Единственные часы в небольшой квартирке отсвечивают голубым на старой микроволновке. Числа нечеткие и часто отстают, как будто иногда забывают продолжать отсчет.
Когда я ухожу, на них 6:07. (Да, я. Эта часть истории вся моя. Нет смысла отрицать). Не уверена, сколько на самом деле время, но прошло около двенадцати часов с тех пор, как ты сказал эти грубые слова. Мне потребовалось полдня, чтобы собрать волю в кулак и уйти, зная, что пути назад не будет. Большую часть этого времени я пялилась на дверь, ожидая, что она откроется, ты войдешь и скажешь, что не имел это в виду.
Отрываю кусок бумаги с последнего листа моего блокнота и смотрю на чистые линии, которые должны были содержать еще больше нашей истории.
Прощай.
Единственное, что я пишу. Есть много чего, что хочу написать, но оставляю эти слова глубоко в себе. Кладу записку на кухонный стол рядом с микроволновкой. Беру несколько вещей, засовываю одежду и кое-что из воспоминаний в свой рюкзак, прежде чем иду на железнодорожный вокзал. Мне нужно время подумать.
Через три дня прибываю в Нью-Йорк. Я больше не та влюбленная семнадцатилетняя девушка, которая сбежала со своим парнем годы назад. Я двадцатиоднолетняя женщина с разбитым сердцем, та, которая не знает, что является ее домом.
Таксист высаживает меня у тротуара перед двухэтажным белым домом в Беннетт-Ландинг. Отдаю ему последние пенни из своего кармана. Меня тошнит, и я измучена, очень сильно хочется плакать, но слезы не льются.
Идет снег, и мир снаружи кажется ледяным. Мой пиджак тонкий, я дрожу, ведь в Калифорнии все еще светит солнце.
Как только такси уезжает, открывается входная дверь дома и на крыльцо выходит мой отец, молча стоит и смотрит на меня. Он не удивлен. Знал, что я приеду.
― Кеннеди, это ты? ― Моя мать выбегает из дома, чтобы обнять меня. ― Не могу поверить, что ты здесь!
Из-за ее радости я испытываю головокружение. Ее пальто закрывает мне вид.
Она тянет меня в дом, мимо отца, который все еще ничего не делает и не говорит, но все в его взгляде. Мама хочет поболтать. Я просто хочу перестать испытывать ощущение, будто сейчас потеряю сознание.
― Можно мне где-нибудь полежать?
― Конечно, милая, ― отвечает мама. ― Ты знаешь, где твоя комната.
Моя комната осталась в таком же состоянии с момента моего отъезда. Ничего не изменилось, за исключением того, что на кровати свежее постельное белье. Они ждали меня, и не из-за предчувствия, что я когда-нибудь объявляюсь. Кто-то их предупредил.
Забираюсь под одеяло и, накрываясь им с головой, снова пытаюсь найти хоть какое-то тепло. Не хочу думать о том, кем может быть этот «кто-то».
Проходит три дня. Я не совершаю лишних движений. Меня тошнит, чувствую слабость, а мама продолжает проверять меня, принося воду и заставляя есть крекеры, или просто гладит меня по волосам и говорит, что все будет хорошо ― делает все, что должна делать мать для своего ребенка. И я люблю ее, и знаю, что все это она делает из-за любви ко мне, но я хочу закричать на нее, потому что как можно любить кого-то настолько безоговорочно? Как она может смотреть на меня и улыбаться, и быть такой счастливой, что я вернулась, что я существую, когда у нее есть множество причин злиться из-за тех проблем, что я создала? Все ее бессонные ночи, стресс и беспокойство...
― Какой у тебя срок? ― спрашивает мама на третью ночь, когда находит меня, свернувшуюся на полу ванной. Ее голос нежный, когда она садится рядом.
Я просто пялюсь на нее.
Она нежно улыбается.
― Мама всегда понимает.
― Я не уверена.
― Хочешь об этом поговорить?
Открываю рот, чтобы сказать нет, потому что разговоры ― это последнее, чего мне хочется. Но отрицание умирает на моих губах и выходит всхлипом, а дальше не могу остановить истерику. Мама притягивает меня и кладет голову к себе на колени. Слова просачиваются из меня вместе со слезами, все страхи и ссоры, ложь и нарушенные обещания, негодование, которое росло, когда Джонатан был подхвачен ураганом и оставил меня позади, сражаться со штормом.
― Он звонил сюда, ― рассказывает мама. ― Пьяный. Твой отец ответил на первый звонок. Джонатан хотел узнать, слышали ли мы что-то от тебя. Сказал, что пришел домой, а ты ушла, поэтому решил, что ты можешь быть здесь. И он продолжал звонить, но твой отец не отвечал до сегодняшнего дня, когда сказал Джонатану, знает ли он, как для него будет лучше. Тот перестал звонить.
― Извини, ― шепчу.
