ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ИТАЛИЕЙ

MURAT

ou

ĽÉVEIL

DE NATIONS

HACHETTE

LITTÉRATURE GÉNÉRALE

Жан Тюлар

МЮРАТ

или

ПРОБУЖДЕНИЕ

НАЦИИ

Перевод с французского

Г. Зингера

 

Мюрат

Гравюра Босельмана

Содержание:

ПРОЛОГ.. 3

Часть первая. 5

ВОИНСКАЯ СЛАВА.. 5

I. 6

МОЛОДОЙ РЕВОЛЮЦИОНЕР. 6

II. 12

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ИТАЛИЕЙ.. 12

III. 16

ЕГИПЕТСКАЯ АВАНТЮРА.. 16

IV.. 23

БРЮМЕР, ИЛИ ПЕРВЫЕ ЗНАКИ СУДЬБЫ... 23

V.. 28

ИТАЛЬЯНСКИЙ ОПЫТ.. 28

VI. 37

ПОЧЕСТИ И ДЕНЬГИ.. 37

VII. 42

АУСТЕРЛИЦ.. 42

VIII. 51

ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ БЕРГСКИЙ.. 51

IX.. 57

ПОЛЬША.. 57

Х.. 62

ВОЗВРАЩЕНИЕ В БЕРГ.. 62

XI. 65

EL DOS DE MAYO 65

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.. 72

ИТАЛЬЯНСКАЯ МЕЧТА.. 72

I. 73

НЕАПОЛЬ.. 73

II. 78

РЕФОРМЫ... 78

III. 85

УСПЕХИ.. 85

IV.. 87

ПРЕДВЕСТИЯ ГРЯДУЩЕЙ БЕДЫ... 87

V.. 90

СИЦИЛИЙСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ.. 90

VI. 93

КРИЗИС.. 93

VII. 97

РОССИЯ.. 97

VIII. 103

ПЕРВЫЕ ОФИЦИАЛЬНЫЕ КОНТАКТЫС ПРОТИВНИКОМ... 103

IX.. 107

СОЮЗ С АВСТРИЕЙ.. 107

Х.. 113

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ИТАЛИЯ.. 113

XI. 116

КОНЕЦ.. 116

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.. 122

ПРИЛОЖЕНИЯ.. 124

ПРИМЕЧАНИЯ.. 126

Источники и библиография

13 вандемьера IV года Республики *. Революция при смерти. Мирабо давно мертв; Марат погиб от руки убийцы; Робеспьер вслед за Эбером и Дантоном окончил дни на эшафоте. Измученное голодом, лишенное вождей, деморализованное и потерявшее веру Сент-Антуанское предместье после поражений в дни жерминаля и прериаля позволило силам порядка разоружить себя. Тем не менее Париж восстает вновь, однако это уже контрреволюционный мятеж умеренных секций столицы против Конвента. Его причины, несомненно, в отвращении к Террору и в сожалении о монархии; но более всего сказалось долго сдерживаемое возмущение тем, что термидорианцы, члены Конвента, выжившие после чисток, вознамерились остаться у власти.

Действительно, 5 фрюктидора III года** Конвент постановил, что не менее двух третей законодательного корпуса будут избраны из числа членов Конвента. Конечно, это решение вынесли на референдум одновременно с только что выработанной конституцией. Но итоги голосования были оспорены. Если конституция получила 914 853 голоса «за» и 41 892 — «против», то «декрет двух третей», как его тогда прозвали, набрал только 167 758 голосов против 95 373, при {5} том, что по его поводу высказался всего лишь 267 171 избиратель. Протоколы подсчета голосов во многих первичных округах были вообще оставлены без внимания. Да и разве не наводила на мысль о подтасовках столь большая разница между количеством голосовавших в одном и другом случае? Секция Верности сразу же объявила, что признает декрет лишь при условии, что «протоколы подсчета голосов будут предоставлены для ознакомления».

2 вандемьера под выкрики: «Долой две трети!» — по столице прошли манифестации. А 11 вандемьера секция Лепелетье взбунтовалась.

Чтобы сдержать волнения, охватившие кварталы правого берега Сены, Конвент не мог обратиться за помощью к рабочим предместьям: он их только что разоружил. Что касается национальной гвардии, набранной из зажиточных граждан, большинство ее членов симпатизировало бунтовщикам, не скрывавшим своих роялистских устремлений. Оставалась армия. Она не вмешивалась в парижскую жизнь с 14 июля. На республиканские чувства простых солдат еще можно было положиться, но лояльность некоторых военачальников вызывала сомнения.

