Генерал Келлерман, стоявший слева, выдержал отступление дивизии Виктора с бесподобным мужеством; генерал Шампо, справа, действовал с такой же неустрашимостью; в центре генерал Дювиньо не решился подражать своим товарищам по оружию и под предлогом болезни [в действительности он был ранен] покинул свою бригаду, каковая, впрочем, продолжала великолепно сражаться. Я бы желал обратить ваше особое внимание на генерала Келлермана, каковой благодаря удачно и вовремя предпринятой атаке сумел закрепить еще зыбкую победу и захватить от пяти до шести тысяч пленных; на командующего бригадой Бессьера, который, наступая во главе своих гренадеров, выказал столько же отваги, сколько и хладнокровия; на штабного адъютанта Сезара Бертье, везде проявлявшего одинаковую храбрость, ум и предприимчивость; на протяжении всего дня и всей кампании он не переставал вносить свою весьма осязаемую лепту в общую победу [Мюрат не забывает, что пишет брату Сезара].
Кавалерия вынесла немалые тяготы; я обязан воздать хвалу всем. Кавалерия захватила несколько знамен и немало орудий. У меня за этот день выведено из строя около 800 людей и лошадей» 7.
О самом Мюрате Бертье в своем донесении Бонапарту напишет: «Весь его мундир был иссечен пулями». Но битва оказалась бы проигранной, не приди на выручку Дезэ.
Хотя Мюрат и не сыграл при Маренго решающей роли, его репутация тем не менее продолжала укрепляться. В боевом журнале резервной армии адъютант Броссье отмечает, что «он завоевал себе новые права на всеобщее восхищение». Даже если убрать долю преувеличения, свойственную подобным свидетельствам, остается несомненным, что Мюрат заслужил репутацию одного из самых блестящих и храбрых кавалеристов в бонапартовской армии. И разве не был он награжден почетным оружием 21 июня 1800 года?
|
|
Несомненно, он надеялся на большее. Например, на важный командный чин. Но Бонапарт продолжает дуться на него, может быть, из-за причин, о коих шла речь выше. Кажется, что он намеренно держит в отдалении этого весьма неудобного зятя, опасается поднимать его на тот же уровень, на котором стоит сам, завидует его «физической силе и лихости, вызывающей восторг солдат. Наконец, Мюрата назначают командующим дивизией гренадеров, расквартированной на окраине Парижа (2 августа 1800 года). Это немного. Но он мужественно глотает горькую пилюлю. Его письма повествуют о заботах по выбору места для лагеря в окрестностях Бове. Ему требуются походный госпиталь, главный казначей, почт-директор, военные инженеры. Он предлагает свои замечания по реорганизации дивизии, которой суждено стать одним из соединений армейской элиты. Его заметки представляют интерес: «надобно, чтобы в каждой роте имелось батальонное знамя (оно необходимо на плацу во время маневров, но еще важнее оно в сражении, где вид его подстегивает храбрость в сердце солдата, утомленного схваткой; а иногда знамя способно упрочить еще неявную победу, если несколько удальцов с ним в руках ворвутся в ряды колеблющегося противника»), полезно присутствие музыкантов, дабы «на отдыхе услаждать слух и занимать досуг воинов», а также подбадривать их во время атаки; наконец, совершенно нелишне иметь медвежьи шапки, поскольку, замечает он, «найдется ли противник, чей моральный дух был бы достаточно крепок, чтобы выдержать приближение большого числа гренадеров, коим шапка придает больший рост и самый воинственный вид?» 8. Как видим, Мюрат отнюдь не профан в психологии ведения боя.
|
|
Он жалуется на запаздывания в выплате жалования. Половина людей, набранных в столице, заражены венерическими заболеваниями; попадаются дезертиры, комплектование частей старшими и младшими офицерами весьма недостаточно — Мюрат докладывает об этом, требуя исправить положение. Интендантский комиссар еще не вступил в должность, и Мюрат сетует на беспорядок с денежной отчетностью. «Уже чувствуются холода,— пишет он 23 октября 1800 года,— следовательно, весьма опасно оставлять войска легко и худо одетыми» 9. Короче говоря, Мюрат, этот бесшабашный рубака, мало-помалу превращается в заботливого управителя, радеющего о благе, довольстве и надежной организации вверенных ему частей.
