В сущности, правители Франции и в Комитете общественного спасения, и при Директории лишь с вежливым равнодушием выслушивали просьбы итальянских патриотов. По правде говоря, ни Робеспьер, ни Сен-Жюст, ни Карно, ни Ребель, ни даже Баррас не знали Италии. Для них она была лишь полем скрещения сил и влияний Франции и Австрии. Важно было лишь одно: чтобы профранцузская направленность одерживала верх. Прочее их не занимало.
Кроме того, эти правители не могли не думать об опасности, какую представляло для Франции итальянское объединение. «Зачем нам создавать гиганта, чьи колоссальные размеры еще могут нам повредить?» — восклицал Баррас в ответ на доводы одного из представителей Цизальпинской республики, пытавшегося внушить ему сочувствие к воззрениям патриотов. Члены Директории стремились ограбить Италию, чтобы укрепить финансы своей страны, и изгнать немцев, чтобы в дальнейшем пользоваться ею как разменной монетой. Заговор Равных, в котором был замешан такой итальянский патриот, как Буонарроти, не способствовал укреплению их симпатии к якобинцам полуострова, главным провозвестникам объединенной Италии.
Напротив, Бонапарт повел политику, более благоприятную для этого движения. Он первым употребил слово «независимость», создал Цизальпинскую республику, дал ей зелено-бело-красное знамя, ставшее, как напоминает нам Жак Годешо, «знаком объединения итальянских областей, а позже — символом единой Италии». Наполеон даже способствовал публикации различных трудов, в частности направленных против папства, почитаемого главным препятствием на пути к возрождению страны. С тех пор в глазах многих он стал кузнецом итальянского объединения, пока Кампоформийский мир не продемонстрировал несовершенства его унитаристской политики.
При всем том к марту 1799 года вся Италия, кроме Венеции, была оккупирована французами. Конечно, весь полуостров был поделен на схожие друг с другом республики, но никогда еще до объединения не было так близко. Поражения под Кассано, при Требии, а затем — катастрофа при Нови (15 августа 1799 года) сделали очевидными и хрупкость французского владычества, и, что важнее,— опасения всей Европы, не желавшей французского преобладания на полуострове и объединения Италии с помощью Парижа. В быстром крахе Французской Италии есть и доля ответственности итальянских патриотов. Им бы следовало более ревностно добиваться народной поддержки, необходимой прежде всего для победы их собственных идеалов. Пока что единство оставалось мечтой интеллектуалов. Не было установлено никакой связи между политическими и социальными реформами. Народные массы оставались в неведении относительно самых дерзких воззрений на будущее Италии. Просвещение считалось лишь уделом избранных. Так, в Неаполе именно крестьяне, которых поднял против властей кардинал Руффо, ускорили падение Партенопейской республики. Подобное положение наблюдалось и в Риме, и в Северной Италии.
Однако интеллектуалов было трудно смутить. Они продолжали считать, что объединение придет сверху. Рождение Итальянской республики наполняет жаром сердца, придает энергии борцам.
В своей «Оде Бонапарту-освободителю» Фосколо в пламенных стихах восхваляет новоявленного спасителя. По мере того как президент, превратившись в короля и императора, распространяет свое влияние в Италии, разочарование растет. Позже, на острове Святой Елены, Наполеон в беседе с Лас-Казом станет утверждать: «Присоединение Пьемонта к Франции, а также подчинение Пармы, Тосканы, Рима, по моему убеждению, было лишь временной мерой, единственной моей целью при этом было поддерживать, укреплять и взращивать национальные устремления итальянцев». В действительности Наполеон оставался весьма осторожным. В 1808 году, в тот момент, когда его влияние распространяется на весь полуостров, он отнюдь не спешит перейти от слов к делу.
Патриоты попытались склонить на свою сторону Жозефа Бонапарта, но тот, руководствуясь советами Рёдерера, взывавшего к умеренности, уклонился. К тому же он пробыл там лишь немногим более двух лет. Пришедший ему на смену Мюрат — дитя Революции. Ему приписывают якобинское прошлое; неаполитанцам он уже известен: они видели его в деле в 1800 году. Патриоты быстро находят к нему доступ и склоняют на свою сторону. Национальные проблемы ему не вовсе чужды. Он сам присутствовал при рождении французской нации 14 июля 1790 года. Он видел в Германии и Польше, как общественные движения приобретают национально-освободительную окраску. В мае 1808-го он наблюдал народное восстание в Испании. Мало того, он участвовал в двух итальянских кампаниях не только как солдат, но еще и как дипломат. Как же ему не внять призывам патриотов, жаждущих объединения? Как член наполеоновского семейства, Мюрат хочет царствовать полновластно. Будучи французом, этот неаполитанец по милости императора открывает в себе итальянца. И вот он уже герой трагедии, которая в конце концов поглотит его.
