– Конечно, сахиб, – ответил Гулу, поддерживая шатающегося Джагиндера под локоть.
– Уж поверь, это очень нелегкая ответственность.
– Я должен загнать машину, сахиб, – сказал Гулу, вытер лицо влажной тряпкой и вновь вышел под ливень.
Джагиндер крякнул и вдруг возбудился, вспомнив, как Савита соблазнила его накануне. Может, сегодня у нее уже отлегло от души? «Пусть даже молочко чуть‑чуть капает, ничего страшного», – великодушно подумал он. У Джагиндера странно пересохло в горле, он неторопливо шагнул в дверь и застыл как вкопанный.
– Что за…
Маджи, Нимиш, Парвати, Кандж и Мизинчик молча сидели в гостиной.
«Умерла?» Он представил, как Савита лежит в растекающейся лужице молока, и курчавые волосы у него на груди встали дыбом. Джагиндер быстро расстегнул две верхние пуговицы курты и бешено зачесался.
– Где ты был, папа? – резко спросил Нимиш, отбросив привычную деликатность.
– Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? – проревел в ответ Джагиндер, оценивая новоиспеченного соперника. «Ну и ну, и это мой родной сын, черт бы его побрал. Наконец‑то, на хрен, возмужал». Если б он не был таким пьяным, возможно, похлопал бы Нимиша по спине.
– Парвати, Кандж… – Маджи слегка взмахнула рукой. Кандж понял намек и торопливо встал, чтобы уйти. Но Парвати с удовольствием наблюдала за семейной драмой, словно купила дорогу‑щий билет на хорошее представление.
– Где Савита? – спросил побагровевший Джагиндер, едва сдерживая эмоции.
– Спит. Умаялась.
Он громко выдохнул.
– Какое тебе дело до нее? – крикнул Нимиш. – Тебя же вечно нет, когда ты нам нужен!
– Да как ты смеешь…
Черт! Рановато он расслабился – подходящего ответа наготове не было. Но он не допустит, чтобы его припер к стенке собственный сын, – ишь, больно умный выискался! Метнувшись вперед, Джагиндер набросился на Нимиша.
Но тот оказался проворнее и, вовремя отскочив, упал на диван.
– Прекратите оба! – приказала Маджи.
Нимиш резко выпрямился, на его худых скулах яростно заходили желваки.
На потолке вдруг открылась новая течь, и пол забрызгало дождевой водой. Мизинчик сидела на диване, с благоговейным страхом глядя на Нимиша. Туфан рядышком завидовал смелости брата.
– Джагиндер, ты – мой старший ребенок, мой единственный сын. Мы с отцом дали тебе все, – сказала Маджи, на миг затосковав по покойному мужу. – И как ты себя ведешь?
– Ма!
– Ты очень плохой семьянин, ты позоришь фамилию своего отца.
Губы Джагиндера неистово задергались, пытаясь сложить верткие, ускользающие слова. Зря он приговорил ту бутылку «Джонни Уокера». Зря не остановился, когда еще приятно шумело в голове. Маджи подняла руку, пока он вконец не запутался. Взглянув на Нимиша, она поняла, что именно он, единственный из Митталов, воплощает непоколебимое дедово чувство долга перед семьей.
– Нимиш, – негромко и веско сказала она. – Пора тебе взяться за дело.
– Что?!
Эта новость потрясла обоих – Джагиндера и Нимиша.
– Тихо! – Маджи завела руку за голову и собрала распущенные волосы в тугой узел. – Сегодня я поняла, что нужны перемены. Они назрели уже давным‑давно. – Бабка вздохнула. – Я чересчур либеральничала. Пустила все на самотек.
– Но… но… – залепетал Нимиш: вся его жизнь разваливалась на глазах, превращаясь в отупляющий ад семейного судоразделочного бизнеса.
– Я не потерплю! – вскинулся Джагиндер. «Так они это все подстроили! – Он почувствовал себя пешкой в чужой игре. – А Нимиш – парень не промах, сукин сын». Джагиндер хрустнул шеей, и в голове у него зародился смутный, едва продуманный план.
