9 октября 1799 года фрегат «Ла Каррьер» после сорока пяти дней плавания, протекших без особых происшествий, входит в гавань Фрежюса. На его борту — Ланн, Мармон и Мюрат. Все испытывают облегчение оттого, что избегли встречи с английским флотом. Генерал Бонапарт — на «Мюироне», следующем вместе с «Ла Каррьер». Нет речи о том, чтобы подвергать оба судна карантину, полагавшемуся любому кораблю, приплывшему с Востока: кто осмелится задержать подобным образом победителя под Абукиром, которого обстоятельства срочно призывают в столицу? «Нам больше подходит чума, чем австрийцы»,— скандируют жители Фрежюса. Действительно, популярность Бонапарта выходит за любые рамки, если судить по приему, оказанному ему в Авиньоне или Невере.
В Париже чествования и приемы следуют один за другим. Они призваны скрыть политическую игру узкого кружка лиц. Обсуждения и переговоры ведутся с участием генералов и политиков: Бернадотта, Серюрье и офицеров парижского гарнизона, Талейрана, Фуше, Рёдерера, Сиейеса и Роже Дюко — оба члена Директории приняты у Бонапарта, он обедает и с двумя другими: Баррасом, самым могущественным из всех, и Гойе, человеком гораздо менее заметным (но и им не следует пренебрегать). Все собеседники признают, что надо выбраться из того тупика, в который завело Республику следование ущербной конституции 1795 года, в спешке состряпанной термидорианцами. Но как? И если что-то менять, какое правление предложить взамен? Здесь мнения разделялись. Самым последовательным и внятным было решение Сиейеса: государственный переворот в парламенте, приведший к упразднению Директории и замене конституции на такую (ее текст был у него уже готов), которая способна гарантировать завоевания Революции. Чтобы преуспеть, нужно нагнать страху на оба совета, составлявшие законодательный корпус: Совет Старейшин и Совет Пятисот, а также удержать в рамках генералов-якобинцев, весьма щепетильных во всем, что касалось республиканской законности. Для этого Сиейесу желательно иметь рядом человека с саблей в крепкой руке. Почему бы и не Бонапарта? Тот после нескольких дней колебаний уступает доводам Сиейеса (по всей вероятности, это случилось 1 ноября).
|
|
План проработан со всей тщательностью: Сиейес обезглавит исполнительную власть, подав в отставку вместе с еще двумя членами Директории. Это парализует действие конституции и вынудит законодателей не к ее пересмотру, что по закону невозможно, пока не истекут девять лет со дня ее принятия, но к провозглашению нового Основного закона, отражающего воззрения самого Сиейеса. Бонапарту же надлежит с непреклонным видом шагать, погромыхивая саблей по каменным плитам, умерять пыл парижских предместий, все еще зараженных якобинством, и наводить панику на слишком несговорчивых депутатов.
9 ноября (эта дата более известна как 18 брюмера по республиканскому календарю) Бонапарт назначен командующим парижским гарнизоном.
Под его началом — немного более 7000 человек, три полубригады инфантерии, 6, 79, 96, 8 и 9-й драгунские полки, 21-й егерский, несколько артиллерийских батарей и ремонтерские роты 9-го полка легкой кавалерии. К ним еще можно прибавить стражу, охранявшую заседания Директории и обоих Советов, ветеранские роты и около 200 жандармов 1.
|
|
Мюрат и офицеры из окружения Бонапарта еще до его назначения постарались склонить в его пользу симпатии офицеров и солдат гарнизона. Это им было нетрудно. Жалование военным запаздывало, они были плохо кормлены и экипированы, а потому не переставали ворчать и сетовать на болтливое и обанкротившееся правительство. Бонапарт представлялся им спасителем. Им казалось, что он такой же, как они, и понимает их нужды. Отметим также, что в 9-м драгунском полку, особо прославленном бесстрашием, полковником служил Себастиани, а Мюрат сохранил знакомство и связи с 21-м егерским, где начинал службу. А такие генералы, как Серюрье, Макдональд и Лефевр сами явились предложить свои услуги Бонапарту.
