«Сир,— пишет Мюрат Наполеону,— я должен рассказать Вашему Величеству о том энтузиазме, который объял всю Варшаву при подходе войск Вашего Величества; описать это невозможно. Никогда ранее я не видел, чтобы так явно выражал себя национальный дух. Я вступил в этот город под тысячекратно повторенные возгласы: «Да здравствует император Наполеон, наш освободитель!» Эти слова рвутся из уст жителей, принадлежащих ко всем слоям общества; особенно женщины, дворянство и — менее отчетливо — народ не могли сдержать радости. Дабы полнее передать то, что происходило, не нахожу лучшего средства, как лишь отослать Вас мысленно к тому дню, когда Ваше Величество отвоевали Милан и вступили в город. Все требовали оружия, предводителей и офицеров. Громкими криками собравшиеся призывали Костюшко. Это имя пользуется здесь необычайным почтением, а он сам снискал всеобщее доверие. Все уже разыскивают подходящих коней, чтобы вскочить в седло и отправиться с нами, а когда я сказал им, что Ваше Величество объявит о независимости Польши, лишь только увидит сорок тысяч хорошо организованных воинов, мне отвечали: «Мы готовы выставить сто тысяч, лишь бы великий Наполеон не оставил нас». Наших солдат, где бы они ни появились, повсюду встречали как братьев — дворяне, крестьяне, весь народ.
Города Лохвиц и Сохачев были иллюминированы перед нашим приходом; Варшава была расцвечена огнями со вчерашнего вечера, как только местные жители завидели наши передовые дозоры у своих предместий. Город продолжает блистать огнями и сегодня, потому что мы здесь. Каждый варшавянин оспоривал у соседа честь разместить у себя нашего солдата. В светских салонах и частных гостиных дают обеды для офицерского корпуса. Одним словом, Сир, радость царит всеобщая» 6.
Никогда Мюрат не встречал такого приема: его чествуют, ему аплодируют, его приветствуют как освободителя. Будучи неравнодушен к женскому очарованию, к восхищению молодежи, к овациям простого люда и знакам почтения со стороны дворянства, он самозабвенно бросается в волны польского радушия. В разговорах постоянно звучит слово «независимость». «Никогда ранее я не видел,— читаем в его письме от 28 ноября,— чтобы так явно выражал себя национальный дух». На следующий день в новом послании к императору он возвращается к этому вопросу: «В своей депеше, составленной вчера вечером, я уже докладывал Вашему Величеству о том энтуаиазме, с которым встречали в Варшаве Ваши войска. Он отнюдь не угас. Сегодня я хотел бы поговорить об истинном умонастроении всех поляков, знатных сеньоров и богатых землевладельцев и сообщить о плодах бесед, которые я имел с различными высокопоставленными особами этой страны. Ваше Величество может положиться на точность моих наблюдений касательно состояния дел и намерений поляков. Стать независимой нацией под скипетром иностранного государя, избранного Вашим Величеством,— вот всеобщее желание. Ни один поляк не имеет на сей предмет никаких задних мыслей. Однако они восстанут только при условии, что Ваше Величество провозгласит независимость Польши и оповестит о монархе, которого Вам угодно ей даровать. Объяснюсь: все знатные персоны, почти все, кто когда-либо служил офицером во время польских революций и рисковал собственной жизнью, жаждут проявить себя в борьбе за независимость. Они готовы действовать, их мог бы подтолкнуть к этому любой встречный,— так здесь хотят обрести Польшу. Знать и богатые люди, наученные опытом и несчастьями последнего времени, говорят: «Да, мы сейчас и всегда будем поляками в сердце своем. Великому Наполеону достаточно сказать только: «Объявляю независимость Польши; такой-то станет здесь королем»,— и у нас не будет более сомнений относительно выбора судьбы. Едва лишь Император произнесет подобные слова, наше будущее ясно нам и наша независимость уже почти у нас в руках. Что препятствует этому, кроме заявлений нескольких военных, нашедших приют во Франции? Почему мы не можем услышать о намерениях Императора, прежде чем мы должны ставить на кон наше состояние, судьбы наших детей? Нам велят строиться в батальоны, но не указывают командиров. Нужны деньги? Мы готовы отдать все, чем владеем, но взамен просим немногого: пусть нам дадут короля и нашу последнюю конституцию» 7.