I
НЕАПОЛЬ
Неаполитанское королевство — прекрасное владение, даже без Сицилии, не примкнувшей к нему, оставшейся верной Бурбонам: одиннадцатая часть Франции (вместе с принадлежащими ему островами), пятая часть Великобритании, не говоря уже о 2000 километров побережья.
В нем проживает 4 800 000 подданных, шестая часть населения, находящегося под непосредственной властью императора. Один житель из 14 живет в столице; Неаполь со своим 350-тысячным населением немногим уступает Парижу. В социальном плане все путешественники замечают могущество земельной аристократии, чьи феодальные владения состоят из больших доменов или латифундий, и влияние клира, насчитывающего 60 000 священнослужителей. Дворянство и церковь властвуют над классом сельских тружеников, самых нищих и забитых в Европе. Это неистощимый источник, пополняющий шайки грабителей. Средний класс слаб, состоит из судейских, ремесленников, но прежде всего — из торговцев, обогатившихся на морской коммерции, сосредоточенной в порту Неаполя и чувствительной к английскому давлению.
Король Фердинанд IV неосторожно присоединился в 1805 году к третьей антифранцузской коалиции. Неосторожно, потому что забыл, что его владения уже были однажды захвачены французами в 1799 году. По существу, начиная с 1803 года, двор Обеих Сицилий снова склонялся к союзу с Англией и по секретному договору получил от Лондона 170 000 фунтов стерлингов для восстановления собственной армии 1. Переговоры с Россией открылись в мае 1805 года. Царский посланник Татищев, даже не скрываясь, приехал в Неаполь, чтобы обсудить союзный договор, который и был подписан 10 сентября. Русские должны были прислать экспедиционный корпус, содержание которого брал на себя Неаполь. В свою очередь, царь гарантировал целостность королевства. В то же время под воздействием Марии-Каролины, супруги Фердинанда IV и истинной вдохновительницы неаполитанской внешней политики, Неаполь заключил договор о нейтралитете, предложенный Наполеоном при посредничестве Талейрана; этот договор был подписан 21 сентября, через десять дней после заключения союза с Россией. Взамен на обещание закрыть порты для англичан французы обязались в течение месяца вывести свои войска, что, по мысли Каролины, облегчало будущую высадку русских. Как видим, Бурбонам было бы трудно избежать упрека в двуличии, за которое они дорого заплатили.
Когда Наполеон узнал, что, нарушая соглашения, заключенные Фердинандом IV в ноябре, коалиционный флот бросил якорь в Неаполе, он впал в сильную ярость, причем совершенно не наигранную. Но ему нужно было сначала победить русских и австрийцев. Известие о победе при Аустерлице как громом поразило неаполитанский двор. Советники попытались изобрести самые неожиданные дипломатические лекарства: в Рим посылают кардинала Руффо с поручением вступить в переговоры с послом и дядей императора, кардиналом Фешем, обещая возможное отречение короля в пользу сына; умоляющие письма направляются бывшему с 1801 года послом в Париже маркизу де Галло, в которых его просят вступиться за короля перед императором. «Я возлагаю на вас все мои надежды,— писала ему Мария-Каролина; ненавидевшая его настолько же, насколько его уважал Наполеон.— Спасите нас от краха! Потрудитесь, заклинаю вас, попытайтесь, поломайте голову, прибегните к вашему таланту и знаниям, наконец, сыщите любые средства, чтобы спасти нас...» 2 Королева дошла даже до такого унижения, что в письме, адресованном непосредственно Наполеону, взывала к «его милосердию».
Ответ Наполеона известен: знаменитое Шенбруннское воззвание от 27 декабря: «Солдаты! Царствованию Неаполитанский династии пришел конец. Ее существование несовместимо с миром в Европе и честью моей короны. Ступайте, сбросьте в море эти прогнившие батальоны морских разбойников, если только они осмелятся вас дождаться. Не медлите доложить мне, что вся Италия подчинена законам Империи и ее союзников» 3.