Получив место командующего гарнизоном, Бонапарт тотчас занялся рассредоточением войск, до того стянутых к Люксембургскому парку и Тюильри. Оставив Лефевра при себе и отправив Макдональда в Версаль, он доверил Ланну охрану дворца в Тюильри, Берюийе прикомандировал к Дому Инвалидов, а Мюрату и егерям 21-го полка поручил охрану Бурбонского дворца. Распоряжение властей о назначении Бонапарта было расклеено по городу, а сам он по этому поводу выпустил воззвание к народу и армии.
Таким образом, к вечеру 18 брюмера военная пружина заговора уже взведена. Бонапарт может рассчитывать на верность Мюрата, Ланна, Макдональда и других. Меж тем Сиейес и Роже Дюко подали прошения об отставке с поста членов Директории. Барро после некоторых колебаний под нажимом Талейрана последовал их примеру. Гойе и Мулен, так ничего и не уразумевшие, не пожелавшие уйти в отставку подобно трем остальным,— под надежной охраной. Директории больше нет. Пустота на вершине исполнительной власти обнажает ветхость всей постройки. Членов Совета Старейшин и Совета Пятисот отправляют заседать в Сен-Клу (верное средство избежать народных возмущений), обещая держать в курсе событий. Первая часть заговора осуществилась без заминок.
|
|
Остается убедить советников. Эта задача казалась такой несложной, что «исход второго дня был доверен чьим-то счастливым озарениям, стечению обстоятельств, благотворной игре Провидения, первому толчку, который, как казалось, должен был все предопределить»...2 Как замечает А. Вандаль, «это было крайне неосторожно. С одной стороны, Бонапарт ошибочно доверился парламентариям, решив, что они упрочат его успех, витийствуя в зале заседаний, с другой — государственные мужи слишком понадеялись только на военный престиж генерала, на его влияние в войсках и способность укрощать толпу, а посему оставили ему одному заботы о подавлении всех сопротивляющихся»3.
Известно, что случилось 18 брюмера. Бонапарт не слишком преуспел, убеждая Совет Старейшин, хотя большинство его членов были привлечены на сторону заговорщиков.
Совет Пятисот, в котором осталась значительная группа якобинцев, был удивлен необходимостью заседать вне столицы, в замке Сен-Клу, встревожен передвижениями войск, в результате которых часть гарнизона (в том числе отряд под командованием Мюрата) оказалась неподалеку от самого замка.
Бонапарту не удалось найти для их успокоения нужные слова. Депутаты пришли в крайнее возбуждение, они плохо приняли генерала. Раздались крики: «Долой диктатора! Долой тирана!» В проходах между креслами дошло до рукоприкладства. Депутаты окружили Бонапарта, толкали его, едва не сбили с ног. Конечно, никаких занесенных кинжалов не было, но зуботычины, порванный мундир и невооруженное насилие имели место. Видя опасность, офицеры эскорта, а Мюрат был в их числе, вмешались в схватку и вызволили своего предводителя, в то время как среди депутатов послышались призывы: «Объявить вне закона!» Замешательство достигло высшей точки. Люсьен Бонапарт ловко пользуется им, чтобы отсрочить голосование, призванное поставить его брата, главу заговора, вне закона, чего с возрастающей настойчивостью добиваются депутаты, не замешанные в тайной сделке, которым не по нраву присутствие военных в зале заседаний. Наконец, чтобы выиграть время, он снимает с себя звание председателя и народного избранника.
