– Машина заглохла тут недалеко, – ответил Джагиндер.
– А, – сочувственно хмыкнул Рустам. Пижамная куртка туго обтягивала его пухлый живот, штаны складкой обозначали пах, доходя до самых лодыжек и оставляя открытыми лишь волосатые ступни в шлепанцах. – Езди не время, лучше ходи пешком.
– Я далеко живу – пешком туда никак не дойти, – возразил Джагиндер и повертел в руках булочку.
– А, – снова хмыкнул Рустам. – Я включай вентилятор – обсыхай в момент.
Отступив, он указал на потолок, где на длинной металлической трубке висел вентилятор – пережиток британской эпохи, с широким каркасом и сверхдлинными лопастями. Вентилятор с треском завертелся. Постепенно он набрал скорость и громко запыхтел, точно вертолет, с каждым оборотом норовя сдуть со стола газеты.
Джагиндер поежился и махнул Рустаму. Над головой у хозяина висела картина в раме, освещенная красной лампочкой: бородатый Заратуш‑тра в белом тюрбане, с устремленным ввысь взглядом – вылитый Иисус Христос. Над ним – портрет Мохаммеда Резы Пехлеви, шаха Ирана, в царственном мундире, увешанном блестящими медалями, с красной лентой через всю грудь, с мечом в ножнах и кушаком. Серебристо‑черные волосы аккуратно зализаны за уши. Строгий, жесткий взгляд и кустистые брови.
Рустам заметил жест Джагиндера и широко улыбнулся; тонкие усы на миг исчезли под носом‑картошкой.
– Уже высыхай? – крикнул он Джагиндеру и щелкнул выключателем.
– Да, спасибо, – ответил тот и плотнее запахнул плащ.
Он поднес чашку с чаем к губам. «Завтра, уже утром, – сказал себе Джагиндер, – возьму власть в свои руки». И тут же понял, что это будет непростительное, безоговорочное предательство. Худший грех – обмануть свою мать. Но он не может просто так уступить желанию Маджи и сложить оружие, чтобы его место незаконно захватил малолетний сын. Он попался, как дикий зверь, в капкан беспощадного охотника.
Горячая жидкость обожгла горло, и Джагиндер решил, что ему остается лишь одно – бороться.
Незадолго до этого, когда в бунгало поднялась суматоха. Мизинчик бесшумно пробралась к зеленым воротам, надеясь встретить призрак. В неяркий прямоугольник света перед верандой внезапно шагнула девушка.
– Милочка‑дыдм? – Мизинчик потихоньку прокралась обратно к дому, по спине побежали мурашки. – Что случилось?
– Пошли! – лихорадочно шепнула ей Милочка.
Мизинчик смотрела на нее. Милочка была не в ночном хлопчатобумажном шалъвар камизе, а в шифоновом платье, насквозь промокшем и страшно изорванном. Шелковая дупатта облепила грудь, подчеркивая пышные формы, золотая пташка соблазнительно угнездилась в ложбинке.
1устые пряди, обычно стянутые узлом на затылке, рассыпались по спине рваной шалью; помада на губах, которые Милочка раньше никогда не красила, размазалась по подбородку, точно ссадина. Холщовый ранец тяжело обвис на бедрах. Но больше всего Мизинчика поразило другое – скрипучий, напряженный голос.
– Ты заболела, диди! – спросила Мизинчик. – С тетей все нормально?
– Прошу, пошли! – Милочка шагнула к ней, но уставилась невидящим взором, и у Мизинчика зашевелились волосы.
Даже бродячий пес, вынюхивавший мусор в канавах, попятился, оскалился и зарычал.
– Пошли в дом, – сказала Мизинчик и повернулась к бунгало.
– Нет, – отрезала Милочка, взяла Мизинчика за руку и потащила к красному мотоциклу, что вхолостую урчал в темноте. – Обратно дороги нет.
Милочка резко выжала газ, и розовые сапожки, сорвавшись с ног Мизинчика, приземлились прямо в лужу у зеленых ворот. А мотоцикл уже мчался вниз по склону прочь от веранды, одиноко светившейся в густом облаке мошек, – к океану.