Правительственные комитеты решились на чрезвычайные меры: они делегировали часть своих полномочий комиссии из пяти человек: Летурнёру, Мерлену из Дуэ и Дону — членам Комитета общественного спасения, а также Баррасу и Коломбелю из Комитета общественной безопасности. Баррас, самый влиятельный из пятерки, тотчас заявил: «Чтобы сокрушить подобных противников, лучше всего выпустить на них смертельных врагов: патриотов, попавших в заключение {6} во время реакции, последовавшей за казнью Робеспьера».

Роялисты не остались без ответа: утром 12 вандемьера секция Лепелетье возвестила под барабанный бой, что «Конвент вооружает кровопийц». Ропот усиливается. Сторонники революционного террора вынуждены отступить. Лавочники закрывают свои заведения; ужас охватывает зажиточные кварталы. Пора покончить с «кучкой разбойников», засевших в Тюильри. Секции призывают сограждан под ружье. Меж тем предводителям Конвента явственно изменяет решимость. Мену, верховный главнокомандующий внутренними войсками, тот самый, что только что разоружил Сент-Антуанское предместье, забывает организовать патрулирование улиц и дать приказ подтянуться в город отрядам, расположенным на Саблонской пустоши.

Наконец, 12 вандемьера под давлением Конвента и Комиссии пяти Мену решается атаковать секцию Лепелетье, но атака захлебывается и — вещь неслыханная! — Мену заключает с восставшей секцией перемирие.

Осмелев, прочие секции переходят в наступление. Они избирают предводителя. Это Даникан, бывший жандарм из стражи королевы, его роялистские убеждения ни для кого не составляют секрета. Силы, на которые может рассчитывать Конвент, весьма малочисленны: всего их около 6000 человек: это пехотинцы, полицейские и патриоты; они проводят ночь во дворах и на террасах, где расположились на бивуак. У них мало патронов и совсем нет пушек.

В ночь с 12 на 13 вандемьера Комиссия пяти отрешает от должности Мену и его заместителей. В половине восьмого утра Конвент одобряет декрет, выработанный Комиссией пяти: «Бригадный генерал Баррас, народный депутат назначен главнокомандующим парижскими войсками и войсками внутренних сил». Назначенный уже в полночь, Баррас не стал дожидаться принятия декрета и собрал вокруг себя несколько верных офицеров, среди которых находился и молодой генерал, прозябавший в Париже уже несколько месяцев, так как задерживалась его отправка на Западный фронт, куда он был направлен. Имя его — Бонапарт. Это человек, на которого можно положиться. Он уже не раз засвидетельствовал свою верность Республике. Какова была его истинная роль в описываемых событиях? «Решающая»,— заявит он на Святой Елене; «незначительная»,— определит Баррас в своих «Мемуарах». Но, по крайней мере, не вызывает сомнения, что Бонапарт тогда тесно сотрудничал с Баррасом. Артиллерист по профессии, он отлично понимает, как много могут сделать для подавления восстания несколько удачно расставленных орудийных стволов. Меж тем на Саблонской пустоши осталось сорок пушек под очень слабой охраной в 15, 25 или 150 человек: точное число их неизвестно. И вот, пока из рядов жандармерии и шеренг патриотов, собравшихся в Тюильри, выкликают канониров, появился офицер-кавалерист, который поскакал на поиски пушек в Саблонскую пустошь.

Член Конвента Дельмас вспомнил о командире 21-го эскадрона егерей, который в прериале с кучкой всадников защитил Конвент от взбунтовавшихся горожан, возмущенных дороговизной и голодом. И теперь этот офицер оказался на месте, храня верность законной власти. Он зычно отрекомендовался: «Мюрат!» Получив указания, {8} он спешно отправился за орудиями во главе отряда в 300 всадников. Подъехав к пустоши около двух часов пополуночи, он наткнулся на колонну горожан секции Лепелетье, также отправившихся на захват орудийного парка. Одно мгновение нерешительности изменило бы ход истории. Но Мюрат быстро сообразил, что на равнинной местности его всадники имеют явное преимущество над пешими роялистами. Его непреклонность заставила противников отступить, и в шесть часов утра орудия уже находились в Тюильри. А несколько часов спустя под командой Бонапарта они рассеют восставших.

Так Мюрат вышел на историческую арену. {9}

Часть первая

ВОИНСКАЯ СЛАВА

Те, кто сражается ради собственной славы, являются хорошими

и верными воинами.

Макиавелли.

«Рассуждения о первой декаде

Тита Ливия», XI III

Если бы не события ночи на 4 августа 1789 года, разрушившие социальные перегородки Старого Порядка, Мюрату суждено было бы прожить свой век нерадивым священником или бравым солдатом, до пенсии тянущим свою лямку.