― Тебе не за что извиняться, ― уверяет. ― Я знаю, каково это. Твой отец самый лучший мужчина из всех, кого я знаю, но он ужасно пил. Алкоголь меняет людей, и нет никакого оправдания, но все же есть надежда. Они могут исправиться, но ты не можешь их изменить. Человек должен сам этого захотеть.
― Он не хочет.
― Может, нет, ― продолжает мама. ― Или, может, еще нет, твоему отцу понадобилось какое-то время. Но что бы он ни делал, я знала, что должна заботиться о себе… и о своем ребенке. И у меня нет никаких сомнений, что ты будешь делать то же самое, потому что ты моя дочь.
Услышав это, чувствую себя лучше. Не полностью, конечно, потому что будущее пугает, а мое сердце все еще разбито, и парень, которого я полюбила, исчез, но этого достаточно, чтобы собраться с силами и продолжать жить.
Проходит дни. Неделя. Месяц.
Наступает Новый год.
Собираюсь с духом посетить доктора. Я все еще на первом триместре. Мы с отцом особо не разговариваем, но он знает, что я беременна. Он называет это «любовное страдание».
Еще больше дней.
Я нахожу работу в продуктовом супермаркете, и ненавижу ее, но там мне дали много рабочих часов, а мне нужны деньги.
Еще больше недель.
Я становлюсь больше. Смотрю в зеркало, глажу живот, чувствуя выпуклость. Так странно. Сейчас внутри меня растет жизнь.
Доктор говорит, что это девочка.
У тебя будет дочь, Джонатан, а ты даже не знаешь. Ощущаю бабочек в животе, когда она шевелится, и мое сердце парит. Я все еще напугана, но когда чувствую ее, сквозь меня проносится ощущение безграничной любви, и я улыбаюсь.
Снова улыбаюсь.
Как будто, наконец-то, разобралась в смысле всего этого, в цели нашей истории ― это она.
Еще больше месяцев.
Жизнь идет своим чередом. Наступает весна.
Я на седьмом месяце беременности, сижу на крыльце в одном из кресел-качалок, вся укутанная, чтобы не замерзнуть, когда появляешься ты. Черный таун-кар останавливается перед домом, и ты выходишь. Моя мать пытается остановить отца, чтобы он не выбежал из дома.
Издалека ты выглядишь похожим на себя, но по мере приближения вижу, что глаза ошибаются. Раннее утро, солнце едва встало, а ты все еще не спал. Ты где-то посередине между пьяным и похмельем, можешь стоять на ногах, но ты не трезвый.
Хотя все еще такой же красивый. На тебе надет костюм, галстук ослаблен ― проблеск твоего подросткового мятежа.
― Мы можем поговорить минутку? ― спрашиваешь, останавливаясь рядом с крыльцом, и я почти смеюсь из-за выбора слов, потому что именно об этом я и просила.
Ничего не говорю, пялясь на тебя.
― Извини, ― говоришь, твой голос дрожит от эмоций. ― Извини, детка.
Ты никогда не узнаешь, но в этот момент я прощаю тебя. Не знаю на самом деле, за что ты извиняешься, но прощаю за все. Не говорю тебе этого, хотя бы потому, что делаю это не ради тебя.
Я делаю это ради нее.
Продолжаю молча смотреть на тебя.
Ты говоришь еще что-то, снова и снова о том, как ошибался, и как скучаешь по мне, и что не можешь спать, как тяжело приходить домой, где нет меня, и все, о чем я могу думать, в процессе твоей речи, ― это как сильно тебе нужно вырасти, Джонатан. Потому что каждое твое предложение наполнено «я», «мне», но ты больше не центр Вселенной.
Не в этой Вселенной.
― Так это правда? ― спрашиваешь. ― Ты беременна?
Отвожу взгляд и киваю, потому что ты заслуживаешь знать, но я не могу найти слов, чтобы сказать тебе об этом.
― Я вижу, ― говоришь. ― Ты вся светишься. Такая красивая.
Смотрю на тебя после этих слов.
― Вернись ко мне, ― просишь. ― Мне нужен еще один шанс, всего один. Мы не можем так закончить наши отношения. У нас ребенок, и я даже не знаю... Это мальчик? Девочка? Когда тебе рожать? Я ничего не знаю, но хочу. Поэтому поехали со мной. Пожалуйста. Теперь у меня есть деньги, и я позабочусь о вас.
Если кто-то читает это или будет читать, это тот момент, когда я растеряю своих читателей, и они скажут, что глупый персонаж испортил всю историю. И я понимаю, потому что огромная часть меня жаждет, чтобы ты был моим «долго и счастливо», но я не буду извиняться за свое правильное решение.
Встаю с кресла и спускаюсь с крыльца. Твой взгляд опускается прямо на мой живот, когда твои руки тянутся к нему. Я не останавливаю тебя, хотя сердце в моей груди обливается кровью. Твои глаза светятся, и я понимаю ― боже, я понимаю ― ты станешь отличным отцом, одним из самых лучших, и будешь любить эту девочку каждой фиброй своей души.
