Худощавая фигура несмело приблизилась к зеленым воротам, скрытым за лозами бугенвиллей. Человек протянул руку к воротам, но потом отдернул ее и поднял глаза к небу. В то утро дождь едва накрапывал.
Сонные обитатели бунгало услышали глухие шлепки ладони о ворота. Они подождали, пока шум стихнет, растворившись среди прочих звуков, оглашавших утренний воздух. Но шлепки стали настойчивее. Послышался оклик. Парвати вышла на разведку.
– Кто там? – устало спросила Маджи, пробудившись от дремоты на своем троне.
– Гулу.
– Прогони его.
– Он хочет поговорить с вами.
– Не о чем нам говорить.
– Он должен что‑то сказать о том дне, когда погиб ребенок.
Маджи замерла, качнулись лишь ее двойные подбородки. Затем она медленно выпрямилась, взяла трость и побрела к воротам, накрепко закрыв за собой дверь.
– Я не приходил несколько ночей, – начал Гулу, заглядывая между железными штырями, торчавшими сверху из ворот, – потому что должен был найти Авни. Я хотел узнать, точно ли это она возвратилась через столько лет.
– Это тебя не касается!
– Я сходил к ее матери, – продолжал Гулу, и плечи его вздымались от эмоций. – Она мне все рассказала.
– Это не твое дело!
– Она умерла! – Гулу широко раскрыл рот при этих страшных словах. – Тринадцать лет назад она бросилась под поезд в тот самый день, когда вы ее прогнали.
Маджи услышала за спиной вздох Парвати.
– Если даже она умерла, меня это не касается!
– Вы ее выгнали!
В бешенстве Маджи отперла замок и, бросив цепь на дорожку, крикнула, чтобы он вошел. Она стояла всего в дюйме от него, и его тщедушную фигурку всколыхнула ярость, бурлившая в ее необъятном теле. Он непроизвольно спрятал раненую руку под мышкой.
– А что мне оставалось делать? – выпалила Маджи, понимая, что вся семья стоит на веранде, внимательно прислушиваясь к разговору. – Оставить ее здесь после того, что случилось? Я могла бы отправить ее за решетку или избить до полусмерти, но вместо этого велела тебе отвезти ее на вокзал и даже дала ей денег на новую жизнь. Единственное мое условие: она должна была уехать из Бомбея и никогда больше не возвращаться.
– Она не виновата в том, что случилось! – Заливаясь слезами, Гулу словно по приказу Чинни отпускал на волю слова, скрытые глубоко внутри. Что произойдет, если он раскроет свой страшный секрет – расскажет о том, что сделал после гибели ребенка и Авни?
– Запомни, Гулу, – в ярости сказала Маджи, наставив на него палец и едва не угодив в глаз. – Когда я тебя взяла, ты был обычным беспризорником. Я дала тебе еду, кров, работу – вторую жизнь. Авни я тоже дала второй шанс. Это она не захотела им воспользоваться. Запомни это. А теперь – джао\ Вон из моего дома!
Гулу отшатнулся, словно от пощечины. Что он о себе возомнил, чтобы так перечить Маджи? Если бы Чинни это видела, то жестоко бы над ним рассмеялась. «Бахэнчод придурок! – плюнула бы она ему в лицо. – Перед бабой спасовал!» Маджи действительно дала ему второй шанс после жизни в трущобах, где он родился. Какой прок рассказывать ей теперь, спустя столько лет? Угрозы, вертевшиеся на языке, полностью развеялись.
– Пожалуйста, простите меня, – зашептал он.
Маджи фыркнула.
– У меня больше ничего не осталось, – сказал Гулу, ссутулившись, и грудь его обреченно ввалилась. «Неужели Чинни и впрямь покончит с собой?»
Маджи устремила взор в туманное небо. Остальные домочадцы стояли на веранде и напряженно ждали ее вердикта. Неожиданно Савита шагнула вперед и вступилась за Гулу:
– В наши дни непросто найти хорошего шофера.
– Да‑да, – подхватил Джагиндер, почувствовав, что сейчас решается, быть ли ему хозяином в доме. – Он ведь у нас с самого, на хрен, Детства.
После такой поддержки Гулу лишь люто возненавидел Джагиндера.
– Пожалуйстапожалуйстапожалуйста, – хором вторили с веранды близнецы.
Парвати, Кунтал и Кандж помалкивали: им в очередной раз напомнили о зыбкости их собственного положения, о том, что они живут в бунгало на Малабарском холме только из милости – как работники, а не полноправные обитатели.
– Убирайся отсюда, – велела Маджи, – и никогда не возвращайся.
Гулу едва не грохнулся оземь.