Судя по всему, помыслы Мюрата связаны с новой резервной армией, которую начинают формировать в Дижоне после того, как переговоры с Австрией негласно прервались и на итальянском полуострове вновь готова вспыхнуть война. Однако Бонапарт делает вид, что не понимает его намеков, а Жозеф рекомендует Бернадотта на пост командующего этой армией. Подобное предательство возмущает Мюрата, и он 13 ноября 1800 года пишет своему шурину: «Я никогда не смирюсь с передачей власти в руки человека, который 18 брюмера был с теми, кто проголосовал за объявление твоей семьи вне закона» 10.
Его усилия не напрасны, и 20 ноября он получает командование обсервационным (сторожевым) корпусом. Но это для него недостаточно. Сторожевой корпус, созданный приказом от 20 ноября и сформированный к 27-му, предназначен для действий в Италии, но не принадлежит к Итальянской армии, не является ее частью. Он имеет отдельное подчинение, его командующему положен чин генерал-лейтенанта. А это весьма неопределенное понятие. Мюрат не желает занимать двусмысленное положение: он должен быть генерал-аншефом или подчиняться непосредственно Первому Консулу. «Зять консула Бонапарта,— пишет Мюрат своему прославленному родственнику 27 ноября,— принужден всякий час слышать: «ваша армия призвана оказать большие услуги, ваша армия весьма совершенна», меж тем как каждому известно, что он не генерал-аншеф, хотя его давно объявили таковым. Он здесь не вполне на своем месте, благоволите отозвать его как можно скорее» 11.
|
|
Но в ожидании решения необходимо принять нужные меры, чтобы приготовиться к новой интервенции в Италию. Зимние холода обещают весьма затруднительный переход через Альпы. Рей послан разведать дорогу на Малый Сен-Бернар. Прибыв 12 декабря в Женеву, Мюрат начинает немедленные приготовления. Он в сложной ситуации, если судить по его переписке с Парижем: растет дезертирство; как и ранее, артиллерия вязнет в снегу и практически нет возможности ее применить; что касается жалования солдатам, оно, как обычно, запаздывает.
С грехом пополам Мюрату удается перебраться через Альпы вместе с войском, он присоединяется в Милане к генералу Брюну, который и является по должности командующим Итальянской армией; именно от его опеки Мюрат желает избавиться. Отсюда — его нападки на генерал-аншефа. Они становятся определеннее в письме от 1 января 1801 года, в котором Мюрат поздравляет своего шурина Бонапарта с тем, что тот остался жив после неудачного покушения на него на улице Сен-Никез: «Брюн совершенно потерял голову; ему на каждом шагу мерещатся отравители; он жалуется на то, что в Париже у него могущественные враги и удар против него будет направлен оттуда. <...> Армией он не командует; каждый генерал действует более или менее по своему усмотрению, ибо если бы мы переправились через Минчио одновременно с генералом Дюпоном, не пришлось бы (так как дивизия Дельмаса не была готова) отдать контрприказ, из-за которого чуть не утонула дивизия Дюпона, а генерал Бельгард, вставший на смену ему около переправы, не был бы вынужден отойти со своей армией к Мантуе. <...> Брюн не отдает мне никаких приказаний; я остаюсь здесь в ожидании ваших; Брюн утверждает, что не имеет для меня поручений, если судить по тому, что мне передал Рей, состоящий при нем...» 12
Бросается в глаза, что Мюрат горит желанием занять место Брюна или добиться независимости от него. Но, столкнувшись здесь с упорством Бонапарта, он в конце концов набирается терпения. В письме от 9 января льстивый тон скрывает недовольство от того, что его оставили на второстепенных ролях. Среди прочего Мюрат пишет: «Через четыре дня я отправлюсь в Болонью, куда мои войска прибудут к 30-му; оттуда я двинусь на Анкону. Я бы, при всем том, весьма желал получить указания относительно истинного назначения и широты данных мне полномочий и того, как мне действовать в качестве командующего. Мой кригскомиссар не имеет в своем распоряжении ни единого су. Если папа или неаполитанский король запросят мира или пожелают отправить посольство в Люневиль, что я должен делать?» 13
Наконец, приходит ответ Бонапарта, датированный 13-м числом: «Обсервационный корпус является частью Итальянской армии. А значит, вы должны следовать указаниям генерал-аншефа и держать перед ним отчет за все ваши действия». Однако Бонапарт несколько смягчает сухость этого приказа обращением: «дружески приветствую» и в постскриптуме присовокупляет своей рукой: «Заставьте себя полюбить и не имейте особых претензий». Он выказывает понимание нервозности и нетерпения своего зятя, заверяя того, что Каролина через день-два произведет на свет ребенка, но здесь нет повода для беспокойства.
