Этот блокнот собственность Кеннеди Гарфилд
Мечты не всегда остаются просто мечтами. Иногда они превращаются в кошмары, те, в которых ты громко кричишь, но тебя никто не слышит. Не хотят слышать. Отстраняются от тебя.
Впервые ты пробуешь кокс в клубе в Лос-Анджелесе. Подарок от модели Марксон, Серены Марксон, на твой двадцать первый день рождения. Клиффорд устраивает вечеринку в твою честь и приглашает людей из Голливуда, но твоя любимая женщина остается дома. Клиффорд говорит, что она еще не достаточно взрослая, чтобы пойти. В это место пускают только с двадцати одного. Поэтому ты говоришь ей, что не будет ничего особенного, просто неформальное общение. Часть твоей деятельности связана с общением. Это просто «работа».
Но на фото в таблоидах не кажется, что ты «работаешь», не тогда, когда большинство из вас вдыхают порошок со стола. Здесь все окружение Клиффорда. Девушки крутятся вокруг вас. Но некоторым из них нет двадцати одного. Некоторые едва достигли восемнадцати.
Ты извиняешься, убеждаешь, что это была ошибка. Просишь второй шанс. Но ты делаешь это только после того, как все становится очевидным. И когда начинаешь сниматься в своем втором фильме — еще одна подростковая комедия, где у тебя ведущая роль на это раз — мир немного меняет свое отношение к тебе. Твой первый фильм еще не вышел, но уже ходят слухи. Поговаривают, что новый протеже Кэлдвелла может быть кем-то особенным. Ты так сильно стараешься. Скоро начнется промо-компания, и тебе нужно набраться сил.
Вот, что ты говоришь себе. Никакого вреда от небольшого кайфа. И ты веришь в это, чувствуешь себя хорошо. Чувствуешь себя так, будто мир принадлежит тебе. Приходишь домой этим вечером, и голубые искорки исчезли из глаз. Девушка смотрит на тот беспорядок, которым ты стал, и медленно начинает чувствовать пустоту, но ты улыбаешься и говоришь ей, что все в порядке. Она задается вопросом, откуда все это, и как она могла в такое вляпаться, потому что ты не с ней. Ты исчез.
Когда она говорит тебе о переживаниях, ты признаешься ей в любви. Уверяешь, что прекратишь, но, боже, если бы она только могла это почувствовать.
Поэтому ты соблазняешь ее. Доставляешь удовольствие. Когда скользишь в нее, когда занимаешься с ней любовью, она действительно верит, что может взять на себя этот безумный мир вокруг тебя.
Но любовь настолько же сильная, как люди, ее подпитывающие. А ты? Ты Супермен, думающий, что криптонит делает тебя невидимым.
А женщина, которую ты любишь… Она не может продолжать притворяться, что все это норма. Она не может продолжать писать, будто где-то по пути сюжетная линия изменила саму себя. Она не может продолжать вести себя так, будто это не ее история.
Ты держишь опасный курс, Джонатан. Мчишься к чему-то, что никто из вас не может увидеть в темноте, но что бы это ни было, оно причинит боль. Думаешь, что у тебя все под контролем, но ты в свободном падении, и не слышишь, когда я кричу тебе остановиться.
Когда я пишу это, нас разделяет две с половиной тысячи миль. Ты в Нью-Йорке, так близко к дому... или где дом должен быть. Работаешь над еще одним фильмом. В ЛА еще темно, но солнце взойдет там, где ты сейчас, ознаменовывая начало еще одного дня. Вчера была наша третья Мечтовщина. Я провела ее здесь без тебя.
Это был плохой год. Невозможно приукрасить, нет приятных слов, которыми я могла бы превратить его во что-то милое, не сейчас, когда мне так горько. Ты гусеница, которая вошла в кокон и появилась прекрасная бабочка, а я напоминание, что бабочки не летают рядом долго, всего лишь несколько недель, прежде чем исчезают.
Я не собираюсь тратить время на подробное описание. Я бы хотела так много изменить, чтобы это соответствовало моей версии тебя, будучи которой ты вошел на урок Американской политики четыре года назад и украл мое сердце, но этого парня здесь больше нет. Куда он пропал? Он забрал мое сердце с собой, но мне нужно вернуть его. Мне нужно вернуть его из-за того, что грядет, так я могу попытаться защитить свое сердце, и так оно не разобьется, когда новая версия тебя достигнет дна.