Но этого не случится, пока ты не будешь готов.
― Я люблю тебя, ― шепчу три несказанных тобой слова, когда кладу руку поверх твоей на свой живот. ― Больше, чем все на свете... кроме нее.
Смотришь мне в глаза.
― Это девочка?
Я киваю и медлю, прежде чем целую тебя, задерживая свои губы на твоих, позволяя тебе этот момент, и если быть честной, он и для меня.
Мне нужно собраться с духом в этот момент.
И когда у меня получается, я отстраняюсь и говорю:
― Ты должен уйти.
Смотришь на меня ошарашено.
― Мне нужно, чтобы ты ушел и не возвращался, пока тебе не станет лучше, ― говорю я. ― Не прошу тебя... нет, умоляю... больше не возвращайся в таком состоянии. Ей нужен будет отец, настоящий, который будет любить ее больше, чем все остальное. В наших жизнях нет места зависимостям. Поэтому, пожалуйста... уезжай, Джонатан.
Захожу в дом, протискиваясь мимо отца, потому что не могу продолжать смотреть на Джонатана. Сижу на диване. Сижу и сижу, и сижу, и сижу. Мой отец все еще на пороге, наблюдает. И час спустя говорит:
― Он, наконец-то, ушел.
Это заняло у тебя час.
После твоего ухода, мама говорит:
― Я так тобой горжусь. Понимаю, это было сложно.
― Удивлен, что этот сукин сын учел ее желания, ― говорит отец. ― Он никогда не уважал мои, когда я просил его держаться подальше от моей дочери.
― Майкл, ― говорит мама. ― Не в это раз.
Он поднимает руки в жесте капитуляции.
― Я не удивлена, что он послушался, ― продолжает она. ― Он хороший парень.
Папа выпускает громкий смешок.
― Да, ― настаивает мама. ― Он просто зависим, и наша дочь была его первым кайфом. Этот мальчик прыгнул бы под машину, если бы она его об этом попросила.
Папа переводит взгляд на меня.
― Я заплачу тебе пятьдесят баксов, если ты это сделаешь.
― Майкл!
― Боже, ладно, не кидайся на меня, женщина, ― говорит папа, сжимая мое плечо, когда продолжает: ― Я добавлю их на няньку.
Мама смеется.
― Ты будешь сидеть в роли бесплатной няньки, дедуля.
Он морщится, бормоча:
― Нужно прозвище получше.
Прежде чем папа уйдет, спрашиваю:
― Что заставило тебя исправиться?
Он вздыхает.
― Ты, ребенок.
― Я?
― Я испортил твой день рождения, ― признается. ― Забыл про него. Пришел домой пьяный, съел твой торт до тебя, отключился на диване и обмочился. Твоя мать вышла из себя и пыталась убить меня за это.
― Я не пыталась, ― встревает мама. ― Я вышвырнула его тем утром, но он не учел моего желания о его уходе.
― Скажу в свою защиту, я был пьян и забыл, что не должен был там находиться.
― Как это может быть в твою защиту?
― Полагаю, что нет.
― Как бы то ни было, я пригрозила ему, чтобы он больше не забывал.
― Я проснулся, а ты выливала на меня ликер, ― объясняет отец. ― Затем достала спички и пригрозила, что подожжешь мою задницу!
― Именно, ― подтверждает мама. ― Я пригрозила.
Смутно помню про торт, но про это вообще ничего.
― Так мама напугала тебя, и с тех пор ты трезвый?
― О, нет, какой бы она ни была устрашающей, это не тот случай, ― говорит. ― После того, как она убрала спички, я извинился перед тобой. Сказал, что сожалею, а ты сказала...
Он замолкает, поэтому мама продолжает:
― Ты сказала ему, что тебе все равно на его извинения, потому что он больше не твой отец. Ты решила, что тебе больше не нужен отец, потому что он всегда делает что-то плохое, за что потом извиняется, поэтому он может уходить.
― Тебе было всего пять, ― говорит папа. ― Ты не злилась. Ты просто отказалась от меня.
― Это стало последней каплей? А не то, что тебя пытались поджечь?
― Твоя мать пыталась меня убить, потому что любила и хотела вернуть своего мужа, ― говорит отец, игнорируя попытку мамы сказать, что она не пыталась. ― Ты решила, что больше меня не хочешь. Я был как сломанная игрушка, которая тебе не нравилась, поэтому ты согласилась со своей матерью, что ее надо выбросить. Я любил тебя, но не давал тебе причин любить меня. Мне нужно было измениться.
― Что должен сделать и Джонатан, ― говорит мама.
― Посмотрим, ― продолжает отец. ― Но, эй, если мы больше не увидим его, разве это не взаимная выгода?
― Клянусь, Майкл, я сейчас возьму спички.
Родители шутят. Приятно видеть, что они счастливы, знать, что преодолели все трудности. Не могу представить жизнь, где мы не семья.