– Если увижу тебя снова, вызову полицию, – пригрозила Маджи и развернулась к веранде, где в изумленном молчании застыли домочадцы, не смея оспорить ее решение.
– Подожди! – окликнул Нимиш, когда Гулу повернулся к воротам. – Есть какие‑нибудь новости о Мил… о дочери тети Вимлы?
Гулу покачал головой.
И ворота вновь заперли на засов.
На закате четвертого дня Митталы опять услышали глухой стук в ворота.
– Ну все, – сказала Маджи, потянувшись за тростью, – я сама его поколочу. Пошли, Нимиш, пошли со мной.
Но, сняв цепь с ворот, она увидела перед собой не Гулу, а Мизинчика. Та была в мокрой, грязной пижаме, лицо в корочке от кокосового молока. Дрожа всем телом, девочка осела на землю. На один блаженный миг Маджи онемела и бухнулась рядом с ней. Даже не подумав о бабке, Нимиш торопливо подхватил Мизинчика и отнес в ее комнату, где положил на кровать и закрыл дверь.
– Скажи мне быстро, пока все не пришли, где Милочка? – прошептал он.
Мизинчик невидяще смотрела на него.
– Пожалуйста, – упрашивал он, гладя ее по волосам. – Ну пожалуйста.
От его прикосновения она засмеялась – зашлась в хохоте, колючем, неприятном. Дернула Нимиша к себе, подставляя груди под его руки, впиваясь губами в его рот.
Нимиш отбивался, но не мог вырваться из ее нечеловеческих объятий. Широко раздвинув ноги, она сжала ими его бедра.
Открывшая дверь Кунтал застыла на пороге и зажала рот ладонью.
Мизинчик обратила на нее безумный взгляд и оттолкнула Нимиша. Растопырив пальцы, она потянулась к Кунтал.
– Господи! – вскрикнул Нимиш, пятясь в угол комнаты и тяжело дыша. – ГЪсподи!
Кунтал шагнула вперед.
Мизинчик приподнялась на кровати, качнулась.
Из глаз Кунтал хлынули слезы. Она протянула к Мизинчику руку.
В комнату влетела Парвати, но тут же окаменела.
– Уходи! – завопила она. – Кунтал!
Кунтал уронила руку.
Подоспевшая наконец Маджи попыталась отпихнуть Парвати с дороги:
– Мизинчик!
– Она бесноватая! – завизжала Парвати, хватая Маджи. – Кунтал, уходи!
Мизинчик уставилась на них запавшими глазами, внутри у нее что‑то глухо урчало.
– Нет! – произнесла Кунтал. – Я останусь с ней.
– Нет! – Парвати инстинктивно обхватила свой живот. В груди у нее клокотала застарелая ненависть. – Посмотри ей в глаза – я их уже где‑то видела!
– Нет! – подхватила Маджи. – Нет!
– Оставь меня! – Кунтал оттолкнула сестру.
– Врач ее не спасет! – надрывалась Парвати. – И ваши молитвы тоже! Поможет только один человек!
Маджи встретила злобный, леденящий взгляд внучки.
– Уходите, – прошептала она, пятясь из комнаты, – позовите тантриста.
Кунтал захлопнула дверь прямо у сестры перед носом и заперла ее.
– Нет! – кричала Парвати, молотя в дверь. – НЕТ! НЕТ! НЕТ!
Кунтал стояла, прижавшись спиной к двери, тяжелые удары Парвати отдавались в позвоночнике.
– Что ты наделала? – прошептала она той, что лежала на кровати, – дерзкому духу, вселившемуся в Мизинчика.
В глазах девочки полыхнуло отчаяние.
– Так нельзя, – прошептала Кунтал, кусая губы. – Так нельзя ко мне возвращаться.
Девочка вытянула руки, в горле у нее заклокотало.
С лицом, полным скорби, Кунтал села на кровать рядом с ней. Она размотала паллу на талии, языком увлажнила его конец и нежно прижала к лицу девочки, смазывая ей лоб и губы.
– Что тут сказать, если тебе нужна целая жизнь, – произнесла Кунтал, узнавая в глазах девочки взгляд любимой, – ты ведь пришла проститься?
В дверь барабанили не переставая, скрежетала дверная ручка.
Кунтал перевела дыхание и продолжила:
– Мне так жаль…
Бгаза моргнули – глаза Авни.
– …но ты должна оставить этого ребенка. – Кунтал заплакала. – Нельзя причинять ей вред. Умоляю.
Она положила голову на сердце девочки и закрыла глаза. Если бы только можно было остановить время, чтобы эти бесценные секунды длились вечно…
– Ну вот я и здесь с тобой, – еле слышно прошептала она.