– Диди! – вскрикнула Мизинчик, прижавшись к Милочке. – Куда мы?
– На волю, – ответила Милочка, и два дома на Малабарском холме вдруг раскинулись сверкающими шатрами, словно пытаясь дотянуться до грозовых небес.
Дверь «Азиатики» распахнулась, и в кафе влетел тощий парень, похожий на испанского пирата.
– Инеш! – заорали студенты, с радостью прервав скучный спор о русских писателях.
– Он исчез! Она исчезла! – крикнул им парень, оглянувшись на дверь, словно за ним гнались. Длинные волосы были собраны «хвостом», в каждом ухе – по золотой серьге, свободная белая рубашка колышется на хилой груди, а ноги обтянуты «дудочками» с заниженной талией. Инеш схватил колченогий стул, крутанул его и сел. Поставив ноги в заостренных черных туфлях с кубинскими каблуками на край сиденья, он облокотился на стол и дрожащей рукой закурил.
– Что теперь, Инеш? – подколол его приятель с американским «ежиком». – Попробуешь охмурить другую девчонку?
– Похоже, ему сегодня подфартило, – сказал толстячок с пунктиром из крошек на щеках. – В прошлый раз сиганул со второго этажа, лишь бы не попасться с поличным.
– Эка невидаль, – подначил малый с «ежиком». – Инеш вечно пикирует из окна столовки, когда декан Пател проверяет, кто прогуливает занятия!
Столик взорвался от смеха.
– Придурки. – Инеш пустил клуб дыма прямо в лицо толстяку. – Меня поимели.
– Опять? – съехидничал Ежик. – Кто на сей раз?
Инеш молчал.
– Ну скажи, яр, – дразнил Ежик, – та девчонка, Милочка?
Инеш смутился.
Джагиндер за соседним столиком прислушался.
– Красотка, которую ты привел сюда, когда она спасла тебе жизнь? – спросил третий, в наполовину расстегнутой облегающей рубашке, что открывала безволосую грудь и золотую цепочку.
– Да, – сказал Инеш, вспомнив о своей гордости и отраде – рубиновом 500‑кубовом «триумфе», что стрелой проносился мимо «радждутов», «яв» и «роял энфилдов», натужно тарахтевших следом. Инешу крупно повезло: он купил мотоцикл всего за 6400 рупий у пилота из Англии.
Неделю назад Инеш мчался на своем «триумфе» под дождем. Вдруг раздался безумный крик: «Стой!» – и он с визгом затормозил. Лишь тогда парень увидел электрический провод, висевший в паре дюймов от горла. Инеш оглянулся на голос, спасший ему жизнь. Оказалось, что он принадлежит богине в золотистом наряде, и от растерянности Инеш смог лишь сказать: «Угостить тебя чаем?»
Милочка отказалась и, не глядя в глаза, направилась к кампусу университета ШНДТ, но Инеш настаивал.
– Пойдем, – уговаривал он. – Я прокачу тебя на своем мотоцикле. Он один такой во всем Бомбее. Я даже научу тебя на нем ездить!
Девушка посмотрела на хромированную махину. Робко протянула руку и погладила ее. Глаза вспыхнули в предвкушении, и она села сзади, свесив ноги с одной стороны и скромно обхватив Инеша рукой за талию. Лопаясь от гордости, он повез ее в «Азиатику», а девушка всю дорогу смеялась, явно радуясь неожиданному приключению.
– Сегодня днем я поехал на Малабарский холм, но…
– …ее уже увез другой ухажер, да? – подтрунил Толстяк.
Ежик вскочил и завращал бедрами, распевая песенку из «Дил Деке Декхо» – «Отдай мне сердце, и поймешь», первого рок‑н‑ролльного фильма в городе. Свирепых взглядов хозяина‑иранца парень будто не замечал.
– Эй, Кэки! – наконец крикнул Рустам костлявому официанту и, показав на перечень запретов над зеркалом, сказал: – Добавь: «НЕ ТАНЦЕВАТЬ»!
– Ну что такое, Рустам‑бхай? – Ежик простодушно взглянул на него, сел и повернулся к друзьям.