Чтобы вытеснить Бурбонов из Неаполя, Наполеон отверг передачу власти инфанту как меру недостаточную. Неловкая дипломатическая игра Марии-Каролины давала ожидаемый повод спуститься до самой пятки итальянского сапога, перекрыть для Англии Средиземное море и занять стратегические точки, необходимые для будущего повторного завоевания Египта. Да и в Неаполе должен был править верный Наполеону человек. Идеальным монархом ему представлялся брат Жозеф: преданный, умный, скромный, лишенный личной инициативы. Но разве не отказался он от итальянской короны? Чтобы не задеть честолюбия ни неаполитанцев, ни Жозефа, Наполеон сначала объявил брата «наместником императора, главнокомандующим неаполитанской армией с чином дивизионного генерала и правом командовать маршалами».
В феврале 1806 года армия Жозефа, в менторы которому определен Массена, вступает в Неаполитанское королевство, вот уже месяц как покинутое русскими и англичанами. 11 февраля осаждена Гаэта, 13-го капитулирует Капуя, 14-го— сдан Неаполь. Жозеф торжественно вступит в город 11 марта, «приветствуемый оркестрами, колоколами и пушками форта» 4. Несколькими днями позже Ренье достиг Мессинского пролива. Бурбоны бежали в Сицилию: Фердинанд IV уже 23 января, королева — 11 февраля. Королевская армия перестала что-либо значить; только партизаны, трудно отличимые от бандитов, продолжали борьбу.
«Я хочу, чтобы мое потомство царствовало в Неаполе так же долго, как и во Франции»,— объявляет Наполеон. Император шлет к Жозефу Мио де Мелито, бывшего полномочного министра Директории при великом герцоге Тосканском, комиссара в Риме и посла в Турине: «Вы передадите ему, что я делаю его неаполитанским королем. <...> Не то малейшее колебание, какая бы то ни было неуверенность его совершенно погубит. <...> Все чувства и привязанности сегодня уступают перед государственной необходимостью. Я признаю родственниками лишь тех, кто мне служит. Я более не могу иметь родственников на незавидных амплуа. Те, кто не поднимутся вместе со мной, перестанут быть членами моего семейства. Я из всех сделаю семейство королей, вернее,— вице-королей» 5. Жозеф принимает корону, которую ему вручают по декрету от 30 марта 1806 года. Это особого рода легитимность — вполне в наполеоновском духе. После этого в Европе остается только два Бурбона: один с недавних пор правит Тосканой, другой может считать свой испанский трон еще достаточно крепким.
Надо признать: этот назначенный декретом суверен оказался прекрасным королем. Жозеф любил Италию и итальянский язык, на котором бегло говорил. Он умел вести роскошный образ жизни, что лишь льстило неаполитанцам: блеск его приемов в Неаполе, Каподимонте или Казерте надолго остался в памяти.
Аристократия, выдержав некоторый период колебаний, продиктованных скорее всего соображениями о приличии, вновь нашла дорогу ко двору. Самым решительным аргументом были деньги. Жозеф снял секвестр с имуществ тех, кто признал новый порядок, раздавал доходные должности, множил празднества. Никакого сравнения со скаредностью Фердинанда IV.
Окружение нового короля было прекрасно подобрано: тонкий дипломат Мио де Мелито, Саличети, сильная личность — на нем лежали заботы о полиции, вдобавок серое преосвященство в лице Рёдерера, чья роль в начале Революции и во время Консульства была немаловажной, хотя и не бросающейся в глаза. С самого начала Жозеф не позволил себе отстранить от власти важных неаполитанцев: Галло получил управление иностранными делами, а Чианкули — правосудием. В нижнем эшелоне была соблюдена удачная пропорция между чиновниками-практиками из французов и администраторами-неаполитанцами. При реформе управления королевство получило новый тип администрации, который сочли более удачным, чем прежний. «Король-философ», Жозеф без труда завоевал симпатию просвещенных кругов, дав новую жизнь академиям. А вот экономическая политика, напротив, пострадала от присоединения к континентальной блокаде, парализовавшей торговлю. Много разговоров шло о лихоимстве и грабежах. Тем не менее итог правления Жозефа выглядел в общих чертах скорее положительным 6.
