***
— Папочка! Папочка! Угадай что?!
Мэдисон бежит прямиком к Джонатану, как только мы оказываемся в безопасности квартиры, слишком радостная, чтобы заметить офицера полиции снаружи и патрульную машину, припаркованную недалеко от моей двери, чтобы держать всех на расстоянии.
Джонатан на кухне, снова занят готовкой — или пытается. Чувствую запах чего-то горелого. Не знаю, кто из нас лучше в приготовлении пищи. Он выключает газ на плите, убирая сковороду в сторону, прежде чем смотрит на нас.
— Что?
— Сегодня в саду миссис Эплтон сказала, что мы будем ставить спектакль!
Он приподнимает бровь.
— Спектакль?
Мэдди кивает с энтузиазмом.
— Он о погоде на улице, воде и всяком таком! Нам нужно было выбрать роли, и мы сделали это с помощью шляпы и листочков, потому что все хотели быть солнышком, кроме меня! Я буду снежинкой!
— Вау, круто, — отвечает Джонатан, улыбаясь. — Думаю, я тоже хотел бы быть снежинкой.
— Это будет в конце сада, — говорит Мэдди. — Ты придешь?
— Конечно, — заверяет он. — Я приду.
Она убегает, бормоча что-то о том, что ей нужно практиковаться, хотя «конец сада» только через месяц. Я прислоняюсь к кухонному гарнитуру, смотря на еду.
— Хот-доги.
— Да, я их испортил, — отвечает со смешком. — Отошел на секунду, и все полетело к чертям.
— Нам нравятся такие хот-доги, — говорю. — Чем больше сгоревшие, тем лучше.
— Хорошо, — отвечает. — Потому что они настолько сгорели, что почти черные.
Джонатан копается в шкафчиках и вытаскивает макароны с сыром быстрого приготовления. Не считая плиты, квартира безупречно чистая. Могу сказать, что он убирался, хотя и не было сильного беспорядка. Несмотря на то, что ценю его хозяйственность, она вызывает тревогу.
Он становится беспокойным.
— Ты в порядке? — спрашиваю.
— Почему я должен быть не в порядке?
— По многим причинам.
Начинает варить макароны и игнорирует мой вопрос так долго, что мне кажется, я не дождусь ответа. В конце концов, признается:
— Один из тех дней.
— Ты хочешь выпить.
Он стреляет в меня взглядом.
— Не пойми меня неправильно. Не то чтобы я не в порядке. Просто...
— Ты хочешь выпить.
— Да, — он снова переводит взгляд на плитку, как будто не хочет на меня смотреть. — Разочарована?
— Зависит от того, — говорю, — пил ли ты, пока я была на работе.
— Конечно, нет, — отвечает.
— Значит, у меня нет причин для разочарования.
— Тебя не беспокоит, что я слабый? — спрашивает. — Есть, что терять, но все же, я бы отдал левое яичко за один глоток.
— Это не слабость, Джонатан. Я видела твою слабость. Я видела тебя настолько пьяным, что ты не мог стоять на ногах, таким обдолбанным, что сомневалась, что ты перестанешь принимать наркотики, но ты здесь.
Он снова пристально смотрит на меня.
— Ты разочаруешь меня только, если придешь пьяным, — продолжаю. — Или, знаешь, вообще не покажешься.
— Тебе не нужно переживать об этом, — говорит Джонатан, меняя тему. — Итак, как прошел твой день?
Мой день?
— Честно сказать, я бы отдала оба твои яичка за алкоголь.
Джонатан морщится.
— Так плохо?
Засунув руку в задний карман, вытаскиваю лист, который носила с собой весь день. Сейчас он сложен в маленький квадрат, надорванный и измятый. Я разворачивала и разглаживала его множество раз, перечитывая слова снова и снова, до такой степени, что выучила наизусть. Мучила себя мыслью, поступаю ли правильно, и все еще не уверена.
— Что это? — спрашивает.