– Да какой там ухажер, – возразил Инеш странным голосом. – По крайней мере, мне так не кажется.
– Что же стряслось‑то, яр?
– Я ждал ее возле дома, – ответил Инеш, – и начал читать стихи – из джентльменского справочника «Как ухаживать за дамой». Ну, знаете, романтические такие.
– Может, ей не понравился твой стих? – предположил Толстяк.
– Она вышла вся растрепанная, ошалелая, – продолжал Инеш, затушив окурок в его тарелке. – А потом я очнулся на земле – и ни мотоцикла, ни Милочки!
Друзья звонко, раскатисто захохотали. Толстяк чуть не подавился своей булочкой.
Рустаму за стойкой показалось, что его чересчур долго игнорируют. Внезапно он выключил вентилятор над столиком студентов: мол, немедля что‑нибудь закажите или убирайтесь.
– Рустам‑бхай, зачем вырубили вентилятор? – всполошился Инеш.
Джагиндер перевел взгляд на выставку пирожных, кексов, печенья, картофельных чипсов, булочек и салли – тонкой, глубоко прожаренной картофельной соломки, – что выстроились в ряд у миски с маслом.
– Чай, кофе, мороженое? – спросил Рустам, показывая на бело‑голубой холодильник с небрежной надписью «Качиства», под которой нежился ухмыляющийся арктический тюлень.
– Пачку печенья с земляникой и кешью и чаи масала, – сказал Инеш, вымучив широкую улыбку.
– Чая на всех, – подмигнул Ежик.
Вентилятор на потолке снова запыхтел.
– Она забрала твой мотоцикл? – воскликнул парень с безволосой грудью.
– Ага, точно, – фыркнул Толстяк. – Будто девчонка умеет на нем ездить!
– Наверное, кто‑то меня ударил, – сказал Инеш и пощупал лицо: нет ли синяков. – Ничего не помню. Я осмотрел все кругом, даже заглянул за ворота, но ее нигде не было. И мой «триумф» тоже исчез!
– Не переживай, такой мотоцикл, как у тебя, далеко не спрячешь. – Ежик сочувственно покачал головой и постучал Инеша по спине: – Лучше не гоняйся за девкой, если у нее уже есть ухажер, яр. От этого одни неприятности.
– Я думал, она убежит со мной, а она свалила с моим мотиком! – простонал Инеш.
– Девка нынче ветреная пошла, – подытожил Толстяк и высыпал в рот целую банку ирисок «пэрри».
– Простите, – сказал Джагиндер, подойдя к их столику. – Вы случайно не о Милочке с Малабарского холма говорите?
– Правильно, о ней, – кивнул Инеш, с любопытством и подозрением разглядывая Джагиндера.
– О Милочке Лавате? – уточнил тот. Невозможно было представить благовоспитанную соседскую дочку на мотоцикле. Девушки так не делают.
Инеш молча кивнул.
– Своим мотиком он соблазнит любую девчонку, – пояснил Ежик. – Просто не повезло в этот раз.
– Да что ты врешь? – надвинулся на парня Джагиндер. – Я знаю соседскую дочку. И знал ее отца, пока он был жив. Как тебе не стыдно?
С этими словами он бросился вон из кафе, подавляя нарастающий приступ паники. «Чертов мальчишка просто врет. Бахвалится перед дружками». Соседи строго оберегали девушку, он бы и сам воспитывал свою дочь так же, останься она в живых.
Свою дочь.
В сознании Джагиндера его лунная пташка стала воплощением добродетели. Если бы можно было кое‑что предотвратить, жизнь развернулась бы перед ним роскошным восточным ковром, как и намечалось. Никаких сюрпризов или крутых поворотов. Лишь пышный гобелен из дней и ночей, который в конце земного пути он бы свернул и гордо назвал своей собственностью.
Ко всеобщему удивлению и радости, инспектор полиции Паскаль постучал в парадную дверь всего через четверть часа после спешного звонка в участок.
Жильцы сидели в доме – чопорные и перепуганные. Бунгало они перевернули вверх дном, понимая, что брошенные сапожки Мизинчика – зловещий знак.
