– Повар Кандж?
Он с кряхтеньем пересыпал розовую чечевицу в миску, а затем энергично тряс ее под холодной водой.
– А когда смешивают молоко, миндаль, сахар и пажитник? – спросила Мизинчик, перечислив компоненты, запах которых Дхир учуял в ванной.
Кандж не любил, когда его расспрашивали о стряпне. В знак недовольства он швырнул лук в горячее пузырящееся масло, и тот негодующе зашипел. Затем повар включил газ на полную, добавил чеснок с имбирем и тщательно все перемешал.
– Ну, скажи, – умоляла Мизинчик.
Канджа интересовало только то, что можно пожарить, замариновать или приправить масалой. Тем не менее он вздохнул и, убавив газ, задумался. Он смешивал эти компоненты больше тринадцати лет назад, да и то всего пару дней. Повар снова вздохнул:
– Смесь.
– Смесь?
– Молочная. Готовил твоей тетке Савите, когда она родила ребят.
После той трагедии он заперся в кухне, как велит обычай, и приготовил кашу с халвой для пуджи. Кастрюли и котелки спрятал, а холодильник и кладовку освободил. Кувшины молока, корзины царского пурпурного бринджола [120]подносы с сочным сырым миндалем и даже целый набор девидаяльской кухонной утвари из нержавейки – все это Кандж постепенно перенес к соседям Лавате. В месте скорби запрещалось готовить целых три дня. Соседка тотчас поспешила к ним со сгущенкой «овалтайн» и свежим пури, приправленным сахаром и молотым миндалем. Парвати с радостью избавилась от пожитков айи, а Кунтал зажгла в каждой комнате глиняные дии – якобы для того, чтобы облегчить душе ребенка путь обратно к Богу (на самом же деле, дабы отогнать злых духов от бездыханного тельца). В тот же вечер прибыл доктор М. М. Айер и назначил Савите корамин[121].
Кандж вновь вернулся к тхали с бамией и нарезал ее зеленые стручки, похожие на пальцы, небольшими кружками; овощной сок покрыл нож буроватой слизью. Мизинчик хотела еще что‑то спросить, но повар отвернулся, и она поняла, что разговор окончен.
Мизинчик побродила по мрачной библиотеке, ощупывая замысловатую резьбу на тиковой мебели. Пальцы ног утопали в лысеющем ковре. Девочка потрогала широкое железное основание кальяна с множеством трубок, которое покрылось неприятным зеленоватым налетом, и уселась на диван, опасно продавленный посередке, с выцветшими, обтрепанными массивными валиками. В углу одиноко высился беломраморный бюст королевы Виктории, потускневшая медная табличка гласила: «Императрица Индии». Люстру опутала паутина. От несвежих штор разило табаком и древностью.
Мизинчика изумлял контраст между этой запущенной библиотекой и другими комнатами величавого бунгало, где столь дотошно поддерживался порядок, ведь в зале даже самая маленькая серебряная чернильница всегда стояла на своем месте. Взгляд Мизинчика упал на четырнадцатое издание «Британники» – Маджи раздобыла его для Нимиша на книжной распродаже в библиотеке Американского инфоцентра пару лет назад. Внук с жаром накинулся на энциклопедию, выискивая и старательно запоминая мелкие, но важные детали. Каждый факт становился новой ступенькой лестницы, по которой Нимиш рассчитывал с Божьей помощью подняться к самой Англии.
Все стены от пола до потолка были заставлены книгами, смутно нависавшими над Мизинчиком, и она чувствовала себя здесь совсем ничтожной. Подшивки «Журнала Азиатского общества Бенгалии» и серия «Правители Индии» в синих переплетах – с томами «Граф Мэйо, 1891 год» или «Лорд Клайв, 1900 год»[122]. Можно ли сравнивать этих людей, думала Мизинчик, с великим царем Ашокой, чье Колесо Дхармы [123]украшает индийский флаг? Или с императором Акбаром, поощрявшим искусства, литературу и веротерпимость?