Одним декретом Жозеф был назначен королем, другим так же посадили на престол его преемника. 15 июля 1808 года Мюрат под именем Иоахима-Наполеона назначен императором королем Неаполя и Сицилии с 1 августа. Своеобразный способ дарить народам их монархов в эпоху, когда столько слов произносится об их праве распоряжаться собственным достоянием. Впоследствии Шатобриан будет иронизировать над чехардой тронов, скачущих из Неаполя в Мадрид и обратно: «Император ударом кулака надвинул драгоценные венцы на чело двум новым королям, и они разошлись в разные стороны, как два рекрута, поменявшиеся киверами» 7.
Таким образом, королевская власть Мюрата сразу же оказывается как бы отданной под залог: он обязан своей короной Наполеону и только Наполеону. Его легитимность гарантирована лишь браком с Каролиной Бонапарт, сестрой императора.
К тому же свобода его действий весьма ограничена. Договор о передаче престолонаследия содержит очень строгие условия. Мюрат должен поставлять Наполеону военный контингент в 21 000 человек, 25 орудий, 6 линейных кораблей, 6 фрегатов и 6 бригов. Он обязан сам содержать свои войска, когда военные действия призывают их за пределы Италии. Его торговая и морская политика, естественно ориентированная на морские перевозки, сильно осложнена необходимостью поддерживать континентальную блокаду. А это приводит в упадок порт Неаполя.
Но существуют и иные пункты, весьма оскорбительные для Мюрата. Что он должен уступить Великое герцогство Бергское — это еще понятно. Но трудно не счесть чрезмерным отказ от многочисленных владений во Франции, навязанный ему Наполеоном: он принужден отдать Елисейский дворец, Нейи, Виллье, Ла Мотт-Сент-Эрэ, притом не только недвижимость, но и произведения искусства, мебель, картины и скульптуры, украшавшие его покои. Претензии императора далеко не бескорыстны: общая стоимость отбираемой собственности определена в 10 миллионов, причем возмещает Наполеон неаполитанскими имениями, не стоившими ему ни гроша 8.
Итак, разочарованный тем, что Испания выскользнула из рук, Мюрат стенает: он хотел бы возвратиться «в глушь провинции, где появился на свет». «Я вернусь,— добавляет он,— в лоно почтенного семейства и там окончу свои дни, продолжая Вас любить и принося молитвы о Вашем здравии и о процветании отечества». Наполеон непреклонен.
Мюрат ищет утешения на водах в Бареже, где проводит время в компании Нея и Ланна. Обрел ли он утешение? 18 июля он подтверждает получение декрета (от 15-го числа) в довольно тусклом послании. Но как поступить иначе? «Корона, дарованная мне Его Величеством, без сомнения, большое благодеяние, но да соблаговолит Его Величество позволить мне считать гораздо большей милостью разрешение носить его имя» 9. Действительно, разве отныне он не зовется Иоахим-Наполеон? «Я оценил эту бесценную милость; мне известно, к чему она обязывает, как непросто заслужить право носить столь славное имя; Вашему Величеству не придется раскаиваться в том, что я облечен честью двойной принадлежности к императорскому семейству». В награду за покорность он добивается от императора ратификации своих дарений в Берге, в том числе закрепления земель за Агаром, ставшим графом Мосбургским.
В тот же день Мюрат выражает свою благодарность маркизу де Галло, утверждая, что осчастливлен пунктами Байоннского договора; при этом он выказывает явную неискренность, поскольку от выработки его пунктов он сам был отстранен: «Я как нельзя более доволен договором в целом. Я испытываю глубочайшее наслаждение засвидетельствовать вам свое удовлетворение преданностью и тщательным соблюдением моих интересов, выказанными вами в этих обстоятельствах». Зато продолжение отнюдь не так льстиво: «Мне давно пора оставить попечение о прочих делах и пуститься в путь, ибо я чувствую, насколько присутствие монарха необходимо в его королевстве» 10.
Остается распроститься с обитателями Берга, которым придется стать подданными Наполеона в ожидании воцарения старшего сына голландского монарха: «Сообщаем нашим возлюбленным и верным подданным, что мы освобождаем их от присяги на верность и всех обязательств, кои они столь законопослушно исполняли по отношению к нам с тех самых пор, как божественное Провидение призвало нас к управлению их землями». Под божественным Провидением подразумевается Наполеон, каковому воздается трогательная хвала в заключительной части послания, прославляющей его гений и мощь «арбитра, привыкшего изливать на все племена, подвластные ему, столько даров и толикую славу» 11.