– А тебе не приходило в голову, что за твоей спиной хитрюга Лалу огребает невиданные барыши? – съязвила Маджи. – Ты слишком уж расширил бизнес, и Лалу прогрызает в нем дыры, точно крыса.
– И ты думаешь, Нимиш с этим справится? – Джагиндер ехидно рассмеялся.
В Нимише поднимался жгучий, разъедающий гнев. Он не хотел иметь никакого отношения к отцовскому бизнесу, но эти слова его разъярили.
– Это я‑то не справлюсь? На себя посмотри! Сбегаешь тайком и напиваешься, как будто мы не знаем всей мерзкой правды.
Что означало: «Именно это всех нас и губит». Притворяться поздно. Шах и мат.
Мизинчик разинула рот. Туфан зааплодировал. Раз уж отец проигрывает, рассудил он, лучше подлизаться к братцу.
– Вон из моего дома! – заорал Джагиндер, брызжа слюной, и влепил Нимишу звонкую пощечину.
Нимиш покачнулся, очки полетели на пол. На его бледной щеке расцвели бордовые пятна.
– Это правда! Правда! Я видела, как ты уезжал среди ночи! – Мизинчик сверлила взглядом дядино лицо. – Я видела!
– Ты! – Пальцы Джагиндера сжались в кулак. – Неблагодарная, маленькая…
– Уходи сейчас же, – низким голосом велела Маджи, яростно глядя на сына.
Переборов отчаянное желание кинуться на мать, а заодно свернуть к чертям собачьим шею Нимишу и Мизинчику, Джагиндер вышел из гостиной, хлопнув дверью.
– Гулу! – Выгони мне «амбассадор»! – голос его заглушался дождем.
В гараже Гулу заботливо выхаживал промокший автомобиль: вытирал мягкими тряпками сиденья, вычищал обрывки листьев и песок, что набился под ветровое стекло и откидное сиденье, проверял уровень масла, бормотал слова утешения.
– Гулу! – Джагиндер вошел в гараж. – Оглох, что ли?
– Сахиб? – Гулу встал перед машиной, словно защищая ее от хозяйского гнева.
– Я уезжаю, – нетерпеливо сообщил Джагиндер. – Открой ворота.
– Но, сахиб, я еще не протер двигатель.
Джагидер шлепнулся на водительское место и бешено газанул. Гулу едва успел открыть ворота.
«Амбассадор» с ревом умчался.
В другом гараже, приспособленном под жилье, повар Кандж крепко обнимал Парвати.
– Ты правда видела призрака?
– Там, в ванной, всегда что‑то было.
– Почему же ты не рассказывала?
– Нам не разрешали о таком говорить. Савита перепугалась, когда умер младенец, и приказала запирать на ночь дверь. Маджи сперва заупрямилась, но Савита не захотела ночевать дома и отвезла мальчиков в отель «Тадж», – тогда‑то Маджи и уступила. Ну а мы привыкли к странным звукам в трубах. Раньше ведь ничего такого не случалось.
– А сегодня случилось, – сказал Кандж.
– Да, тринадцать лет спустя. Она перешла рубеж.
– Нам надо уезжать отсюда, пока не поздно.
– Ты мужчина или мальчишка?
– Есть и другие странности. Ты не заметила, что моя стряпня стала водянистой?
– Конечно, заметила.
– Да? – Кандж вытаращил глаза. – Маджи меня рассчитает. Лучше уж свалить, не дожидаясь.
Парвати цокнула языком:
– Да толкись тут хоть целый табун привидений – никуда я отсюда не уйду!
– Но нельзя же так жить!
– Я не уйду. – Парвати набычилась. – Помнишь, я ведь тебе рассказывала, как ко мне явились духи родителей. Переполошили, столкнули ночью с циновки. Но я тогда не испугалась. И сейчас не боюсь.
– Но моя стряпня…
– Столько всего творится, что никто и не заметит.
Кандж приуныл.
– Эй, – Парвати шаловливо схватила его за подбородок, – ты‑то хоть заметил, что у меня задержка?
– Задержка? – повторил Кандж в недоумении. – Никогда ведь не было.
– Раньше – никогда.
С этими словами Парвати затащила мужа под хлопчатобумажное одеяло и выключила свет.
После ухода Джагиндера Маджи сидела в кресле, и грудь ее тяжело вздымалась.