Глажу живот, ощущая легкие толчки, когда малышка перемещается.
Шесть месяцев превращаются в семь, и затем в восемь. Я работаю, ем и сплю. И так по кругу. Не успеваю опомниться, наступает лето. У меня девятый месяц беременности и нежные шевеления превращаются в полноценные удары ногой.
Воды отходят в назначенный срок, но мне все равно кажется, что еще рано. Я еще не готова. У меня есть кроватка, подгузники и все, в чем нуждается малышка, но я еще не разобралась, как быть мамой.
Я в ужасе. Никогда не была так напугана. Мама рядом со мной, а мой отец в комнате ожидания, также пришла твоя сестра, так как она рада стать тетей, но тебя нет, и я знаю, что не будет. Говорила себе это каждый день. Но когда боль разрывает на части, а люди кричат, что я должна тужиться, тужиться, тужиться, я нуждаюсь только в тебе.
Я не могу сделать этого без тебя.
Не могу.
Не могу.
Не могу.
Но затем она с криком появляется на свет, и я плачу; в секунду, когда мне кладут ее на грудь, мир становится на свои места. Вот оно. На сто процентов уверена, что буду любить эту красивую малышку всю жизнь. До последнего вздоха буду делать ее счастливой, защищать от всех невзгод, потому что она самое лучшее в мире создание, и она плод нашей любви.
Наша дочь родилась в 18:07 четвертого июля. Мне рассказали, что на следующее утро, на рассвете, ты приезжал в больницу. Наша малышка была в детской, а я спала, пока была такая возможность. Ты направился прямо к ней, любуясь через стекло, как она спит.
Спросил у сотрудников о том, как тебе официально стать ее отцом, быть записанным в свидетельстве о рождении, но тебе сказали обсудить это со мной. Поэтому ты отправился в мою палату ― или так мне сказали, потому что я тебя не видела. Дверь была открыта, и ты стоял в дверном проеме долгое время, наблюдая, как я сплю, прежде чем ушел.
Ты ушел, не взяв на руки нашу дочь.
Ушел до того, как узнал ее имя.
Ты этого не знаешь, но эту девочку... Эту красивую малышку в розовой пеленке зовут Мэдисон Жаклин Гарфилд, и когда-нибудь ты познакомишься с ней. Когда-нибудь она назовет тебя своим отцом. И когда это случится, она украдет твое сердце, и ты получишь шанс, о котором просил. Но тебе нужно подготовиться, Джонатан, потому что она ждет. Не заставляй ее ждать долго, прежде чем найдешь свой путь домой.
Глава
Кеннеди
Смотрю на часы в десятый раз за последние пять минут, протяжно выдыхаю и ерзаю на месте. Через три короткие минуты будет три часа дня.
— Он не придет, — заявляет Меган.
Она сидит справа от меня, а между нами пустое сиденье, оставленное для отсутствующего Джонатана. Я звонила ему дюжину раз за последние полчаса, но все, что слышала: вызываемый абонент недоступен.
Оправила ему несколько сообщений, попросила поторопиться, но ничего не получила в ответ.
— Он придет, — говорю. — Джонатан обещал.
— Лучше бы ему прийти, — заявляет папа с места слева от меня. — Если соображает, что хорошо для него.
Позади меня раздается покашливание, и знакомый голос заявляет:
— Если мы посчитаем, сколько раз Каннингем использовал свой мозг, то, вероятно, разочаруемся.
Я разворачиваюсь и вижу миссис Маклески, которая сидит и вяжет... да, вяжет. Я даже не уверена, почему она здесь. Это спектакль детсадовцев. Сканирую взглядом небольшую аудиторию и удивляюсь тому, как много людей пришло посмотреть на представление о погоде маленьких детей.
Снова посмотрев на миссис Маклески, спрашиваю:
— Что вы здесь делаете?
— Твой отец пригласил меня, — отвечает она.
Смотрю на папу, он пожимает плечами.
— Это важный день для моей внучки. Я хотел, чтобы люди знали о нем.
— Сколько людей ты позвал?
— Полгорода, — отвечает за него миссис Маклески.
Покачав головой, смотрю на часы.
14:59.
Снова звоню Джонатану, меня переправляют на голосовую почту.
Учительница выходит на край сцены, перед большим занавесом ровно в три часа.
Вздохнув, я сдаюсь и убираю телефон. Больше ничего не могу сделать. Слышу, как дети перемещаются за занавесом, вставая на свои места, и все о чем думаю, как Мэдди расстроится, осознав, что ее папа не пришел.
Занавес открывается, спектакль начинается.
Мэдди стоит вдоль сцены в своем костюме — весь белый, состоящий из пушистой пачки и вырезанных из картона снежинок, привязанных к спине как крылья.
Она радостно улыбается и машет нам, но очень скоро замечает пустое место. Мой отец снимает на видео, и мне хочется его остановить, потому что не уверена, что ее разбитое сердце — это то, что мы захотим пережить снова, но не могу вымолвить ни слова. Не могу заставить себя сказать это.