Другая прокламация отправлена в Неаполь, где так же узнают, что новый король дарован народу «божественным Провидением». В ней возносятся хвалы «нации, наделенной всеми счастливыми свойствами, призванными вновь завоевывать славу, равную той, что осеняла античных предков и донесла их имена до наших дней» 12.
Мюрат не торопится. Не будучи особенно усердным в Берге (хотя надо учесть нужды войны, поскольку Наполеон не освободил его от воинской службы), он, как кажется, не горит желанием ближе познакомиться с новым королевством, чьими делами он уже однажды занимался во время переговоров 1801 года с двором Обеих Сицилий.
После лечения на водах он занят заботами о своем здоровье в Котре, затем в замке де Буй в гостях у маршала Ланна. 4 августа он в Париже; Наполеон прибывает в Сен-Клу лишь 14 августа. Новая отсрочка. Мюрат ожидает инструкций, не очень-то их добиваясь. Он высказывает несколько замечаний, задает вопросы, предлагает маршрут. На вопросы Наполеон не отвечает, разрешает отправиться через Милан, но не советует по какому бы то ни было поводу посещать папу, поскольку тот так и не смирился с воцарением Жозефа в Неаполе. Мюрат пользуется этим как поводом еще оттянуть час отъезда. На этот раз Наполеон проявляет нетерпение: «Я бы с удовольствием узнал, что вы отправляетесь в самое скорое время». И снимает его с довольствия, отменив выплату ему маршальского жалования.
Больше медлить нельзя. 22 августа, посетив бал в Ратуше, Иоахим и Каролина выезжают на лионскую дорогу. 29-го они перебираются через Альпы, делают остановку в Турине, куда явилась их приветствовать делегация неаполитанцев во главе с архиепископом Неапольским. В нее входят представители разных сословий: священнослужители, дворяне, торговцы. Мюрат произносит речь, полную лести по отношению к «великому человеку, в руки которого божественное Провидение (снова оно!) вложило судьбы всего мироздания, чтобы улучшить его и возродить». Через Реджио и Анкону Мюрат достигает Рима, где его встречают без большой помпы. Мюрат беседует с Миоллисом, но избегает папы, находящегося в прохладных отношениях с императором. Затем он медленно проезжает по своим землям. На его пути Портелла, приграничное местечко, где он встречается с генералом Ренье и Валентеном, затем Фонди, где прием растопил сердце нового монарха. Затем следуют Итри, родина Фра-Дьяволо, вилла Цицерона, наконец, Гаэта, где он на фелуке обследует порт. Солнце, море, молодая листва — все позволяет угадать, что Мюрат ослеплен, очарован, пленен. Он открывает для себя юг Италии, страну совсем не похожую на те, где он, бывало, сражался. Ничего общего с землями у мрачных рейнских берегов, с хмурыми равнинами Центральной Европы или в суровой Испании. Это любовь с первого взгляда. Перед ним Капуя и ее «красоты», и Аверса, и вступление в Неаполь (6 сентября 1808 года)... Дадим здесь слово не свидетелю, а историку, послу Жан-Полю Гарнье, описавшему прибытие Мюрата. «На подходах к городу высились две арки, покрытые латинскими изречениями и трофеями, говорившими о его подвигах. Справа крытый проход соединялся с обширным павильоном, откуда появился маршал Периньон, бывший главнокомандующим в отсутствие Иоахима, за ним — все без изъятия офицеры его ставки, представители сословий, муниципальные чиновники и мэр, разумеется, не забывший принести традиционные ключи от города.