Меж тем снаружи Мюрат, Леклерк и Серюрье развивают бурную деятельность. Они внушают солдатам: «Депутаты хотели убить вашего генерала!» Тут же появляется Люсьен Бонапарт и обращается с речью к гренадерам, составляющим охрану Законодательного корпуса: «Президент Совета Пятисот заявляет вам, что подавляющее большинство членов этого совета в данную минуту терроризируют несколько депутатов, вооруженных кинжалами; они штурмуют трибуну, грозят смертью своим сотоварищам и испускают самые непозволительные выкрики. Я имею вам сообщить, что эти дерзкие разбойники, без всякого сомнения — английские наймиты; они восстали против решения Совета Старейшин и осмелились потребовать не более и не менее как объявить вне закона генерала, на коего возложено исполнение этого декрета. Я заявляю, что эта кучка оголтелых людей сама поставила себя вне закона своим покушением на свободу Совета. <...> Я доверяю воинам заботу об освобождении большинства народных представителей... Генералы и вы, солдаты, и все граждане, которых я вижу здесь, вы должны признать законодателями, достойными Франции, лишь тех, кто сейчас выйдет со мной. Остальных же, дерзнувших остаться в Оранжерее, вам придется выдворить силой!» 4
Гренадеры почувствовали, как на них напирают солдаты Лефевра, подошедшие к Сен-Клу; их ряды дрогнули, однако их еще удерживало почтение к законодателям и законности. Но внезапно офицеры выхватили сабли, барабаны дали сигнал к атаке. Это появился Мюрат во главе колонны гренадеров, которых он собрал вокруг себя. Он велит им атаковать здание, они выбивают двери; под оскорбительные выкрики депутатов Мюрат направляется к трибуне и громогласно возвещает: «Граждане, вы распущены!» Слова о роспуске подхватывают окружающие его офицеры, а барабанная дробь перекрывает крики депутатов. Новая группа гренадеров под командой Леклерка подходит к Мюрату. «Гренадеры, вперед!» — восклицает один из офицеров, а Мюрат выражается прямее: «Ну-ка, выметите эту шушеру отсюда!» Штыки быстро сводят на нет робкое сопротивление народных избранников.
В перевороте 18 брюмера Мюрат сыграл решающую роль. Еще миг колебаний, как 13 вандемьера,— и все было бы потеряно. Он сумел увлечь за собой гренадеров, несколько смущенных оттого, что народные представители еще внушали им уважение, хоть и не безусловное. С помощью солдатских штыков он обратил в бегство противников заговора, несмотря на угрозы объявить бунтовщиков вне закона. Он пошел в атаку, словно на поле боя, и его вылазка, подкрепленная усилиями Лефевра и Леклерка, решила дело, в то время как верховный стратег операции ограничился тем, что в истерическом отчаянии расцарапывал себе ногтями физиономию.
Однако Бонапарт быстро взял себя в руки. Парадоксально то, что благодаря этому незапланированному вмешательству солдат он стал истинным хозяином положения, отодвинув Сиейеса на второстепенную роль.
Час воздаяний пробил 30 ноября 1799 года. Мюрат получил звание главнокомандующего и инспектора консульской гвардии. Его ожидало и большее: рука Каролины, сестры Первого Консула. Таким образом он сделался членом семьи Бонапарта.
В первый раз Мюрат встретил свою будущую жену в Момбелло. Мария-Аннунциата Бонапарт родилась в Аяччо 25 марта 1782 года; Наполеон заставил ее принять новое имя — Каролина, как поговаривают, в память о девушке из Валенсии, в которую он был влюблен. Новоиспеченная Каролина разделила с семейством все тяготы жизни сначала на Корсике, а потом на юге Европы. «Насколько позволяли ей юные годы, она помогала матери и сестрам в повседневных заботах скудного семейного обихода. Среди всей этой мелочной суеты не оставалось времени и места для обучения и воспитания; впрочем, синьора Летания и не могла бы их дать, поскольку сама обладала этими достоинствами отнюдь не в избытке, о чем более чем красноречиво свидетельствует жизнь ее троих дочерей» 5.
После Вандемьера резкий взлет карьеры их брата позволил девицам Бонапарт выйти из неизвестности и нужды, на какую, казалось, они были обречены.