Добавить было нечего.
На посыпанной пеплом груди тантриста раскачивались четки, на лодыжках звенели колокольчики. Он сел «по‑турецки» на простыне, постеленной в центральной комнате бунгало.
Не произнеся ни слова, тантрист погрузился в глубокую медитацию. Спина его оставалась прямой, позвоночник утонул меж тугими мышцами. Ровную линию нарушали только взъерошенные волосы на голове. Сын тантриста зажег небольшую лампу и палочки с благовониями, расставил их перед статуэтками Ханумана, бога Рамы, богини Ситы и бога Шивы. Фигурки перенесли из комнаты для пуджи в зал, дабы соорудить тут временный алтарь. Затем сын достал стальной сосуд с киноварью и куркумой – эти цвета обычно отгоняют злых духов – и положил нитку похожего оттенка у алтаря. Распаковали стеклянные сосуды с маслом гхи и асафетидой, которую насыпали по периметру простыни. Тантрист затянул бхаджан – религиозное песнопение – и зазвонил в латунный колокольчик.
– И это все? – с явным разочарованием спросил Туфан.
– Помолчи, – шикнула Савита, шлепнув его рукой по голове.
Но тут за воротами послышал гудок.
– Пандит‑джи! – воскликнула Маджи, вспомнив, что позвала его накануне.
Нимиш помчался открывать ворота перед шафрановой «импалой» жреца.
В смятении Маджи чуть было не крикнула Нимишу, чтобы спровадил его под любым предлогом – лишь бы жрец не увидел тантриста в ее доме, но затем поняла, что позора уже не избежать. Пандит‑джи вальяжно вошел в дом под огромным зонтом, не замочив под проливным дождем даже пучок волос на затылке.
– Прошу вас, – приветствовал его у дверей Джагиндер. – Садитесь.
– Что все это значит? – вопросил Пандит‑джи, увидев тантриста, сидевшего по центру комнаты в окружении божеств.
– Пандит‑джи, – Маджи устало сложила ладони в намаете, – Мизинчик тяжело больна.
– И поэтому вы оскорбляете наших богов черной магией? – Голая грудь Пандит‑джи затряслась от негодования.
Ого, вот это секрет! Черная магия! Как же им теперь придется унижаться, только бы он держал язык за зубами!
– Нам нужны вы оба.
– Оба?! – вспыхнул жрец. – Я общаюсь с Богом. А чем занимается он? Заклинает злых духов?
– Я низвожу Бога в человеческое тело, – парировал тантрист, подняв на жреца глаза, обведенные алым. – Общение с Богом и обладание Богом дополняют друг друга, Пандит‑джиг. Вам наверняка говорили об этом, когда вы в детстве заучивали наизусть свои санскритские шлоки.
Жрец поднял одну из подведенных бровей, стараясь подыскать в своем неповоротливом мозгу подходящую реакцию. Он мог в гневе выбежать из дома, и Маджи пришлось бы задабривать его дорогими подарками, – возможно даже, вон тем новомодным холодильником, который он поставит в храмовой подсобке и будет хранить там холодный лаймовый шербет, чтобы освежаться между молебнами. Или, может, лучше остаться и осадить этого грязного, язвительного садху, который вздумал вывести его на чистую воду? Наконец решившись, Пандит‑сЬ/ш поправил шелковое дхоти и плюхнулся на свою молитвенную циновку.
– Приведите девочку, – нетерпеливо приказал тантрист, показав перед собой.
– Да, – громко сказал Пандит‑длш своим тонким голоском. – Приведите девочку.
Побледневший Нимиш встал и застыл в нерешительности.
– Охренеть, – пробурчал Джагиндер и тоже поднялся.
Жрец быстро принялся открывать банки с маслом гхи, с его выпяченного живота обильно закапал пот.
Джагиндер внес Мизинчика в комнату. Кунтал держала ее за руку, а Парвати ухватилась за Кунтал. Джагиндер положил девочку на простыню.
Тяжелые веки тантриста приподнялись.
– Уйдите, – рявкнул он. – А вы, – ткнул он в Маджи, – вы подойдите.
– В чем же состоит ее недуг? – поинтересовался жрец. Он уже успел проголодаться, хоть и съел по пути три самосы.
– Она не разговаривает, – ответила Маджи. – Гляньте, вся взмокла.
– Ныне она в руках Господа, – произнес Пандит‑джи, увиливая от всякой ответственности за судьбу девочки. Он вылил целую банку масла в железный кунд и чиркнул о пол спичкой.
Тантрист провел рукой по телу Мизинчика и негромко затянул гортанный слог ма. Звук постепенно усиливался, все больше напоминая вой. пока не перерос в ужасающий крик.