«Ах, Оманандлал, – мысленно обращалась она к покойному супругу, – жаль, что ты уже не можешь приструнить своего сына».
– Чало, Мизинчик, ложись спать в моей постели, – наконец сказала она вслух. – Туфан, выйди из‑за двери и помоги брату принести еще одно одеяло из моей комнаты. Можете переночевать на софе.
– Я не засну! – заявил Нимиш. Щеки у него раскраснелись, погнутые очки испачкались от эмоций.
– Постарайся.
– А папа? – проскулил Туфан в дверях. Неужели Маджи вышвырнула отца навсегда?
– Не говори мне о нем, – приказала Маджи в раздражении. – Делами займется Нимиш. Завтра я обо всем распоряжусь.
Нимиша охватило полное отчаяние. «Я не могу этого допустить. Я этого не допущу».
Туфан сновал туда‑сюда с подушками и одеялами, довольный новым развлечением.
Мизинчик помогла Маджи взобраться на кровать и села рядом:
– Теперь‑то ты мне веришь?
Маджи приложила теплую ладонь к щеке Мизинчика. Но в голове роилось столько мыслей, что бабка так и не смогла ничего ответить.
После полуночи Джагиндер вернулся в Бандру. Дорога была свободной, но, проезжая мимо храма Махалакшми неподалеку от Брич‑Кэнди, он вдруг попал на затопленный участок, где вода поднималась выше колес. «Амбассадор» неожиданно заглох. Чертыхаясь, Джагиндер выскочил из машины и, придерживая одной рукой руль, а другой рукой и плечом упираясь в дверцу столкнул автомобиль с дороги. Пока он брел по воде, трое насквозь промокших беспризорников, от шести до десяти лет, появились из‑за лачуги и стали помогать сзади.
– Джао – пошли прочь! – заорал на них Джагиндер.
Но, притворившись глухими, те навалились с удвоенной силой.
– Женина родня подарила колымагу небось? – Какой‑то водитель опустил стекло, специально высунул голову под дождь и выкрикнул эту избитую шутку.
Мальчишки весело заулюлюкали. Их поддержал целый хор других водил, которые от нечего делать давали бестолковые советы или отпускали обидные замечания. Некоторые, не заглушая мотор, даже выходили из машин и, передавая из рук в руки мокрую пачку «Уиллс Нэйви Кат», с трудом пытались втянуть в легкие дым.
Ниоткуда возник предприимчивый торговец с широким черным зонтом и корзиной чан‑ны на шее. В глиняном горшочке под корзиной тлели угли, белый дым обволакивал лицо торговца мягким свечением, и в воздухе так вкусно запахло деревом, что аппетит разгорелся у всех.
– Чанна джор гарам! – выкрикивал продавец, заворачивая пряный нут в длинные узкие пакетики из старых газет. – Всего двадцать пять пайс [159]за пакетик.
Мужчины купили по одному, некоторые скрылись в своих машинах и медленно потащились по улице. Почуяв, что им могут не заплатить, уличные оборванцы заволновались, десятилетний даже стал угрожать. Тогда Джагиндер купил им по пакетику и спровадил.
– Продай по дешевке! – крикнул водитель проезжавшей мимо машины и ткнул пальцем в заглохший «амбассадор».
– Лучше продай по дешевке свою чертову мамашу! – огрызнулся Джагиндер.
Одни автомобилисты засвистели, другие одобрительно закивали, и у всех поднялось настроение.
– И что теперь делать? – обратился он к толпе, показывая на машину.
Мужчины выкрикивали советы – порой грубо‑сексуальные и, как правило, совершенно бесполезные. Затем, вдруг вспомнив о делах, они в последний раз глубоко затянулись и умчались на своих машинах. Один, в облегающей рубашке с высоким воротом и синтетических штанах, пожевал сигарету, перекидывая ее во рту, и деловито сплюнул на землю:
– Арэ, открой бахэнчод капот.
Джагиндер насупился и открыл «гребаный капот».
– Я знаю одного механика, – заявил мужчина, выпустив в лужу струю красного сока па‑ана. – Очень толковый парень, тут в двух шагах.