Тем не менее с неловкостью, явственно выдающей запальчивость, Мюрат снова идет на приступ. «Брюн,— пишет он Бонапарту,— осыпает меня знаками внимания, он стремится за каждую услугу платить взаимностью; по тому, что я писал, не должно заключать, будто я хоть в малейшей мере способен на безрассудное или несправедливое суждение о его операциях, о его принципах. Я не устаю его хвалить. И тем не менее я должен сказать свое слово о его маневрах. Я не могу далее оставаться молчаливым свидетелем медлительного и неуклюжего продвижения армии, которая добивается победы лишь потому, что ее еще ведет ваш гений. Все войсковые передвижения отмечены разного рода ошибками. Армия предается разнузданному грабежу; все земли от Адды до Бренты — в запустении». Далее следует краткое описание операций Итальянской армии, составленное в духе обвинительного заключения о неспособности Брюна командовать ею. Послание заканчивается следующим обезоруживающе наивным пассажем: «Не знаю, входит ли в ваши намерения рассеять обсервационный корпус и привести его таким способом к полной беспомощности; прошу послать ответ с моим курьером; я — единственный генерал, на счет которого все хранят молчание, на которого и вы сами менее всего рассчитываете: вы продемонстрировали это, отказав мне в чине генерал-аншефа. Эта мысль долго будет предметом моих мучений; мои сотоварищи, которые лишены, конечно, такой ясности взгляда, судят обо мне иначе; все, вплоть до Мармона, объявили в Винченцо в присутствии Рея: «Почему нами командует не Мюрат? Он бы лучше распорядился с перемещениями Бельгарда»14.
Надо, впрочем, отметить, что упреки Мюрата вовсе не беспочвенны: передвижения армии Брюна менее удачны, чем ранее под Бергеном, и генерал оказался изрядным грабителем, что он впоследствии докажет, незаконно распорядившись лицензиями на экспорт в ганзейские города. В то время, когда Моро наносил решающие удары при Гогенлиндене (3 декабря 1800 года), Брюн, обязанный переправиться через Минчио, прикрываясь на правом фланге частями Мюрата, слишком растянул в длину линию своих войск из-за неудачи Макдональда, которому плохая погода не позволила ударить австрийцам в тыл 15.
Тем не менее, хотя и против воли, Мюрату приходится подчиняться приказам. Он идет на Болонью, это первый этап перед штурмом Анконы — и город занимают войска генерала Монье. Оттуда он форсированным маршем направляется к Флоренции по просьбе генерала Миоллиса, опасающегося неожиданной военной диверсии со стороны неаполитанской армии, стоявшей у Тосканы. Мюрат входит в город 20 января 1801 года. Здесь он узнает о взятии Анконы генералом Поле.
Во Флоренции он должен урегулировать взаимоотношения французского правительства с Тосканой, Римом и Неаполем. Там ему преподадут первые уроки дипломатического мастерства, и он столкнется с опасными ухищрениями итальянских политиков.
В Тоскане ситуация, по крайней мере на первый взгляд, довольно проста. Ее правитель, эрцгерцог Фердинанд III, удалился в Австрию. Управление — в руках умеренных, вроде Кьяренти, но ему не удается выпутаться из хитросплетений экономического кризиса, вызванного бегством имущих классов. Перед угрозой социальных возмущений Мюрат берет инициативу в свои руки и выпускает убедительную прокламацию, призванную успокоить тосканцев: «Жители Тосканы. Я прибыл сюда, чтобы возглавить управление городом. Спешу заверить народ Тосканы, что моей первой заботой будет восстановление порядка и спокойствия, которые с недавних пор были поколеблены в этой прекраснейшей в мире стране!..
Тосканцы! Во все времена вы отличались от других народов Италии мягкостью и чистосердечием; злоумышленники воспользовались этим, чтобы увлечь вас на неправый путь. Что ж! Надо признаться в своих заблуждениях. Вы оказались жертвами вашей искренности и доброй воли. Так оставьте же коварных вождей, ведущих вас к погибели. Еще не поздно. Скорей вернитесь в ваши хижины, к привычным занятиям, и пусть повсюду воцарится мирная жизнь» 16. Эта прокламация возымела желаемое действие: Флоренция осталась спокойна.