В Италии во время своих первых встреч с итальянскими патриотами Мюрат уже оценил силу национального чувства, хотя и не слишком понял тогда его мотивы. Он видел проявления подобного чувства в Германии, но Берг, несмотря ни на что, остался для него непознанной землей, поскольку он там почти и не жил. Польша позволила ему увидеть, как в разорванной на части, распятой, подчиненной иностранным державам стране, живущей под дулами чужих ружей, растет и крепнет воля к независимости и объединению. Польша ждала лишь предводителя, монарха, который бы упрочил ее восстановление. Мюрат опьянел от успеха, тронутый оказанным ему приемом, намеками, приятно щекотавшими его самолюбие (из коих следовало, что именно он — как нельзя более достойная кандидатура на роль главы государства). Красноречивые иносказания на тот же сюжет мелькали в речах знатных польских панов. По всей вероятности, Мюрат уже стал подумывать, что польская корона ему бы вполне подошла. Отсюда — его второе письмо к императору. Но Наполеон хранит молчание. Восстановить Польшу — значит вынудить царя, повелителя Литвы, к крайним мерам и ускорить австрийскую интервенцию. Кроме того, ему приходится признаться, что он весьма разочарован военной помощью, оказанной поляками Великой Армии. Но прежде всего, королевство, о котором мечтал Мюрат, еще предстояло завоевать: русские пока что были в Праге, по ту сторону Вислы.
2 декабря 1806 года, несмотря на снежные заряды и на повышение уровня воды, ворочавшей огромные льдины, Мюрат приказывает первым подразделениям дивизии Морана переправиться через Вислу. Им удается освободить пражские предместья. Поочередно разные части, благодаря тяжкому труду саперов, наведших понтоны, одолевают переправу.
В истощении сил, больной, сотрясаемый лихорадкой, Мюрат вынужден временно оставить командование кавалерийским резервом Нансути. Но при первых же стычках с русскими он уже снова в седле: Нове-Място, Лапачин, Голымин — вехи его побед. 25 сентября он действует в центре между Даву и Ожеро. Он вводит в бой Ласалля, Мийо и Клейна, поскольку русские не желают отдавать и пяди территории. В конце концов с наступлением ночи они отходят. По-видимому, здоровье Мюрата восстановилось; после атаки, которой он руководит под Лапачином, он пишет Наполеону: «Этот день принес мне облегчение, и я чувствую себя гораздо лучше, нежели утром». А вот его войска, напротив, весьма утомлены: плохо кормленные, уже слишком удалившиеся от тылов, копошащиеся в грязи, оттаявшей после ранней оттепели, они уже под Голымином выказывают усталость и даже становятся подвержены панике. Мюрат пытается оправдаться за них перед императором: «Сир, я вынужден идти тремя колоннами, ибо считаю такой способ продвижения здесь уместным; но более всего меня в этом укрепляет полное отсутствие припасов, отвратительные дороги и еще то, что иначе я буду проходить не более трех лье в день. <...> Голова дивизии Клейна только сейчас начинает выбираться из грязи у Макова. Сир, мне весьма тяжело рисовать перед Вашими глазами душераздирающую картину, хотя каждый маршал на моем месте и попав в подобное положение был бы принужден сделать это. Мы не только ничего не находим в деревнях на прокорм людям и лошадям, но и сами деревни пусты, покинуты своими обитателями. <...> Кавалерия Вашего Величества день ото дня слабеет и выдыхается» 8.