По виа де Фориа кортеж вступил на площадь Меркателло, где высилась большая конная статуя Наполеона, замысел которой навеян капитолийским Марком Аврелием. Между площадью Меркателло и улицей Толедо стоял еще один памятник в романском стиле: внушительная триумфальная арка, копия арки Константина, богато украшенная трофеями и барельефами. Один из них изображал Иоахима, гарцующего на великолепном боевом коне, и шествующую перед ним Партенону в окружении представителей разных сословий и ремесел. На другом Каролина в облике Юноны была окружена женщинами, символизирующими разные провинции королевства. <...> Все это по моде того времени увенчивали латинские изречения, напыщенные, полные аллегорий и призванные придать больше величия этому шедевру из папье-маше, дерева, поддельного мрамора, бумажных обоев» 13. В церкви Санто-Спирито отслужили благодарственный молебен. Затем кавалькада проследовала по городским улицам под рукоплескания народа. Французский полномочный министр в Неаполе, г-н д’Обюссон-Лафёйад впоследствии напишет своему начальнику, Шампаньи, что «балконы были полны женщин, выражавших свою радость более пылко, нежели мужчины...». Как видим, встреча была очень горячей. Мюрату легче, чем Жозефу, удалось снискать расположение простонародных кварталов Неаполя. Его выправка, склонность к театрализованным жестам, кавалерийская удаль, своего рода преувеличенность во всем, свойственная южанам,— все способствовало обольщению подданных, а те ничего иного и не желали. Фердинанд IV был непопулярен, и его правление было не более легитимным, чем интронизация Иоахима-Наполеона. В Неаполе успели повидать слишком много династий и коронованных ставленников, чтобы упорствовать в верности какой-то определенной династии, как случалось в иных частях Италии. Сдается, что Мюрата приняли охотно, охотнее даже, нежели Жозефа. Но справедлив и обратный ход размышлений. Мюрат не стал хорошим монархом в Берге, хотя и попытался защитить экономические интересы своего великого княжества. Не заглядывая в свои владения, он оставался равнодушен к судьбе подданных. Германия не подходила ему. Напротив, в Неаполе этот южанин чувствовал себя как дома. Он близко к сердцу принимает вопросы защиты своего королевства. Он даже забывает о своем происхождении и о декрете, сделавшем его королем. Отныне и впредь Мюрат хочет быть неаполитанцем; скоро он станет даже более чем неаполитанцем. Жители этой страны не обманулись в ожиданиях: отсюда его популярность, следы которой сохранились и по сей день. Из-за своей холодности Жозеф потерпел поражение в Мадриде, несмотря на проявленную добрую волю; Луи оказался посредственным монархом в Голландии; будучи прожигателем жизни и оставаясь только им, Жером ограничился тем, что за время своего правления в Вестфалии обогатил наш язык словом «loustic» (шутник, балагур); а вот Мюрат действительно был королем. Быть может, неаполитанский скептицизм лучше согласовывался с иноземным владычеством, нежели голландская щепетильность или строгое, серьезное отношение к жизни германцев. Как бы то ни было, Мюрат более, чем кто-либо из Бонапартов, смог предугадать чаяния своего народа.
II
РЕФОРМЫ
Мюрату предстояло продолжить дело обновления королевства, начатое Жозефом, придерживавшимся французского образца.
Прежде всего брат Наполеона привез с собой главных советников и министров. На своем месте удержался лишь один из бывших: Кристофоро Саличети, бывший член Конвента, корсиканец, которого Директория в свое время послала правительственным комиссаром в Италию, сначала покровитель Бонапарта, затем, во время брюмера, его противник. Жозеф остановил на нем свой выбор, учитывая его глубокие знания всего, что касалось итальянских проблем; он доверил ему военное ведомство и полицию. Один из сильных людей нового режима, крепко укоренившийся в Неаполе, где его дочь вышла замуж за высокородного либерала герцога Лавелло, он очень импонировал патриотам. Для Наполеона это добавочный резон не доверять ему. Мюрат сразу же берет на себя защиту единственного министра, оставленного ему в наследство Жозефом; его стараниям он приписывает «спокойствие и здравомыслие, царящие в государстве». Наполеон неумолим: Саличети должен уйти в отставку. Однако «корсиканский Фуше» спешит в Тюильри, чтобы снять с себя обвинения в пособничестве контрабанде, выдвинутые против него императором. В конце концов он сохранит портфель министра полиции. Для управления финансами Мюрат призывает своего верного Агара, которого Наполеон тоже не любит. Однако Агар оказал слишком большие услуги в Берге, чтобы