Пандит‑джи нервно поддерживал мерцающий огонь, торопливо бормотал молитвы и шарил в мешочке с самагри для пуджи. Но глаза его помимо воли косились на тантриста. Домочадцы замерли чуть в стороне, сердца их взволнованно застучали. Маджи переводила взгляд со жреца на тантриста и обратно, будто не зная, кому из них довериться. Туфан спрятал лицо за паллу Савиты.
На улице лил дождь и грохотал гром.
Тантрист запел снова, на этот раз еще быстрее, заглушая не менее истовые молитвы жреца. Маджи неожиданно закачалась взад‑вперед, словно пытаясь угнаться за их бешеным ритмом.
Язык священного пламени вдруг вырвался из железного кунда и опалил густой клок волос над пупком Пандит‑джи. Жрец взвизгнул и приложил к животу промасленную тряпку.
Тантрист зачерпнул из сумки черного пепла и нарисовал линию вокруг шеи Мизинчика, дабы запереть дух в ее теле на время допроса. Затем тантрист произнес мантру, выдыхая заклинание прямо в лицо Мизинчику.
Она открыла глаза, и тело ее затряслось.
– Боло! – скомандовал тантрист, глаза его засверкали, а густая спутанная борода свирепо затряслась. – Сучх боло! Скажи правду!
Мизинчик начала извиваться на полу и кричать, будто на нее кто‑то напал.
Пандит‑джи учащенно задышал – его грудь ходила ходуном, точно у перепуганной пташки.
– Кунтал, – насилу прошептала побледневшая Савита. – Уведи мальчиков.
Кунтал кивнула, но Нимиш, Дхир и Туфан не сдвинулись с места, завороженные представлением, что разворачивалось перед ними.
– Кали Мата ки джай, Шанкар Бхагван ки джай. Да победит богиня Кали! Да победит бог Шива! – распевал тантрист низким, глухим голосом, многократно отражавшимся от стен.
– Ки джай, – эхом отозвался Пандит‑джи, повторяя знакомые слова.
Что‑то схватило Маджи за горло – непредсказуемый страх, все более настойчивый, стиснул ее. В ушах звучал нечеловеческий стон, словно духи кружили над головой, исторгая древние рыдания.
– Боло! – выкрикнул тантрист. – Чего ты хочешь?
Губы Мизинчика шевельнулись, и утробный, скрипучий голос, совсем не похожий на голос Девочки, ответил:
– Обладать!
– Зачем ты вошел в тело этой девочки? Она тебя не звала!
– Она! Она! – укоризненно завыл голос.
– Кто ты?
– Авни.
Савита вскрикнула и загородила детей.
– Ты не получишь их, ведьма! Ты забрала мою дочь, разрушила мою жизнь! Тебе этого мало? Мало?
Трясущейся рукой Джагиндер обхватил Савиту, а другую сжал в кулак, изготовившись ударить этот странно знакомый голос, спасти свою семью. Айя вернулась. Ослушалась и вернулась. Он внезапно постиг смысл колеса дхармы во всей его беспощадности.
Кунтал плакала, закрыв руками лицо. Кандж, отодвинув жену за спину, угрожающе выставил скалку. Парвати держалась за живот, перебарывая рвотный позыв.
– Прогоните ее! – яростно потребовала Маджи. – У нее нет права находиться в этом доме! Прогоните ее!
Она прикоснулась к четкам, словно к оружию, и губы ее зашевелились в молчаливой молитве к богам и богиням о милостивой защите. Снаружи стемнело, и в доме легли длинные тени. Дождь барабанил по крыше, в окна и двери, словно требуя, чтобы его впустили.
Тантрист долго смотрел на Маджи, потом закрыл глаза. Комната задрожала от потусторонней вибрации, будто на ситаре щипнули неверную струну и затем усилили звук. Туфан заткнул руками уши. Нимиш поправил очки, в ужасе наблюдая за Мизинчиком. Джагиндер яростно почесал волосы на груди и крепко прижал к себе Савиту. Пандит‑&«ш оставил священный огонь и простерся перед идолами, оттопырив необъятный зад.
Тантрист продолжал смотреть на Маджи, его тяжелые веки были почти опущены, виднелись лишь белки глаз.
– Прогоните ее! – повторила Маджи.
Тантрист вытер пепел с шеи Мизинчика и повязал на хрупком запястье девочки витую красно‑желтую нить маули.
– Уходи! – велел он. – Кали Мата ки джай! Шанкар Бхагван ки джай! Вишну Бхагван ки джай!
– Славься, Господи! – всхлипнул Пандит‑джи.