Не снимая длинного плаща, Паскаль направился прямо в комнату. Он отрывисто кивнул Маджи и вытер лицо носовым платком.
Кунтал забрала у него черный непромокаемый плащ и фуражку, а Паскаль стянул черные резиновые сапоги и в одних носках цвета куркумы бесшумно прошел к кушетке. В комнате появился повар Кандж с подносом чая и печенья.
– Нет‑нет, все хорошо, – сказал инспектор, отмахиваясь от повара одной рукой, а другой налил себе чаю. – Так‑с, и что у нас?
– Пропала моя внучка. – Осунувшееся лицо Маджи было бледным, руки дрожали.
– Аччха, – Паскаль поискал в кармане рубашки ручку, доставая по ходу конфетные обертки, сигареты и паан, который затем бесцеремонно развернул и сунул в рот. – Имя? Возраст? Род занятий?
– Мизинчик Миттал. Ей всего тринадцать.
– Соседям звонили? – спросил инспектор. – Может, она забрела к ним в гости?
– Посреди ночи, инспектор? – вмешалась Савита. Этот развалившийся на кушетке хам вовсе не внушал ей доверия.
– Обзвоните, – приказал Паскаль. – Не по нутру мне это.
«Меньше надо объедаться дармовыми обедами», – желчно подумала Савита.
– Я позвоню тете Вимле, – вызвался Нимиш и скрылся в столовой.
– Так‑с… – Паскаль черкнул что‑то в блокноте. – Ну и каковы обстоятельства ее досадного исчезновения?
– Наш шофер поскользнулся под дождем, и воротами ему отхватило палец, – начала Маджи, и грудь ее заколыхалась от волнения. – Пока мы с ним возились, Мизинчик вышла на улицу. Мы заметили это… слишком поздно.
Савита театрально всхлипнула.
– У ворот кто‑нибудь еще был?
– Нет, – ответила Парвати. – Я вышла, когда Гулу упал, и никого больше не видела.
– А где этот Гулу?
Маджи показала на шофера, который, закрыв глаза, привалился к дивану. Перевязанная рука была прижата к груди.
Паскаль поднял колючие брови:
– А что он делал в столь поздний час у ворот?
– Ждал возвращения моего сына, – ответила Маджи.
– Аччха, вашего сына. Ну и где же он может быть?
– В конторе.
– Поздно ночью?
– Да.
После второй чашки чая и новых расспросов Паскаль запихнул блокнот в карман рубашки и вздохнул:
– Все это крайне любопытно.
– Любопытно? – вскинулась Савита. – И это все, что вы можете сказать?
Нимиш вернулся в комнату – белый как полотно.
– Похоже, плохие новости. – Паскаль подался к нему.
– Милочка, – выдавил из себя Нимиш.
– Что это значит, бэта? – Савита повернулась на стуле, чтобы лучше видеть сына.
– Ты поговорил… с тетей… Вимлой? – спросила Маджи, запинаясь от волнения.
Нимиш в отчаянии кивнул:
– Тетя сейчас придет с Харшалом‑бхаия и Химани‑бхабхи[162].
– А Милочка?
– Она пропала! – выдохнул Нимиш и непроизвольно поднес руку к груди. «Это я во всем виноват!» – добавил он про себя, вспомнив, как Милочка убежала от него – от его поцелуя.
– Милочка для него как родная сестра, – пояснила Савита инспектору.
Ворвавшись в комнату, Вимла с плачем упала в объятия Маджи. Харшал казался растерянным. Он грузно опустился на диван. Левая щека у него припухла.
– Ну‑ну, – принялась успокаивать Маджи подругу. – Это инспектор Паскаль, один из лучших в Бомбее.
– Мистер Лавате, – обратился Паскаль к Харшалу, – что произошло?
– Ну…
Харшал вспомнил разгоряченное тело Химани, сочную плоть ее грудей и бедер. Ночь началась, как обычно: Харшал нежно перевернул спящую Химани на спину и раздвинул ее податливые ноги. Когда у него полностью встал, Харшал нырнул в нее и разбудил, насладившись ее коротким испуганным вздохом. Затем, пока жена возилась в ванной, куда всегда надолго исчезала после секса, Харшал метался на кровати, не в силах заснуть с привычным удовлетворением. Сам воздух был плотным и вязким от желания.