– Так сходи за ним, – неохотно согласился Джагиндер, ведь выбора у него не было.
Мужчина вернулся через полчаса. К тому времени вокруг промокшего двигателя «амбассадо‑ра» собралась новая толпа; люди заглядывали в него с таким интересом, словно там показывали блокбастер типа «Кануна». Худющий, скуластый «механик» принес с собой ржавый гаечный ключ и палку, на конце которой горели промасленные тряпки. Размахивая этим факелом в опасной близости от мотора, он мастерски вытер насухо все электрические контакты. Джагиндер запрыгнул в машину и в очередной раз попробовал ее завести. Зеваки попятились, «амбассадор» резко накренился и с шипением заглох. Без буксира тут явно было не обойтись.
«Механик» пожал плечами и стукнул по двигателю гаечным ключом – для полного счастья. Расстроившись, что представление так быстро закончилось, водители с неохотой вернулись в машины – к своей привычной одинокой жизни. Настроение у всех испортилось. Еще один автомобилист отпустил соленую шутку. «Механик» грозно взмахнул факелом. Испугавшись, как бы он и впрямь не поджег машину, Джагиндер достал из бумажника пару банкнот. Первый мужчина шумно сплюнул на землю. Джагиндер вынул еще десятку, и оба помощника исчезли.
Его кинули на произвол судьбы.
Гулу внезапно проснулся. В волнении он уставился на рекламу ваксы «вишневый цвет» над койкой, пытаясь успокоиться. На него обиженно посмотрели два котенка в блестящих черных сапожках.
– Тум бхи – и вы туда же? – спросил Гулу с напускной беспечностью и постучал по бумажным носикам.
Сев в койке, он энергично растер лицо, пока не запекло. Что‑то случилось. Первым делом он подумал про Чинни – проститутку с Фолкленд‑роуд, к которой наведывался по выходным два раза в месяц. Отношения у них были неглубокие, но иногда почти нежные.
Правда, в последний раз Чинни отстранилась от Гулу.
– Я его видела! Видела! – закипятилась она, закрыв руками глаза.
– Кого? – грубо спросил Гулу: под его дхоти уже нетерпеливо пульсировала шишка.
– Своего сыночка – пропажу свою, – бесновалась Чинни, не обращая внимания на Гулу и его шишку. – Этот бахэнчод дядька привел его сюда – совсем еще мальчонку. Убью старую сволочь – пусть только еще раз сунется!
Будто в подтверждение своих слов, она достала из‑под койки девятидюймовый нож, сделанный в Рампури.
«Еще чего доброго, Чинни натворила глупостей», – подумал Гулу, и на него надвинулись стены гаража. Он вскочил, схватил изорванный зонт и осторожно пробрался на переднюю веранду. Усевшись на табурете, стал высматривать фары «амбассадора». Гулу решил, что, как только Джагиндер вернется, он тайком съездит к Чинни и проверит, все ли там в порядке. Надо будет в следующий раз купить ей новую побрякушку – какой‑нибудь браслет из цветного стекла.
Прошло около часа, и Гулу услышал шум мотора. Спросонок он оторвался от стены и прошел к зеленым воротам, отпер замок и снял цепь. Ворота распахнулись с недовольным стоном, будто сквозь ритмичный стук дождя заскулил раненый пес. Протерев глаза, Гулу вгляделся в дорогу. Вдалеке виднелся неяркий свет. Гулу успокоился, почти возликовал. Он отпер вторые ворота, распахнул их и встал у въезда, гордо подняв голову, хотя зонт почти не защищал от ливня. Гулу с радостью встречал любимую машину.
Он ждал – ждал долго, пока не потерял терпение. Щурясь в попытке хоть что‑то разглядеть сквозь пелену дождя, он с надеждой смотрел на дорогу. Свет по‑прежнему горел – где‑то за полем зрения. Гулу нерешительно шагнул на проезжую часть и прислушался, стараясь отвлечься от барабанной дроби капель по твердой земле.
– Джагиндер ‑сахиб? – крикнул он во мрак.
Против света возникла темная фигура, направлявшаяся к бунгало.
Даже в потемках Гулу заметил две вещи: для Джагиндера человек был слишком стройным и этот всемирный потоп ничуть не стеснял его движения.