В конце мая 1797 года м-м Бонапарт отправилась в Италию, не убоявшись неудобств путешествия. Она желала убедить главнокомандующего Итальянской армии в необходимости выдать одну из дочерей, Элизу, за малозначащего корсиканского офицера Баччоки, не имевшего особых видов на будущее. Мать встретилась с сыном в Момбелло 1 июня. Элиза, Полина и Каролина прибыли вместе с ней. Именно там было окончательно решено выдать Полину замуж за Леклерка и Элизу за Баччоки.
В этом замке в окрестностях Милана, некогда принадлежавшем семейству Арконати, посланники, итальянские политические деятели и французские генералы образовали вокруг Бонапарта нечто вроде королевского двора. Вскоре Каролина быстро заставила многих обратить на себя внимание. Она была тогда в полном расцвете своих пятнадцати лет: «Прекрасные руки, изящные маленькие кисти невероятной белизны, миниатюрные ножки,— ножки ritondotti *, ослепительная кожа, красивые зубы, белоснежные, хотя чуть полноватые плечи и талия, обещавшая с годами округлиться...» 6— так рисовали ее портрет. [Что до замечания относительно талии, это в ту пору не считалось недостатком: вспомним хотя бы «Ламьель» Стендаля.] Она была бойка, жизнерадостна, соблазнительна... Почему она позволила себе увлечься Иоахимом, выделив его из круга других молодых офицеров? Тайны сердца всегда — увы!— ускользают от бдительного ока историков в отличие от действия экономических или социальных причин. Представляется, что молодые люди почти тотчас воспылали друг к другу истинным чувством; может быть, именно поэтому Бонапарт, дабы спасти, пока не поздно, честь сестры, поспешил отослать Мюрата в Швейцарию усмирять Граубюнден. Если поверить некоторым весьма пристрастным биографам, это был удобный повод отправить подальше неудобного вздыхателя.
Что касается Каролины, она отправилась в Рим, где Жозеф, ее старший брат, только что обосновался в качестве посланника при папском дворе. Впрочем, функции его посольства были вскоре сведены на нет драматической гибелью генерала Дюфо. Каролина была вынуждена укрыться вместе с Жозефом во Флоренции, а затем возвратилась в Париж. Легко предположить, что в подобных условиях ее успехи в образовании и воспитании оставляли желать много лучшего. Пришлось определить ее в пансион м-м Кампан, слывшей весьма искусной наставницей. Там она встретилась с Гортензией, дочерью Жозефины. Их взаимоотношения сразу не сложились. Об этом есть свидетельство самой Гортензии: «Я очень рассчитывала завязать дружбу с Каролиной Бонапарт, девицей примерно моих лет, полагая, что мы непременно сойдемся характерами. Если между нами не возникло близости, то в этом — вина генерала. Он слишком часто демонстрировал меня своей сестре в качестве образца для подражания, слишком выпячивал мои слабые дарования. Но что ее более всего опечалило, так это что ее поместили вместе со мной к м-м Кампан. Напрасно я старалась внушить ей, что нет ничего прекраснее, нежели счастливая жизнь и занятия в Сен-Жерменском предместье. Что наслаждения, вкушаемые там, стоят парижских. Мне оказалось невозможно ее переубедить. Каролина знала свет, и ей нравился его блеск. Но, несмотря на слезы и мольбы, ей пришлось подчиниться генералу. Я приложила немало усилий, чтобы сделать для нее терпимыми первые дни ее пребывания в пансионе. Я объясняла изъяны в ее обучении долгими путешествиями. Я пыталась выставить в лучшем свете то, что она знала. Я правила ее рисунки, чтобы она могла добиться премии. Но никогда мне не удавалось завоевать ее сердца. Неприязнь ко мне иногда побуждала ее к несправедливым жалобам. Она обвиняла меня перед генералом в том, что я блистаю, намеренно умаляя ее достоинства, и являюсь причиной и зачинщицей мелких унижений, коим подвергают ее другие воспитанницы. Будучи уязвлена пенями, которых вовсе не заслужила, я пожелала объясниться с ней. Ее прямота обезоружила меня: она признала, что была не права, поверила мне свою любовь к полковнику Мюрату и то, что она применила все средства ради возвращения в Париж. Такая откровенность меня растрогала, и с этой минуты между нами установилось сердечное согласие» 7. В действительности враждебность Каролины отнюдь не утихла; эта молодая особа осталась самой рьяной противницей клана Богарне.