Конечно, и до 1789 года во Франции случались блестящие восхождения по социальной лестнице: сословное общество не было застывшим образованием. Разве не наблюдаем мы в конце XVIII века, как новые люди приходят в ряды старой администрации, подчас возглавляя ее, и начинают контролировать экономическую жизнь страны? Но без громкого титула бесполезно уповать на высокий воинский чин, значительную должность или епископство.

Нерушимость привилегий дворянства стала фатальной для царствования Людовика XVI. Не давая хода многим честолюбивым мечтаниям и пробуждая негодование во многих душах, эти привилегии ускоряли рост самосознания тех, кто имел причины для недовольства существующими порядками. Рупором массы не допущенных к общественному поприщу, так называемого Третьего сословия, стал Сиейес: «Кто осмелится утверждать, что Третье сословие не располагает всем, чтобы стать полноценной нацией? Оно сейчас походит на сильного мускулистого мужчину, одна рука которого еще опутана цепями. Если отменят сословные привилегии, Франции отнюдь не убудет, а напротив, в ней много что прибавится. Так что же такое Третье сословие? Все. Но это «все» держат в оковах и путах. Чем оно станет после отмены привилегий? Всем, и тогда жизнь станет свободной и процветающей. Без него ничто не способно сдвинуться с места, но все пошло бы гораздо быстрее без прочих сословий».

Мюрат — символ победившего Третьего сословия. В этом его отличие от Бонапарта. Последний какой ни на есть дворянчик, бедный, но благородный или, по крайней мере, признаваемый таковым. Потому военные училища были для него открыты. Мюрат, напротив, выходец из той социальной прослойки, что уже поднялась над крестьянством, но чье возвышение остается медленным, ибо сковано ограничениями. Поэтому дворянская реакция, к великому прискорбию, взявшая верх в царствие Людовика XVI, лишает его каких-либо упований.

Революция же открывает перед ним множество путей. «Человек амбициозный», «карьерист и выскочка», «ловец удачи» — будут говорить о нем. Однако точнее было бы назвать его человеком способным, понявшим, что отныне все пути открыты и чины, почести, богатства станут наградой того, кто не упустит свой шанс. И правда, горе тем, кто не воспользовался случаем между 1789 и 1804. Империя ознаменовала собой возвращение к порядку почти что сословному: должности и чины вновь стали распределяться по старшинству или после обучения в престижных заведениях, а то и просто доставались обладателям громкого имени. Все стремительные продвижения по социальной лестнице произошли до 1804 года. После этой даты они сделались редки. Ни один новобранец периода Империи не отыщет в своем ранце маршальского жезла, а кавалера ордена Почетного Легиона не спутать с тем, кто удостоился наград в первые годы Империи. Упоминая в «Маранах» о некоем полковнике Евгении, Бальзак пишет, что тот «был вторым Мюратом, однако, вступив слишком поздно на военное поприще, не получил ни великого герцогства Бергского, ни королевства Неаполитанского...». До своего возвышения в ранг герцога Бергского, и даже после этого — ибо ему не хватило досуга насладиться положенными почестями,— Мюрат не забывал и не позволял забыть, что начинал простым солдатом Революции. Сохранив свою популярность в армии (чьи ряды в основном состояли из офицеров, в большинстве своем вышедших из горнила 1792—1799 годов, и солдат-новобранцев, людей из народной гущи), он неоднократно, обращаясь к Наполеону,— в частности, во время женитьбы Евгения Богарне на баварской принцессе — говорит на языке, свойственном солдатам второго года Республики, чем привлекает внимание старых революционеров. Это язык, который могли понять Ланн и Брюн, Массена и Бернадотт. Мюрат любит подчеркивать истинную природу имперской монархии, санкционированной плебисцитом в значительно большей степени, нежели папским помазанием, ведь во время священной церемонии Наполеон поклялся прежде всего покончить с остатками феодализма и подтвердил незыблемость актов продажи национальных имуществ (недвижимости, конфискованной у дворян-контрреволюционеров). Маршал не без презрительной усмешки наблюдал за камергерами — выходцами из знатнейших семейств, толпившимися в прихожих дворца в Тюильри. Известны его дружеские связи с бывшим якобинцем Фуше и симпатии к нему ветеранов революционных битв.

Казалось, его ждет заманчивая роль: сделаться фигурой, противостоящей тому Наполеону, что все явственнее, подражал монархам старорежимной выделки и пытался не завоевать, а притянуть на свою сторону не затронутые новшествами европейские дворы. В 1808 году во время наделавшего шуму сближения между Талейраном и Фуше многие считали, что Мюрат и есть именно такой человек.