Испугавшись, Гулу закрыл одну створку ворот и прочно загнал фиксатор в землю. Фигура остановилась, словно услышав шум. Потом зашагала быстрее – почти поплыла в слабом свечении, отбрасывая жутковатые тени на неровные края дороги. Гулу отшвырнул зонт и дернул вторую створку. Но ее заклинило. Вода так яростно хлестала по лицу, что он едва различал собственные руки, лихорадочно трясшиеся прямо у него перед глазами. В вышине грянул гром, а затем раздался звук пострашнее. Над улицей пронесся низкий вой, оглушая своей потусторонностью.
Гулу навалился всем телом на ворота, железо поддалось и со свирепым лязгом захлопнулось. Но в тот же миг раздался крик, слетевший с уст самого Гулу: металлическим створом ему зажало и отрубило палец. По руке хлынула горячая влага, цепь со звоном рухнула на землю. Здоровой рукой Гулу вслепую ощупал затопленный бетон, по‑прежнему упираясь всем телом в ворота. Поток унес палец под ними на улицу, и он бешено закружился в переполненном водоотводе. Зажав раненую кисть под мышкой, Гулу в отчаянии протер глаза и высмотрел цепь, но не смог до нее дотянуться. На долю секунды отпустив ворота, он кинулся к цепи, словно к спасательной шлюпке.
Но, обернувшись, понял, что опоздал. Ворота распахнулись. Сверкнула молния, и в тот же миг он увидел, как вспыхнуло огненно‑красное паллу, как блеснул металл и как поманили тонкие руки. С темных губ слетел призрачный смех.
– Авни! – воскликнул Гулу, цепь вновь выскользнула из рук, и он повалился лицом вниз на твердую мокрую землю.
Розовые сапожки в луже
Мизинчик лежала рядом с бабкой, не в силах уснуть. Она в страхе гадала, что еще преподнесет призрак, искала логическое объяснение гибели девочки. «Айя сошла с ума? Призрак мне это пытался сказать?» Решив найти привидение, едва Маджи задышит ровно, Мизинчик равнодушно прислушивалась к возне Гулу во дворе, стону открывающихся ворот и голосу шофера. Но затем вдруг раздался ужасный вопль, и тотчас за ним – быстрый топот.
– Что? Что еще? – спросонья закричала Маджи, и Мизинчик помогла бабке слезть с кровати.
Они следили за происходящим с веранды.
Повар Кандж и Нимиш уже мчались к парадным воротам.
– Он упал! – То был голос Нимиша, он добежал первым.
– Кто здесь? – крикнула Парвати во тьму, подняв с дорожки изорванный зонт. В лунном свете блеснула ржавая металлическая спица. Стерев грязь и стряхнув обрывки листвы и цветов, она увидела истертую латунную пластинку с надписью: «Джунгли, 1825 год». Прямо под зонтом на дороге блестели безупречные следы, не смываемые водой. Парвати наклонилась, чтобы лучше их рассмотреть, и заметила на левом отпечатке шесть четких пальцев. Она застыла в изумлении, тотчас догадавшись, кто виноват в несчастье Гулу. Внезапно следы исчезли, точно мираж.
– Парвати! – позвал Кандж, увидев, что жена сидит на корточках у ворот, зажав ладонью рот. – У тебя все в порядке?
Парвати быстро встала и кивнула. Отбежав от ворот, она оглянулась на густую листву, словно что‑то высматривая среди мокрых лоз и туго скрученных бутонов. Лишь добравшись до веранды, где робко мигала тусклая желтая лампочка, Парвати вспомнила про Гулу и душераздирающе завизжала.
– Палец! – вскрикнул Нимиш, заметив кровь.
– Внесите его в дом! – распорядилась Маджи и велела Парвати принести чистые полотенца, марлю и аспирин из ее личных запасов.
Кандж кинулся на кухню и вернулся с чашкой обеззараживающей пасты из куркумы, которой обильно смазал обрубок, и с чашкой нимбу пани [160]который влил в распахнутый рот Гулу. Шофер закашлялся и пришел в себя.
– Во дворе, – простонал он, пытаясь показать целым пальцем.