По отношению к Риму — тот же умиротворяющий тон. Необходимо успокоить папу, но при этом оправдать оккупацию Анконы. Письмо Мюрата папе — шедевр дипломатической ловкости: «Выпустив прокламацию к римскому народу, я имел честь довести до сведения Его Святейшества, что имею приказ идти на Анкону и овладеть сим укрепленным местом, но что отнюдь не питаю враждебных умыслов в отношении владений Святого Престола. Ныне один из моих корпусов — на пути в Анкону, каковая во исполнение условий перемирия [подписанного с австрийцами в Тревизо] должна быть уступлена.
Заверяя Его Святейшество в мирных намерениях моего правительства в отношении Его владений, я считаю долгом предупредить, что поход неаполитанской армии в Тоскану и ее пребывание на землях Святого Престола может с минуты на минуту вынудить меня пересечь эти владения, если Неаполитанский король не поспешит уладить свои отношения с Французской республикой, а предварительно — со мною лично. В остальном же Ваше Святейшество может пребывать в полном спокойствии относительно похода моих войск в Тоскану либо Романью: даны строжайшие приказы уважать неприкосновенность частных владений и свободное отправление религиозного культа» 17.
Остается проблема Неаполя. Неаполитанское королевство — союзник австрийцев; в этом качестве его войска вторглись в Тоскану, чтобы осуществить давление на тылы Итальянской армии. Неаполитанские Бурбоны пользовались симпатией русского царя, который отправил к ним чрезвычайного посла генерала Левашова, привезшего орден повелителю Обеих Сицилий. Это символический жест. Его цель — отбить у Франции охоту вновь вмешаться в неаполитанские дела, как то было во времена Директории, когда Неаполь был преобразован в Парфенопейскую республику. Мюрат ловко перехватил Левашова в Болонье и осыпал его знаками внимания: в его честь дан маскарад, произведена иллюминация, спектакли, торжественные обеды. Он совершенно «вывернул наизнанку» русского посланника, который начал писать хвалебные реляции о Мюрате и Франции.
Переговоры с Неаполем открываются при посредничестве некоего французского эмигранта, графа Дама, оставившего весьма интересные воспоминания. С неаполитанской стороны уже готовы пойти на перемирие; Мюрат дает об этом знать Наполеону, перечислив в письме от 24 января поставленные им условия: главное — уход войск с римской территории, затем освобождение всех французов, находящихся в неаполитанских тюрьмах, а также открытие портов королевства для кораблей Консульской республики 18.
Но переговоры затягиваются, поскольку Дама потребовал изменения в проекте перемирия, а Мюрат ответил отказом.
13 февраля в Анконе он получает новые инструкции от Талейрана. Похоже, что в Париже не слишком доверяли инициативам Мюрата. Но в то же время ему наконец пожаловали тот чин, коего он так домогался: отныне он — генерал-аншеф, а обсервационный корпус переименован в Южную обсервационную армию. И дело не в том, что усилия Мюрата сломили упорство его шурина. Поскольку только что подписан Люневильский мир и Неаполь остался единственным противником на континенте, стало особенно важно произвести большее впечатление на двор Обеих Сицилий.
Подкрепив таким образом свой престиж, Мюрат, однако, смог заключить соглашение с Неаполем лишь на следующих условиях:
1. Неаполитанская армия уходит из римских владений, Анкона же остается Франции.
2. Неаполитанские порты закрываются для английских и турецких судов; устанавливается эмбарго на все, что находится на борту тех кораблей, которые там уже оказались.
3. Немедленно освобождаются все французы, взятые в плен по возвращении из Египта.
Если же эти условия — те же, что ранее были предложены Мюратом,— не будут выполнены, Южная обсервационная армия хлынет на земли королевства. Оказавшись в изоляции после перемен в умонастроениях россиян и отступления австрийцев, неаполитанское правительство уступает. Именитый придворный Мишеру, бывший полномочный посол неаполитанского короля в Венеции, в ночь с 17 на 18 февраля прибывает в Фолиньо. 18-го числа перемирие подписано. Эмбарго в отношении английских судов упомянуто лишь в секретных пунктах и стоит полутора миллионов франков, предназначенных для армейской казны.