К несчастью, для этого Мюрату как политику не хватало должного размаха. Он легко поддавался чужим влияниям, в частности — своей жены Каролины Бонапарт, терзаемой жаждой денег и почестей, собирающей жатву титулов и раболепной лести; служа целям своего супруга, она немало сделала, чтобы его окончательно погубить.

Однако не будем забывать: когда Мюрат прибыл в Неаполь, за ним сохранялась репутация «левого», как сказали бы сейчас, генерала. Несмотря на события брюмера, невзирая на его брак, на богатство и поступки, подчас компрометирующие эту репутацию, он оставался солдатом 1789 года, ветераном войн во имя той самой революции, что обещала Европе свободу и равенство.

I

МОЛОДОЙ РЕВОЛЮЦИОНЕР

Если верить расхожему преданию, отец Мюрата — некий мужлан-кабатчик, подававший сомнительное пойло пьяным крестьянам, сидевшим за грубыми деревянными столами в грязном зале сельской гостиницы. Эта легенда более чем удобна в качестве завершающего мазка к портрету его сына — недалекого солдафона. На самом же деле все было не так. Будущий маршал родился 25 марта 1767 года от союза Пьера Мюра Жорди * и Жанны Лубьер и на следующий день после рождения был крещен, как о том свидетельствует приходская книга церкви в Ла Бастид-Фортюньер (ныне — Ла Бастид-Мюра), что недалеко от Каора.

То, что за фамильным именем «Мюра» стоит «Жорди», без сомнения, свидетельствует о желании родителей Иоахима обособиться от другой семейной ветви или просто однофамильцев. Действительно, обладателей этой фамилии немало среди потомков тех, чьим родным языком был некогда провансальский. Множество коммун в департаментах Алье, Аверон, Канталь, Коррез, Крез, Ло и Тарн до сих пор носят то же имя. Специалисты по топонимике долго спорили о происхождении этого слова; сперва его возникновение относили к VIII веку, времени арабских завоеваний. Его значение весьма прозрачно: это производное от muré, т. е. «обнесенный стеной», «укрепленный» ¹. Так названо немалое число замков в Оверни. В 1804 году, когда хорошим тоном становится вспоминать о знатных предках, г-н Мюра-Систриер написал Иоахиму Мюрату, тогда — маршалу Империи, желая напомнить, что род, как можно предположить, происходит от виконтов де Мюра. По крайней мере, семейство Мюра-Систриер претендовало на такое родство хотя и не смогло доказать это какими-либо документами. «В 1416 году,— утверждал Мишель-Франсуа де Мюра-Систриер, только что сделавшийся графом де Мюра,— после конфискации за измену наследственных владений виконтов де Мюра в пользу графов де Карла, старшая ветвь рода разделилась: Жан Мюра остался в Верхней Оверни и женился на девице из рода Систриер, чье имя присоединил к своему, а младший обосновался в местечке, прозванном впоследствии Мюра-сюр-Агасс на границе Оверни и Керси, в замке, который уже давно разрушен. Там его потомки пробыли до 1550 или 1560 года, а затем перебрались в замок Лупиак на берегу Ло около Ла Мадлен. В ту эпоху они владели немалыми землями в известняковых пустошах около Грама, где стоял их замок; когда они переселились туда, он стал называться замком Мюра; впоследствии его снес г-н де Лупиак — нынешний владелец достояния старшей ветви этого семейства. Из этих сведений должно заключить, что Мюра, обосновавшиеся в тех местах,— младшие представители этого рода и все имеют общих предков»².

Мюрат не дал хода этим претензиям в отличие от множества современников, занятых отысканием благородных предков, он не стал добиваться восстановления своего семейства в сомнительных дворянских правах. Как и его старый товарищ по оружию, Лефевр, он мог бы сказать: «Мои предки? Их отсчет начинается с меня».

Ни подлинные нотариальные акты из Ла Бастид-Фортюньер, ни приходские книги не позволяют внести какую-либо ясность в вопрос о предках Мюрата, пролить свет на происхождение его родителей, а еще менее на предполагаемое их родство с отпрысками савойских Мюра ³. Единственный след — сведения о некоем Пьере Мюра, работнике из Ла Бастид-Фортюньер: у него в 1686 году родится дочь, нареченная Марией, а в 1692-м — сын Гийом. От союза этого последнего с Маргаритой Эрбейль появились на свет четверо детей, одним из коих будет Пьер, крещенный 22 ноября 1721 года. Этот Пьер в 1746 году вступил в брак с Жанной Лубьер, получив за ней в приданое «сумму в четыреста двадцать ливров, шесть кусков домотканого полотна, пятнадцать полотняных рубах, суповую миску, малую миску, оловянную ложку, густошерстную овцу, сундук».