Протягиваю листок ему.
Нахмурившись, он разворачивает, изучая неподписанное соглашение о неразглашении.
— Я подпишу, — обещаю. — Если это то, что тебе нужно.
— Не беспокойся.
— Надеюсь, ты понимаешь, что я бы никогда не продала твою историю, — уверяю. — Даже бы просто никогда не рассказала. Я не имею на это право.
Он смотрит на меня недоверчиво, подобный взгляд жалит, прежде чем сказать:
— Это также и твоя история, Кеннеди. Ты имеешь полное право ее рассказать.
— Но я бы так не поступила с тобой.
Недоверчивый взгляд сменяется чем-то другим. Подозрением.
— Поэтому ты перестала писать? Знаю, что Клифф заставил тебя подписать подобное соглашение много лет назад, — он трясет смятым листом. — Из-за этого ты перестала рассказывать свою историю на бумаге?
Я медлю. Хочу сказать нет, потому что это не так, во всяком случае, не так, как он думал. Но, тем не менее, есть доля правды. Это соглашение — одна из причин, которая повернула нашу историю в определенном направлении, из-за которой она закончилась так, как закончилась. Но я не знаю, как это объяснить.
Выражение лица Джонатана снова меняется, мое молчание его расстраивает. В его глазах плескается гнев, челюсти сжаты, как будто кто-то ударил — кто-то, кому он доверял, кто должен был о нем заботиться и не должен был никогда наносить ему вред. В моей груди разрастается боль, глаза жжет, зрение затуманивается. Стараюсь не плакать, но выражение его лица разрушает меня.
Джонатан разрывает листок на мелкие кусочки, прежде чем бросает его в корзину.
— Мне не нужна твоя подпись.
Я тяну руку к нему, обеспокоенная, потому что видела его таким прежде. Множество раз, когда был моложе, он уходил. Касаюсь его руки, но Джонатан вырывает свою, проложив между нами дистанцию.
— Джонатан...
Прежде чем могу сказать что-то, прежде чем могу отреагировать, Мэдди врывается на кухню, объявляя, что голодна. Выражение лица Джонатана меняется настолько резко, что у меня перехватывает дыхание. Он улыбается, не показывая дочке, что расстроен — в нем просыпается актер. Дает ей хот-дог, заканчивая приготовление макарон с сыром, ставит тарелку перед Мэдди и целует ее в макушку, прежде чем поворачивается ко мне, снова меняя выражение. Злость.
Он проходит мимо из кухни, говоря:
— Мне нужно прогуляться, — и направляется к входной двери.
Следую за ним.
— Подожди, — говорю тихо, не желая, чтобы Мэдди услышала. — Пожалуйста, не уходи в таком состоянии.
— Я в порядке, — заверяет. — Мне просто нужно подышать свежим воздухом.
Затем он уходит, а я остаюсь стоять, пялясь на входную дверь, в то время как Мэдди доедает свой хот-дог и уходит из кухни, спрашивая:
— Куда папа пошел?
— Ему нужно уладить кое-какие взрослые дела. Скоро вернется.
Позже. Намного позже.
Укладываю Мэдди спать, читаю ей перед сном, но она выглядит обеспокоенной, что ее папа еще не пришел, как вдруг входная дверь открывается. Мэдди резко садится, прерывая меня на середине книги, чтобы побежать к нему. Слышу ее смех, и вижу улыбку Джонатана, когда он несет ее обратно в кровать. Наблюдаю, как он поправляет ей одеяло, не сказав мне ни слова.
Внезапно чувствую себя невидимкой.
Прежде чем покинуть комнату, протягиваю Джонатану книгу со словами:
— Ты можешь закончить.
Переодеваюсь из своей униформы, когда Джонатан заходит в спальню, и, вздыхая, садится на кровать. Ощущаю на себе взгляд его глаз, пока натягиваю пижаму. Я не невидимая. Больше нет. Теперь я чувствую себя голой, несмотря на одежду.