Не могу заставить себя в это поверить.
Несмотря ни на что, я все еще верю в Джонатана.
Мэдди стоит на своем месте, больше не улыбаясь, всматривается в каждое лицо в зале. Она переживает и каждый раз, когда смотрит в моем направлении, становится печальнее. Один за другим дети выходят вперед, чтобы рассказать свои реплики. Когда очередь доходит до Мэдди, она не двигается.
Повисает неловкая тишина.
Учительница подталкивает Мэдди, что-то ей шепча. Мэдди делает несколько шагов вперед. Еще одна долгая пауза.
Она смотрит на меня.
Мне хочется забрать ее со сцены и обнять, чтобы она забыла обо всем этом, но вместо этого я улыбаюсь, надеясь, что ей это поможет.
Мэдди улыбается в ответ.
Как только она открывает рот, раздается громкий шум в задней части зала, когда резко распахивается дверь. Мэдди смотрит в том направлении, ее глаза расширяются и она верещит:
— Папочка!
По залу разносится шепот, люди начинают ерзать и оборачиваться на своих местах, в то время как Мэдди сбегает со сцены и бежит по центральному проходу так быстро, как может.
Я оборачиваюсь, обеспокоенная тем, что она убегает, и замираю, когда вижу его. О, боже мой.
Там Джонатан в костюме Бризо. Он делает несколько шагов вперед, сгребая Мэдди в объятия. Она обнимает его в ответ, пока он несет ее по проходу, игнорируя все взгляды. Замешательство. Шок. Неверие. Раздается пару смешков, пару вскриков и даже раздражение из-за того, что пришлось прерваться. А я? Пытаюсь не расплакаться в этот момент.
Джонатан ставит Мэдди на сцену и направляется сесть рядом со мной, шепча:
— Извини, что опоздал.
— Привет, ребята! — объявляет Мэдди, выпрыгивая в переднюю линию. — У чего шесть рук, и оно не похоже ни на что на свете?
Хор детей позади нее кричит:
— Снежинка!
— Это я! — говорит Мэдди. — Я падаю, и падаю, и падаю. Куда я направляюсь?
— На землю, — кричат дети.
Мэдди отступает назад, занимая свое место, и спектакль продолжается, будто ничего не произошло. Мэдди больше не обращает внимания на представление, смотря на своего отца, улыбаясь, как будто просто ждет, когда это закончится.
Учительница подталкивает ее, так как Мэдди пропустила последнюю строчку. Мэдди делает шаг вперед, и вижу, как она хлопает глазами. Она забыла реплику. Проходят секунды, затем еще, прежде чем Мэдди пожимает плечами.
— У меня есть строчка, но я ее забыла, — заявляет Мэдди. — Поэтому я буду импровизировать, как сказал папочка.
Люди смеются.
Джонатан качает головой.
Дети встают в линии и на поклон, но без Мэдди, потому что она снова сбегает со сцены. Джонатан встает, и подхватывает ее, когда она соскакивает сбоку, даже не удосужившись использовать ступеньки.
Мой отец останавливает запись, качая головой.
— С этим ребенком не бывает скучно.
— Я знала, что ты приедешь, папочка! — говорит Мэдди, когда Джонатан ставит ее на ноги. — Я хорошо сыграла?
— Лучше всех, — уверяет. — Извини, что пропустил начало.
— Все нормально, — она пожимает плечами. — Тебе все равно не нужно было видеть остальных.
Спектакль официально закончен, и все дети сходят со сцены, встречаясь со своими семьями. В зале хаос, что не удивительно, поскольку люди видят Джонатана.
Мой отец берет Мэдди за руку, чтобы отодвинуть от места большого скопления людей.
— Ты была великолепна, ребенок. Я горжусь тобой.
— Ты записал? — спрашивает она.
— Конечно!
— Могу я посмотреть? — спрашивает она, подпрыгивая. — Хочу увидеть!
Папа протягивает ей телефон, а сам идет к выходу, в то время как мы с Меган следуем за ним. Джонатан немного задерживается, раздавая парочку автографов по пути, прежде чем ему удается присоединиться к нам снаружи.
— Каннингем, — говорит мой отец. — Рад видеть тебя.
— Я тоже, сэр, — отвечает. — Рад быть здесь.
Так радушно и не похоже на них.
Но я еще больше удивляюсь, когда они пожимают друг другу руки, и отец прощается с нами. Может, теперь он любящий дедушка и отец, который пытается стать лучше, а больше не соперник в политике, воспринимающий все лично.
Их истории тоже изменились.
Мы идем на парковку, и перед синим «Порше», даже не на нужном месте, стоит старый ржавый универсал, на капоте которого сидит уже знакомый парень. Джек.
— Ты успел? — спрашивает Джек, жуя чипсы из небольшой упаковки.
— Как раз вовремя, — отвечает Джонатан, погладив Мэдди по голове. — Ворвался прямо на ее реплике.