Потому что это происходит, Джонатан. Твоя мечта становится моим кошмаром, и я умоляю тебя позволить мне проснуться.
Ты не знаешь, но женщина, которую ты любишь… Та, из-за которой ты оставался в штате Нью-Йорк, когда она еще была просто девчонкой, хотя ты страдал, хотел уехать, но остался из-за любви… Прямо сейчас эта женщина делает то же самое ради тебя.
Глава
Кеннеди
— Сделай глубокий вдох. Говори громко и четко. Если что-то забудешь, импровизируй. Поняла?
— Поняла! — объявляет Мэдди, перепрыгивая с ноги на ногу и улыбаясь своему отцу, который сидит перед ней на полу гостиной. Они решили «пробежаться по репликам», как называет это Джонатан. Мэдди одета как Бризо, по ее словам, если она актриса, то должна быть в костюме.
— Хорошо, — говорит Джонатан, глядя на небольшую стопку бумаг в своих руках и прочищая горло, когда читает:
— Погода...
— Подожди! — кричит Мэдди, прикрыв бумаги руками. — Я еще не готова.
— Я думал, что ты сказала, что готова.
— Была, но... — она замолкает, хмурясь. — Что такой «импровизируй»?
Джонатан смеется.
— Это означает — придумай что-то. Скажи что-нибудь. Тебе не понравится неловкая тишина.
— Ох, хорошо, — Мэдди убирает руки. — Поняла!
— Эм, ты уверен, что именно это ты хочешь предложить? — спрашиваю, сидя на диване и переключая каналы. Телевизор включен, но громкость убавлена. — Не думаю, что это лучший совет.
Джонатан смотрит на меня.
— Эй, кто здесь актер — я или ты?
— Я, — восклицает Мэдди, тыкая в себя пальцем.
— Просто хочу сказать, что импровизация может быть слишком продвинутой для этой ситуации.
— Все хорошо, мамочка, — убеждает Мэдди, обхватывая лицо Джонатана и сжимая его щеки, когда вынуждает его посмотреть на нее. — Сейчас я готова, но не читай эту часть. Давай мою.
Джонатан листает страницы вперед.
— Будучи красивым, пушистым облаком я начинаю чувствовать себя таким тяжелым и холодным. Брр. О, нет! Думаю, что из меня пойдет снег!
Пытаюсь не засмеяться, когда он говорит эту строчку.
— Привет, ребята! — произносит громко Мэдди. — У чего есть шесть рук, и оно не похоже ни на что в мире?
— Снежинка, — отвечает Джонатан.
— Это я! — Мэдисон разводит руки в стороны и кружится. Это не по сценарию. Импровизация. — Я падаю, и падаю, и падаю. Куда я собираюсь?
— Вниз, — говорит Джонатан. — На землю.
Мэдисон запинается о свои собственные ноги, пока кружится, и падает, хихикая, но Джонатан ловит ее, усаживая к себе на колени.
Все. Это единственные ее слова до самого конца, где она говорит: «Не только снежинки особенные. Вы все — особенные!»
Весь день в саду она запоминала их.
— Снова! — говорит Мэдди, поднимаясь на ноги.
— Позже, — говорит Джонатан. — Прямо сейчас мы должны что-нибудь приготовить на ужин.
— Я могу что-нибудь сделать, — предлагаю, поднимаясь, но Джонатан останавливает меня.
— Я позабочусь об этом, — убеждает. — Просто отдыхай.
Отдыхай. Первый раз я не работаю в будни за долгое время. Весь день ничего не делала, рассиживаясь без дела. Даже вздремнула, пока Мэдди была в саду. Я не привыкла бездельничать. Для меня это странно.
Джонатан выходит из кухни.
Мэдди идет к себе в спальню.
Я щелкаю каналы.
Практически пролистываю до начала, когда кое-что приковывает мое внимание. Одно из вечерних развлекательных шоу — эквивалент желтым газетенкам. На экране Джонатан — снимок одной из старых фотосессий.