— Мне не стоило все это начинать, — говорю, чувствуя потребность сказать что-то, потому что молчание меня напрягает. — У тебя был тяжелый день. Я сделала все только хуже.
— Ты ничего не сделала, — отвечает. — Я уже сказал, что не надо осторожничать рядом со мной.
— Ты расстроен.
— Но не из-за тебя, — отвечает. — Я просто... Взбешен из-за всей ситуации. Зол из-за того, что мои херовые поступки сделали с тобой. Как только стараюсь все исправить, ты страдаешь.
— Я не страдаю.
Джонатан игнорирует меня и продолжает говорить:
— На реабилитации мне говорили, что нужно все компенсировать — это единственный способ стать лучше, жить лучше, но когда ты меняешься, то делаешь больно другим. Нужно что-то компенсировать, пока это не нанесет вред. Последний год я говорил себе не приезжать сюда, потому что мне надоело разрушать то, что ты строишь, но подумал, может, все-таки получится что-то путное. Подумал, что все сработает, но вот как вышло: ты не можешь выйти на улицу, не подвергнувшись преследованию, и мой менеджер привозит тебе соглашение о неразглашении, потому что запрещает тебе свободно существовать в своей же собственной гребаной истории.
— Я не страдаю, — снова заявляю. — Твое нахождение здесь не причиняет мне боль. Ты не причиняешь нам боль, будучи отцом. Единственное, что ты портишь, свой имидж.
— Мне плевать на мой имидж.
Но это не так. У него уже давно есть определенный образ.
— У Джонни Каннинга нет семьи, так же как нет девушки, — говорю. — У Джонни Каннинга есть известные актрисы и модели, которые могут или не могут стать его женой. Джонни Каннинг не проводит время в маленьких городках и не ходит на детсадовский спектакли, где какая-то маленькая девочка будет притворяться снежинкой. Для Джонни Каннинга имеет значение только кокаин.
Он ничего не говорит, уставившись в пол.
— Может, ты этого не замечаешь, потому что привык. Может, потому что слишком близок ко всей этой жизни, но с моего места это очевидно. Вы двое разных людей. У тебя две разные жизни. Я поделюсь своей историей с одним из них. И пока ты не решишь, кто ты на самом деле, и кем хочешь быть, ничего не изменится.
— Я не хочу продолжать причинять тебе боль, — шепчет. — Я никогда не хотел делать тебе больно.
— Знаю, — толкаю парня на кровать, чтобы забраться на его колени. Обхватываю руками лицо, когда говорю:
— Я знаю, Джонатан. Ты всегда хотел доставить мне удовольствие.
— Потому что я люблю тебя, — говорит он.
— Больше, чем виски? — спрашиваю.
— Больше, чем виски, — соглашается. — Больше, чем кокаин.
— Больше, чем моделей и актрис?
— Большую часть времени они мне даже не нравятся. Но тебя я люблю. Клянусь, черт побери, я люблю тебя со своего восемнадцатого дня рождения, когда мы сидели на диване твоих родителей и смотрели по телевизору, как я играю мертвого ребенка.
— Моя любимая твоя роль, — шепчу, целуя его. — Ты все еще должен мне автограф, мертвый ребенок из «Закон и порядок».
Глава
Джонатан
— Поторопись, милая! — кричит Кеннеди от входной двери, глядя на часы. — Время выходить! Мне нужно на работу.
— Я отведу ее, — предлагаю. — Если хочешь.
— Ты не должен.
Подходит Мэдди, волоча за собой рюкзак.
— Я хочу, чтобы папочка отвел меня в сад снова. Пожалуйста!
Кеннеди моргает пару раз, прежде чем бормочет:
— Или, может, должен.
— Никаких проблем, — отвечаю.
Кеннеди вздыхает смиренно, прежде чем Мэдисон берет меня за руку.
— Ты все взяла?
Дочка кивает.