Зажмурившись, она протянула руку и выбрала книгу наугад. Ей нужна была история, для того чтобы объяснить призраку: она заняла его место не нарочно и готова потесниться.
Мизинчик открыла глаза и прочитала название: «Дневник Восстания сипаев, 1860 год», автор – военный корреспондент Уильям Говард Расселл[124]. Внутри напечатано письмо, адресованное автору: «Индия – это чистый лист бумаги. Боюсь, он так и останется чистым, если вы его не заполните».
Чистый лист бумаги.
Мизинчик тотчас поняла, что историю нужно искать не здесь, в этих заплесневелых книгах, а у себя в памяти. Ведь она выроста на одной из бабкиных притч, где говорилось о силе, решимости и вечной любви.
Мизинчик стояла у двери ванной, под ложечкой щемило от страха.
Она понимала, что придется войти, ведь никто ей не верил.
За завтраком Нимиш читал вслух «Поездку в Индию»[125], и голос его разносился по коридору:
– «Суеверия – ужасная штука! Это самый большой недостаток нашего индийского характера!»
Вздохнув, Мизинчик шагнула в ванную.
– Жила‑была принцесса, – сказала она, не решаясь запереть засов.
Еще не поздно убежать и спастись.
Она глубоко вдохнула, чтобы сердце успокоилось. На языке вертелись слова древней пьесы на санскрите.
– …И звалась она Ратнавали.
Мизинчик ступила к ведру.
– Все думали, что она утонула.
Девочка медленно присела на табурет и осторожно заглянула в ведро. Там было немного чистой воды. Мизинчик рассказывала дальше: как принцесса отправилась на корабле к будущему супругу – царю далекой страны, но по пути корабль затонул во время сильного шторма. Ратнавали спасли, доставили в рубище к царю, и она стала служанкой при дворе. Хотя никто ее не признал, она поняла, что царь и есть ее суженый, и вскоре влюбилась в него. Однажды царь случайно столкнулся с ней в саду и пленился ее красотой. Он договорился о тайном свидании, но царица, первая его жена, их разоблачила.
– От стыда принцесса решила покончить с собой, – продолжала Мизинчик. – Она сделала петлю из побега мадхави [126]и накинула себе на шею.
В ванной внезапно подул ветерок, словно кто‑то с шумом втягивал воздух.
Мизинчик озябла, и легенда вмиг вылетела из головы. Девочка цеплялась за любые слова, персонажей, малейшие подробности, но это не помогало.
Ну и холод.
«Беги! Беги!» – звенело в голове.
Но она крепко ухватилась за деревянный табурет обеими руками.
Больше нельзя убегать.
«Если тебя что‑то пугает, нужно посмотреть страху в глаза, – говорила Маджи. – Сила – внутри тебя».
Мизинчик вновь глубоко вдохнула и выпустила облачко пара в морозный воздух. В памяти всплыл образ несчастной принцессы: потупленный взгляд, голова покрыта паллу, нежную кожу стягивает петля – Ратнавали приготовилась к смерти.
– Но царь ее спас, – сказала Мизинчик, представив, как нежно он ее обнимал, умоляя не бросать его. Однако ревнивая жена бросила Ратнавали в темницу, которая внезапно загорелась. Вот и в третий раз Ратнавали попрощалась с жизнью: сначала она должна была погибнуть от воды, затем от земли и, наконец, от огня. Но, словно по волшебству, адский огонь с шипением угас, и в пленнице все узнали утонувшую принцессу.
Вода замерцала, точно гаснущее пламя.
Повалил клубами густой серебристый дым.
Мизинчик стиснула зубы, чтобы унять дрожь.
– Наконец‑то Ратнавали была с царем. Она стала его царицей! – шептала девочка. – Заняла свое законное место.
Мизинчик умолкла.
Трясущейся рукой потянулась за лотой, зачерпнула воды и плеснула в лицо.
Вытерла влагу и сморгнула.
В упор на нее глянули свирепые глаза.