Тело Мизинчика извивалось, руки непроизвольно жестикулировали. Глаза девочки закатились, из приоткрытого рта безудержно сыпались нечленораздельные звуки. Внезапно она резко села, продолжая трястись всем телом, глаза ее окинули комнату, задержались на перепуганных домочадцах. Темные круги под глазами придавали ей демонический вид. В упор уставясь на Парвати, девочка метнулась к той, что была ближе всех, к Маджи, вцепилась ей в горло.
Нимиш прыгнул вперед, чтобы оттащить Мизинчика.
– Уходи! – заорал тантрист, вскочив на ноги. Он резко щелкнул по полу кнутом. – Ты хочешь невозможного! Твое насилие запятнало тебя, но то, что можно отдать, будет отдано. А теперь УХОДИ, оставь это невинное дитя!
Мизинчик затихла и рухнула на руки Нимиша, глаза ее вновь закатились. Она тихо простонала и умолкла. Маджи, тяжело дыша, держалась за горло, Джагиндер помог матери лечь на кушетку.
Пандит‑джи неуверенно отодвинулся, сел и вытер лицо промасленной тряпкой.
Тантрист стоял расставив ноги, с него градом лил пот. Волосы его растрепались и свисали теперь толстыми канатами. Кнут он держал высоко, готовый снова ударить, если понадобится. Тантрист посмотрел сверху на Мизинчика, внимательно разглядывая налившимися кровью глазами ее тело. Затем неторопливо обратил взгляд к потолку и опустил кнут.
– Она очень слаба, – наконец произнес тантрист. – Этой ночью умрет.
– Нет! – выкрикнула Маджи и зарыдала. – Нет! Нет! Нет!
Дхир и Туфан заплакали.
– Девочка‑призрак, – тантрист ткнул в угол коридора, где висел крошечный комочек, похожий на высохшего паучка, – в полночь умрет она.
Пандит‑джи запрокинул бледное лицо и впал в беспамятство.
Мизинчика осторожно уложили в постель Маджи. До полуночи оставалась лишь пара часов – до конца четвертого дня, когда маленький призрак навсегда будет изгнан, а душа младенца возвратится в мир иной, дабы одиноко прокладывать путь сквозь серые волны неведомого к новому рождению.
Оглушенное привидение свернулось клубочком в пластмассовом ведре рядом с разломанной шоколадкой. Оно досуха высосало спиртовой наполнитель, но так и не утолило жажду и теперь ждало смерти. «Услышь меня», – прошептала девочка, то были первые и единственные слова, сорвавшиеся с ее уст. Непоседливым серебристым волоконцем опустились они на тончайшие крылышки мотылька, порхавшего в столовой, мотылек покружил у тусклой лампочки, а затем двинулся дальше по темному коридору и сел на ухо Мизинчика. Там мотылек взмахнул крошечными крыльями, чуть‑чуть потревожив воздух, и лишь самые легкие, тонкие прядки возле щек Мизинчика слегка приподнялись в ответ. Но этого хватило, чтобы Мизинчик дернула рукой, отгоняя мотылька, и проснулась. Хватило, чтобы услышать то ли мольбу, то ли предупреждение, прозвеневшее в ночной тиши.
Она взглянула на гору, которой была ее бабка, чье каменное лицо смягчилось во сне, рот чуть приоткрылся. Мизинчик коснулась щеки Маджи, ощутила исходящее от нее тепло. Затем беззвучно вылезла из постели и поползла по коридору, точно умирающая в пустыне. Выбившись из сил, она положила голову на прохладный пол, отдышалась, а затем двинулась дальше, пока не добралась до ванной.
Там она подтянулась и заглянула в ведро. Призрак младенца открыл глаза и посмотрел вверх, он словно тонул в воздухе. Девочка почти облысела, ее сияющие волосы выпали и усеяли ванную – осталась лишь парочка самых стойких прядей, которые тускло светились, точно погибающие светлячки.
– Не умирай, – прошептала Мизинчик.
Но призрак лишь смотрел на нее пустыми, жаждущими воды глазами.
Пошатываясь, Мизинчик встала на ноги.
Она повернула кран, но оттуда не пролилось ни капли. Она дотащилась до раковины в коридоре, потом – до кухни. Мизинчик поразилась, озадачилась и страшно устала. Она упала на колени. Подумав немного, Мизинчик собралась с силами и прокралась в восточный коридор. Тихо, опасливо открыла дверь.
Когда она вернулась в ванную, уже наступила полночь.
– Призрак?
На сей раз привидение не шелохнулось: оно превратилось в бесформенную массу – виднелись только два крошечных кулачка да зажмуренные глазки.