Как видим, тут еще далеко до богатств, собранных позже в особняке на Елисейских полях. У этой супружеской четы было одиннадцать детей: Жакетта, Пьер, Этьен, Жан, Перретта, Гийометта, Антуанетта, Андре, Мадлен, вторая Жакетта и, наконец, младший — Иоахим ⁴.

Однако Пьер Мюра, названный работником в брачном контракте, впоследствии именует себя «торговцем» и «hoste», что надо понимать как «хозяин постоялого двора». Действительно, он имел основание назвать себя торговцем в той мере, в какой был распорядителем общественных имуществ и церковных бенефиций. Так, в 1763 году он берет на шестилетний откуп доходы от взимания приорской десятины в приходе Ла Бастид-Фортюньер; затем в 1770 году, в сообществе с Жан-Батистом Буске — доходы от взимания десятины для приорства д’Англар, что в Керси; наконец, в 1786 году он берет на откуп общинную печь в Ла Бастид. Вместе с тем на основании данных, которыми мы располагаем сегодня, нельзя с уверенностью утверждать, что он управлял имениями семейства Талейранов ⁵. Какое место принадлежало гостиничной выручке в общих доходах семьи? Не занимался ли он просто поставкой продуктов для общего стола? На это также затруднительно ответить однозначно. Жанна Лубьер, особа довольно предприимчивая, если судить по единственному сохранившемуся ее портрету, вероятно, занималась посетителями, когда таковые случались, а в это время ее супруг вел собственные дела.

Дух предпринимательства, коим был одержим Пьер Мюра, свидетельствует о непреклонной воле к продвижению по социальной лестнице, весьма характерному для определенного слоя. Вспомним папашу Гранде: в 1789 году он был мастером-бочаром — умение писать, читать и считать позволило ему «делать дела». Деревенский люд состоял не из одних кабатчиков, нищих испольщиков, бродивших в поисках работы от фермы к ферме, мызников и арендаторов, прикованных к земле условиями аренды, постоянно вопрошавших себя, останется ли им после сбора урожая и уплаты по долговым обязательствам достаточно, чтобы дожить до следующего лета. В маленьких поселках и деревнях развивается прослойка ремесленников, содержателей трактиров и постоялых дворов, управляющих и ходатаев, торговых агентов — людей сравнительно грамотных, оборотистых, умевших заглядывать дальше деревенской околицы.

Именно к этому слою поселян, уже поднявшихся над уровнем собственно крестьянской среды, и принадлежал Пьер Мюра. А значит, документы не дают права утверждать, что будущий король неаполитанский — «выходец из низов»: его отец по своему общественному положению был выше, чем сельская беднота и испольщики, и образованней большей части арендаторов.

О юности Иоахима Мюра, сына Пьера, который не был ни дворянином, ни оборванцем, сохранилось множество преданий: это был строптивый, вспыльчивый малец, обожавший лошадей и драки, этакий первый парень на деревне, терроризировавший остальных подростков в Ла Бастид-Фортюньер. Однако же его мать подумывала о том, чтобы сделать младшего отпрыска священником, а это значит, что уже тогда он обладал какими-то способностями и умом. Во всем этом неоспоримо лишь одно: получив первоначальные знания в небольшой семинарии в Каоре, Иоахим отправляется в Тулузу, чтобы продолжить обучение у лазаристов.

Некоторые биографы, не стесняющие себя требованиями строгой достоверности, утверждают, что он даже якобы получил сан иподиакона.