Мизинчик упала с табурета навзничь, в голове зароились сотни мыслей. «Вспышки света… Из космоса в ветер, из ветра в огонь, из огня в воду…» Призрак оживал.
Его словно рисовала невидимая рука, и он превращался в девочку с тонким носом, длинными ресницам и красивыми гладкими губами. Она была крошечная и нагая – лишь серебристые локоны окутывали прозрачное тело, точно райские крылья серафима.
Мизинчик протянула дрожащие пальцы к призраку, сквозь него смутно виднелись черные трубы на дальней стене. Но рука прошла навылет и с негромким плеском окунулась в ведро.
Тогда привидение поманило Мизинчика: «Пошли».
Она покачала головой, не в силах ответить. Призрак был прекрасен, как серебристый ангел.
«Пошли».
Тусклая висячая лшпй‑ханди бешено закачалась, едва призрак прижал бесплотные ручки к лицу Мизинчика. Глаза его затуманились, будто набежали дождевые тучи. Мизинчик потупила взор и ощутила пульсирующую прохладу. Призрак подтянул ее ближе к себе, и она сразу почувствовала нерушимую связь с ним. «Это же моя кузина, двоюродная сестра». Грудь переполнилась странной любовью, прогнавшей страх.
Мизинчик непроизвольно склонила голову над ведром, все тело обволокла туманная дымка.
Привидение утаскивало ее в свой водяной мир. Медленно, почти незаметно пересекли они границу между живыми и мертвыми, и каждый проник в мир другого.
«Именно ты должна была вызвать меня».
Перед мысленным взором Мизинчика проносились образы краткой жизни младенца – картины тринадцатилетней давности. Они мелькали все быстрее и быстрее, точно разматывалась бобина.
По верхней губе Туфана двумя ленивыми струйками стекает слизь.
Сверкают браслеты, Савита расстегивает блузку и разминает обнаженные груди.
Под палящим лучом солнца вспыхивает бу‑генвиллея на окне.
Мизинчик затаила дыхание, боясь хоть что‑либо пропустить. А затем бобина замедлила ход, образы тоже сбавили скорость и стали искажаться, будто пленка набухла от воды. Перед глазами поползли черно‑белые кадры, дергаясь и расплываясь, – уже не сумбурный калейдоскоп, а отдельные эпизоды.
Тоскливая ванная, облицованная кафелем и опоясанная трубами.
Бесцветная вода бежит из крана в матовое металлическое ведро.
Молодое лицо с крошечной родинкой на щеке. Блестящая вышивка на яркой ткани искрится, точно фейерверк.
Губы движутся в пении.
Из кувшина падает вода: лучистый поток.
Лицо вдруг оборачивается к двери, словно кто‑то позвал, и тотчас исчезает.
А потом…
Мизинчик резко открыла глаза и поняла, что голова окунулась уже целиком. Девочка забарахталась, нахлебавшись воды. Легкие распирало, в ушах стоял оглушительный звон. Сознание отключалось, но давить вдруг перестали, и Мизинчик откинулась назад. Сначала ее вырвало, потом она судорожно глотнула воздуха.
Благополучно добравшись до спальни, Мизинчик свернулась калачиком и заплакала. В памяти навсегда запечатлелся последний образ.
Ниоткуда возникает бесплотная рука и настойчиво топит ее под толщей прозрачной воды.
Ослепительное видение
Маджи больше не могла закрывать глаза на поведение Мизинчика.
Повар Кандж кропотливо отбирал из джутовых мешков на Кроуфордском рынке свежие пурпурные баклажаны, а затем готовил из них карри с луком, томатами и пряностями. Так и Маджи созвала к себе всех домочадцев, дабы отобрать, рассортировать и приправить карри тревожные слухи о внучкином недуге.
– Всю ночь на ногах. Нормальные люди спят, а она что‑то вынюхивает, – брякнула Савита.
– У нее скоро месячные, – доложила Парвати.
– Стряпня ее не интересует, – пробрюзжал Кандж.