теперь его возможно было отстранить. Мюрат очень хотел, чтобы военное ведомство возглавил Беллиар, но он вынужден примириться с тем, что этот портфель остался у генерала Ренье 1, чьи военные таланты он оценивает не слишком высоко. Вскоре его заменит Дор, бывший кригскомиссар, связанный с Мюратом еще по египетской экспедиции; таким образом объединятся военное, морское и полицейское министерства и восстановится бывшая вотчина Саличети. Есть и другие французы в кабинете министров: театральный сюринтендант Лоншан и Аркамбаль, управляющий королевским домом. Компатриоты Мюрата здесь довольно немногочисленны. С итальянской стороны отметим сильную личность, Дзурло, уже служившего при Фердинанде IV. Министр юстиции Дзурло покусится на привилегии дворянства и начнет эту работу, прежде чем сменить на посту министра внутренних дел монсеньора Капечилано, архиепископа Тарентского, престарелого и довольно мягкого человека. После ухода Дзурло пост министра юстиции займет Риччарди. Натура решительная, Дзурло быстро становится одним из влиятельных членов кабинета. Одно время морское министерство доверяют принцу Пиньятелли Стронголи, родовитому гранду, мало сведущему в этих делах, но весьма представительному. Что касается внутренних дел, то как им не быть в ведении маркиза де Калло? Этот посланник Бурбонов в Вене, затем в Париже сделал блестящую карьеру. Он знавал Иосифа II и императрицу Екатерину, блестяще проявил свой дипломатический дар в Кампо-Формио, затем с той же легкостью перешел от Фердинанда IV на службу к Жозефу Бонапарту. Как мы уже видели, Наполеон его особенно ценил. Мюрат сохранил к нему доверие, но не столь крепкое; их отношения остались несколько прохладными. Наконец, нельзя забывать и о сером преосвященстве, уроженце Генуи Антонио Магелле, возглавившем префектуру полиции в Неаполе. Человек без принципов, всегда добивающийся своего, Магелла наводнил своими шпионами все городские закоулки, вплоть до дворцовых покоев, и прослыл одним из самых энтузиастических патриотов в окружении Мюрата. Подобная пылкость вынудит его покинуть Неаполь по приказу из Тюильри, отданному 2 марта 1812 года.
Напомним еще о роли Пьетро Коллетта, директора путей сообщения, интенданта в Калабрии, затем члена Государственного совета; советниками были и адвокат Маттео Гальди, историк Куоко и Мельхиоре Дельфико.
Такова была команда, с которой Мюрат вознамерился продолжить реформы, начатые в правление Жозефа.
СОЦИАЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ
Мюрат не был инициатором реформ, призванных разрушить социальные структуры Неаполитанского королевства. Чаще всего он возвращался к планам и проектам, разработанным еще советниками Жозефа. Последний, прибыв к своим подданным, увидел глубокую неприязнь к Бурбонам, явившуюся, кроме всего прочего, основным подспорьем быстрых побед французского оружия на этой земле. Крестьяне все более открыто выражали недовольство ярмом феодальных повинностей, ставших нестерпимыми, в то время как в других странах они почти повсюду были отменены. Дворяне, напротив, опасались подобной отмены привилегий со стороны правящей династии и не связывали с ней свои надежды.
Сначала Жозеф мог рассчитывать только на буржуазию, уже проникнутую духом Просвещения, но сильно поредевшую после 1799 года, когда пала Партенопейская республика, основанная при поддержке Директории. Жозефу было необходимо провести успешную аграрную реформу, удовлетворяющую крестьян, но при этом не слишком раздражающую дворянство. Здесь на кон ставилась судьба его правления.
Он не торопился, путешествовал, собирал сведения. Закон, отменяющий феодальные привилегии, был подготовлен Рёдерером, бывшим депутатом Законодательного собрания, ставшим при Наполеоне государственным советником и прикомандированным к Жозефу в качестве министра финансов, чтобы направлять монарха на пути реформ. Рёдерер был достаточно мудр, он окружил себя неаполитанцами вроде Дзурло, способного помочь ему разобраться в хитросплетениях неаполитанского феодального права. Работа была закончена в июле 1806 года, и закон обнародован 2 августа. Феодальное правление было введено в Неаполе еще норманнами в XI веке 2. Бароны получили наследные феоды и в дальнейшем продолжали расширять свои владения, а в XIII веке даже добились от Карла Анжуйского права вершить на своих землях правосудие. При испанском владычестве феодальные злоупотребления умножились, а королевская власть не пыталась их ограничить. Эти злоупотребления стали столь вопиющими, что в 1735 году Карл Бурбон выражал свое негодование по этому поводу.