Мизинчик с трудом держала в руках серебряную урну с тремя священными листьями ту леи и святой водой, в которой еще утром резвились бог Кришна и его супруга Радха. Бог Кришна – воплощение Хранителя Вишну, охраняющего жизнь и вселенную.
– Не умирай, – вновь попросила Мизинчик. Она вылила в ведро всю воду, освященную богами, и в полном изнеможении уронила сосуд. Опустив руку в жидкость, коснулась пальчиков призрака.
А потом сама свернулась калачиком у ведра и уснула.
Жестокая кара
На следующее утро Мизинчик проснулась в зале. Солнечные лучи плясали у нее на лице, а тонкие занавески трепетали под дуновениями ветерка. События вчерашнего вечера медленно оживали в памяти, точно с ветки жасмина опадали лепестки. Авни ушла. Кашель прекратился. Мизинчик снова была дома. Последние лепестки, самые неприглядные, сорвало внезапным порывом. Она видела, как они слабо розовеют и кружатся вдали – не дотянуться. А потом и они исчезли. Мизинчик не помнила о своем похищении после того, как влезла к Милочке на «триумф». Истины, прежде вертевшиеся в голове, испарились.
Она села, удивившись собственной силе – будто вновь пересекла пропасть между живыми и мертвыми и вернулась в мир живых. Внезапно Мизинчик запаниковала. Она бросилась в коридор у ванной и обнаружила опрокинутое ведро под деревянным табуретом. Серебряная урна из комнаты для пуджи валялась в дальнем углу, куда закатилась прошлой ночью.
– Дитя! – позвала Мизинчик. – Ты где?
Она открутила кран, и желтоватая вода брызнула на пол. Мизинчик наблюдала, как вода заливает ступни. Свет в груди померк. Что‑то здесь не так.
– Хай, хай, – ласково сказала Кунтал. – Глупышка, ты же затопишь все бунгало!
Подняв глаза, Мизинчик увидела, как Кунтал приподняла край сари и прошла на цыпочках по воде, чтобы закрутить кран.
– Тебе нельзя купаться, пока жар не спадет, – протараторила Кунтал, но в ее обычно веселом голосе сквозило напряжение.
– Что случилось? – спросила Мизинчик, подразумевая «Она умерла?».
– Тебе надо в постель, – сказала Кунтал, выпроваживая ее из ванной. – Чтобы сил поднабраться.
Перед тем как Кунтал закрыла дверь ванной, ее взгляд остановился на сосуде для пуджи. Служанка слегка нахмурилась.
– Где призрак? – спросила Мизинчик. – Ночью он был здесь.
Кунтал вернулась в ванную и подобрала сосуд. На краю засох одинокий листик тулси. Никаких сомнений, что это за сосуд и что в нем было.
– Так, значит, это ты, – тихо сказала она.
– Тут нигде не было ни капли воды. И она умирала.
Кунтал кивнула.
В коридоре послышались шаги. Кунтал поспешно спрятала сосуд под паллу и вытолкнула Мизинчика из ванной, а затем направилась в комнату для пуджи, чтобы тайком поставить утварь на место.
– Ты уже проснулась? – спросил Дхир. Курта болталась на нем, а волосы на голове стояли сальным колтуном.
– Ага.
– Повар Кандж приготовил на завтрак первоклассные пури, – доложил Дхир без привычного восторга.
– Призрак – где он?
Дхир покачал головой и растер ее ладонями.
– Я нашел тебя вчера ночью и перенес на диван.
– Вчера ночью? А почему ты не спал? – удивилась Мизинчик.
– Папа ворвался в комнату и заорал. Всех нас перебудил. Он забрал с собой Нимиша, – ответил Дхир, его широкая грудь вздымалась от волнения.
– Что стряслось? Рассказывай!
– Маджи…
– Маджи? – Мизинчик кинулась в зал. На троне – никого. Савита сидела на диване и пила чаи масала – на удивление жизнерадостная.
– Маджи! Где Маджи?
– Бэти, – Савита поманила ее к себе, – мы думаем, что, наверное, с ней случился удар.
– Раньше ты говорила не так. – Туфан вскочил в комнату, вытирая со щеки масло.
Савита напряглась:
– Ступай и доешь свой завтрак, Туфан. Мизинчик, бэти, ночью она закричала от боли. Мы с твоим дядей прибежали.
– Что случилось?
– Дядя и Нимиш отвезли ее в больницу, но… – Савита отвернулась. – Маджи уже не такая крепкая, как раньше.
– Да она крепче любого из вас! – крикнула Мизинчик.
– Но она же очень‑очень старая, – возразил Туфан.
Мизинчик с такой силой оттолкнула Туфана, что он рухнул навзничь, стукнувшись головой о стул.