— Хорошо сработано, — одобряет Джек, глядя на Мэдди. — Так ты и есть его дочка? Много о тебе слышал.
— Кто ты? — спрашивает Мэдди, с любопытством глядя на него.
— Меня зовут Джек, — отвечает и протягивает ей пачку чипсов, предлагая угоститься. — Чипсы?
Мэдди смотрит на пачку, затем переводит взгляд на Джонатана и громко шепчет:
— Он незнакомец? Потому что тогда ты должен съесть, на случай, если там яд.
— Они безопасны, — уверяет Джонатан. — Джек — друг.
Мэдди берет чипсы, улыбаясь.
— Вы лучшие друзья?
Джек морщится, отрицая.
— Я бы не стал заходить так далеко.
— Извините, мне очень жаль, — встревает Меган, указывая на своего брата. — Не хочу прерывать ваше общение, но какого черта на тебе это надето? Это сбивает меня с толку. Так... странно.
Джек смотрит на нее в изумлении, будто только сейчас заметил присутствие Меган, затем протягивает ей упаковку.
— Чипсы?
Меган смотрит на него, нахмурившись, и мне начинает казаться, что она ранит его чувства, но вместо этого она вытягивает руку, берет чипсинку и сует себе в рот.
— Мы поздно закончили съемки, — объясняет Джонатан. — Не было времени зайти в костюмерную. Черт, даже не было времени взять телефон из трейлера.
— Так вот почему ты не ответил на мои звонки, — говорю. — Я подумала, ты меня избегаешь.
Джонатан обнимает меня, притягивая к себе, и целует в макушку, шепча:
— Никогда.
— Он в буквальном смысле сбежал со съемочной площадки, — говорит Джек со смешком. — Самое странное, что я видел: чувака, одетого в спандекс, преследует мужик в строгом костюме. Это было так нелепо, как одна из сцен из глупого фильма про Бризо.
— Эй! — восклицает Мэдди, прищурившись. — Не говори так! Бризо не глупый!
— Да-да, — подталкивает ее Джонатан.
— Моя ошибка, — говорит Джек, снова протягивая пачку, как предложение примирения. — Еще чипсов?
Мэдди не медлит, выхватывая целую кучу, из-за чего многие из них падают на землю. Джек шокировано смотрит на них, перед тем как заглядывает в пачку и переворачивает вверх дном — внутри пусто.
— Ты не заслужил ни одну, — говорит она ему. — Только если ты любишь Бризо, я могу тебя угостить.
— Ах, это грязная игра, — отвечает Джек. — Считается, если я люблю комикс?
Мэдди обдумывает это вариант, прежде чем протягивает ему одну сломанную чипсинку.
Он съедает ее, пока Меган пялится на него.
— Итак, Джек, откуда ты знаешь моего брата? Ты же не был его... дилером кокса?
Глаза Джека расширяются, когда он смотрит на нее.
— Твой брат?
— Это моя тетя Меган, — говорит Мэдди, доедая остатки чипсов.
— Меган Каннингем, — представляется Меган, протягивая руку, представляясь. — Мой брат не жалует нашу семью, поэтому не удивлена, что он не упомянул меня.
Джек пожимает ее руку.
— О, он упоминал о тебе. Он просто забыл сказать, что ты такая красивая.
Меган хлопает глазами, захваченная врасплох, ее щеки розовеют, в то время как Джек целует тыльную сторону ее ладони. О, боже мой, она покраснела.
— Эм, спасибо, — отвечает она, убирая руку.
— И я не был его дилером, — говорит Джек. — Хотя, вероятно, при таком раскладе уже был бы богат, поэтому, наверное, хотел бы, чтобы было так. Но нет, я помогал этому засранцу трезветь, а это неблагодарный труд.
— Я всегда тебя благодарю, — спорит Джонатан.
Джек машет рукой.
— Как угодно, чувак.
— Так, ты тренер по трезвости, — говорит Меган.
— Скорее, стажер, — говорит он. — Мне не платили за это. Но думаю, должны были. Я имею в виду, ты когда-нибудь имела дело с этим парнем?
Джонатан смеется.
— Ты же в курсе, что я здесь?
— Невозможно тебя не заметить, — говорит Джек. — Учитывая, что ты одет как на Коми-кон.
Меган смеется, как будто находит это забавным.
— Было здорово, но я должна идти. Мэдди, мой банановый хлебушек с корицей, ты была великолепна. Спасибо, что пригласила. Увидимся позже, ребята, — она разворачивается и оглядывается на Джека. — Была рада познакомиться, Джек. Надеюсь, увидимся.
— Можешь на это рассчитывать, — заявляет Джек, когда Меган уходит. Он наблюдает за ней какое-то время, прежде чем поворачивается к Джонатану, вздергивает бровь и кивает в сторону Меган.
— Это может быть моим вознаграждением?
— Даже не думай об этом, — грозит Джонатан.
