех сторон (!) мусульманскими странами?
Только у русских…
Так что засовывать российского туриста в израильскую психушку - себе дороже…
Но для порядка, я понимал, что мне,конечно,необходимо было дать показания.
Вот я их и давал…
Сначала в виде ответов на вопросы полицейского, потом полицейского и Лии, затем незаметно и легко мои ответы переросли просто в монолог, долгий и непрерываемый никем.
Я и, по-моему, никто другой тоже, не заметил, как полицейский в какой-то момент просто перестал печатать на компьютере и уставился на меня сначала - всё ещё недоверчивым, потом –уже заинтересованным и наконец – абсолютно зачарованным взглядом, лишь изредка переглядываясь с Лией Брадис, которая в ходе моего монолога и всхлипывала, и тихо плакала, и навзрыд рыдала, и бросалась целовать меня, а под конецего – казалось, готова была своими уже немолодыми руками разорвать на куски всякого, кто только замыслил бы нанести мне хоть какой-нибудь вред.
Как и Надежда - знавшая уже б о льшую часть моего рассказа и узнавшая его меньшую часть в моем беглом переводе на русский – своими молодыми руками…
Я замолчал…
Обе женщины, пожилая и молодая, Лия и Надежда - тихо шмыгали носами и вытирали слезы.
Полицейский же сидел, просто потрясенно покачивая головой и скорбно глядя на меня.
- Мне… понадобится… время,.. - сказал он, наконец, после долгой паузы, закрыв ладонью рот и подбородок.
- Для чего?.. - вырвалось у меня.
- Да так,.. есть тут у меня одна мысль,.. – почти смущенно сказал полицейский.
- Хода этому, - он указал на свой ноутбук, - я не дам… Все равно ведь никто не поверит… А неприятностей вам могут принести немало…
Так что езжайте в свою Нетанию,.. только адрес и телефон свой оставьте… вот хотя бы Лие… Чтобы я, если что найду,..смог бы с вами связаться…
- Что найдёте? – недоуменно спросил я.
- Пока не знаю, - неохотно ответил полицейский, уже явно жалея, что начал этот разговор.
- Отдыхайте спокойно… И ждите…
- Чего?
Полицейский помолчал, взвешивая слова.
- Моего сигнала… Или чуда … Тем более, что к последнему вам уже не привыкать…
IV-17
Следуя совету нашего полицейского, мы с Надеждой вернулись в Нетанию и решили, что Иерусалима с нас пока хватит.
Путь он от нас, а мы от него отдохнем…
А потому в оставшиеся до нашего отъезда дни мы съездили в Хайфу, Вифлеем, Эйлат и на Мёртвое море, что представляло собой стандартный туристический набор.
До нашего отъезда оставался всего день, когда на стойке нашего отеля нам передали факс от Лии, в котором нетвердой рукой было написано:
«Приезжайте к мине, Моше таки что-то нашел!!!».
Именно так - с тремя восклицательными знаками.
Собственно это и заставило нас собраться и поехать в Иерусалим, хотя после всех пережитых потрясений и волнений ехать туда мы больше не собирались…
Лия встретила нас как родных – расцеловала нас обоих, попыталась, хотя и не слишком усердно, усадить нас за стол и накормить обедом.
- А что мама, мама хорошо, лежит себе и смотрит так светло и ясно как никогда в жизни, только говорит неохотно… Но по сравнению с тем, что десять лет как совсем молчала, так это ж почти Цицерон…
А Моше приедет к часу дня, он наоборот молчит как партизан, не говорит, что нашел, но что-то точно нашел, а что – да кто ж его знает?..
Все они, полицейские, такие – знают на один агорот, а делают вид на сто шекелей…
Ну, что пожилого полицейского звали Моше или Мойша, это мы поняли ещё в Нетании из Лииной записки.
Так вот он приехал таки точно в час.
Тьфу, черт, я здесь не только всё понимаю и говорю свободно на иврите, но и воспринимаю всё и думаю на нём же, и даже пишу уже как минимум с легким акцентом иврита.
Ну, надеюсь, это пройдет…
Моше сиял как хорошо начищенный медный или латунный самовар.
Жестом фокусника он достал, чуть не сказал из рукава - из кармана, конечно, какую-то справку и небрежно подал её Лие.
Та, не спеша водрузив на нос очки, прочла ее раз, другой, третий…
Потом она вдруг побелела как смерть, и повалилась было вперед на стол, но твердая рука Моше удержала её.
- Что это такое? – заволновался я.
Лия медленно подняла на меня глаза полные слез и тоски.
- Это… это было… выдано тебе в тот день… С этим… ты ехал тогда … ко мне и к маме… - она с трудом выдавливала из себя слова.