Противник был разбит под Пултуском и Сольдау, но состояние дорог не позволяло продолжить преследование. «Почва жирная, глинистая, раскисшая от дождей и оттепели, везде превращается в болото, в котором солдат едва может сделать несколько шагов, а повозки и артиллерия продвигаются лишь благодаря нечеловеческим усилиям» 9. Наступает момент сделать передышку и разбить лагерь.
Январь Мюрат проводит в Варшаве. Снова он поддается соблазнам столичной жизни и проникается интересом к польским делам. Понятовский не остановился перед тем, чтобы в знак восхищения его храбростью подарить ему меч Стефана Батория, некогда правившего Польшей. Увидел ли в этом Мюрат предзнаменование будущего вступления на трон? Ни один документ об этом не свидетельствует. Определенно лишь то, что великий герцог все охотнее внимает речам о национальном самоопределении Польши.
Но война продолжается. В конце января русские атакуют левое крыло французской армии, Бернадотт отходит под их натиском, к большому удовлетворению Наполеона, который надеется заманить русских генералов Багратиона и Барклая де Толли в центр расположения французских частей, чтобы рассекающим продвижением кавалерии Мюрата отсечь их от Немана. Но русские разгадывают маневр и отрываются от преследования. Мюрат бросается за ними. Серия столкновений в Берфриде (3 февраля), Деппене (4 февраля), Либштадте и Вольфсдорфе (5 февраля), Хофе (6 февраля), где Мюрат играет решающую роль, не приносит перевеса ни одной стороне: русским все время удается ускользнуть. Но 7-го числа в Эйлау Беннигсен, решив, что дальнейшее бегство чревато катастрофой, собирает все силы в кулак для решающего сражения. Вечером прибывший под Эйлау Наполеон делает необходимые приготовления к намеченному на утро сражению.
С восходом дня 8 февраля пушечная канонада русских оповещает о начале боя. Из-за снега на поле нельзя ничего разобрать, и это мешает операциям. Пятьдесят восьмой «Бюллетень Великой Армии» не скрывает трудностей, с которыми встретились французы: «Русская армия, построившись в колонны, продвинулась в два раза ближе, чем на пушечный выстрел: каждый залп попадал в цель. Какое-то время по действиям противника можно было бы заключить, что, устав от тягот кампании, он желал пройти по нашему правому флангу. Тогда послышались выстрелы стрелков корпуса Даву, обошедших армию русских с тыла. В то же время корпус маршала Ожеро выдвинулся и ударил боевыми колоннами в центр армии противника, отвлекая его силы и не позволяя сосредоточить их для отпора маршалу Даву. Справа двинулась в наступление дивизия Сент-Илера. И Сент-Илер и Ожеро начали маневрировать, чтобы присоединиться к маршалу Даву. Едва корпус маршала Ожеро и дивизия Сент-Илера вступили в действие, как пошел такой густой снег, что в двух шагах нельзя было разглядеть человека. Снегопад накрыл обе воюющие армии. В окутавшей их мгле войска потеряли направление, колонны слишком отклонились влево и блуждали в нерешительности. Это прискорбное затемнение длилось около получаса. Когда просветлело, великий герцог Бергский во главе кавалерии, поддержанный маршалом Бессьером, командующим гвардией, обошел дивизию Сент-Илера и обрушился на армию противника. Это был дерзкий маневр, какие редко увидишь, он покрыл славой кавалерию и оказался весьма своевременным, учитывая то положение, в каком оказались наши колонны. Вражеская кавалерия, пожелавшая отразить нападение, была опрокинута; началось настоящее побоище. Две линии русской пехоты были прорваны, третьей удалось сопротивляться, лишь засев на опушке леса. Гвардейские эскадроны дважды прорезали армию противника. Эта небывалая, блестящая атака, опрокинувшая более двадцати тысяч пехоты, заставив противника бросить свои орудия, тотчас решила бы исход сражения, если бы не лес и некоторые естественные преграды. Генерал д’Отпуль был ранен картечной пулей. Генерал Дальман, командир егерского гвардейского полка, и большое число его отважных солдат погибли, покрыв себя славой. Но сто драгунов, кирасиров и гвардейцев, обнаруженных потом на поле боя, погибли, окруженные более чем тысячью трупов вражеских солдат. Пока все это происходило, корпус маршала Даву зашел в тыл противнику. Снег, несколько раз в день застилавший все вокруг, также замедлил ход его колонн и нарушил их порядок...» 10
Таким образом, именно Мюрат во главе 3 000 егерей, 7 000 драгунов и 1600 кирасиров своей атакой (потом она стала легендарной) спас исход битвы, которая грозила плохо обернуться для французской армии. Эта огромная масса кавалеристов, обрушившихся на русские линии обороны, оставит по себе память; лучше всего ее напор передает акварель Симеона Фора, хранящаяся в Версальском музее 11.