– Учит всякую галиматью в монастырской школе, – высказался Гулу.
– Ее завалили домашней работой на будущий год, – предположил Нимиш.
– Очки ей нужны, – выпалила Кунтал.
– Какая‑то она недяглая, – отметила Савита и украдкой махнула Канджу, чтобы подсыпал в питье горсть молотых фисташек.
Дхир лишь пожал плечами да покраснел от смущения.
Туфан стоял молча – ему нравилось просто наблюдать за этой игрой под названием «Что не так с кузиной?».
Маджи полулежала на мягком троне, обмахиваясь старинным номером «Фильминдии». Все не спускали с нее глаз.
«Наверно, это я недосмотрела, – подумала она. – Не смогла заменить Мизинчику мать и отца».
Маджи откинулась на спинку и всмотрелась в горку супари на соседнем столике. Пожелтевшая кокосовая стружка в океане жареных семян фенхеля, розово‑белых леденцов и крошечных красных шариков сахара. Маджи тщательно отобрала темные треугольнички горького бетеля и, старательно разжевывая их, вспомнила, как решила забрать Мизинчика у отца в тот роковой день. Она ведь правильно тогда поступила?..
…Даже не поздоровавшись, Маджи прошла мимо второй бабки в ветхую квартирку в захудалом поселении индусских беженцев. Стены были голые, вдоль них лишь извивались черные провода, убегавшие в круглые розетки. Из‑за металлической решетки торчал стенной вентилятор. На полке рядом со столиком для пуджи – овальная баночка с тальком «ярдли» и крашеная жестяная заводная машинка.
«Ярдли». Неужели тот самый тальк, что Маджи незаметно подкинула новобрачной Ямуне в сумку перед ее отъездом из Бомбея? Маджи уставилась на безразличный порошок, которым ее дочь когда‑то посыпала кожу. Как несправедливо, подумалось Маджи, ее любимая доченька умерла, а тальк по‑прежнему стоит себе на полке.
Отец Мизинчика, с темными кругами под красными глазами, вошел в комнату и упал к ногам Маджи, слезно умоляя о прощении.
«И это тот самый мальчик, которому я своими руками поднесла сладости в день свадьбы?» – спросила себя Маджи, с трудом узнавая зятя.
В соседней комнате захныкала Мизинчик. От ее тоненького голосочка у Маджи замерло сердце. На краткий миг ей показалось, что дочка тоже здесь. Тогда‑то она и поняла: Мизинчик – ее кровинка, поэтому она будет бороться за нее и победит.
Маджи поступила не совсем уж бескорыстно. Только так могла она вырваться из мрака, ведь две смерти за два месяца – дочкина и внучкина. Мизинчик была удивительно похожа на Ямуну, и одно это необычайно утешало Маджи. Девочка стала истинным даром небес, воздаянием за прошлые обиды…
…Вздохнув, Маджи швырнула журнал на пол, чтобы привлечь внимание. На побережье лениво собирались муссонные тучи, а суставы распухали и ныли еще сильнее обычного. Доктор Айер, когда ему сказали, рассудил, что призрак – это воображаемая подружка Мизинчика, ведь она живет в доме, где одни только мальчики. «Дети склонны к таким прихотливым играм», – добавил врач.
Но Мизинчика нужно все равно куда‑нибудь увезти, это Маджи знала четко.
– Я повезу ее в Махабалешвар, – громко сказала она.
Махабалешвар был летней резиденцией британского раджи в Бомбее с 1828 года, когда губернатор Джон Малколм[127]устроил там европейский курорт и санаторий. Как и многие горные местности, Махабалешвар славился здоровым воздухом, живописной природой и освежающей прохладой. Поздним летом, перед самым приходом муссонов, плато обступал густой туман, насыщенный озоном. Считалось, что махабалешварская вода замечательно повышает уровень гемоглобина в крови.
– Махабалешвар! – У Савиты загорелись глаза. – Однажды я плавала там на лодке по озеру Венна!