- Да что же это за бумажка, Моше? – ничего не понимая, спросил я.
Моше с силой потер седые виски.
- Это не бумажка… Это документ о том, что вашей семье предоставляется безвозвратная субсидия на приобретение квартиры… Такие субсидии выдавали до 1950 года…
- А… потом?.. – нерешительно спросил я, уже зная ответ.
- А потом безвозвратные субсидии отменили и они стали только беспроцентными… - пожал плечами полицейский. - Потом с символическими процентами… А сейчас они так просто грабительские…
- Сколько? – поинтересовался я.
- Если по ипотечным государственным программам – то три с половиной – четыре с половиной процента… Если через коммерческие банки – то до семи - восьми процентов… Годовых, представляешь себе?..
Я от души рассмеялся.
Надежда обеспокоенно посмотрела на меня.
Я объяснил ей ситуацию, и она тоже заулыбалась, стеснительно прикрывая улыбку рукой.
- А почему вы смеётесь? – посуровел Моше. – Что здесь смешного?
- Хочешь знать, Моше, каковы у нас в России проценты по ипотечным программам – хоть государственным, хоть коммерческим?..
От восемнадцати до двадцати двух процентов!.. Тоже годовых, между прочим…
Полицейский заморгал глазами.
- Не может быть!.. Да как же вы там вообще живете?..
- Как видишь, живем… И, в целом, даже неплохо…
- Да вычто все, не поняли, что ли? – подала голос пришедшая в себя Лия, обращая на себя всеобщее внимание.
- Это получается, что мама и я… всю жизнь горбатились, чтобы выплатить за эту квартиру,.. которую нам должны были дать… вообще бесплатно …
Наступило неловкое молчание.
- И как тебя только угораздило сесть в этот проклятый автобус? – набросилась Лия на меня. – Что, пешком нельзя было пойти?..
Я только молча развел руками.
А что можно было на это сказать?..
- Тихо, тихо, не кипятись, Лия, - примирительно сказал Моше. – Произошла трагедия, в которой никто, кроме арабов, не виноват.
Да, в результате её твоя мать осталась вдовой, а ты – сиротой… И выплачивать за свою квартиру вам пришлось всю жизнь…
Но…
Моше сделал многозначительную паузу.
- Что но?.. Давай, выкладывай, не тяни… - затеребила его Лия.
Моше покачал головой и вздохнул.
- Никогда в жизни не думал, что скажу это…
При всем своем цинизме, а я ведь проработал в полиции всю свою жизнь и насмотрелсявсякого и многого, могу сказать только, что во всем этом деле без вмешательства Его, - ткнул он указательным пальцем вверх, - не обошлось…
В самом деле, какого-то молодого пьяного гоя в России, - ткнул он пальцем в меня, - бьет машиной и током, потом он откуда-то начинает понимать наш иврит, потом приезжает на место своей прошлой жизни в Израиль и находит здесь место своей прошлой смерти, а потом ещё и своих прошлых жену и дочь…
Но даже не это самое совершенно невозможное, как бы всё это фантастично не выглядело…
Самое совершенно невозможное во всём этом состоит в том, что он, вдобавок ко всему этому,ещёи сталкивается здесь с одним старым дураком полицейским …
Который мало того, что во всё это сумасшествие просто верит, так ещё и находит в государственных архивах давным-давно выданную старую справку о безвозвратной субсидии на квартиру его семье, которую он так и не донес до дома…
На квартиру, оплату за которую после его смерти его семья совершенно напрасно выплачивала всю свою жизнь только потому, что просто не знала, что их муж и отец сумел перед смертью выбить такидля них эту безвозвратную субсидию…
- Ты к чему всё это нам говоришь, Моше? – не выдержала Лия. – Хочешь раньше времени свести меня лицом к лицу с инфарктом или инсультом?.. Спасибо тебе большое…
- Скажешь мне это чуть позже, - отмахнулся полицейский. – И вообще, женщина, не перебивай представителя власти…
Так вот, этот старый дурак полицейский, помимо того, что нашел в архивах эту старую справку обезвозвратной субсидии на квартиру, так еще не поленился и таки выяснил, а что можно сделать, если эта субсидия не была востребована, а квартира таки полностью и оплачена…
Мы с Лией переглянулись и затаили дыхание.
Надежда, интуитивно понимая, что речь идет о чем-то очень важном, только молча переводила взгляд с меня на нее и обратно.
- И?.. – выдохнула Лия, а может быть и я тоже, не заметил…
- И,.. - Моше вовсю наслаждался нашим напряженным вниманием, - и выяснил таки, что все, подчеркиваю для непонятливых и недоверчивых, все заплаченные деньги, включая проценты банка, можно вернуть!.. Причем с учетом инфляции!..