После возвращения из Египта генерал Бонапарт позволил ей на короткое время вернуться в Париж и увидеться с Мюратом, но за два дня до переворота он отослал сестру обратно в пансион. В ночь на 19 брюмера гренадеры явились к м-м Кампан и переполошили воспитанниц: таким образом Мюрат оповестил обожаемую им особу об успехе операции. Если верить современникам, за сим последовали объятия — отныне сердце Каролины билось лишь ради молодцеватого кавалериста, ставшего ближайшим помощником ее брата.
И все же Мюрат колебался, просить ли ее руки. «Он не мог отрешиться от мысли, что в случае, если эта просьба останется без ответа, его положение вблизи Первого Консула окажется весьма стесненным, и желал действовать наверняка. В расстройстве чувств он отправился к г-ну Колло [финансисту], способному дать добрый совет и благодаря своей близости к семье Бонапарта посвященному во все ее тайны. Г-н Колло подбодрил его и побудил не медлить, ибо имелись и другие претенденты, а лично напрямик попросить руки Каролины у самого Первого Консула»8. Мюрат так и поступил.
Сначала Бонапарт уклонился от прямого ответа. С подобной просьбой к нему уже обращался Ланн, а Первый Консул его предпочел бы видеть среди своих родственников. Но этот генерал только что расстался со своей женой и Бонапарт не мог удержаться от особо курьезного в его случае предубеждения против разведенных. Подумывал ли он отдать руку Каролины Моро, который все еще был холост? Это весьма вероятно. Поговаривали даже о кандидатуре Ожеро. Как бы то ни было, он собрал семейный совет в тот же вечер, как только получил официальное предложение Мюрата. Жозефина рьяно встала на сторону Мюрата, напомнив о его смелости при Абукире, где он чрезвычайно отличился, и его полезном вмешательстве 19 брюмера. И впрямь Бонапарт был в немалом долгу перед ним. Вернувшись в свой рабочий кабинет, он доверительно сказал своему секретарю Бурьенну: «Все взвесив, надо признать, что Мюрат подходит для моей сестры; к тому же никто не обвинит меня в гордыне, в поиске блестящего родства. Если бы я отдал сестру в жены кому-либо из знати, все ваши якобинцы завопили бы о том, что грядет контрреволюция. К тому же я доволен, что моя супруга заинтересована в этом браке, и вы можете догадаться, почему...» 9 Был ли он когда-либо близок к тому, чтобы поверить слухам о связи Жозефины и Мюрата во время парижской миссии этого последнего в 1796 году? Похоже, скорее, на то, что Жозефина в первую очередь намеревалась заполучить сторонника в ее противоборстве с кланом Бонапартов.
Брачный контракт был заключен 18 января 1800 года, в присутствии нотариусов Периньона и Рагидо. С одной стороны его подписали Иоахим Мюрат и его мать, носящая имя Жанна Лубьер, а с другой — Мария Летиция Рамолини (sic!), проживающая по улице Эранси и выступающая от имени «Марии-Аннунциаты Бонапарт, несовершеннолетней», Наполеоне (sic!) Бонапарт, Первый Консул Французской республики, Жозеф Бонапарт, бывший полномочный посол Французской республики в Риме, Люсьен Бонапарт, министр внутренних дел, и Луи Бонапарт, командующий бригадой,— «все четверо — братья вышеупомянутой дамы Аннунциаты Бонапарт» 10.