Мюрат был в восторге, но тут пришло письмо Бонапарта, в котором данное перемирие трактовалось не иначе как предварительное. Можно понять, в каком смущении был Мюрат, вынужденный 27 марта денонсировать договор и предложить новые условия в придачу к прежним — оккупацию Тарентского залива, где Первый Консул желал создать базу для будущей повторной экспедиции в Египет. Ответ Мишеру дает почувствовать недовольство короля Обеих Сицилий: «Его Величество никак не могли ожидать, что от них потребуют полностью скомпрометировать себя перед лицом двух великих держав, бывших союзников, отдать четыре провинции своего королевства в полное распоряжение французским войскам и не только оставить надежду пользоваться благами мира с иностранными государствами, но и теми преимуществами, кои сулило бы восстановление спокойствия на внешних границах» 19.
Тем не менее под давлением русского царя, проявлявшего все более определенные профранцузские симпатии, и при виде передвижения французских войск, все ближе подходивших к границам, Неаполь вновь уступил. Подобное проявление слабости не могло пройти незамеченным. 29 марта был подписан флорентийский мир, на сей раз окончательный. На это событие Мюрат откликнулся обращением к Южной обсервационной армии, которое приобретает уникальное значение, если мы будем помнить, что всего через восемь лет сам генерал займет неаполитанский трон. Оно гласило: «Ныне вы мирно вступаете на земли, которые намеревались завоевать, вы разместитесь в неаполитанских селениях; согласие, доверие и дружелюбие отворят вам двери городов, вы станете поддерживать там порядок, противодействуя усилиям и влиянию Сент-Джеймского кабинета министров; вашим поведением вы явите образец умеренности, благородства и великодушия, достойный нашего национального характера. Уважайте правительство, отныне дружественное французским властям, отнеситесь с почтением к религии, нравам и — если потребуется — даже к предрассудкам народа, среди которого вам выпало жить; не забывайте, что вам подобает служить примером всему свету, однако на вас не лежит обязанность его переустроить».
Мюрат не мог предположить, что таким образом он собирается охранять покой своих будущих подданных. Тем не менее в дальнейшем цена этой декларации окажется весьма значительной, поскольку она привлечет к нему симпатии простых неаполитанцев.
Одна проблема осталась нерешенной: сохранялось напряжение между Францией и Святым Престолом. Его усиливало присутствие на землях понтифика французских войск. При всем том Бонапарт слишком нуждался в папе для сохранения религиозного мира во Франции и не мог себе позволить никакого насилия, никаких заявлений, враждебных религии. Мюрат получил весьма жесткие инструкции, вменявшие ему в обязанность охрану достояния и личности папских подданных; Было ли это необходимо? Мюрат уже продемонстрировал свою умеренность и терпимость в отношении Неаполя. Посланник Пия VII, монсеньор Калеппи, нашел у него горячий прием. Получив приглашение посетить Рим, Мюрат вскоре прибыл в Вечный город. У него состоялись три встречи с верховным понтификом. Бывший семинарист вновь столкнулся с роскошью и красотами церковного обихода. «Следуют четыре дня восхвалений и ладана, ему трудно освободиться от их чар. Его восхищает всё и все: Консальви, с которым он стал на дружескую ногу, Калеппи, каковой его обворожил, папа, которого он так отрекомендовал Бонапарту: это добрый малый, и если вам нужен папа, уверяю, что этот в нынешних обстоятельствах самый подходящий 20. Да и пожива немалая: за эвакуацию французских войск 100 000 экю в армейскую кассу и камея в дар Каролине. Почему Мюрату надобно уступать в алчности другим генералам?
Соглашения, заключенные с папой, и мир, подписанный с неаполитанскими Бурбонами, Флоренцией и Этрурией, занимают первое место в заботах Мюрата. Здесь он распоряжается как хозяин. В подражание другим генералам он 6 марта взимает с ним два миллиона военной контрибуции. Такая же сумма востребована с герцогства Урбинского, Анконской марки и земель Перуджи. Но реальный приток денег окажется невелик из-за опустошенности занятых провинций. Нетерпеливый и неутолимый, Мюрат пожелал захватить остров Эльбу. Уже 8 марта он сообщил об этом намерении генералу Лавалетту, гражданскому и военному наместнику Ливорно. Но в войсках, которые должны прибыть из Ливорно как подкрепление экспедиции, вспыхивает бунт: разносится слух, что их отправляют в Египет, а остров Эльба — только предлог. Мюрат действует с крайней твердостью: на жителей Ливорно налагается огромная контрибуция в наказание за явную поддержку смутьянов (а проще говоря, это — удобный предлог собрать деньги), а зачинщиков подвергают всем строгостям заключения в цитадели Турина.