– Перед муссонами все забито, – сказал Нимиш. – Вы не найдете свободного места.
– Я сама все улажу, – ответила Маджи. – Если выедем сегодня же вечером, доберемся, пока не ливануло.
– Я хочу посмотреть форт Пратапгад! Там Шиваджи выпустил кишки Афзал‑хану своими стальными когтями![128]– закричал Туфан и показал, как это было, растопырив пальцы и запустив пятерню в толстый живот Дхира.
– Земляника! – воскликнула Савита, шлепнув Туфана. – Все на свете отдала бы за махаба‑лешварскую землянику!
– А еще тикки с кунжутом, – добавил Дхир.
– Я повезу Мизинчика, – твердо сказала Маджи. – Пока только ее.
– Так нечестно, всегда ей поблажки! – захныкал Туфан.
– Только Мизинчика, – передразнила Савита и выбежала из комнаты: слова эти вновь больно кольнули в сердце. – И вот так всегда.
Маджи медленно ковыляла к перрону, тяжело опираясь на трость и приволакивая ноги. Вокзал, построенный еще при королеве Виктории, вырастал из земли, точно колоссальный собор. Однако за величественным фасадом с каменной отделкой и витражами скрывались вовсе не молчаливые алтари и застывшие распятия: там царил оглушительный гул суетливой толпы.
Просторное помещение вокзала вибрировало от сотен тысяч снующих людей, а вдалеке изредка лязгали поезда. Мизинчик шла рядом с бабушкой, крепко схватив ее за руку. Они пробирались сквозь лабиринт лестниц и платформ, огибая грузчиков, тащивших багаж на головах в красных тюрбанах, и отрешенных нищих, которые поднимали и опускали руки, будто механические куклы.
На доске у входа от руки записывали время отправления и прибытия поездов: пенджабский почтовый до Агры на северном направлении, экспресс «Гитанджали» до Калькутты – на восточном и экспресс «Каннья Кумари» до Кочина – на южном. На соседнюю платформу прибыл состав. Едва он остановился, уличные оборванцы лихо запрыгнули в вагоны и устремились к ресторану, надеясь разжиться горячими сэндвичами, конфетами в целлофане или бутылками газировки. Возле каждого купе теснились толпы пассажиров с багажом, маленькими детьми и с массивными узлами на головах.
Ha платформе воняло давнишней мочой и немытыми телами с глубоко въевшейся грязью. Эти запахи перебивали даже сильный дух чая с кардамоном, что дымился в круглых глиняных горшочках – их продавали через зарешеченные окошки в душных купе второго класса. Маджи и Мизинчик остались ждать, а Нимиш с Гулу стали протискиваться сквозь толпу к зарезервированному купе. Оба вернулись через неколько минут, раскрасневшиеся и довольные: они запихали багаж под сиденья и проверили, все ли в порядке. Мизинчик держала две коробки из нержавейки с тремя отделениями. Кандж наполнил их горячей, душистой едой. Сверху – паратхи [129]с картошкой, посредине – сморщенные и перевязанные зеленые сверточки с карэла сабзи [130], а внизу – вареный картофель с лимоном и соленьями.
Слегка опираясь на голову Мизинчика, Маджи забралась в купе и со вздохом плюхнулась на сиденье. Нимиш протянул руку в окно и схватил Мизинчика за ладонь.
– Вот, возьми, – сказал он, передавая ей «Очерки о моем прошлом»[131]. – Может, и пригодится.
Он смотрел нежно и ласково.
Мизинчик крепко прижала книгу к груди, пытаясь совладать с эмоциями. А потом высунула голову в окно и помахала на прощанье.
Ha минутку зажмурившись, Мизинчик вытерла пот с лица, а открыв глаза вновь, заметила боковым зрением женщину в красном, что взбиралась с путей на платформу. Хотя колеса уже со скрипом покатились, Мизинчик увидела все так отчетливо, будто смотрела в увеличительное стекло.