— Угу.
— Сегодня вторник, — говорит Кеннеди. — Ты взяла что-нибудь на «Покажи и расскажи»?
Еще один кивок.
— Угу.
— Бризо, — предполагает Кеннеди.
Улыбка на это раз.
— Угу.
— Конечно, — бормочет ее мама, наклонившись, чтобы поцеловать Мэдди в лобик.
— Хорошего дня. Люблю тебя.
— Люблю, мамочка, — отвечает Мэдисон. — Больше, чем «Покажи и расскажи».
— Больше, чем сожженные хот-доги твоего отца, — говорит Кеннеди игриво, выпрямляясь. Затем целует меня, задерживаясь у моих губ и с улыбкой шепча: — Увидимся после работы.
Затем уходит за дверь, и Мэдди тянет меня за руку.
— Пойдем, папочка. Время выходить в сад.
Нужно обладать ловкостью, чтобы отвести ребенка в детский сад утром. Напротив здания припаркована машина копов, также они будут перед детским садом. Но между ними надо пройти хоть и небольшое, но расстояние, а в нашей ситуации, это как гребаная игра в Джуманджи.
Бросайте кубик и надейтесь, что откуда ни возьмись не выскочат дикие животные.
Вчера нам повезло, но сегодня не очень. В квартале от школы кто-то зовет меня по имени и бежит к нам, пытаясь заставить остановиться.
Игнорирую его и продолжаю идти.
— Папа, этот мужчина говорит с тобой, — произносит Мэдди.
— Знаю, — отвечаю. — Притворись, что он не здесь.
— Как будто он невидимка? — спрашивает. — Как Бризо?
— Именно так, — отвечаю. — Неважно, что он говорит или делает, веди себя так, будто ничего нет.
— Я могу, — кивает Мэдди. — И раз я теперь снежинка, у меня даже нет ушек. Я ничего не слышу.
— Умница!
Парень пытается. Почти выпрыгивает из штанов.
Больше чем один раз я хочу вспылить и ударить его за то, что он произносит своим грязным ртом прямо перед моей дочерью. Ты снова пьешь? Все еще нюхаешь? Почему напал на репортера? Ты зол, что мир узнал твой маленький грязный секрет? Милый ребенок, почему ты пытаешься ее спрятать? Ты стыдишься ее матери или что-то подобное?
Останавливаюсь перед садом и говорю Мэдисон:
— Иди внутрь.
Пытаюсь выпустить ее руку, но она не дает, крепче сжимая, и тянет меня за собой:
— Нет, ты тоже должен зайти.
— Я должен зайти внутрь?
— Да.
— Зачем?
— Потому что, — отвечает Мэдди, потянув изо всех сил, чтобы я сдвинулся с места. Соглашаюсь следовать за ней, позволяя вести меня в класс.
— Разве я не должен расписаться о присутствии или что-то подобное? — спрашиваю. — Показать документы? Они же не разрешают взрослым просто так разгуливать по коридору?
— Не знаю, — отвечает, пожав плечом.
— Ну, это все проясняет...
Мэдди заводит меня в классную комнату, останавливаясь в проходе.
— Та-да!
Смотрю на нее в замешательстве, когда все присутствующие смотрят на нас.
— Это урок профориентации?
— Нет, глупыш, — поясняет. — «Покажи и расскажи».
— Что?
— Мы можем приносить любимые вещи, чтобы показать друг другу, — объясняет мне Мэдди принцип «Покажи и расскажи», как будто думает, что я не понимаю. — Но ничего дорогого, потому что могут украсть, но я за тебя ничего не платила.
— Ты привела меня на «Покажи и расскажи»? — спрашиваю недоверчиво. — Я думал, ты понесешь Бризо.
Как только произношу эти слова, меня осеняет.
Она привела меня в качестве Бризо.
— Ага, — подтверждает Мэдди. — Миссис Эплтон, можно мне начать наше занятие «Покажи и расскажи» сейчас? Потому что я не могу держать его в рюкзаке до обеда.