– Где он? Где? – Савита ворвалась в комнату, решив, что Гулу говорит о ее муже. Выглянув в окно, она излила на Джагиндера поток брани. Невозмутимая Кунтал усадила ее и принялась массировать плечи.
– Ворота, – вновь выдохнул Гулу.
– Мы должны уехать! – простонала Савита. По блузке потекло молоко, у Савиты закружилась голова, к горлу подкатила тошнота. – Бежать, пока не поздно! Ними, принеси мою шаль и портмоне!
– Мама!
– Я кому сказала!
Нимиш вылетел из комнаты. Дхир, крепко спавший на диване, наконец проснулся, – точнее, его разбудил собственный желудок. Даже не пытаясь подавить необъятный зевок, он потянулся и плюхнулся на кушетку к Туфану, свернувшемуся под простыней.
– Наверно, оступился под дождем, – объяснила Маджи, – и зацепился пальцем.
– Нет, Гулу не поскальзывался. – Парвати скрестила руки на груди. Довольно этих семейных тайн, тем более что прошлое вернулось и оставило влажные следы за воротами – зловещее предзнаменование. Однако, глянув на побелевшую Кунтал, Парвати закусила губу и решила не раскрывать правду. «После всего, что тогда случилось, Кунтал не должна знать, кто приходил к воротам».
Парвати вспомнила очистительную церемонию, которую они совершили после гибели младенца, чтобы дух айи – живой или мертвой – никогда не вошел больше в бунгало. «Пока мы здесь, мы в безопасности».
– Что же тогда? – спросил Нимиш. – Что там произошло?
– Это был призрак, – солгала Парвати.
Савита дернулась.
– Призрак?
– Призрак? – откликнулся эхом Туфан и, спрыгнув с кушетки, точно укушенный привидением, кинулся к матери.
– Во дворе? – недоверчиво переспросила Мизинчик. «Но зачем? Зачем ей после стольких лет уходить из бунгало?»
Маджи испепелила Парвати взглядом:
– Принеси детям молока.
Та неохотно разняла руки и побрела на кухню.
– Призрак? – повторила Савита. Вдруг ее осенило: то, что находилось за дверью все эти годы, еще страшнее, чем она думала. – Дхир! Нимиш! Ко мне!
Дхир примостился рядом с матерью. Нимиш вернулся с ее шалью и портмоне.
– Проверь дверь ванной! – крикнула Савита Парвати. – Убедись, что на запоре!
Мизинчик схватила розовые резиновые сапожки и под шумок незаметно выскользнула за дверь.
– Это был призрак? – Повар Кандж присел на корточки и ткнул Гулу в бок.
– Призрак? – Гулу растерялся и побледнел. На тряпке, обернутой вокруг его руки, распустились красные соцветия свежей крови.
– Дверь не заперта, – сказала Парвати, вернувшись с подносом солодового молока «хорлик».
– С печеньем? – Пролепетал Дхир, позабыв про страх.
– Я знаю. Она уже вышла, – уверенно добавила Парвати.
– Она?! – Савита остолбенела. Неужели она ошиблась? Неужели в ванной обитал не злой дух, погубивший ее кровиночку, а…
– Парвати! – одернула служанку Маджи.
– Нет, расскажи!
– Мизинчик что‑то видела, – сказала Маджи и отмахнулась. – Она ведь еще ребенок.
Савита ухватила Парвати за сари:
– Кто это?
– Ваш ребенок!
Савита так пронзительно завизжала, что Дхир захлебнулся молоком. Из ноздрей брызнули струи пузырящейся жидкости.
– Перестань нести чушь! – приказала Маджи.
– Где она? – закричала Савита, глаза ее, казалось, вот‑вот выскочат из орбит. – Гйе? Я хочу увидеть свою малышку Чакори!
– Мама! – пискнул Туфан, а Нимиш силой усадил мать на диван.
– Савита, возьми себя в руки, – велела Маджи. – Она умерла.
– Она вернулась ко мне! Я знала, что она вернется!
– Мама, ты бредишь, – воскликнул Нимиш, набрасывая шаль ей на плечи.
– Успокойся, – увещевала Маджи. – Ради сыновей.
– Мы остаемся, – объявила Савита Нимишу и сбросила с себя шаль. – Моя деточка вернулась ко мне.