— И не собираюсь думать, — говорит Джек, спрыгивая с капота машины. — Я собираюсь действовать.
— Удачи, — говорю я, пока Джонатан бурчит себе под нос, сердито наблюдая, как Джек догоняет Меган.
— Что он делает? — спрашивает Мэдди, глядя на меня.
— Думаю, он хочет пригласить тетю Меган погулять.
Ее глаза расширяются.
— На свидание?
— Ага, — подтверждаю.
— О, скажи ей, что она красивая! — кричит Мэдди, подпрыгивая. — И возьми цветы! Верно, папочка?
— Верно, — говорит Джонатан, хотя не выглядит таким же радостным насчет этой идеи, как Мэдди.
— Почему бы нам не оставить их в покое и отправиться домой? — предлагаю.
— Домой, — говорит Джонатан. — Звучит здорово.
***
Новенький голубой блокнот лежит на журнальном столике, сверху него гелевая ручка, чернила почти закончены, потому что я много ею пользовалась.
Джонатан замирает в передней части гостиной.
— Вижу, ты получила мой подарок.
— Конечно, — отвечаю, обнимая его сзади и прижимая голову к его спине. — Спасибо.
— Всегда пожалуйста, — отвечает он, поворачиваясь ко мне лицом и обнимая.
Он держит меня в своих объятиях, и такое ощущение, что я растворяюсь в его руках, его тепло поглощает меня. Могу привыкнуть к этому.
Привыкнуть, что он рядом.
— Как долго ты будешь здесь? — спрашиваю, боясь возможного ответа, что он приехал только на время. Он ничего не привез: ни одежду, ни даже телефон.
— Я сказал тебе перед отъездом, — отвечает. — Я здесь, пока буду желанным.
— Это не конкретный ответ, Джонатан.
— Почему нет?
— Потому что я хочу тебя с тех пор, как мне исполнилось семнадцать. Говоря это, ты обещаешь вечность. Мне нужен реальный ответ.
Джонатан затихает на мгновение, затем кладет свою голову поверх моей и спрашивает:
— Что не так с вечностью?
— Ничего, — отвечаю. — Так долго, как именно это ты имеешь в виду.
— Ты поверишь, если я пообещаю?
— Да, — шепчу. — Вот что мне нужно.
Джонатан вздыхает и ослабляет свою хватку, чтобы посмотреть на меня. Он изучает мое лицо, когда легкая улыбка трогает его губы.
— Возможно, я разрушил свою карьеру сегодня.
Я хлопаю ресницами.
— Что?
— Долгая история, — говорит. — Но просто не могу продолжать.
— Но это твоя мечта.
— Мечты меняются, — заявляет. — То, как я жил, приносило мне страдания. Хочу вернуть свою прежнюю жизнь и верну ее, потому что потратил впустую слишком много времени. Никогда не откажусь от актерства. Вот, кто я есть. Но не только это. Еще я отец, и также хочу быть мужчиной твоей мечты. Если для этого нужно будет играть в местном театре, то буду. Так долго, как буду возвращаться домой к тебе, чем буду Джонни Каннингом без тебя. Поэтому, если ты хочешь вечности, черт побери, она будет у нас.
Мое сердце барабанит в груди, как будто собирается выскочить. Мне хочется так много всего сказать, но не знаю, с чего начать. Вина. Страх. Радость. Целый рой бабочек трепещет у меня в животе.
— Вечность.
Он кивает и шепчет:
— Я обещаю.
— Та-да! — кричит радостно Мэдди, разрушая момент, ворвавшись в комнату, одетая в костюм Бризо. Мы дома десять минут, а она уже отказалась от снежинки. — Посмотри, папочка! Мы одинаковые!
Джонатан смеется.
— Да.
— Пойдем, — говорит она, хватая его за руку и потянув за собой. — Мы можем поиграть, потому что теперь мы дома!
Джонатан смотрит на меня в замешательстве.
— Идите, — машу им. — Веселитесь без меня.
У него выходит быстро поцеловать меня, прежде чем Мэдди уводит его в свою спальню. Они играют часами, прервавшись только на сэндвичи на ужин.
Уже темно к тому времени, как Джонатан появляется на кухне. Он обнимает меня сзади и целует в шею. Я хихикаю, когда мурашки расползаются по моей спине.
— Вы закончили с игрой в Бризо?
— Я только начал, — говорит он, развернув меня к себе лицом. — Мэдди спит, поэтому, думаю, твой черед немного повеселиться. Помню, что однажды пообещал сделать что угодно, чтобы ты увидела меня в этом костюме.
Мое лицо горит.
— Ты помнишь это?
— Конечно, — уверяет. — Только по этой причине я прослушивался.
— Ты рассказывал, что менеджер сказал тебе не идти.
— Сказал, но я послал все к черту. Он заявил, что у меня нет шансов, но ты верила в меня, поэтому я рискнул, и посмотри на меня сейчас.