«Бризо» возвращается! После того как съемки были прекращены, когда звезда фильма, Джонни Каннинг, получил травму в результате несчастного случая, на следующей неделе возобновится процесс съемок долгожданного третьего фильма. Источник сообщает, что Каннинг вернется на площадку в понедельник, в то время как его нерегулярная подруга, Серена Марксон, присоединится, когда съемочная группа отправится в Европу.
— Я, эм... — голос Джонатана разносится по гостиной, он смотрит на экран. — Заказал пиццу.
Переключаю канал, ощущая, как мой желудок завязывается в узел.
— Хорошо.
Он сует телефон в карман, прежде чем проводит рукой по лицу. Знаю, что он видел и слышал репортаж. Не то чтобы это имеет значение, потому что он уже в курсе.
Его уже предупредили.
Останавливаюсь на другом канале, где идет бессмысленный комедийный ситком, когда Джонатан протяжно выдыхает.
— Я собирался поговорить с тобой об этом.
— Когда? Когда бы вышел за дверь?
— Сделал бы это до выходных, — говорит. — Я не знал до вчерашнего вечера. Доктор дал одобрение, а студия хочет как можно быстрее продолжить процесс съемок.
Киваю, чтобы он понимал, что я услышала, и поджимаю ноги под себя, когда облокачиваюсь рукой о подлокотник дивана, пялясь в телевизор.
— Ты злишься, — говорит.
— Не злюсь.
— Раздражена.
— Нет.
— Тогда что? Безразлична? Потому что я уверен, что ты не счастлива.
Джонатан наблюдает за мной, хмурясь, как будто ожидал от меня определенной реакции, которой не получил.
— Я не злюсь, — снова повторяю. — Думаю, я просто... опечалена. Понимала, что рано или поздно это произойдет, знала, что все не продлится долго, что тебе придется уехать, но думала, что у нас будет больше времени.
Он хмурится сильнее, подходя ближе.
— Всего лишь месяц. После этого съемки фильма окончатся и...
— И что? — спрашиваю, когда он умолкает. — Что тогда случится?
— Затем я вернусь.
— Затем ты вернешься, — бурчу. — На сколько? На пару дней? Может, еще на шесть недель? Но затем ты снова уедешь — фотосессии, промо-компания, интервью, встречи, прослушивания, уроки актерского мастерства, не говоря уже о красных дорожках, вечеринках, организованных студией.
Джонатан морщится, когда я произношу последнее, реагируя, будто это обвинение. И, может, так и есть, я не знаю. Кроме печали, не понимаю, что чувствую. Я сломленный, когда-то питающий надежды романтик, который держит свое сердце в кулаке и умоляет Джонатана взять его, тем не менее, боясь отпускать его и дать такой контроль надо мной.
Когда я в последний раз подарила ему свое сердце, он разбил его.
— Я буду здесь, пока буду желанным, — говорит. — Поэтому все зависит от тебя.
Качаю головой из-за его уклончивого ответа.
— Ты не имеешь это в виду. Можешь так думать, но на самом деле это не так. Мы не живем в коробке, Джонатан. За пределами этих стен все еще есть мир. И этот мир никуда не денется.
— Я знаю это.
— Разве? — спрашиваю, искренне сомневаясь, что он понимает, во что ввязывается. — Когда в последний раз ты оставался в одном месте больше, чем на неделю? Когда в последний раз ты спал в одной и той же кровати ночь за ночью? Потому что я не уверена, что ты помнишь, каково это.
— Разве это не то, что я делаю? Нахожусь здесь.
— Это не считается.
— Почему?
— Потому что.
Джонатан трясет головой, проведя рукой по волосам, и говорит:
— Это нелепо.
А по моему мнению нелепо то, как сжимается сердце в моей груди, когда смотрю на Джонатана. Как бабочки просыпаются в моем животе при звуке его смеха. То, как его улыбка трогает меня до глубины души. Нелепо то, что я чувствую себя такой потерянной, думая о будущем.
Джонатан всегда был мечтателем с горящими глазами. Самым ужасным чувством в мире было видеть, как наркотики гасят этот свет. Я не могла ничего сделать, чтобы это прекратить, пыталась, но каждый раз терпела поражение.
Но если я и вынесла из этого какой-то урок, то это то, что мы должны быть нашими собственными героями. Нас не спасет никакой парень в костюме. Мы сами должны помочь себе.