В первом параграфе контракта было указано, что не будет иметь места общность управления имуществом супругов. «Как следствие из предыдущего параграфа, каждый из супругов будет пользоваться раздельно имуществом всякого рода, уже принадлежащим ему и имеющим принадлежать по праву ли покупки или какому иному. Будущая супруга сохранит во всей полноте право распоряжения им, равно как иные права, коими пользуются жены при том условии, что муж и жена владеют имуществом раздельно».
В приданое за новобрачной давалось 40 000 франков — не слишком много, но брак столько обещал в будущем!.. Об этом можно судить уже по выбору свидетелей: все Бонапарты, Жозефина, Феш, а со стороны Мюрата — Бессьер, будущий герцог Истрийский, представленный в данном контракте как кузен новобрачного.
На следующий день Иоахим, вне себя от радости, пишет брату: «Спешу объявить тебе, любезный брат, что отправляюсь в поместье консула Бонапарта, где должен сочетаться браком с его сестрой. Контракт был составлен и подписан вчера вечером. Дай об этом знать моим сестрам. Постараюсь сделать так, чтобы вскоре приехать повидаться с вами. Но прежде всего скажи матушке, что я умираю от желания ее видеть и нежно расцеловать. Передай, что моя жена будет счастлива познакомиться с нею и назвать сладчайшим именем матушки. Прощай. Завтра я стану счастливейшим из смертных; завтра мне будет принадлежать самая желанная из женщин» 11.
Брачная церемония состоялась в храме, посвященном Празднествам республиканской декады, расположенном в кантоне Плайи (Сена-и-Марна). Свидетелями Мюрата были Бернадотт и Кальмеле, представитель закона, свидетелями Каролины — Луи-Бонапарт и генерал Леклерк. В силу обстоятельств церковное бракосочетание состоялось лишь 4 января 1802 года. Супругов обвенчал (а равно освятил брак Луи и Гортензии) в узком семейном кругу кардинал Капрара.
Говорили, что Мюрат женился на Каролине только лишь для того, чтобы связать свою судьбу с судьбой Первого Консула. Чистой воды навет. Его письма доказывают, что в 1799 году он был до безумия влюблен в «драгоценную малышку-Каролину». И, как видим, его чувства не были безответны. Впоследствии жар страсти угаснет, но сейчас он полыхает.
Мюрат съезжает со своей квартиры на улице Граждан (ныне — улица Государыни) и поселяется в Тюильри. В то же время он приобретает загородный дом в предместье Парижа — это широкий жест Первого Консула, который таким образом компенсирует скудость приданого Каролины. Мюрат готовится свить там образцовое любовное гнездышко. Он замышляет даже свадебное путешествие в Ло. Но война вновь вступает в свои права. Его опять ожидает Италия.
V
ИТАЛЬЯНСКИЙ ОПЫТ
Переворот 18 брюмера не покончил с войной за пределами Франции. Положение страны оставалось далеко не простым. В то время как Англия сохраняла господство на море, французским границам на суше угрожали две австрийские армии. Первая, в Германии нависла над прирейнскими рубежами; вторая, в Италии уже делала попытки перейти Альпы, ее авангардные части вышли к Ницце. Отдав Моро, своему сопернику по бранной славе, командование лучшими войсками (более 100 000 человек), Бонапарт поручил ему сдерживать австрийцев на Рейне. Против Итальянской армии он сначала выставил Массену, который только что, в сентябре, одержал блистательную победу под Цюрихом; теперь ему было приказано как можно дольше удерживать противника на подступах к Генуе, чтобы дать возможность Бонапарту набрать третью армию (названную резервной), которой предстояло ударить по австрийцам с тыла.
20 апреля 1800 года Мюрат был назначен заместителем командующего этой армией, состоящей из шести дивизий. Под его начало отдавалась кавалерия.