Я едва могу заставить себя посмотреть на него. Для меня все это кажется нереальным. Как будто моя самая дикая фантазия смешалась с реальностью, а разум не можем привыкнуть к этой мысли. Как это может быть по-настоящему? Провожу рукой по широкой груди Джонатана, ощущая гладкий материал под ладонью.
— Ты оставишь его?
— Не должен, — признается Джонатан. — Они могут даже позвонить в полицию, потому что я забрал костюм.
— Хм-м, тогда нам нужно использовать его по возможности, пока мы можем.
— Вероятно, — соглашается.
Я визжу, когда Джонатан сгребает меня в объятия и поднимает. Обхватив ногами его талию, цепляюсь руками за него, пока он несет меня в спальню. Дважды он чуть не роняет меня, материал костюма настолько гладкий, что я почти соскальзываю. Хохочу, когда мы добираемся до кровати, и Джонатан нависает надо мной.
Он целует, нетерпеливо срывая с меня одежду, лаская руками каждый сантиметр моего тела. Я вся извиваюсь от нахлынувших ощущений.
— Тебе придется расстегнуть костюм, — просит Джонатан. — Я не могу сделать это сам.
— Хм-м, что скажешь, если я откажусь, тогда у тебя не будет выбора, и ты будешь носить его всегда?
— Именно об этом я и прошу.
— Так зачем мне тебе помогать?
— Потому что я не могу трахнуть тебя в этом костюме, — говорит он. — И у меня есть странное предчувствие, что ты хочешь быть оттраханной сейчас.
Из-за этих слов мое тело будто охватывает огнем, который покрывает каждый сантиметр кожи. Я вытягиваю руку и расстегиваю молнию на костюме Джонатана, стягивая его настолько низко, насколько могу.
Он снимает костюм до конца, пытаясь не рассмеяться. Ему нужно почти десять минут, чтобы полностью избавиться от него и снова забраться на кровать.
— Вроде как, испортил настрой, да? — спрашивает со смешком. — Испортил почти десять лет фантазий за несколько минут.
— Это требует некоего мастерства, — говорю. — Но если ты будешь хорош, я тебя прощу.
— Я могу сделать это, — бормочет Джонатан мне в губы, нависая надо мной, толкаясь в меня в медленном ритме. Он занимается со мной любовью, отдавая всего себя, не спеша.
Всю ночь напролет, снова и снова, он доводит меня до края, превращая в дрожащий, потный беспорядок. Утренний свет уже начинает пробиваться сквозь шторы, небо снаружи освещается. Я лежу, пялясь в потолок, в то время как мои мышцы не способны функционировать.
Джонатан покрывает поцелуями мой живот, опускаясь ниже и ниже, поглаживая рукой внутреннюю часть моего бедра, и от этого легкого прикосновения мое тело покрывается мурашками. Я только подумала, что больше не могу вытерпеть, как...
— О, боже.
Когда я снова расслабляюсь, тяжело дыша, Джонатан целует внутреннюю часть моего бедра, нежно прикусывая. Смеясь, я отталкиваю его и сжимаю свои бедра. У меня нет энергии для настоящей борьбы.
— Ты определенно прощен, — шепчу. — Это было... вау.
Смеясь, Джонатан падает на кровать.
— Слава богу, потому что я истощен.
— Как и я, — отвечаю. — Даже не думаю, что доберусь до душа.
— Я тоже. Черт, у меня даже нет одежды, которую могу надеть. И не могу позвонить Джеку, чтобы он привез одежду.
— Хм-м, думаю, что знаю один способ, как его найти, — говорю, хватая телефон с тумбочки. — Могу позвонить твоей сестре.
Прежде чем могу набрать номер, Джонатан выхватывает телефон из моей руки и бросает его на пол.
— Я не хочу и думать о том, что в такое время он может быть где-то с моей сестрой. Лучше останусь голым.
Смеюсь, прижавшись к нему, и оставляя легкий поцелуй на его груди.
— Я люблю тебя, Джонатан.
— Я тоже тебя люблю, — он обнимает меня и шепчет: — Ты королева, детка.
Эпилог
Год спустя
Клик. Клик. Клик.
Непрерывные вспышки камер были яркими и ослепляющими, когда десятки фотографов пытались увековечить момент. Сотни, а может, и тысячи фанатов выстроились в линии у металлических ограждений на улице у знаменитого голливудского театра. Люди дежурили здесь днями, отчаянно желая оказаться частью этого — красной ковровой дорожки «Бризо».
Бум. Бум. Бум.
Сердце Джонатана колотилось с бешеной скоростью, эхом отдаваясь в ушах. На протяжении многих лет он посетил огромное количество мероприятий и мог сохранять спокойствие, но сегодня был нервным. Не из-за себя, а из-за нее. Маленькая девочка, одетая в красивое розовое платье, выбранное ее мамой, цеплялась за его руку. Это был ее первый раз в Голливуде, впервые она была включена в эту часть жизни своего отца.
Он не хотел, ч