Гро обессмертил день, последовавший за этой битвой, в своей знаменитой картине, которая в какой-то мере иллюстрирует шестьдесят четвертый «Бюллетень Великой Армии»: «Вообразите пространство величиной с квадратное лье, девять-десять тысяч трупов, пять или шесть тысяч убитых лошадей, ряды прусских ранцев, сломанные ружья и сабли, землю, усеянную ядрами, гранатами, снарядными ящиками, там же виднеются стволы двадцати четырех пушек и вокруг них— трупы возниц, убитых в ту минуту, когда они пытались их увезти; все это очень выпукло гляделось на белом снегу: зрелище, созданное для того, чтобы внушить государям любовь к миру и ненависть к войне» 12. Русские оспоривали исход сражения, утверждая, что одержали победу; при всем том именно они вынуждены были отступить к Кенигсбергу, преследуемые по пятам Мюратом. На этот раз преследователь был осторожен: далеко от своих тылов, без фуража, потрепанный боем под Эйлау, он уже не видит прежнего рвения в своих подчиненных. 12 февраля Мюрат вынужден отказаться от попытки захватить в плен тех, кто представляется ему арьергардом русской армии, удерживающим Кенигсберг: бешеная решимость обороняющихся охлаждает его пыл. Схватка обещает быть слишком кровавой.
Видя усталость и уныние солдат, все генералы просят о передышке. Наполеон дает согласие. Кавалерии приказано остановиться в Эльбинге, чтобы дать отдых людям и лошадям. Ее силы кажутся Наполеону недостаточными перед ордами казаков, не оставляющих в покое обозы и коммуникации. Переформировать легкую кавалерию поручено Ласаллю. 25 мая Мюрат делает ей смотр.
Приходилось торопиться. Ней подвергся нападению при Гуттштадте (начало июня). 5 июня Мюрат объединяет свои дивизии, переходит Пассаргу и отбивает Гуттштадт. Русские отступают к укрепленному лагерю при Гейльсберге. Мюрат, не дожидаясь приказа Наполеона, неосторожно бросается на приступ, презрев явное численное превосходство оборонявшихся. Под ним убивают лошадь, он садится на коня, подведенного бригадным офицером. Тут его окружают 12 русских драгунов и едва не берут в плен, но поспевает на выручку Ласалль, сметая все на своем пути. Через несколько минут настает черед Мюрата оказать подобную же услугу своему боевому товарищу. Конечно, эта вылазка Мюрата полна героизма, но потери чудовищны, и Наполеон не преминет отчитать великого герцога за бессмысленные жертвы.