– Бесстыжая! – Савита вскочила, но Мизинчик уже мчалась по коридору.
– Хочешь знать, что сказала мама вчера ночью? – закричал Туфан ей вдогонку. – Она сказала, что это призрак убил Маджи!
Мизинчик влетела в комнату Маджи и захлопнула дверь. По щекам катились слезы.
Следом, осторожно постучав, вошел Дхир.
– Уйди!
– Туфан не врет, – пробормотал Дхир. – Вчера ночью папа прибежал к нам в комнату. Ему нужна была помощь Нимиша. Мы все кинулись в комнату Маджи. Она тряслась и размахивала руками, как будто на нее что‑то навалилось.
– Призрак?
– Наверно.
– Откуда ты знаешь? Ты же никогда его не видел?
– Маджи с кем‑то разговаривала, – настаивал Дхир. – Я слышал, как она просила прощения.
– За что?
– Она хотела избавиться от призрака. Для этого и отключили воду на четыре дня.
Наступила пауза – Мизинчик переваривала информацию. Дхир плюхнулся на кровать и залепетал:
– Мы все думали, что привидение умирает. Я подкладывал в ванную шоколадки. Это я виноват.
– Призраки шоколада не едят.
– Я знаю, – сказал Дхир, ковыряя пухлым пальцем пуговицу на животе. – Но в том был папин тоник.
– Ей нужна была вода.
– Я просто хотел помочь.
Они надолго замолчали.
– Я тоже, – тоненьким голоском сказала Мизинчик, поняв, что совершила нечто чудовищное.
– Ты тоже? Но ты же была в больнице.
– Вчера ночью я дала ей воды, – призналась Мизинчик, – из комнаты для пуджи.
Мизинчик задумалась над тем, что произошло, когда она вылила воду из урны в ведро: слияние мира потустороннего и божественного – мощный союз, который продлился лишь краткий миг. Но этого хватило, чтобы восстановить здоровье Мизинчика и, возможно, погубить Маджи.
– Я считала ее своей подружкой, – сказала Мизинчик.
– Так оно и было, – вдруг понял Дхир. Привидение сдержало свое обещание и вернуло Мизинчику жизнь. Он осторожно пододвинулся к двоюродной сестре и неуклюже обхватил ее пухлой рукой, забыв о том, что дверь не заперта и что они обнимаются впервые в жизни.
Савита позвонила Пандит‑джи, которому помощник как раз ловко разминал мясистые ступни. Прошлой ночью жрец плохо спал: память о событиях, разыгравшихся в бунгало, преследовала его в темных комнатах. Пытаясь заглушить страхи, он побрел в храмовое святилище, но стальные идолы так напугали жреца, глумливо тыча в него огромными руками и ногами, что пришлось со всех ног драпать в спальню. «И это награда за мой каторжный труд? Чтобы всякие тантристы оскверняли меня своей черной магией?» – негодовал Пандит‑джи.
– Когда вы сможете прийти? – спросила Савита, объяснив положение.
Откинувшись в постели, жрец потеребил свои наручные «фавр‑лейба», ободряя себя словами, выгравированными на обратной стороне корпуса: «Антимагнитные. Водонепроницаемые. Противоударные». Пандит‑джи казалось, что Маджи его предала, оставила в дураках. Ее нынешнее плачевное состояние доказывает, что она пала жертвой темных сил вселенной. Ему не хотелось иметь никаких дел с ней, ее семьей и домом, кишащим демонами и прочей нежитью, – и будь проклят новенький холодильник «Электролюкс»!
– Я весь день очень‑очень сильно занят.
– Но вы нужны моей свекрови, – возразила Савита и пообещала: – Я сделаю самое щедрое пожертвование.
Глаза Пандит‑джи забегали. Ничто на свете, даже обещание крупной суммы, не заставит его вернуться в этот богооставленный дом с привидениями.
– Я расколю для нее кокос – здесь, в храме, – предложил он и, взяв с серебряного подноса ладду, повесил трубку.
– Идиот, – буркнула Савита, слушая короткие гудки.
Задетая тем, что не обладает над жрецом такой же властью, как Маджи, она осторожно положила трубку, а затем позвонила матери в Гоа. Совсем скоро обширный круг друзей и родни проведает о состоянии Маджи и вновь наводнит дом. На сей раз Савита будет сидеть на почетном месте в зале, принимая соболезнования гостей и единолично режиссируя действо. Столько всего нужно распланировать: от еды до подходящего сари – что‑нибудь, возможно, светло‑розового оттенка, вселяющего надежду. Все ждут, что в отсутствие Маджи тон задаст Савита. Она ощутила приятную дрожь в спине. Наконец‑то, наконец‑то бунгало в ее полном распоряжении!