Загадочная женщина пробиралась сквозь толпу – мимо чаивалы [132], разливавшего на корточках чай, мимо громоздкого багажа усталого путешественника, опоздавшего на поезд, и мимо семей, что, прислонившись к свернутым постелям, играли в карты на каменных плитах и попивали чай. Один конец огненно‑красного паллу, с блестящей вышивкой по краю, женщина засунула в рот, чтобы не улетел, а второй развевался за спиной, словно пламя пожара.
Она прошагала мимо носильщиков в красных мундирах и шапочках «под Неру» – те спорили, кто соберет больше чаевых в купе первого класса, – и переступила через груду мусора, наметенную уборщиком. Женщина оставляла после себя тонкую полоску влаги. Что‑то вдруг заметив, незнакомка остановилась. Ее паллу засверкало еще ярче, буквально ослепляя.
Нимиш и Гулу не видели приближавшейся женщины. Они просто отвернулись и пошли прочь.
Но женщина медленно подняла лицо вслед уходящему поезду, и паллу соскользнуло с головы. Мизинчик открыла в изумлении рот: она узнала это лицо. Женщина встретилась глазами с Мизинчиком и просверлила ее таким тяжелым, пробирающим взглядом, что девочка потеряла равновесие и проехалась носом по грязному оконному стеклу.
Затем, опустив веки и удовлетворенно улыбаясь, загадочная женщина устремилась за Ними‑шем и Гулу, растопырив пальцы, словно хотела взять обоих за руки.
И поразительная троица неторопливо побрела домой.
Границы 1960
Лицо нельзя убить. Оно не может стать содержанием, которое охватывается вашим мышлением; оно неохватно и выводит вас вовне.
Эммануэль Левинас. «Этика и бесконечное»
А человеческое лицо бросает нам вызов, поскольку мы неизбежно понимаем его уникальность, храбрость и одиночество. Прежде всего, это относится к личику младенца. Я считаю это своего рода видением – поистине мистическим.
Мэрилин Робинсон. «Гилеад»
Дурной знак
Мизинчик и Маджи прибыли в Махабалешвар на рассвете.
Из каньонов поднялся легкий утренний туман, пышные зеленые долины и сверкающие водопады озарились. Небо – кристально‑голубое, как в раю.
Они остановились в вегетарианском бунгало близ рынка и сняли номер, слегка пахнувший инсектицидом «флит». На завтрак подали чай, тосты и крыжовенное варенье. После душа и посещения храма Кришны, который местные называли Панчгана, Маджи поспала в номере, затем перекусила блинами из черного горошка с уймой красного чили и капелькой лаймового сока.
– Иди сюда, – сказала Маджи, похлопав по кровати. – Отдохни.
– Я не устала, – ответила Мизинчик и вспомнила загадочную женщину на вокзале. Кто она? И почему шла вслед за Нимишем и Гулу? Она вовсе не нищенка, Мизинчик поняла это инстинктивно. Но на лице у нее безошибочно читалась тоска. «Отправляясь в дорогу, обращай внимание на дурные знаки, – всегда наставляла Маджи. – Сам бог Ганеша предупреждает нас, что лучше остаться дома». Но Мизинчик не сошла с поезда. Она молча ехала, иногда проваливаясь в беспокойный сон, пока на соседней полке самозабвенно храпела Маджи.
Даже здесь бабка мгновенно заснула. Мизинчик достала из сумки «Очерки» и прижала к груди, пытаясь вновь пережить тот миг, когда Нимиш схватил ее за руку и дал эту книгу. Мизинчик раскрыла ее на одной из закладок. «Как‑то раз Бинда обратила взор к звездам, пересчитала их и показала на самую яркую: «Это моя мама…» И тогда я поняла, что, если мать призывает к себе Господь, она превращается в звезду и по‑прежнему присматривает с вышины за своими детьми».
У Мизинчика подступил комок к горлу.
Он все понял.
Хоть и не полюбит ее никогда.