При всем том император, желая покончить с русской армией, именно Мюрату доверяет левое крыло своих войск. В ночь с 13 на 14 июня наши части находятся под Фридландом. Выдвинувшийся вперед к Кенигсбергу Мюрат предупрежден о решительном характере предстоящей схватки. Однако дело, порученное ему самому, его отнюдь не вдохновляет: перекрыть подходы к Кенигсбергу, чтобы помешать отступлению русских. Новые инструкции призывают его во Фридланд. «Постарайтесь прибыть в час ночи,— писал Бертье.— Если перед началом основных действий Император заключит, что противник весьма силен, возможно, что он сегодня ограничится артиллерийской дуэлью и будет дожидаться вас» 13. Мюрат еще был на марше, когда 15-го числа узнал о решающей победе Наполеона, еще 14-го закончившейся полным разгромом русских. 16 июня он переправляется через Прегель у Велау и преследует русскую армию вплоть до Немана. 19 июня он — перед Тильзитом. Там-то он узнает, что Беннигсен попросил перемирия, которое затем станет Тильзитским миром и будет способствовать появлению Великого герцогства Варшавского.
Надеется ли еще Мюрат в награду за свои заслуги получить польскую корону? Известно ли ему, что Каролина, если верить воспоминаниям современников (но, впрочем, многого ли стоят сплетни, передаваемые герцогиней д’Абрантес или м-м де Ремюза?), вступила в связь с Жюно и в другую — с обольстительным послом Австрии Меттернихом, а также умножила попытки соблазнить Талейрана и де Маре, чтобы побудить их замолвить слово перед императором относительно польской короны для ее супруга? Наполеон позволяет зятю набрать сотню человек в польскую гвардию, и этот жест поддерживает иллюзорные надежды Мюрата. Впрочем, упования быстро сходят на нет. Император возвращается к ранее принятым решениям. Мюрату не суждено отомстить за поруганную честь Революции, некогда бессильной помешать уничтожению польского государства; он не станет последователем Генриха III; его приносят в жертву франко-русскому договору. Наполеон опасается особенно беспокоить Александра I, которого, как ему кажется, он сумел очаровать. До нас дошел анекдотический рассказ о том, что для тильзитского свидания Мюрат якобы облачился в польскую форму, но Наполеон его сурово отчитал: «Переоденьтесь-ка в ваш генеральский мундир, а то вы смахиваете на Франкони!»
Х
ВОЗВРАЩЕНИЕ В БЕРГ
Польской короны Мюрат так и не получил, но, по крайней мере, его герцогство значительно увеличилось в размерах. По счастливо найденному определению Марселя Дюнана, «государство Берг оказалось очень причудливо организованной территорией, механическим собранием прилежащих к Рейну земель; его южная оконечность была мало связана с основной частью страны, а к северу его продолжал узкий анклав, не имеющий прямой связи с центром» 1. Подобная конфигурация предполагала возможное расширение пределов герцогства. В Берлине Наполеон, выпустивший свой знаменитый декрет о континентальной блокаде, попутно одним махом решил вопрос о спорных территориях, которые Мюрат пытался отъять от Пруссии. К Бергу отошли три аббатства — Эльтен, Эссен и Верден. В первом было лишь 1300 душ, зато два других населяло 20 000 человек и к тому же на их земле находились важные угольные шахты. По имперскому протоколу 1803 года они отошли Пруссии в качестве вознаграждения, однако Мюрат, отбирая у Пруссии Клеве, не преминул прихватить и эти земли. Он далеко заглядывал и уже подумывал о новых приобретениях, но Блюхер, этот несговорчивый пруссак, пригрозил от имени своего монарха вмешательством, и Наполеону стоило немалого труда окоротить воинственных мужей. В это время он еще надеялся избежать войны с Пруссией. В октябре 1806 года, напротив, надобность в компромиссах отпала.