Было ли у него призвание к церковной службе? Трудно вообразить его во власти мистических откровений или погруженным в благочестивые размышления. Выбирая меж «красным и черным», военным мундиром и сутаной, он склоняется к красному. Но при каких условиях он сделал подобный выбор, нам не известно. Ничто не давало права Ж. Люка-Дюбретону заявить: «Одним февральским утром 1788 года по улицам Тулузы прогарцевал отряд конных егерей, отправлявшихся из Арденн, чтобы нести гарнизонную службу в Каркассоне. Из окна своей семинарии Иоахим увидел этих бравых красавцев. Искушение было слишком велико: зеленые мундиры с белыми отворотами на фалдах, лошади, шум, ржание, воинственный вид, ореол былых побед... Он не смог противиться искушению и в тот же день предстал перед вербовщиком, который не заставил его долго томиться: сделать кюре из этого крепкого парня, длинноногого, с мускулистыми руками, с гордо поставленной головой и к тому же под 1 м 80-см росту — прирожденного кавалериста — значило оказать ему очень дурную услугу!» ⁶ Не большее доверие вызывает и пассаж Жюля Берто: «По завершении учебного года надобно было отправляться на каникулы в Ла Бастид. Но на какие деньги? То, что родители послали ему на карманные расходы, он проиграл в кости. С жалким видом слоняется он по улочкам Тулузы в поисках того, кто одолжил бы ему нужную сумму, и вдруг, вынырнув на городскую площадь, он слышит звук трубы. Перед ним торжественным маршем проходит отряд конных егерей, направляющихся из Арденн в Каркассон, чтобы встать там гарнизоном. Какое блестящее воинство! Зеленые мундиры с белыми отворотами, штаны-венгерки, гусарские сапоги! Все столпились у окон, чтобы поглазеть на пригожих и бравых молодцов. Сердце Иоахима забилось так, что чуть не выпрыгнуло из груди: блестящие мундиры, топот и ржание, пение труб, как будто бы он услышал зов свыше: он станет солдатом! Решено! Он тотчас решил завербоваться. В тот же вечер он распростился с жалким воротничком семинариста и, подписав договор о вербовке, превратился в самого ретивого и ладного конного егеря» ⁷.

Что же все-таки произошло? Г-н Клавель обнаружил в архивах семейств Ариспюр и Траверсье, уроженцев Раба-ле-Труа-Шато, рукопись, содержащую рассказ о жизни Жана Ариспюра, родившегося в 1765 году. Там среди прочего сказано: «Блистательно закончив курс в коллеже Памье, Жан-Матьё Ариспюр три года подряд посещал Тулузский университет. Он достиг там заметных отличий. 8 марта 1787 года перед преподавателями факультета изящных искусств он блестяще защитил весьма незаурядную диссертацию и получил звание лиценциата искусств и право преподавать философию. Однако за несколько дней до этого торжественного события он поспорил с одним из соучеников, как и он, готовящихся принять священнический сан, их спор и ссора вылились в кулачную потасовку прямо в стенах факультета. Скандал был таков, что одному из виновных пришлось покинуть университет. Ариспюр, вероятно, потому, что на нем лежала меньшая вина, остался. Тот, второй, вскоре поступил на военную службу. Затем его ожидала блестящая карьера. Он умер монархом. Это был Мюрат»⁸.

На военную службу Мюрат поступил 23 февраля 1787 года (а не 1788, как пишет Ж. Люка-Дюбретон), то есть за две недели до того, как Жан Ариспюр защитил диссертацию. А значит, это повествование заслуживает внимания.

Другая версия, не менее правдоподобная, изложена в публикации, появившейся в Брюсселе в 1821 году и помеченной инициалами В. С. де Б. Там сказано, что Мюрат, истративший больше отпущенного ему, «разыскал квартирмейстера отряда, расквартированного в Арденнах, некоего Ларошблена, занимавшегося вербовкой, и получил у него сумму, положенную рекруту». В полку, который направился из Оша в Каркассон и сделал остановку в Тулузе, находился г-н де ла Рок, уроженец Каора; он отнесся к новобранцу с живейшей симпатией.

Не подлежит сомнению, по крайней мере, то, что Иоахим Мюрат был прикомандирован к роте Каррьера (а не Ниеля, как обычно указывают). Там он служил конным егерем, как это подтверждает его послужной список 1789 года, хранящийся ныне в музее Мюрата.

Однако семейство будущего маршала, как видно, отнюдь не с восторгом восприняло такой оборот дел, грозивший отвлечь юного Иоахим а от предназначенной ему карьеры. Пьер Мюра пустил в ход свои связи, чтобы добиться отставки сына,— обстоятельство, лишний раз доказывающее, что он отнюдь не принадлежал к низам общества. Интендант Лангедока самолично написал военному министру маршалу Сегюру, тот отослал просителей к командиру полка, но дальнейших последствий ходатайство не имело. С таким рекрутом вряд ли кто согласился бы расстаться по доброй воле.

Полк, в котором находился Мюрат, отбыл из Тулузы в Каркассон, где простоял гарнизоном до 15 марта 1788 года. Затем он отправился в Селеста и там получил имя 12-го егерского Шампанского полка; его командир, полковник ЛезэМарнезиа, получивший чин генерал-майора, был заменен Ломени де Бриенном. По сему случаю у Мюрата появился новый командир роты: Доминик-Андре Ниель.