Вечером Маджи и Мизинчик гуляли в тени джамболанов [133]. Созревая, овальные розовые ягоды становились малиново‑черными, и тогда их срывали. Вскоре язык у Мизинчика окрасился темным фиолетом.
– Сушеный джамболан очень помогает пищеварению, – сказала Маджи, гладя Мизинчика по голове.
Внучка подняла глаза на бабку. Ее обычно суровый рот растянулся в полуулыбке.
– В горах хорошо, – вздохнула бабка.
– Маджи, – робко начала Мизинчик, – я видела девушку на вокзале в Бомбее. По‑моему, я узнала ее.
– Школьная подружка? Тебе нужно чаще встречаться с подругами.
– Нет, старше, возможно, даже замужняя. Но я не знаю, как ее зовут. Я могу тебе ее описать.
– Гм. – Маджи поглядела на деревья. – Я рассказывала тебе историю про обезьяну и дерево джамболан.?
Мизинчик вздохнула. Маджи тщательно упорядочивала свое общение, и оно всегда было односторонним: молитвы к богам, приказания слугам, замечания Савите, советы Джагиндеру, рассказы из санскритского эпоса или басни о животных из «Панчатантры»[134]– Мизинчику и ее двоюродным братьям. Каждая древняя история поучала, загадочно соотносясь с их нынешней жизнью.
– На дереве джамболан жила обезьяна, – воодушевилась Маджи. – И все бы хорошо, да только не было у нее друзей…
Она посмотрела на Мизинчика: внимательно ли слушает.
– Маджи, – перебила внучка, – как ты привезла меня в Бомбей? Ты никогда не рассказывала. Я хочу знать.
Маджи глубоко вздохнула.
– Когда я приехала к твоему отцу, – наконец сказала она, – ты горько плакала. Лежала на кроватке и жмурилась, крепко сжимая кулачки и широко раскрыв рот…
Она не рассказала, что крошечное личико, складочки на шее, локотках, запястьях и коленках все были усеяны красными прыщиками, из которых сочился гной, словно все тело обливалось слезами.
Тогда Маджи опустила ладонь на головку младенца и ощутила в нем милость Божью. Дитя, прекрасное маленькое дитятко. Она расплакалась от избытка чувств.
«Чем вы ее лечите?» – спросила Маджи зятя. На врача денег не хватало, и малышку отмачивали в ведре с водой, куда добавляли карболки.
«Девочка заболела сразу после смерти Ямуны». Назвав имя жены, он вновь разрыдался.
– Я помассировала тебя, а потом искупала в отваре из листьев нима. – Маджи брела по тропинке, растаптывая перезрелые ягоды…
…Она вошла в кухоньку, зачерпнула воды из глиняного сосуда и помыла руки над низкой раковиной. Маджи немного успокоило то, что ее дочь никогда не жила в этой холодной темной квартире. У стены стоял мешок грубой краснозерной пшеницы из Америки – дешевле местной индийской атты. На столе – полупустая банка с вегетарианским гхи [135] ». Маджи открыла круглую жестянку с плотной крышкой, лежавшую рядом с плитой, и набрала стальную чашку куркумы. Смешав ее с последними остатками нутовой муки, подлила воды и замесила густое тесто.
Потрясенные отец и бабка Мизинчика наблюдали за ней. Кто эта женщина, которая ввалилась к ним, словно к себе домой? После смерти Ямуны Маджи поддерживала с ними очень слабую, зыбкую связь, и от ее своеволия они онемели.
Мизинчик словно взывала о срочной помощи.
Маджи уселась на кровать, сняла с внучки пеленку и подгузник. Затем прижала голенького ребенка к груди. Мизинчик перестала плакать. Глаза ее раскрылись, и она заглянула бабушке в лицо.
«Я с тобой, – прошептала Маджи. – Больше не надо плакать».
Она положила Мизинчика на простынку и, обмакнув пальцы в тесто, бережно втирала желтую массу в кожу…
– Потом я тебя обняла, и мы обе уснули.