Повар Кандж снова тряхнул Гулу, уже сильнее:
– Это был призрак?
Гулу попытался понять смысл вопроса и разобраться, что же случилось ночью. Мысли путались, но две вещи он знал наверняка: во‑первых, вернулась Авни, айя утонувшего ребенка, и, во‑вторых, он не расскажет об этом ни одной живой душе.
– Нет, – сказал он вслух. – Я просто… поскользнулся.
– Ну, что я вам говорила? – прогудела Маджи, шумно выдохнув.
– А где Мизинчик? – внезапно спросил Дхир.
Все затихли и огляделись.
– Мизинчик! – крикнула Маджи, подавшись вперед на своем троне. – Мизинчик!
Никто не откликнулся. Кунтал и Нимиша послали проверить восточный коридор, но они вернулись ни с чем. Парвати и Кандж вместе обыскали весь дом, но тоже безуспешно. Гигантская грудь Маджи вздымалась, пока она слезала с трона.
– Мизинчик!
– Может, вышла во двор? – предположил Нимиш.
– Во двор? – переспросил Гулу, вспомнив жуткую сцену у ворот.
– Боже упаси! – Парвати метнулась к двери.
– Гйе она? – кричала Маджи, продвигаясь к входной двери с тростью в руке. – Мизинчик! Иди в дом! Кандж, найди ее!
Кандж нерешительно шагнул на веранду.
– Мизинчик! – Маджи заковыляла к воротам.
Гулу, Парвати и Нимиш подскочили к ней и втроем распахнули створки.
Цепь лежала в воде.
Рядом в луже валялись розовые резиновые сапожки.
Но Мизинчика нигде не было.
Пленник ненастной ночи
Оставив запертый «амбассадор» на обочине, Джагиндер отправился сквозь грозу и сумрак на попутках – мимо Чамбала‑Хилл, мимо своего дома на Малабарском холме и до самого Чёрчгейтского вокзала на Чёрчгейт‑стрит. Как раз напротив размещалась кафешка «Азиатика», где горстка стариков сутулилась над «Ивнинг ньюс», стайка студентов баюкала томики Горького, Чехова и Тургенева, а пары молодоженов осторожно входили и выходили из наглухо закрытых кабинок, которые прозвали в народе «семейными номерами». Несмотря на столь поздний час, в «Азиатике» жизнь била ключом, и атмосфера была дружеская, расслабленная.
Джагидер медленно прошагал мимо высокой мраморной стойки. За ней хозяин‑иранец, в пижаме из тонкого белого муслина, в курте без рукавов, с треугольным вырезом, и со священным зороастрийским шнуром садра на поясе, вел торговлю, взгромоздившись на высокий табурет.
– Желтого слона, – сказал парень, показывая на сигареты «Ханидью» со слоном на пачке.
Хозяин потянулся за пачкой, а затем, выдвинув ящик из‑под стойки, положил деньги в одно из шести округлых углублений. В каждом лежали монеты различного достоинства: от крошечных двухпайсовых до крупных – в одну рупию, с профилем короля Георга на обратной стороне.
Джагиндер остановился у стойки и засмотрелся на выставку сигарет: дорогие «Голд флэйк» и «Кэп‑стен» уютно примостились на самом верху, их подпирали ряды подешевле – «Чарминар», «Хани‑дью», «Ссисорс», «Кэвендерс», «Панамас», а внизу выстроились картонные коробки «Пассинг шоу» – с трусоватым хлыщом в цилиндре на пачке.
– Одну «Голд флэйк», – сказал Джагиндер, поглядывая на выцветший плакат за стойкой, с хвастливым слоганом: «Голд флэйк» от Уилла: почувствуй, что значит курить.
Хозяин достал одну сигарету из жестянки на пятьдесят штук и протянул ему.