Он тотчас отправляется в Дижон, чтобы организовать предварительные сборы. Ситуация оказалась весьма драматичной: чтобы сформировать резервную армию, пришлось опустошить все то, что собрали ремонтеры, призвать войска, расквартированные в западных департаментах, склеить из разнородных частей этот итальянский легион. Артиллерии не хватало, кавалерия выглядела весьма посредственной. Первые доклады Мюрата отдают пессимизмом. Впоследствии Бонапарт пожалуется Бертье, главнокомандующему, что Мюрат не позаботился назначить ни военных комиссаров, ни глав администрации, «и теперь неизвестно, как жить дальше» 1; однако нельзя было ожидать, чтобы Мюрат лучше справился с задачей, требовавшей постоянной импровизации, в тех условиях, когда резервная армия только создавалась.
Однако же эта армия, разместившаяся гарнизонами от Шадона до Лиона, постепенно обретала форму. Да и пора было, поскольку австрийский генерал Мелас перешел в наступление.
12 мая в присутствии Мюрата Первый Консул делает смотр войскам. Между 15 и 23 мая армия переходит через перевал Сен-Бернар. Условия перехода чудовищны. Артиллерию, если не считать десятка пушек, переправить не удается; вдобавок дорога контролируется почти неприступным фортом Бард. Кавалерия (ее авангард возглавлял Келлерман, а арьергард — Дювиньо) испытала невероятные трудности, пройдя по тропе, позволившей ей укрыться от огня осажденных в форте.
Наконец, вступив в Пьемонт, кавалерия обретает должное значение, тем более что артиллерия так и осталась запертой в Альпах. Мюрат занимает Сантию, 27 мая проникает в Верчелло, а 29-го — овладевает Новарой. Генерал Фестенберг откатился за Тессин (Тичино), намереваясь его оборонять. Огневая мощь его войск делала переправу весьма трудной. Тем не менее Мюрату, который прибег к помощи местных жителей, снабдивших его несколькими лодками, утаенными от австрийских реквизиций, удалось переправиться под Галлиатой (31 мая). Из Буффалоры Мюрат докладывает Первому Консулу: «Спешу оповестить вас, гражданин генерал, что авангард армии вчера переправился через Тессин (перед Турбиго) и полностью разбил врага, засевшего в этом селении. Этим утром мы отправимся на Буффалору, где отдельные части объединятся, поскольку придется переправить все войска на малых лодках; тем не менее, как только я получу небольшую кавалерию, я пойду на Милан. Поскольку я предполагаю, что мое продвижение, то есть переход через Тессин, видимо, заставило противника покинуть его позиции у Варесе, Ароны и Сесто, я без колебаний направляю свое письмо в Варесе, будучи уверен, что ваш авангард оказался там вчера вечером либо сегодня утром. Я уже писал вам три или четыре раза. Мне не терпится присоединиться к вам. Враг вовсю отступает на Милан, некоторые считают, что и на Павию. А значит, нет сомнений, что он перейдет По. Честь имею, братски ваш» 2.
2 июня Мюрат в Милане, который занимает без боя при поддержке дивизий Монье и Буде. Встречает ли он там былых подруг, предметы своих прошлых любовных увлечений? При всем пыле молодожена он, как можно судить, вполне отдается в Милане того рода наслаждениям, что зовутся «отдыхом воина».
Если Бонапарту удалось беспрепятственно взять Милан, это не упрощает задачи зайти в тыл Меласу, освободив Геную. Мюрату поручено предотвратить подход австрийских подкреплений, обеспечив контроль над обоими берегами По. Кроме кавалерии, он получает пехотную дивизию под командованием Буде. При всем том ему не хватает артиллерии, оставшейся на Сен-Готаре. Ожесточенные бои в виду Пьяченцы, занятой австрийцем Мозелем, позволяют ему овладеть левым берегом (5 июня). Остается сама Пьяченца, стоящая на противоположном берегу. 6 июня Мюрат решается атаковать Пьяченцу прежде, нежели к ней подоспеют подкрепления. Два десятка маленьких судов позволяют ему осуществить переправу через реку. Вместе с Буде Мюрат захватывает город и отражает наступление австрийцев, пришедших от Пармы. «Я уже докладывал вам, мой генерал,— пишет он Бертье,— что шесть или семь сотен человек, отправившихся форсированным маршем из Анконы, прибыли в Пьяченцу, чтобы стать в ней гарнизоном. И что ж, мой генерал! Едва я установил караулы, только-только мы обосновались в цитадели и осмотрели город, как мне сообщают, что передовой пост, поставленный на Пармской дороге, атакован.