Наконец, в ночь с 30 апреля на 1 мая Маркотту удается высадиться на острове. Однако Портоферрайо, осажденный с моря и суши, продержался до ноября.
Волнения в Ливорно доказали, что Тоскана весьма скоро может стать ареной новых беспорядков. Мюрат обвинял в этом политических изгнанников, нашедших убежище в Неаполе и Риме и якобы готовивших вместе с тосканскими республиканцами восстание 21. 19 апреля он выслал их, что потом ему ставили в упрек. В действительности он вскоре заставит позабыть об этих мерах и привлечь к себе сердца не слишком злопамятных итальянских патриотов. Не надо забывать, что в то же время Монсей прибег к подобным же мерам в Северной Италии и тем снискал одобрение Бонапарта.
Для Мюрата то были счастливые времена. В ранге французского проконсула он фактически царил в Тоскане. Весьма любопытно письмо Алькье, одного из дипломатов, занимавшихся флорентийским мирным договором. Отправленное 9 апреля, оно намекает на «галантные победы» генерала 22. Однако прибытие его жены с сыном Ахиллом (6 мая), по-видимому, положило этому конец. «Я — счастливейший из людей,— пишет Мюрат матери.— Рядом со мной Каролина и мой милый Ахилл» 23. Подобный энтузиазм долго не продлился. После пребывания обоих супругов в Пизе, куда генерал отправился на воды, томимая скукой Каролина отправилась в Венецию с дипломатом Како, имевшим репутацию весьма опасного соблазнителя. Бешеная страсть утихла. Бонапарт вынужден был это стерпеть, но, ко всеобщему удивлению, его гнев обрушился на несчастного Иоахима (каковой, впрочем, как уже понятно, тоже не был святым), а не на Каролину.
Однако гроза была быстротечной: уже 27 июля 1801 года Мюрат назначен генерал-аншефом, командующим Южной обсервационной армией и частями, расквартированными в Цизальпинской республике. Местом для его штаб-квартиры избран был Милан.
Конечно, в этом можно увидеть вознаграждение за оказанные услуги. Положение усложняли материальные трудности (задержки с выплатой жалования нижним чинам, недостаточное снабжение частей), и нередко противоречивые инструкции Первого Консула («неведение, в котором я вами оставлен, может всякий день толкнуть меня на какие-нибудь ошибочные действия. Меж тем единое слово, мысль с вашей стороны сделалась бы правилом моего поведения»,— пишет Мюрат своему шурину 4 мая 1801 года). И все же генерал как нельзя лучше справился со своей миссией: Неаполь вынужден был капитулировать, и это никоим образом не поколебало задуманное Бонапартом сближение между Римом и Францией. Тарентский порт вооружается, готовясь стать основной базой для новой египетской экспедиции, задуманной Бонапартом.
Ко всему прочему, присутствие Мюрата во Флоренции уже не может быть оправдано, поскольку Тоскана делается королевством и передается во владение пармскому инфанту и его супруге, дочери испанского короля. «Король,— писал Мюрат военному министру 4 августа 1801 года,— должен прибыть через 6 или 7 дней. Он совершит торжественный въезд в свою столицу. Здесь его встретят со всем возможным блеском. Большинство обитателей Тосканы с удовлетворением воспринимает прибытие нового повелителя. В царствование Фердинанда народ с прискорбием наблюдал, как знать склонялась к действиям, противоречащим его интересам. Он надеется, что Людовик I проявит больше справедливости и беспристрастности, что он призовет в государственный совет и на важные должности мудрых людей, составивших при Леопольде славу и процветание Тосканы, а при Фердинанде почти поголовно ввергнутых в опалу или забвение» 24.
В действительности же ситуация в Италии остается невеселой. Ливорнский порт блокирован английскими кораблями; Портоферрайо продолжает сопротивляться, а сообщение с островом Эльба становится все более затрудненным; Неаполь, по определению Мюрата, питает «весьма недружественные намерения к нам»; наконец, король Этрурии выбирает по отношению к Мюрату линию поведения, которую тот характеризует как по меньшей мере развязную. Уже намечаются первые признаки безумия, которое его погубит. Но есть более серьезные вещи: в Цизальпинской республике, где он 20 августа обосновался, новоявленный генерал-аншеф жалуется на коррупцию и наглость местных чиновников. Он требует смены штабных чинов, назначенных ранее Бертье. Между французскими генералами вновь начинают тлеть раздоры.