Он вылез из постели, побрел к окну и увидел сцену, которая его шокировала и взбесила.
– Ну, – повторил Харшал и, скрипнув зубами, решил утаить два обстоятельства исчезновения Милочки: во‑первых, свидание Нимиша и Милочки под тамариндом, а во‑вторых, собственную встречу с сестрой вскоре после этого. – Разумеется, мы все спали, – сказал он, вспомнив прикосновение к шелковистой шее Милочки, ее сдавленный вскрик. – Когда позвонили, я разбудил мать и обнаружил, что сестра пропала.
– Вы не заметили чего‑нибудь необычного в ее комнате? – спросил Паскаль. – Следов взлома?
– Нет, – ответил Харшал, в панике осознав, что должен попасть в ее комнату раньше матери и жены. Нужно смыть кровь.
– Похоже, у нее было тайное свидание, – подмигнул Паскаль.
Нимиш опустился на диван и старательно протер очки. «Если с ней что‑нибудь случилось, я никогда себе этого не прощу».
– Да как вы смеете такое предполагать! – ошеломленно воскликнула Вимла.
– Тогда почему Милочка была не в пижаме? – спросил Харшал и стиснул зубы, словно перебарывая незримую боль. Кишки в животе раздулись и с неимоверной силой давили на задний проход.
Паскаль цинично рассмеялся:
– На вашем месте я бы не переживал. Скорее всего, вернется через пару часов – с румяными щечками. Такое случается, если нет строгого отца. Мой вам совет: найдите подходящего парня, пока она не ославилась.
– Моя Милочка – хорошая девочка!
– Не волнуйтесь, я обо всем позабочусь, – кивнул Харшал, хоть сам и испугался – того, что уже сделала сестра, и того, что она еще сделает, если вернется.
– А Мизинчик? – сказала Маджи, вдруг разозлившись на Милочку. – Не могла же она быть замешана в этом!
Вимла отпустила руку Маджи, обиженная ее выпадом.
– Оба исчезновения связаны между собой, – сказал Паскаль и встал, смахнув на пол крошки печенья. – Позвоните в участок, если появится новая информация. Все оставайтесь пока дома. И внимательно следите за детьми.
После его ухода перед парадной дверью повис редкий туман с дождевой взвесью, а в сердца Маджи и Вимлы закрались невысказанные упреки. Многолетняя и прочная дружба дала крошечную трещинку – тоньше воздушных прядок на головке новорожденного.
Бушующий океан
В зале стояла невыносимая тишина.
– Вы останьтесь тут, – сказал Харшал, обувая промокшие чаппалы, – а я вернусь в дом.
– Мы все вернемся, – возразила Вимла и, отпустив руку Маджи, вышла, не проронив больше ни слова.
Чувствуя на себе отчаянные взгляды родни, Маджи сдержала слезы, что муссонными тучами нависли под распухшими веками. Спать никому не хотелось, и облегчение приносила только активность – причем любая, лишь бы хоть чем‑то занять мысли.
– Кандж, приготовь халву для пуджи, – наконец велела Маджи, – да еще лепешек. Ночь будет долгой.
Повар Кандж ушел на кухню.
– Парвати, Кунтал, нужно убраться у мальчиков.
– А если призрак все еще там? – спросила Кунтал.
– Пусть только сунется, – грозно сказала Парвати и, схватив Кунтал за руку, устремилась по коридору.
– Я с вами, – крикнула им вслед Савита.
– Убираться? – Парвати удивленно подняла брови.
– Посмотреть на нее, – раздраженно ответила Савита.
– Савита, не надо, – сказала Маджи.
– Я отыщу свою лунную пташечку, – воскликнула Савита, – и никто меня не остановит.
Нимиш встал, чтобы пойти с матерью.
– Нимиш! Оставь ее. Возьми братьев и принесите из гостиной гаддхи. Расстелите их на полу – сегодня мы все можем переночевать здесь.