Кажется, учительница понятия не имеет, что сказать, поэтому просто машет рукой, давая разрешение. Звенит звонок, и Мэдисон толкает меня в центр комнаты.
— Это мой папочка, но он не просто мой папа. Также он Бризо. Настоящий Бризо!
Раздаются ахи и охи, но мальчонка за последней партой хмурится.
— Он не похож на Бризо.
— Это он, — говорит Мэдди, прежде чем смотрит на меня. — Правда, папочка?
Поговорим о неловком.
— Правда.
Учительница прочищает горло.
— Вопросы можно будет задать после, ребята. В процессе презентации — нет.
Смотрю на женщину недоверчиво.
— Вопросы?
Она кивает, слегка удивленная.
— Во-первых, у меня появился мой папочка... Я не знаю когда, — начинает Мэдди, хмурясь, пока думает об этом. Полагаю, я не вписываюсь в формат. — Когда я была младенцем, думаю, но не знала о нем до того, как мне исполнилось пять. И, эм, думаю, моя мама подарила мне его.
Учительница очень сильно старается не рассмеяться.
— Во-вторых, он был создан его мамой и папой, но я их не знаю, — продолжает Мэдисон. — И, в-третьих, он мой любимый, потому что он мой папочка. И потому что он Бризо. Поэтому спасибо за внимание и можете поднять руки, если есть вопросы.
Поднимается слишком много рук, в том числе и помощницы воспитателя в углу комнаты. Мэдисон сияет, излучая радость от того, что находится в центре внимания.
— Можно мне стул? У меня такое чувство, что я задержусь у вас.
После того как усаживаю свою задницу, сыпятся вопросы. Бризо, правда, реальный? Он может стать невидимым? Когда он стал Бризо? Почему он не похож на него? Мэдисон изо всех сил отвечает на них, но иногда я встреваю, чтобы уточнить, что на самом деле я не супергерой.
— Но ты настоящий супергерой? — спрашивает мальчонка.
Мэдисон смотрит на меня выжидающе, уступая мне право ответить, но я не знаю, что сказать. Не собираюсь разбивать фантазии в полной комнате детсадовцев. За мной и так следят папарацци, не хватает еще разгневанных мамаш.
— На самом деле герои реальны, — говорит помощник воспитателя. — Недавно мистер Каннинг спас молодую девушку от попадания под колеса автомобиля.
Снова раздаются ахи и охи, наряду с ого.
— Не такое уж большое дело, — говорю, смотря на свое запястье. — Просто так вышло, что я оказался рядом.
Миссис Эплтон встревает:
— Мне не нравится мысль вас прерывать, но нужно начать занятия.
Похоже, я единственный, кто этим не разочарован. Учительница благодарит меня, я обнимаю Мэдди, затем выхожу в коридор и назад из здания, прежде чем помощник воспитателя снова сможет заплакать.
Выйдя на улицу, снова замечаю гребаного парня, который следовал за нами по пути сюда. Опустив голову, прохожу мимо него, когда он спрашивает:
— Джонни, что твоя жена думает обо всем этом?
— У меня нет жены.
— Нет?
— Нет.
Я ухожу, но он не следует за мной.
Полагаю, без зрителей его работа тоже не такая веселая.
***
Когда добираюсь до квартиры Кеннеди, напротив здания уже нет полицейской машины, зато есть черный седан. Клифф стоит, прислонившись к машине, увлеченный своим «БлэкБерри».
Он даже не смотрит, когда я приближаюсь.
— Ты забыл о своем сегодняшнем приеме у врача? — спрашивает. — Или тебе плевать?
— Прием?
— Из-за твоего запястья, — поясняет. — Ты, по крайней мере, помнишь, что оно сломано?
— Конечно.
— Хорошо, — говорит Клифф. — Просто подумал, раз ты разгуливаешь по городу, ударяя людей, то мог забыть, что оно должно исцелиться, чтобы ты вернулся к работе.