В результате переговоров в Тильзите Мюрат отхватил себе не то чтобы львиную долю (она предназначалась Вестфалии, основанной на руинах Пруссии), но, по крайней мере, немалый ломоть прусской территории. Среди новых приобретений выделилось графство Ла Марк, с протекающей по нему рекой Рур; с северо-востока оно примыкало к границам Берга. Оставленное 9 июля 1807 года Фридрихом-Вильгельмом III, оно 21 января 1808 года было передано во владение великому герцогству, чтобы «сделать милый подарок принцессе Каролине и в знак благодарности за заслуги Мюрата». Та же участь постигла княжество Мюнстерское, графства Теклембург, Линген и Дортмунд, ему перешла и верховная власть над владениями Бентхайм и Реда, что в итоге давало ему 350 000 новых подданных.
Такая перекройка территорий превращала Берг в государство с однородным составом, с населением более чем в миллион жителей и процветающей экономикой, обещавшей не обмануть возлагаемых на него надежд.
Как помним, Мюрат ранее жаловался на то, что унаследовал от предшественников негодное состояние администрации и расстроенную систему налогов. Реорганизовать управление Великим герцогством предстояло Агару, земляку Мюрата по департаменту Ло и верному его наперснику.
Жан-Антуан-Мишель Агар родился 18 декабря 1771 года в Меркюэ, но бóльшую часть юности провел в Сан-Доминго. Попав в плен к англичанам в 1794 году, он освободился лишь в следующем и приехал в Каор, где обосновался в качестве адвоката. Будучи человеком, без всякого сомнения, крайне честолюбивым и наделенным немалой практической сметкой, он при неясных нам обстоятельствах умудрился завоевать внимание и доверие Мюрата и получил через него пост комиссара в Тоскане. После образования королевства Этрурии Агар вынужден вернуться во Францию. А там уже вовсю процветает то, что с наступлением Консульства снова начали именовать «покровительством». Теперь Агар принадлежит к числу счастливцев, пользующихся покровительством Мюрата, зятя Первого Консула. Ему он обязан должностью генерального советника департамента Ло, а затем креслом депутата от того же департамента в Законодательном Совете. Мюрат не может без него обходиться и даже просит сопровождать его (не наделяя никакой должностью) во время кампании 1805 года. Став Великим герцогом Берга, он назначает Агара министром финансов, а чтобы крепче привязать его к себе, женит на одной из своих племянниц. Агар приобретает себе поместье Мосбург и делается графом. Да и как может быть иначе, если благодаря женитьбе он становится племянником сестры императора? 2
Мы не станем утверждать, что Агар принадлежит к распространенной породе интриганов. Этот человек быстро проявляет себя талантливым администратором. Впрочем, ситуация требовала не медлить. 20 марта 1806 года Мюрат делится соображениями о тех трудностях, с которыми столкнулся в Берге: «Я без устали изучаю основы управления землями Берга. Это хаос, в котором я едва могу разобраться. Нигде не было столь ни с чем не сообразного положения дел, как здесь. Часть доходов принадлежит королю Баварии, другая — герцогу Баварскому, его племяннику, еще часть остается, в самих землях Берга и идет на некоторые здешние траты. Но все это взимается и тратится без какого бы то ни было порядка. Есть королевское управление, герцогское, тайный совет, комиссия. Ни у кого нет четких обязанностей. Президент тайного совета обладал всей властью. Он отсылал дела то к одному члену совета, то к другому, притом никто из них не имел особых полномочий. Поэтому я сейчас не могу отыскать никого, кто бы полностью изучил хоть одну из ветвей этой службы» 3.