– Но как тебе удалось меня забрать? – спросила Мизинчик. – Разве папа не удерживал меня?
Маджи вздохнула…
…Она заночевала, объявив, что завтра утром уедет и возьмет с собой Мизинчика.
«Да у вас совесть есть? – заворчала другая бабка, собравшись с мужеством. – Вы потеряли дочь, и мы вас уважили, но это… это уже черт знает что!»
Маджи оставалась невозмутимой:
«Ребенку нужен уход, а здесь его нет. Я о ней позабочусь».
«От вас ей ничего не нужно! – завопила старуха и, сграбастав младенца, крепко прижала его к себе. – Мы никогда на такое не пойдем».
Мизинчик захныкала.
«Прошу вас, перестаньте!» – воскликнул отец. Он столько всего потерял за последние недели – дом, работу, достаток, жену. Как ему отдать еще и ребенка? Но он знал, что Маджи позаботится о девочке, та получит наилучшее образование и выйдет замуж за хорошего парня из культурной, обеспеченной семьи. Всего этого сам он никогда ей не даст. Маджи обеспечит Мизинчику будущее. Разве он не отпустит девочку ради ее же блага?
«Я доверила тебе свою дочь, – твердо сказала Маджи. – Теперь доверь мне свою».
«Не выманивайте у меня внучку!»
«Она не будет нуждаться ни в чем, – парировала Маджи, озарив квартиру своей обаятельной улыбкой, а затем, словно выкладывая последний козырь, добавила: – Я и вам помогу. Обустрою вас. Денег вышлю».
Отец Мизинчика молчал, обдумывая эту сделку: единственный ребенок – и такие необходимые деньги. Как ни крути, обмен неравноценный. Он дотронулся до Мизинчика, поразительно похожую на Ямуну с ее длинными ресницами и тонким носом.
«Ладно. – Его практичная мать передала Мизинчика Маджи. – Пока что выкупите фабрику, а впредь платите нам десять тысяч рупий в год».
«Нет. – Отцу Мизинчика стало стыдно, что он до такого докатился, ведь он сын одного из самых уважаемых бизнесменов Лахора! – Нет, так не годится! Дело же не в деньгах!»
Он протянул руки к дочери.
«Снова женишься, дети пойдут, – буднично сказала мать. – Деньги никогда не лишние».
Маджи скрипнула зубами: потеря дочери вспомнилась так остро, что сперло дыхание. Как легко они изгнали ее из сердца и своего дома!
«Переведу деньги почтой сразу, как только вернусь».
Затем, даже не удостоив их взглядом, она отвернулась и вышла с Мизинчиком на дневной свет. Ее чаппалы подняли облако пыли, которое окутало обеих, словно сплавляя их воедино. Осколки двух биографий неожиданно стали одним целым.
– Твой папа тебя удерживал, бэти, – сказала Маджи после долгой паузы. – Он очень хотел тебя удержать, но понимал, что у меня тебе будет лучше. Ради твоего же блага он тебя и отпустил.
В ту ночь Мизинчику снилось, что она ныряет в водопад посреди буйной зелени махабалешварских каньонов, в ушах ревела ледяная вода. В следующий миг она уже плыла в лодке по озеру Венна, мимо туристов, а Маджи напряженно гребла к дальним берегам. Вода была мутная, зеленые растения грозно раскачивались у самой поверхности, колючие листья тянулись к Мизинчику. Лодка бешено закачалась, и Мизинчик упала. С минуту – ни единого звука, лишь тягучая, томительная глухота. Затем Мизинчик всплыла и стала хватать ртом воздух. Вдруг оказалось, что она барахтается в латунном ведре у них в ванной, а призрак швыряет в нее сверху гнилые джамболаны.
Затем чья‑то рука нагнула ее так быстро, так внезапно, что Мизинчик даже не успела вскрикнуть. Она боролась и тянулась к поверхности, которая была в паре недосягаемых сантиметров. Вверху над собой она узнала лицо с родинкой на щеке – лицо айи.