Он в плохом настроении. Агрессивно печатает и с такой силой нажимает на экран, что я не удивлюсь, если тот треснет.
— Я позвонил доктору и сказал, что ты опоздаешь. Именно это должен делать твой помощник.
— Я в нем не нуждаюсь.
— Знаю, — говорит. — Вот почему я должен тратить на это время.
— Никто не заставляет тебя это делать, — указываю. — Моя личная жизнь — мои проблемы.
— И я говорил тебе множество раз, Джонни, что они не делятся. Твое возвращение к работе зависит от медицинского разрешения, и если тебя не волнует мысль запомнить дату гребаного приема у доктора, весь фильм полетит, бл*дь, к чертям.
Я таращусь на него. За все годы, что знаю этого мужчину, никогда не слышал, чтобы он говорил «гребаного» до этого момента, не говоря уже о «бл*дь».
— Послушай, у меня вылетело из головы, — говорю. — Я отводил дочь в детский сад, и не пытался тебя специально разозлить.
— Хорошо, — отвечает, махнув головой. — Ничего слишком серьезного, я был раздражен еще до этого.
— Что тебя так расстроило?
— Твоя девушка.
— Что?
— Или твоя бывшая девушка, — Клифф убирает «БлэкБерри», прежде чем посмотреть на меня. — Серена. Не мисс Гарфилд. Если она бывшая — я все еще не в курсе, что происходит.
— Мы... эм, я не знаю. Что натворила Серена?
— У нее передоз.
На этих словах мой желудок ухает вниз. Передоз.
— Она в порядке?
— Будет в порядке, — отвечает. — Помощница обнаружила Серену, позвонила мне... Я справился с ситуацией.
Понимаю, что есть что-то еще, но Клифф мне не скажет.
— Нам нужно ехать, — говорит. — Прежде чем снова придется переносить твой прием.
Сажусь на пассажирское место.
Клифф ведет машину в тишине.
— Удивлен, что ты мне не позвонил, — говорю. — Чтобы напомнить.
— Я пытался, — заявляет. — Твой телефон выключен.
Хмурясь, тянусь рукой в карман и вытаскиваю телефон, нажимая на кнопку. Ничего. Когда пытаюсь включить его, значок батареи появляется на экране. Разряжен. Со всей этой неразберихой прошлого вечера: между соглашением о неразглашении и моей вечерней прогулкой, звонком Джеку и собранием АА, перед тем как пойти домой и поговорить с Кеннеди, я даже не задумался о зарядке телефона.
— У тебя нет зарядки для «Айфон»?
Он смотрит на меня пронзительно.
«БлэкБерри», помните?
— Надо было зарядить прошлым вечером, — говорит.
— Надо было, — отвечаю. — Забыл.
— Слишком много забываешь в последнее время.
— Должно быть, из-за всех наркотиков, что принимал.
Клифф не видит в этом ничего забавного.
Смотрит на меня с раздражением.
Когда подъезжаем к медицинскому центру, Клифф паркуется, и мы направляемся в здание, так же как и в прошлый раз, минуя комнаты ожидания, пока идем к ортопеду.
Доктор ждет меня в своем кабинете.
— Джонни Каннинг, — произносит с улыбкой и вытягивает руку для пожатия, снова, как и в последний раз. — Рад вас видеть.
Люди, как он, знают мое настоящее имя. Оно написано во всех документах. Джонатан Эллиот Каннингем. Я не меняю его юридически. Но для них я всегда Джонни Каннинг.
На это раз пожимаю ему руку, и мы переходим к делам.
Рентген. Осмотр.
Немного тоскую, когда мне снимают гипс, видя, как разрез идет прямо по месту, где писала Кеннеди, уничтожая ее слова.
— Как ваше запястье? — спрашивает.