Затем, глубоко вздохнув, Маджи наморщила переносицу:
– Гулу, утхо.
Тот заторможенно поднялся с циновки, где успел задремать, несмотря на суматоху. Он вдруг очнулся, хотя от потери крови кружилась голова.
– Маджи, пожалуйста, простите меня за все это…
– Признайся, было ведь что‑то еще? – с надеждой сказала она. – О чем мы не сказали инспектору?
– Нет, я… поскользнулся, когда закрывал ворота.
– И все?
– Да.
– Ты чего‑то недоговариваешь.
– Я больше ничего не помню.
– Ты видел кого‑нибудь за воротами? – Маджи подалась вперед. – Мизинчик пропала. Ты понимаешь, насколько это серьезно?
Гулу нахмурился, прикусив кривыми зубами нижнюю губу. «О господи, – он вспомнил замогильный смех, красные губы, – неужели она причинит зло Мизинчику?»
– Понимаешь?
Маджи обожгла Гулу взглядом, и он рывком приподнялся, словно его тело дернули за невидимую нить. Маджи – его благодетельница, она взяла его к себе, подарила новую жизнь. Как ни старайся, солгать ей не удастся.
– Я видел… что‑то.
– Говори! – Маджи замахнулась на него тростью.
Снова откинувшись на циновку, Гулу привел подробности: скрип ворот, закутанная фигура на дороге.
– Это была Милочка?
– Вряд ли, хоть я не видел ее лица.
– Откуда тогда ты знаешь, что это была женщина?
– По голосу.
– Что она сказала?
– Она поманила меня. – Гулу вспомнил тонкие руки, мелькнувшую шаль. – Но потом я упал.
– Не морочь мне голову, – загудела Маджи. – Кто она?
Гулу встретился взглядом с хозяйкой. «Если б только увидеть ее наедине, найти раньше всех, все уладить». Обрубок пульсировал, и кровь пропитывала тонкую матерчатую повязку с каждым ударом сердца.
– Умоляю вас, – сказал шофер.
– КТО ОНА?
По щекам Гулу хлынули слезы. Он упал на колени, закрыл руками лицо и произнес имя, которое не слышали в этих стенах уже больше тринадцати лет.
– На волю? – повторила Мизинчик.
Из‑за мокрой одежды у нее сморщилась кожа под мышками и там, где резинка трусов стягивала ягодицы. Тонкая хлопчатобумажная пижама промокла насквозь. Но Мизинчик поняла, что дрожит, лишь после того, как они вылетели на сверкающую кривую Марин‑драйв. Уличные фонари королевским ожерельем освещали декольте залива. Аравийское море билось о берег, и брызги подлетали на сорок футов вверх.
– Ты о чем?
Милочка промолчала, устремив отсутствующий взгляд прямо перед собой. Костяшки ее пальцев белели на руле.
– Поворачивай! – закричала Мизинчик.
Она ведь знает Милочку почти всю свою жизнь. У этого безумия наверняка есть причина – причина, по которой Милочка не может сказать ей больше. «Она убежала из дома?» Мизинчик не могла отделаться от чувства, что Милочкой завладела какая‑то разрушительная сила. Изо всех сил вцепившись в талию подруги, она напряженно всматривалась в мелькавшие мимо ориентиры, по которым она рассчитывала найти дорогу домой.
Они свернули на Чёрчгейт‑стрит – широкий проспект с высотными коммерческими зданиями грязно‑серого или коричневого цвета и столь же унылыми жилыми квартирами на верхних этажах. Груды мокрого мусора громоздились вдоль тротуаров, вымощенных квадратиками шафрановых кирпичей и блестевших под дождевыми струями. Полуразрушенную стену прикрывали отклеившиеся киноафиши, поверх которых была второпях приляпана реклама похоронного бюро: ОТПРАВЛЯЕМ ПОКОЙНИКОВ КУДА УГОДНО, КАК УГОДНО, КОГДА УГОДНО. Другой плакат предупреждал: «Кладбища переполнены. Водитель, спешишь жить – умрешь на скорости!» Еще один, «Хинди‑Чини Бхаи‑Бхаи», пропагандировал добрососедские отношения между Индией и Китаем в связи с визитом премьера Чжоу Эньлая[163]в Дели пару месяцев назад.