— Я простила тебя, — говорю Джонатану, не уверенная, знает ли он это, но думаю, ему стоит услышать. — И знаю, что ты приехал сюда, чтобы все исправить, но ты не должен мне ничего. Твой долг только перед одним человеком — маленькой девочкой в соседней спальне. Она заслуживает отца, и твой отъезд испугает ее, потому что она привыкла видеть тебя рядом.
— Тогда поехали со мной, — предлагает. — Вы обе.
— Мы не можем.
— Почему? Мы сможем быть вместе.
— Однажды я уже отказалась от всего, чтобы последовать за тобой. Я не смогу снова это сделать.
Застонав, проводит рукой по лицу.
— Я не знаю, чего ты хочешь от меня, Кеннеди.
— Хочу, чтобы ты был мужчиной, в котором она нуждается, — говорю. — Потому что, когда ты скажешь ей, что вернешься, она тебе поверит.
Джонатан пристально смотрит на меня какое-то время, прежде чем спросить:
— Что насчет тебя? Ты мне веришь?
— Да.
Он выглядит удивленным.
— Хотя вопрос не в этом, — говорю. — Я не сомневаюсь, что ты вернешься. Вопрос в том, захочешь ли ты все еще быть здесь.
— Почему я не должен?
— Потому что реальный мир не может конкурировать с тем, что тебя ожидает. И, может, ты и любишь меня...
— Люблю.
— Но любовь не дает тебе права возвращаться и уходить, когда тебе вздумается. Я не смогу так жить.
Джонатан садится на диван, понурив плечи, когда закрывает лицо руками.
— Ты хочешь, чтобы я бросил актерство? Это твое желание?
— Конечно, нет, — говорю. — Я не прошу тебя отказываться от своей мечты. Я прошу тебя поделиться ею. Твоя работа важна, я понимаю, но Мэдди тоже важна. Ты не можешь вернуться, а потом забыть, что она ждет тебя дома. Потому что ты живешь в огромном мире сейчас, а ее — очень маленький. День без тебя — равносильно дню без солнца для нее. Не дай ей погрузиться в темноту.
Я поднимаюсь, потому что не готова к этому разговору сейчас.
— Вот как ты себя чувствовала из-за меня? — спрашивает.
— Да.
— Извини.
— Не надо, — говорю. — Я выучила кое-что важное.
— Что?
— Никогда не делай другого человека главным героем своей истории.
***
— Я собираюсь пойти на работу.
На моих словах Джонатан останавливается в дверях спальни и смотрит с подозрением, пока надевает куртку.
— На работу.
— Ну, я имею в виду, на мою бывшую работу, — бормочу, пока складываю выстиранную униформу. Я проснулась сегодня утром, а мне доставили новую стиральную машину и сушилку, любезно предоставленные мужчиной, который смотрел сейчас на меня так, будто я потеряла рассудок. Я сказала ему, что он не должен был тратиться, но техника была такой модной, с разными кнопочками, настройками, что, естественно, я провела весь день с новой игрушкой. Брр, я старею. — Мне нужно вернуть униформу.
— Я могу завезти ее, — предлагает Джонатан, глядя на часы. — У меня есть время, прежде чем нужно будет забрать Мэдди из сада.
Подходит ко мне и пытается забрать вещи, но я одергиваю руку, в защитном жесте сжимая форму.
— Нет.
Джонатан смеется и говорит:
— Хорошо, не буду.
— Я просто... Уф, я не видела мир снаружи уже какое-то время. Начинаю забывать, как ощущается солнечный свет.
— Ты драматизируешь.
— Нет.
— Прошло два дня.
Он прав. Прошло всего сорок восемь часов, но мне тоскливо бездельничать.
— Тем не менее, я могу отвезти форму сама.
Джонатан пытается не рассмеяться.
— Кеннеди, детка, думаю, что ты трудоголик.
— Нет.
— Знаешь, есть специальные анонимные собрания по этому поводу, — продолжает Джонатан, игнорируя мое отрицание. — Это поможет направить твою энергию во что-то другое: чтение, может, писательство.
Закатываю глаза.
— Буду иметь в виду.
— Иди сюда, — говорит Джонатан, вытягивая руку и притягивая меня к двери. — Пошли со мной на улицу.