Моше полез во внутренний карман кителя, достал сложенный вдвое документ и торжественно подал его Лие.
У меня перехватило дыхание.
Лия прочла документ, широко раскрытыми глазами посмотрела на Моше, открыв рот, и не замечая, как по ее щекам катятся слезы.
- Ну вот, - откашлялся полицейский. – Теперь самое время сказать мне спасибо…
Его перебил глухой стук упавшего тела.
Лия сползла со стула на пол в глубоком обмороке.
Что-то она это часто стала делать…
IV-18
Мы с Надеждой улетали домой.
Нас провожала Лия – теперь вполне обеспеченная, даже почти богатая по местным меркам женщина, пусть и с большим опозданием, но избавленная, наконец, от всех страхов и беспокойств за свою старость…
Ей мать Ракель была теперь переведена в частный дом престарелых, где уровень ухода за ней и качество ее жизни, пусть даже ее небольшого остатка, были резко повышены…
Так что, хоть и с большим опозданием, но о своейсемье в той, прошлой, жизни я всё-таки позаботился…
Не без помощи Моше, без которого это было бы просто невозможно, и которогомне и моей семье, действительно, сам Бог послал…
Теперь-то я в этом нисколько не сомневался.
Он, кстати, тоже…
- Нам пора, - я посмотрел на Лию.
Она кивнула, обняла и расцеловала меня.
- Спасибо… - она покачала головой. – Извини, но я и сейчас не могу назвать тебя… папой, хотя здесь, - она постучала пальцем по левой стороне груди, - я это точно чувствую…
- Ничего, - улыбнулся я, - доченька …
- Ой, - шутливо поморщилась Лия. – Только не так громко… Не надо смешить людей…
Потом она шагнула к Надежде и порывисто обняла её.
Повернув ко мне голову, она сказала:
- Это, конечно, не для твоих ушей, но что же делать, если она не говорит на иврите… Так что переводи, папочка …
И вновь обняв Надежду и глядя ей прямо в глаза, сказала:
- Ты уж береги его, нашего Лео… или Леонида…, какая там разница?.. Он конечно больной на всю голову, но кто из нас на неё здоровый?.. А он у нас один – у меня и у тебя тоже… Ты меня поняла?..
Надежда кивнула, не в силах сказать ни слова, и поцеловала её в щеку.
- Ну всё, идите, а то весь Иерусалим завтра будет обсуждать как Лия Брадис залила слезами весь аэропорт Бен Гуриона…
Мы снова обнялись, повернулись и пошли к стойке регистрации.
Я изо всех сил старался не оборачиваться.
Мои глаза предательски повлажнели, а в голове всё открывались и закрывались какие-то новые неведомые мне клапаны и шлюзы, делая её всё более легкой, почти невесомой…
Мы с Надеждой зарегистрировались на свой рейс до Санкт-Петербурга, получили посадочные талоны, а потом подхватили свои вещи и подошли к посту специального контроля – каждому из нас опять предстояла беседа с офицером-пограничником, таковы уж здесь меры безопасности…
- מההייתהמטרתההגעהשלכםבישראל?* – миловидная еврейка в форменной рубашке с погонами выжидательно смотрела на меня.
Я недоуменно захлопал глазами.
Что она сказала?..
- אתעצמךאםשיםאתהדבריםשלך?** - продолжила офицер пограничной службы.
Я с трудом проглотил слюну.
_____________________________________________________________________________
* - Какова была цель вашего прилета в Израиль? (иврит)
**- Сами ли вы складывали свои вещи? (иврит)
Это что такое?..
Я что же, не понимаю иврит?..
Как же так, я же только что на нем говорил?..
- Простите, я перепутала, мне показалось, что вы израильтянин… - устало вздохнув, извинилась по-русски девушка.
- Какова была цель вашего прилета в Израиль?
- Туризм, - непослушным языком сказал я по-русски и беспомощно оглянулся на Надежду, широко открытыми изумленными глазами смотревшую на меня.
- Сами ли вы складывали свои вещи? – продолжала офицер.
- Сам, - с трудом сказал я.
- Можете перечислить, что лежит в вашем чемодане?
Опрос продолжался, я машинально что-то отвечал, а глаза всё заволакивали непрошенные слёзы...
В конце концов их заметила и девушка-офицер.
- Что с вами?.. Вы что, еврей?.. – сочувственно спросила она меня.
На секунду я задумался, а потом, подняв глаза на нее, твердо ответил:
- Да,.. по жене и дочери,..
Девушка непонимающе захлопала глазами, потом решительно поставила штамп на моем посадочном талоне и улыбнулась.