Дождь лил в переполненный водоотвод, разбрызгивая грязную воду. За черной изогнутой оградой Мизинчик заметила одинокую фигуру мужчины, который быстро шагал в другую сторону, спрятав голову под черным зонтом. Может, окликнуть? Но что это даст?
Милочка дала полный газ, и вскоре они очутились возле фонтана «Флора» – главной бомбейской достопримечательности, названной в честь древнеримской богини изобилия. Оттуда они устремились на юг, обогнув черную каменную статую короля Георга[164], в народе окрещенную «Кала Гхода» [165], мимо Библиотеки сэра Дэвида Сэссуна, где обычно пропадал Нимиш, и «Ритм‑Хауса», где, увы, не продавался ни Тони Беннетт, ни Элвис – из‑за проблем с авторскими правами[166].
«Триумф» сбавил скорость, влетев на Веллингтон‑сёркл и приблизившись к кинотеатру «Ригал», полностью оснащенному кондиционерами. Жирные буквы названия ползли вдоль бетонного карниза. Показывали «Мугхал‑э‑Азам» – трагическую историю любви принца Салима и прекрасной Анаркали, которую похоронил заживо император Моголов. Анаркали играла знаменитая актриса Мадхубала, чье журнальное фото Мизинчик прятала в своем тиковом ларце вместо портрета матери. На огромном рекламном щите скорбное лицо Мадхубалы проступало на фоне битвы XVI столетия. Глаза актрисы были закрыты, голова запрокинута, губы приоткрыты в невыразимом страдании.
– Мама! – воскликнула Мизинчик.
Сходив на «Мугхал‑э‑Азам» вместе с подругами, Савита проплакала потом несколько дней. «Судьба бывает очень жестокой, – сокрушалась она на плече у Нимиша. – Разве можно чинить препоны такой большой любви?» Кино имело феноменальный успех, и «Фильмфэйр» даже опубликовал заметку о таксисте, который посмотрел ленту больше сотни раз. «Не понимаю, как можно вкалывать, не жалея сил, чтобы потом выбрасывать деньги на ветер?» – прокомментировал это дядя Джагиндер. Вся семья тогда прыснула над глупостью таксиста…
– Стой! Умоляю, остановись! – закричала Мизинчик, прижавшись к спине Милочки и пытаясь дотянуться до руля.
– Не мешай!
Милочка вырулила на Колаба‑козуэй и устремилась прямиком к бомбейской свалке, оставив справа «Эмпресс» – кафе, где не так давно Мизинчик сидела с двоюродными братьями и наблюдала за хиджрами. По левую сторону улицы теснились лавки с контрабандными товарами: крем для бритья «Жиллет» и другие предметы роскоши. Сейчас все магазины были заперты на засов – от грабителей и проливных дождей. Вдалеке, над зябкой Бомбейской бухтой, высились Врата Индии из желтого базальта, возведенные в знак бессрочного британского владычества. Милочка помчалась мимо эспланады – вереницы трехэтажных зданий, жилищ зажиточных парсов, а затем проскочила автобусное депо «БЭСТ» и вылетела на Касроу‑Бауг.
Мизинчик лихорадочно размышляла. «Она убежала и прихватила с собой меня. Как только она остановится, я спрыгну». Они пронеслись мимо небольшой бензоколонки и съехали с шоссе в спокойную аллею, обрамленную старыми домами с высокими деревянными потолками. Вдруг Мизинчик вспомнила, что в последнем особняке, «Дар‑уль‑Кхалил», живет двоюродный брат Маджи, дядя Уддхав, и для нее блеснула надежда. Он вдовец и изредка сдает одну крошечную комнатушку – шесть на восемь футов – матросам из доков. Мизинчик мельком заметила свирепого патана[167], сторожившего здание ночью: длинные ноги торчали из покрывала под деревянной лестницей, где он спал, прячась от ливня.