Я не отказываюсь, потому что именно это и собиралась сделать. Пойти на улицу. Несу униформу с собой, следуя за Джонатаном из квартиры. Как только собираюсь спросить, куда мы, он вытаскивает ключи из кармана куртки и нажимает на кнопку, отчего что-то издает сигнал, и фары освещают парковку.
Смотрю в сторону от него и почти спотыкаюсь об свои ноги, когда вижу припаркованный рядом с моей «Тойотой» голубой «Порше».
— Святое дерьмо.
Джонатан ухмыляется, когда приобнимает меня и ведет к машине.
— Должно быть, для тебя это очень большой сюрприз, раз ты ругаешься.
— Она точно как твоя старая машина.
— Немного новее, но да, — он передает мне ключи, кладя поверх униформы. — Ты же знаешь, как водить механику?
— Я... Эм, что? — хватаю ключи, когда они начинают падать. — Я хочу сказать, что могу, но не могу водить твою машину.
— Почему нет?
— Это гребаный «Порше»! Что если я поцарапаю его? Разобью? Я не смогу это исправить!
Джонатан смеется. Снова. Сегодня он очень много смеется.
— Я редко вожу ее, поэтому ты тоже можешь пользоваться. Иначе машина просто будет простаивать в гараже. Кроме того, без обид, но я не уверен, сколько продержится твоя старая рухлядь.
Смотрю на свою машину, нахмурившись, прежде чем перевожу взгляд на Джонатана. Его намерения благие, знаю и благодарна. Но он беспокоит меня этим.
— Это чересчур, Джонатан. Утром ты уже подарил мне стиральную машинку и сушилку. Теперь даешь мне ключи от своей машины. И что последует дальше?
— Посудомоечная машина, — заявляет. — Ее должны доставить завтра утром.
Я хлопаю глазами.
— Ты же знаешь, что я не нуждаюсь в этом?
— Знаю, — говорит, прежде чем толкает меня к машине. — Теперь поезжай, отдай свою униформу. И убедись, что убрала верх машины, чтобы ощутить на себе солнечные лучи.
Он заходит внутрь, оставляя меня на улице.
Долго пялюсь на машину, прежде чем сдаться. Она не моя, но это новая игрушка, и довольно сложно отказать, когда на меня напала ностальгия. Это напоминает мне о времени, когда наши мечты все еще ощущались такими прекрасными.
Поэтому сажусь за руль и еду в супермаркет. Или, точнее сказать, проезжаю мимо магазина, несколько раз нарезая круги вокруг близлежащих зданий, прежде чем собираю нервы в кулак и захожу внутрь, направляясь в кабинет Маркуса.
— Кеннеди, — его тон деловой, когда он сидит за столом и приветствует меня, как только я вхожу. — Чем могу помочь?
— Заехала вернуть униформу, — показываю кучу одежды.
— Можешь положить ее здесь, — говорит, махнув рукой. — Спасибо.
— Конечно, — отвечаю, кладя ее сверху коробок у двери. Задерживаюсь на месте, наблюдая, как Маркус перелистывает бумаги, чувствуя вину, потому что знаю, что он выполняет мою работу.
— Тебе нужно что-то еще? — спрашивает мой бывший босс, вздернув бровь.
— Нет, — отвечаю, сомневаясь. — Ну, я хотела сказать, что сожалею.
— Настолько сожалеешь, что хочешь вернуться на работу?
— Не совсем.
Он смеется, вернувшись к бумагам.
— Стоило попытаться.
— В любом случае, — говорю. — Спасибо, что когда-то дал мне шанс.
Выхожу из кабинета, не желая, чтобы ситуация становилась слишком сентиментальной. В магазине полно народу — ничего необычного для пятницы.
Направляюсь к двери, когда парень из доставки раскладывает журналы у кассы. Инстинктивно мой взгляд прикован к ним — к изданию «Хроник Голливуда». Я замираю на месте, резко вдыхая, чувствуя, будто получила удар в живот.
Затем хватаю верхнюю копию, пока мир вокруг меня пытается накрениться. В моей голове стучит, паника заполняет, а руки дрожат.
Развернувшись, выхожу из магазина, прихватив журнал с собой, и направляюсь домой. В квартире пусто, так как Джонатан пошел забирать Мэдди из школы, а значит, я одна.
Иду в свою спальню.
Усевшись на кровать, пялюсь на обложку журнала.