— Дерьмово, — признаю, сгибая его. И выглядит тоже дерьмово. — Такое чувство, что оно может развалиться надвое.
— Уверяю вас, этого не произойдет. Оно будет болеть какое-то время, но я могу прописать...
— Нет.
— Ладно, — доктор неловко смеется. — В любом случае, все заживет. Никаких новых повреждений. Должно быть, удар тому парню был не очень сильный.
Клифф, который сидит в углу кабинета, трясет головой.
— Достаточно сильный, чтобы превратить мою жизнь в кошмар.
Доктор находит это забавным.
— Так, что дальше? — спрашиваю, сгибая пальцы.
— Я дам вам специальный фиксатор. Поносите его пару недель, пока запястье полностью не придет в норму. Но по мере необходимости его можно снимать, поэтому вы может спокойно вернуться к обычной деятельности. Только никаких трюков.
— Также никаких ударов, — встревает Клифф.
— Никаких ударов, — соглашается доктор. — Не усердствуйте, пока силы не вернутся.
Доктор надевает мне на запястье черный фиксатор, затягивая, чтобы плотно прилегало, и мы уходим.
— В студии будут счастливы, — объявляет Клифф, когда мы отъезжаем от медицинского центра. — Мне нужно сделать несколько звонков, все уладить, чтобы ты мог вернуться к съемкам.
— Что насчет Серены?
— Дадим ей пару дней, — говорит. — Позволим восстановиться, прежде чем она вернется на съемочную площадку.
— Ей нужно больше, чем пару дней, — спорю. — Она в полном раздрае.
— Мне это хорошо известно, — говорит Клифф. — Я только что отправил ее на реабилитацию. И отправлю снова, как только съемки закончатся.
Он говорит это безразлично.
Как будто так и есть.
— Тебя вообще это заботит? — спрашиваю.
Он смотрит на меня сердито.
Я задел его самолюбие.
— Ты последний человек, который должен об этом говорить, — начинает. — Ты жил со своей девушкой, сбежавшей от родных, и воровал у людей, когда я подписал с тобой контракт, и посмотри, кто ты сейчас. Итак, заботит ли меня? Конечно. Но ваша карьера идет в гору не просто так. Я делаю много работы.
Не знаю, что ответить на это, желая опровергнуть, но не могу. Поэтому сижу в тишине, пока Клифф ведет машину, понимая, что что-то не так через пару минут.
— Ты не так поехал, — отмечаю. — Направляешься в Мидтаун.
— Подброшу тебя до отеля. Мне нужно заняться делами.
— Мне нужно вернуться домой.
Он останавливает машину возле «Сент Реджис», прежде чем смотрит на меня.
— Домой? Где это? Лос-Анджелес? Разве не там твой дом?
— Ты понял, что я имел в виду.
— Та квартирка останется на месте, когда бы ты не вернулся, — говорит. — Так же, как и живущие там люди. Но съемки фильма задержаны на несколько недель из-за тебя, поэтому мне надо пару часов, ладно? Просто пару часов твоего времени, чтобы твоя карьера снова шла в гору. Я прошу о многом?
— Ладно, хорошо, — говорю, выходя из машины. — Занимайся своими делами.
Он уезжает, прежде чем я даже успеваю зайти в здание.
Уже ранний вечер. Регистрируюсь, не удосуживаясь использовать псевдоним. Я не поднимаюсь наверх, так как у меня нет багажа, поэтому просто сую ключ-карту в карман и ухожу на улицу.
Это Нью-Йорк. Ты можешь получить все, что хочешь. Но, тем не менее, я никогда не нахожу то, что ищу, из-за хаоса здесь. Занимает около часа найти зарядку для телефона. Также беру еды навынос и возвращаюсь в номер двадцать пять минут шестого.
Ставлю телефон на зарядку и съедаю половину сэндвича, когда экран загорается. Сразу приходит уйма уведомлений, издавая сигнал за сигналом.
И я вижу множество сообщение от Кеннеди.