Я тотчас вскочил на коня; я предупредил генералов; в мгновение ока все заняли свои места. Я встал во главе двух батальонов 59-й полубригады вместе с генералом Буде, имея в авангарде гренадеров под командой штабного адъютанта Дальтона, колонна развернулась в боевой порядок и атаковала. Мы напали на противника, которому уже удалось пушечным огнем оттеснить передовой дозор. Я обеспечил свои фланги некоторым числом стрелков. Возникла всеобщая перестрелка; при первом же залпе пушечное ядро унесло жизнь четырех человек. Однако обстрел, не смутив моих доблестных гренадеров из 59-го полка, лишь возбудил в них прилив отваги. Они устремились на вражеские колонны, те обратились вспять, но их пушки позволили им сохранить некоторый порядок отступления. Ночь уберегла их от худшего. Видя, что они готовы ускользнуть, я приказал храбрецам из 11-го гусарского полка атаковать их. Доблестный командир эскадрона Исмер провел этот маневр так безукоризненно, что враг был полностью опрокинут. Мы всех их взяли в плен вместе с двумя орудиями, повозками с ящиками снарядов и знаменем. Все, кого мы не захватили, рассеялись в виноградниках; завтра я велю моим патрулям подобрать их. Среди пленных — 22 офицера и один майор. Я тотчас возвратился в цитадель, проверил посты, и сейчас здесь царит совершенный порядок» 3. Лористон подтверждает Бонапарту, что эта победа была великолепна: «Я нашел генерала Мюрата хозяином Пьяченцы после целого дня самых блистательных схваток» 4. «Успех,— отмечают Ж. Шаванон и Ж. Сент-Ив,— оказался самым значительным из всех, что выпали на долю Мюрата во время второй итальянской кампании; это во многом — его личный успех, поскольку, как и в предыдущих сражениях, он сам руководил войсками» 5. Тем не менее отношения между Мюратом и Наполеоном остаются прохладными. Наполеон упорно продолжает видеть в нем лишь простого исполнителя, который обязан отчитываться перед Бертье, главнокомандующим резервной армии. За этим пренебрежением, вероятно, кроется и досада из-за новых миланских шалостей; но главное — отказ признать в другом счастливую предприимчивость, ибо все должно исходить от Первого Консула.
8 июня Мюрата приглашают присоединиться к основным частям резервной армии, где он продолжает командовать кавалерией. Он получает следующие предписания: «Генералы Мюрат и Дюэм, имеющие под своей командой 10 000 человек, будут следовать в согласии с перемещениями дивизии Ланна. Вам надлежит теснить Меласа вместе с главными силами нашей армии. Генерал Монсей с итальянцами разместит свой корпус на противоположном берегу Ольо. Один корпус должен блокировать миланскую цитадель. Третий корпус с целью защиты Тессина продвинется по левому берегу По, все время находясь напротив главных сил армии — это позволит облегчить переправу с одного берега на другой; и наконец, в случае, если противник перейдет По, этот корпус поспешно отступит перед ним, чтобы объединиться с остатками войск, прибывших в Милан для защиты Тессина. Вскоре я буду в Павии, и мы вместе обсудим условия этого маневра» 6.
Дело в том, что Бонапарт занят погоней за Меласом. Столкновение происходит 14 июня у Маренго при обстоятельствах, неблагоприятных для французов. «Если бы вы не были свидетелем событий, я бы напрасно пытался живописать вам храбрость и стремительность действий кавалерии,— пишет Мюрат Бертье.— Не было ни одного эскадрона, которому бы в течение дня не пришлось выдержать несколько кавалерийских атак, причем все были нанесены или отбиты с величайшим успехом.