Необходимо было отказаться от распространенной тогда в Германии системы коллективной ответственности. Кроме того, нужно было начать процесс слияния Клеве и Берга. Наконец, чтобы производить реформы, Мюрат должен был опираться на персонал, говорящий по-французски, но состоящий из местных чиновников. 24 апреля 1806 года герцогское управление и тайный совет были упразднены. Во главе государства поставили двух министров. Один из них — Агар, который и стал главой правительства, сосредоточив у себя финансы и ведение иностранных дел. Второй министр, избранный из числа местных государственных мужей, ведал внутренними делами: вначале это место занимал Фухсиус, прекрасный юрист, затем — Нессельроде, бывший маршал представительной коллегии герцогства Берг. Их преданность Мюрату не требовала подтверждений. Великому герцогу помогал в управлении государственный совет, скопированный по французскому образцу. Та же модель применялась и в управлении провинциями: сначала шесть, потом восемь округов, управляемых провинциальными советниками, чьи обязанности и даже мундир (шляпа военного образца, голубой фрак с золотым шитьем), по крайней мере внешне, соотносились с атрибутами власти имперских префектов. Все советники избирались из местных уроженцев: граф Шпее в Дюссельдорфе, граф де Борк в Дилленбурге, публицист Теремин в Эльберфельде.
Во главе городов вместо «магистрата» из 24 человек в октябре 1806 года учредили должность «Stadtdirektor» *, придав ему в помощь заместителя, комиссара полиции и совет из 15 человек. Бургомистру полагался мундир на французский манер: пюсового цвета, с шарфом и шпагой.
Унаследованное от предыдущего правления собрание сословных представителей должно было созываться для принятия срочных и важных решений. Мюрат ограничился тем, что провел через него реформу фиска (сентябрь 1806 года). Но, учитывая малую представительность и негибкость этого органа, он воздержался созывать его в дальнейшем. Поскольку фискальные дела вывели из-под контроля собрания представителей, был введен единый налог на землю в подражание поземельной контрибуции, существовавшей во Франции. Кроме него полагалось платить семейную подать — своего рода прогрессивный налог на состояние. Налогоплательщики сами себя причисляли к одному из одиннадцати классов. Этот налог шел на покрытие военных расходов.
24 апреля 1806 года произошло слияние Клеве и Берга, сопровождавшееся упразднением таможен на границе между ними.
Экономическая активность Великого герцогства, «главного очага промышленности на континенте», с мощно развитой текстильной отраслью (Эльберфельд — нитки и хлопковые ткани, Бармен — кружева, Леннеп — шерсть) и не менее процветающим железоделательным производством (Ремшейд и Золинген — «Мекка ножевого промысла») была весьма велика. Местные предприниматели возлагали большие надежды на будущее под протекторатом Франции. Отчет о состоянии шахтного дела, который составил Эрон де Вильфосс, показывал, что и Франции можно многого ожидать от союза с Бергом. Однако новый таможенный тариф, введенный на французский импорт и экспорт 30 апреля 1806 года, нанес ужасный удар по экономическому развитию Великого герцогства 4. Это подрывало внешнюю торговлю Берга и грозило вскоре вовсе ее задушить. Чувствительный урон несли все страны, торговавшие сырьем и готовыми продуктами, аналогичными английским. В июле 1806 года делегация промышленников отправилась в Париж, прося дать Бергу свободу импорта зерна и скота с левобережья, допустить во Францию бергские товары с взиманием пошлины в 6—8% от их цены, а также дозволить покупать во Франции шелк и лен, в которых Великое герцогство имело нужду.
Мюрат, поддержав просьбу, лично ходатайствовал перед Крете 5. Он подчеркивал, что Берг является частью Империи и на него не распространяются правила, введенные для иностранных государств. Однако протесты владельцев мануфактур левобережья провалили эту попытку. Торговый совет подтвердил, что не следует делать исключения для земель правого берега. Даже Италия оказалась закрытой для изделий бергской промышленности. Торговый договор с Францией мог бы смягчить суровость этих законодательных мер. Одно время Мюрат питал надежды на его подписание. Напрасно. Жители Берга познали неудобства французского владычества, а Мюрат убедился в собственной неспособности смягчить недовольство своих подданных. И мало того, во всем Великом герцогстве был введен рекрутский набор, сроки воинской повинности определены в 20—25 лет. В 1808 году воинский контингент, представляемый Бергом, был определен в 7000 человек.