Хотя Мюрат выказал желание вернуться во Францию, приказ Бонапарта приковал его к Милану. Необходимо подготовить ассамблею делегатов Цизальпинской республики, призванную одобрить новую конституцию. Замысел этот исходил от Мельци.
Граф Франческо Мельци д’Эриль при австрийском владычестве был причастен к управлению Миланом. Замеченный Бонапартом во время первой Итальянской кампании, он сделался его доверенным лицом. «Обширная ученость, знание людей, умение ими управлять и влиять на них, подвижный и упорядоченный ум, его ломбардское здравомыслие ставили его в ряд самых одаренных и решительных людей Италии» 25.
Местом заседания ассамблеи, состоящей из 491 депутата, Мельци наметил Лион. Но надо было подготовить выборы и отослать депутатов во Францию. Мюрат действовал ловко, создав видимость свободы составления депутатских бюллетеней, часто прибегая к помощи клира (благодаря ранее налаженным связям с архиепископом Милана Висконти), чтобы склонить строптивых на свою сторону. Переход через Мон-Сени, на этот раз в обратном направлении, снова оказался очень трудным. Стоял декабрь. Во время путешествия погиб депутат от Мантуи; Висконти умер, добравшись до Лиона. Но Консульта оказалась в конце концов крупной победой. Она завершилась 26 января 1802 года, приняв предложение Бонапарта: Цизальпинская республика превращалась в Римскую республику — знаменательное переименование, многообещающее для будущего всего полуострова.
Консульта дала повод Мюрату осознать, сколько надежд в Италии было связано с французской интервенцией: невозможное воссоединение страны, о котором мечтал еще Чезаре Борджа, казалось, обретало плоть.
Думал ли об этом Мюрат, пока замирение с Англией обрекало его на вынужденный отдых? Это маловероятно. Между тем он вступил в конфликт с Мельци, который стал вице-президентом новой республики и уж непременно подумывал о том же самом. В действительности же дело было больше в соперничестве влияний, чем в столкновении идеологий. Мюрат без конца жалуется на своего соперника Первому Консулу. Кто будет осуществлять власть в отсутствие Бонапарта?
В письме от 13 декабря 1802 года Мюрат составляет настоящее обвинительное заключение против Мельци вроде того, что он некогда сочинил о действиях Брюна. В нем Мельци выглядит скрытным, мрачным, властным и завистливым человеком, не терпящим никакого соперничества. В другом письме, тоже к Бонапарту, Мюрат утверждает: «Я по видимости нахожусь в наилучших отношениях с Мельци; я делаю все возможное, чтобы убедить его следовать намерениям вашего правления. Он же мне противоречит, говоря: «Здесь общественные настроения — это все; их трудно поворотить на нужную дорогу так же быстро, как во Франции». Так почему же они столь быстро поспешают в противоположном направлении?» 26. Намек как нельзя более коварный.
Мюрат, впрочем, не остановился и перед тем, чтобы учредить за Мельци наблюдение, прибегнув к услугам некоего Леки, брата прекрасной графини Герарди, которую считали любовницей генерала. Так было обнаружено дело, участие в котором Мюрат пытался вменить в вину Мельци. В начале 1803 года капитан Черони, состоявший в Итальянской армии, написал несколько стихотворений против французской оккупации, каковая, по его мнению, служила препятствием объединению Италии. «Разбойника» — следует понимать: Бонапарта,— обагренного царственной кровью и кричащего «Свобода или смерть!», он обвинял в том, что тот — просто тиран, отнимающий свободу и дарующий лишь смерть. Стихи Черони прочитал и одобрил член Законодательного корпуса Чиконьяра, человек, близкий к Мельци. Их напечатали с согласия Мельци, что последний отрицал в своем письме к Бонапарту от 22 марта. Воспользовавшись случаем, Мюрат выдвинул целую серию обвинений, причислив своего соперника «к тому роду людей, которые не помышляют ни о чем ином, кроме революции», и даже к пособникам австрийцев. Эти нападки он возобновлял неоднократно 27. Еще в июле 1803 года Мюрат утверждает, что Мельци принимал у себя за обедом некоего Марескотти, банкира из Болоньи, заподозренного в финансировании заговора против французских властей.