Несмотря на то что Мюрат пробыл два месяца на госпитальной койке, он неплохо зарекомендовал себя в полку: полученное образование ставило его выше других рекрутов, а его умение управляться с лошадьми пришлось как нельзя кстати. Очень быстро его сделали квартирмейстером. Но в тот предреволюционный год в армии ощущались противоречивые умонастроения. В Селеста вспыхнул бунт: Мюрат оказался в нем замешан, хотя обстоятельства этого дела не вполне ясны (например, не был ли он одним из зачинщиков)... Что бы там ни было, но его уволили из армии ⁹.

Нет сомнений, что в Ла Бастид его ожидал весьма прохладный прием. Пьер Мюра не смирился с новой оплошностью сына. Он перестал давать ему деньги. Чтобы заработать на жизнь, Иоахим был вынужден поступить в «бакалейное заведение» в Сен-Сере. Этот эпизод мог бы показаться самым бесславным в его жизни, однако Мюрат воспользовался новой службой, чтобы завязать знакомства среди клиентов и посещать тамошние клубы. Вскоре он становится весьма известным лицом в Сен-Сере, а также в Каоре и в наиболее значительных городках и поселениях Ло. Он образован, любезен в обращении и обладает недюжинным обаянием. Кантон Монфокон, к которому относится Ла Бастид, избирает его своим представителем на празднестве Федерации 14 июля 1790 года. Федераты, прибывшие из всех уголков Франции, должны были продемонстрировать единство нации. Это знаменательный исторический момент: королевство, которое на протяжении предшествующих времен слагалось благодаря монархическим бракам, наследованию или военным победам и не имело иных скреп, превратилось в нацию по собственному волеизъявлению своих граждан, почувствовавших и объявивших себя не подданными французского короля, а французами *. Что чувствовал Мюрат во время этой величественной церемонии, собравшей на Марсовом поле, превращенном в огромный амфитеатр, 14 000 делегатов от национальной гвардии? Мог ли он предположить, слушая мессу, которую служил Талейран, что в 1808 году станет сообщником этого епископа-расстриги, а затем тот потребует его низложения с неаполитанского престола? Пока что ревностный патриот, он, вероятно, со всем жаром вторил клятве, принесенной Лафайетом от имени национальных гвардейцев, присягавших на верность Нации, Закону и Королю. Его энтузиазм кажется неподдельным. Движимый им, Мюрат сопровождает знамя Ло, дар парижского муниципалитета, на всем пути до торжественного вступления депутации в Каор. Впервые он сам испытывает силу национального чувства. И это отнюдь не напускное волнение, ибо молодой человек отдает себе отчет в тех изменениях, что происходят во Франции.

К несчастью, патриотический пыл не способен поправить пошатнувшиеся дела, а торговля в Сен-Сере начинает хиреть.

В январе 1791 года Мюрат, если верить его письму, направленному в магистрат Ло, добивается своего возвращения в расквартированный в Селеста полк, куда его берут простым солдатом. 5 июля он шлет своему брату Пьеру письмо из Туля, сообщая о возвращении из Мон-Миди, что в трех часах езды от Варенна, местечка, где арестовали короля. Его послали в составе небольшой депутации сослуживцы, и в муниципалитете Туля он произнес жаркую речь, где патриотически заверял, что его полк не имеет никакого касательства к бегству Людовика XVI ¹⁰. Постепенно его влияние в полку растет, вместе с тем разгорается и его честолюбие. Узнав, что Законодательное собрание постановило вверить охрану короля конституционной гвардии, Мюрат предлагает себя в качестве одного из трех гвардейцев, коих должен послать в столицу департамент Ло. Возможно, он обратился за поддержкой к депутату Кавеньяку. Как бы то ни было, 8 февраля 1792 года он получает это назначение вместе с Бессьером, будущим маршалом и герцогом Истрийским. Как пишет Жан Ванель, «для арденнского егеря это было невиданным повышением. Молодой человек оказался в элитарном соединении, которое должно было заменить былых мушкетеров, королевскую стражу и французских гвардейцев. Это назначение ставило его в очень выгодное положение, позволяя следить за всеми событиями столичной жизни» ¹¹.

Но вскоре Мюрат обнаружил, что новая гвардия в основном состоит из молодых роялистов, взамен эмиграции избравших себе место в королевской охране. Исполненный негодования, он 4 марта выходит из рядов конституционной гвардии и, дабы придать своему жесту достойную политическую огласку, 6 марта посылает пространное письмо в Директорию департамента Ло, где, в частности, заявляет: «Когда, явив ко мне безусловную снисходительность, вы назначили меня в королевскую охрану, я не ожидал, что новое назначение должно наложить печать на всякое проявление патриотических чувств. Я не думал, что титул гвардейца Его Величества обяжет меня обуздывать собственный образ мысли и заставит выражаться не на том языке, какой свойствен истинному французу, готовому без страха и упрека пролить всю свою кровь за спасение и защиту отечества. Мне попытались навязать, но тщетно, несносное для меня поведение. Вынужденный несколько дней притворяться, я счел, что как законопослушный патриот и один из ваших сограждан, я обязан оповестить о своей отставке, надеясь, что тем самым оправдаю ваш выбор и подтвержу известную вам незапятнанность собственных намерений. Я убежден, что для меня постыдно оставаться среди юнцов, в большинстве своем продавшихся аристократии, считающих своим долгом и даже доблестью щеголять антипатриотическими чувствами, превративших школу воинской науки в кузню, где ловкие подмастерья готовят по своей прихоти оружие, годное для их целей» ¹².