«Бахэнчод упырь, – кривясь в отвращении, называл дядя Уддхав афганца, что был родом из Кабула. – Когда не ссужает бедных фабричных под двадцать пять процентов в месяц, обменивает у матросов жестянки «Данхилла» «Стэйт экспресс 555» или это дерьмо «яшика»».
«На таких нельзя положиться», – подхватила тогда Маджи.
«Еще и кровожадный в придачу, – добавил дядя Уддхав. – Таскает с собой, сволочь, шестидюймовый тесак».
У Мизинчика душа в пятки ушла, когда они пересекли Вудхаус‑роуд и затормозили у рыбацкой общины коли – на берегу прямоугольной бухты, наискось от мыса Нариман. Их захлестнул смрад гниющей рыбы. Мизинчик уткнула нос в ворот пижамы, словно тонкий, насквозь промокший хлопок мог защитить от едкого запаха. Вдалеке у дюн домишки жались друг к другу, укрываясь от яростных океанских ветров. В темноте раскачивалась одинокая кокосовая пальма.
Милочка остановила мотоцикл и, крепко ухватив Мизинчика за руку, стащила ее на землю.
– Пошли, – скомандовала она все тем же странным, скрипучим, так не похожим на ее обычный голос.
– Нет! – крикнула Мизинчик и, оглянувшись на безбрежный бушующий океан, вырвалась. – Никуда я не пойду, пока не скажешь, что происходит!
– Ты дрожишь, – сказала Милочка. – На, возьми мою дупатту.
– Но она же мокрая, – возразила Мизинчик и все же потянулась к изысканному шелку. Пальцы ее коснулись ткани, и от Милочки потекла энергия, загадочный жар и сияние, тут же сломив упрямство Мизинчика.
Милочка шла впереди, с дупаттой на талии, а Мизинчик – сзади, изо всех сил вцепившись в накидку. Она, конечно, страшилась морской стихии, но еще больше боялась остаться одна в темном незнакомом месте. Они миновали неосвещенную лачугу на окраине деревни, обошли кругом все селение и наконец остановились у пристани, где покачивался на волнах ветхий траулер да валялись в песке опрокинутые деревянные каноэ.
Милочка столкнула лодку в пенные воды Аравийского моря, а Мизинчик забралась с другой стороны, не выпуская из рук дупатту, которая лишила ее рассудка и решимости своим сверхъестественным, пронизывающим жаром. «Милочка мне как сестра, – думала девочка. – Она не причинит мне зла. Потом она отвезет меня домой». Ливень усилился, над бурными водами стелился густой туман. Лишь головы Мизинчика и Милочки покачивались на поверхности, словно дельфины, что вынырнули подышать. Со всех сторон разбивались неистовые валы, но маленький клочок воды вокруг каноэ оставался странно спокойным, радушно принимая Милочку, – так мать раскрывает объятия любимому ребенку. Горизонт окрасился слабым румянцем.
Мизинчик заметила рыбака, вышедшего из своего жилища. Она различила его белую набедренную повязку и футболку с темными полосами. Голову покрывала белая ткань. Рыбак вгляделся, приставив ладонь ко лбу, а затем снова скрылся в своей лачуге.
Внезапный порыв ветра сорвал шелковую дупатту с талии Милочки, выхватил ее из пальцев Мизинчика. Накидка зацепилась за корму и растянулась на воде хвостом мифического зверя – золотым и сверкающим. Мизинчик судорожно вздохнула, словно резко проснувшись. Ее вдруг ошеломили ледяные прикосвения мокрой одежды, обжигающие океанские брызги и кромешный ужас положения. «Господи! Как мы здесь оказались? В открытом океане!» Ей внезапно вспомнились вроде бы невинные слова Милочки в Висячих садах. «Она, конечно, утонула, – сказала тогда Милочка о погибшем младенце, – но зато теперь свободна».
– Диди! – завопила Мизинчик. – Плывем обратно!
Но Милочка гребла вдоль прямоугольного заливчика к бухте. Там, над океанской пучиной, посреди воды со всех сторон, обретала она глубокий внутренний покой.
– Мы еще можем вернуться! – кричала Мизинчик.