Полное нежелание Наполеона идти на уступки укрепляли его имперские устремления; Мюрату не было дозволено спасти престиж, добившись хоть каких-нибудь послаблений для своих подданных. И без того удерживаемый войной вдали от Берга, великий герцог ощущал себя полностью отрешенным от власти. Его влияние на состояние промышленности в Берге стоило меньше, нежели мнение какого-нибудь чиновника из министерства внутренних дел. Наполеон и не думал с ним считаться. Мюрат оставался всего лишь наместником, чье дело выполнять приказы, а не споспешествовать процветанию экономики своих владений.
Впрочем, надо отметить, что о самих этих владениях Мюрат не очень-то пекся. Когда был заключен Тильзитский договор и наступил мир, по крайней мере на континенте, он не проявил никакого желания отправиться жить рядом с подданными. Каролина, считавшая Берг последним и самым жалким из прибежищ, помышлявшая о настоящей короне, видимо, посоветовала ему не слишком удаляться от императорского двора. Как и во времена монархии, именно там раздавались почести и деньги. Агар вполне справлялся с управлением Великим герцогством. В Рамбуйе, в Фонтенбло или в Тюильри Каролина пускала в ход все свое очарование и старалась ослепить современников роскошью и блеском, чтобы получить королевство, достойное сестры императора 6. Мюрат почел своим долгом остаться около нее. Методичное изъятие церковных имуществ в Берге позволяло ему тратить не считая, поддерживая поистине царский образ жизни. После Тильзита великого герцога так никогда и не видели в его владениях 7. Желал ли он отвлечься, пируя в столице, от мыслей об униженном положении, в каком держал его император, сделав власть великого герцога номинальной? По правде говоря, у него не было времени об этом хорошенько подумать. Едва он ступал на землю, как приходилось снова вскакивать в седло. В 1808 году его призвал новый театр военных действий. На этот раз в Испании.
XI
EL DOS DE MAYO *
Из Берлина Наполеон в 1806 году бросил самый дерзкий вызов, какой когда-либо видела Европа: он пожелал закрыть целый континент для доступа товаров коварного Альбиона.
Однако очень скоро обнаруживается прореха в столь тщательно возведенной стене: Португалия. Ее правители напрасно расточали примирительные заверения в верности Франции. Интересы их страны были слишком тесно связаны с состоянием английской торговли, чтобы они могли войти в систему наполеоновской континентальной блокады. Ее жесткое соблюдение в Лиссабоне разорило бы Португалию. В ярости Наполеон после Тильзита решается силой настоять на своем. Морским путем добраться туда он не мог, оставался путь по суше. Но нужно было пройти через Испанию.
Чтобы задобрить испанцев, император вступает в переговоры с испанским премьер-министром Годоем. Их результат — договор в Фонтенбло (27 октября 1807 года), обусловивший раздел Португалии: северная часть ее отойдет к королеве Этрурии, южная — Годою, а центр пока останется нетронутым. Испания разрешает свободный проход французских войск, хотя и не поставляет им обещанного снаряжения. Это, впрочем, не помешало Жюно 30 ноября 1807 года захватить Лиссабон.
Операция прошла успешно. На самом деле Наполеон глядит глубже. Он подумывает о свержении испанских Бурбонов, подобно тому как уже лишил трона Бурбонов неаполитанских. Тем более что ему представляется прекрасный шанс. Неспособный управлять страной, Карл IV оставляет бразды правления любовнику жены Годою и вступает в конфликт со своим собственным сыном Фердинандом. При взгляде из Парижа монархия в Испании выглядит совершенно дискредитировавшей себя, а корона сама просится в руки. Наполеон мечтает посадить членов своего семейства на троны всей Европы, Жозеф уже в Неаполе, Луи направляется в Амстердам, Жером — в Кассель. Почему бы одному из Бонапартов не быть в Мадриде?