Как и ожидалось, магистраты Ло переслали письмо в Законодательное собрание. Это было недвусмысленным обвинением, выдвинутым против конституционной гвардии: его тон — тон истинного патриота, обнаружившего бандитское гнездо контрреволюционеров и разоблачившего их. Базир, один из левых депутатов, воспользовался этим письмом, чтобы на заседании 29 мая потребовать роспуска конституционной гвардии: «Среди множества доказательств, каковые я мог бы еще вам привести, воспользуюсь лишь одним, тем, что сообщил нашему наблюдательному комитету департамент Ло, ибо в нем проливается свет на коварные намерения предводителей этого разложившегося корпуса стражи. А именно: предложение, которое сделал г-н Декур, подполковник конных гвардейцев, г-ну Мюрату в тот день, когда последний подал в отставку. Г-н Декур предложил ему присоединиться к эмигрантам и, дабы склонить его к этому, обещал послать с ним 40 луидоров для сына г-на Шотара, директора почт в городе Каоре: молодой человек как раз намеревался бежать в Кобленц» ¹³.

Кутон поддержал предложение Базира. После шумных дебатов жирондист Гаде заставил законодателей проголосовать за декрет, объявлявший «теперешнюю наемную гвардию короля распущенной».

К этому времени Мюрат уже три месяца находился в своем полку, куда он вернулся и был радушно принят. Он пользуется большой известностью, и это позволяет ему питать немалые надежды на продвижение, тем более что обстоятельства благоприятствуют (в апреле разразилась война, а 10 августа низложен король). Молодому, неглупому и образованному солдату-патриоту открыты все пути: «С приходом Революции моя судьба переменилась к лучшему,— пишет он своему брату Пьеру 19 ноября 1792 года.— Пока деспотизм издыхал, я многое претерпел; теперь он мертв — и все мне улыбается. Я хлопочу здесь перед генералом Сантерром с целью получить лошадь. Я представил мемуар министру, сам генерал добивается от него ответа, на мое послание, а этот генерал, быть может, в свой черед станет министром. Если так случится, моя судьба обернется как нельзя более счастливо. Сейчас я лейтенант; если мой полковник станет генералом, в чем нет сомнений, я сделаюсь его адъютантом и капитаном. В моем возрасте, с моей храбростью и военными талантами я могу пойти и несколько дальше. Господь не допустит, чтобы я обманулся в своих ожиданиях» ¹⁴.

Не было ли намерений выдвинуть его депутатом в Конвент от Каора? По правде говоря, Мюрат предпочитает военное поприще парламентским схваткам. Тем паче, что на поле брани риск лишиться головы был гораздо меньше (даже если предположить, что подобный довод мог повлиять на решимость пламенного воина). Что касается его сердечного увлечения некоей Мион Басти (на это есть намеки в его письмах, оттуда же явствует, что отец был против планов женитьбы сына), Мюрат, как видно, весьма быстро отступился от девушки.

Квартирмейстер с 15 мая 1792 года, подпоручик с 15 октября того же года, поручик шестью днями позже, он служит в Шампани, затем в Северной армии. 14 апреля 1793 года он становится капитаном и адъютантом при генерале д’Юрре, а 1 мая — командиром эскадрона. На северных границах он сражается с австрийцами; его отряд стоял в Понт-а-Марке, в Лилле, а если верить письмам, которые Мюрат посылает родителям, возможно, что он принял участие и в наступлении французов на территории Голландии. В этот период трудно с точностью установить его должности и назначения. Бесспорно лишь то, что он сам называет себя «явным республиканцем». Тон его высказываний свидетельствует о пламенном патриотизме, в котором он доходит до того, что собирается изменить фамилию Мюрат на Марат, отдавая дань восхищения «другу народа». Но эти изъявления преданности республиканскому режиму Террора кажутся несколько преувеличенными. Они призваны отвлечь внимание от одной довольно неприглядной истории, в которую ретивый адъютант неосторожно влип.