Джагиндер нашел свободный столик с круглой мраморной столешницей и сел на шаткий деревянный стул с надписью на спинке: «Сделано в Чехословакии». Закурив, он на миг задумался, кому это взбрело в голову закупать колченогие стулья в далекой коммунистической стране. Взгляд упал на длинные вертикальные зеркала, вставленные промеж деревянных панелей. На верхнем зеркале было написано: ИЗВИНИТЕ, У НАС НЕЛЬЗЯ: ДРАТЬСЯ, РАССИЖИВАТЬСЯ, ГРОМКО РАЗГОВАРИВАТЬ, РАСЧЕСЫВАТЬСЯ, ПЛЕВАТЬСЯ, ОБСУЖДАТЬ АЗАРТНЫЕ ИГРЫИ КЛАСТЬ НОГИ НА СТУЛЬЯ. МЫНЕ ПОДАЕМ ВОДУ ПОСТОРОННИМ И НЕ ДАЕМ АДРЕСНЬГХ СПРАВОК. Ниже, мокрым мелком, нацарапано меню: «Чай – 10 п., кофе – 20 п., кхари [161]– 10 п., пирожные – 25 п., бран маска – 50 п., омлет (одинарный) – 50 п., омлет (двойной) – 90 п., кока‑кола, голд спот, мангола, фруктовая вода с мороженым, содовая – 25 п.».
Джагиндер заказал популярные иранские лепешки с маслом, которые немолодой хозяин Рустам до недавнего времени готовил на месте, пока не умерла его жена. Теперь лепешки и прочие десерты моторикша доставлял в жестяной коробке из «Макдумии» – частной пекарен‑ки в Дхарави, самом крупном районе бомбейских трущоб. Джагиндер пролистал стопку газет, лежавших на столе: англоязычные «Таймс оф Индия», «Индиан экспресс» и «Фри пресс джорнал», парсскую «Джаам‑э‑Джамшед» и еженедельный коммунистический таблоид «Блиц». В «Блице» его привлек заголовок: «Золотой слиток найден спустя шестнадцать лет!» «Взрыв американского парохода «Форт Страйкин» в Бомбейских доках в 1944 году, – говорилось в статье, – запомнился не только фантастическими разрушениями, но и загадочной пропажей 28‑фунтового слитка чистого золота. Взрыв вызвал такую гигантскую волну, что корма 4000‑фунтового судна обрушилась на крышу эллинга. Доки сгорели дотла в бушующем пламени преисподней. Но золотой слиток бесследно исчез. Специалисты‑океанографы заявили, что его подхватило и унесло подводным течением. Однако вчера был задержан мужчина, который пытался контрабандой вывезти из страны золотой слиток с похожей маркировкой».
Джагиндер положил газету на стол и вздохнул, задумавшись над своими невзгодами: «Ну почему же все так испоганилось?» Он вспомнил, каким страдальческим голосом Савита потребовала оставить ее в покое. Джагиндера унизил родной сын. Невероятно: мать выгнала его из собственного дома! Джагиндер скрипнул зубами. Он ума приложить не мог, как вернуть любовь Савиты, уважение сына и благосклонность матери. Впрочем, семейный бизнес по‑прежнему у него в руках. Нужно лишь оформить юридические документы, чтобы мать не могла больше вмешаться.
Джагиндер припомнил, что отец Оманандлал был почтенным старейшиной их общины до самой смерти. Мужчины приходили к нему отовсюду за советом по деловым вопросам, и порой их сопровождали женщины, которые осторожно расспрашивали Маджи на темы бытовые. Джагиндер унаследовал обширную империю отца, деньги и связи, уважение и почет. Он заботливо пестовал свое наследство, чтобы передать его затем сыновьям. Все шло по плану. Но потом у него умерла дочь.
Рустам принес заказ: чай со сливками, заваренный в медном самоваре, и твердую булочку с маслом.
– Под дождь попадай? – дружелюбно спросил чайханщик, хотя взгляд был безучастный. Прошли те славные времена, когда он собирался с соотечественниками за чаем и вспоминал жизнь в старинном городе Фарсе. Теперь у каждого чертова иранца есть своя чайхана. Прошли и те деньки, когда он подавал чай в розовых чашках христианам и собратьям зороастрийцам, в чашках с цветочным узором – индусам и в белых – мусульманам. Об этом позаботился Махатма Ганди. Теперь Рустам просто коротал время, хотя все его прежние друзья оказались куда изобретательнее. Один продавал четырехэтажные свадебные торты, а кафе другого послужило декорацией для популярного индийского фильма.