За зелеными воротами Гулу бродил под ливнем, яростно пыхая папиросой и кляня себя за то, что дал слабину. Ну да, размышлял он, это боги наказывают его за мягкотелость. Не потому ли погибла Авни? И не потому ли он сам сейчас рыскал у бунгало, точно бездомная дворняга? Гулу топнул и выругался вполголоса. Еще чистильщиком обуви он не спасовал перед Красным Зубом, а теперь его унизили аж три бабы – одна старая и жирная, вторая шлюха, а третья покойница. От стыда он харкнул в ворота вязким сгустком слюны.
– Не запылился, значит? – недовольно прокудахтала Парвати, открывая ворота и предлагая завтрак из роти и зеленых бобов.
Гулу на миг уставился на нее. От злости и недосыпа на лице у него залегли резкие, некрасивые морщины. Всю ночь он бродил по мокрым улицам Бомбея, уныло поглядывая на каждый проезжавший мимо «амбассадор».
– Мой плакат с «вишневым цветом»… – Гулу с благодарностью принял завтрак.
– За ним, что ль, вернулся?
Гулу вспомнил про календулу, засушенную в газете и спрятанную под койкой.
– Не верю, что она меня вышвырнула, – сказал он в надежде, что Парвати, возможно, замолвит за него словечко. Из всей прислуги Маджи прислушивалась только к ней.
– Ты один не остался в доме, – подбоченилась Парвати. – Я бы тоже не пустила тебя обратно.
– Так на чьей же ты стороне?
– Я думаю головой, а не задницей, придурок. А вы, мужики, все одинаковые, у каждого два лингама – один в штанах, второй в голове. Причем один тупее другого. Ты, идиот, отпустил тогда Авни, а теперь, через тринадцать лет, гоняешься за ее духом. Ты профукал свое будущее. И ради кого? Ради мертвой девчонки?
– Я же не знал, что она мертва, – сказал Гулу. – Все эти годы я ждал, что она вернется.
– Куда?
– Ко мне.
Парвати прыснула со смеху.
– Уж поверь мне, яр, ты был не в ее вкусе.
Гулу бросило в краску.
– Уходи лучше, – сказала она, оглянувшись через плечо, – пока никто не прознал, что ты возвратился.
Гулу взял завтрак и, присев на корточки у ворот, жадно запустил пятерню в карри из зеленых бобов. Он быстро, почти не смакуя, заглатывал еду, к которой привык за долгие годы. Роти заполнили желудок, согрели и немного утешили. Вздыхая, он громко отрыгнул и закурил. Глубоко затянувшись, вспомнил, как тихий перст судьбы привел его когда‑то в дом Маджи.
За руль Гулу впервые сел в пятнадцать и лавировал по городским улицам, словно бог Кришна, выехавший на поле брани в огненной колеснице. Сражаясь с демонами, преграждавшими путь, он безжалостно сигналил неповоротливым телегам, запряженным волами, подрезал проносившиеся со свистом мотороллеры, на которых с риском для жизни громоздились целые семьи, и обгонял автобусы, ну а велосипедисты разлетались перед ним в стороны, точно переполошенные куры. Гулу представлял себя воином, глумяпцшся над теми, кто жмет на свои сигналы или тормоза, и металлическая броня «амбассадора» служила надежным щитом от горемык, запрудивших дорогу.
Но вот спустя столько лет он снова оказался на улице. «Как так получилось?» – спрашивал он себя.
Ответ повисел немного в воздухе, плавая в клубах дыма, прежде чем Гулу отважился его признать.
Авни.
Вечно все сводилось к ней. Как у цикла кармы, у Авни не было ни начала, ни конца. Она пребывала повсюду.
Он ее бросил, хотя и мог помешать ее гибели. Но это теперь в прошлом. Он задумался над любимым стихом из Бхагавад‑гиты: «Пусть движут тобою правильные дела, а не плоды, из них проистекающие». Тогда, в роковой тень трагедии, он нарушил это священное правило.
Гулу снова сплюнул. Он не позволит, чтобы его вышвырнули после всего, что он сделал для этой семьи. Проклиная себя за стыд и клятвы верности Митталам, Гулу наконец решился. Он откроет то, что увидел тринадцать лет назад. Выполнит просьбу Чинни. Шантаж.
Он мысленно взвесил все варианты и остановил свой выбор на Джагиндере. Именно с ним‑то и можно играть в такие игры, если только решиться в лоб предъявить обвинение. «Красный Зуб, Красный Зуб», – повторял он, словно мантру. Джагиндер – полный нуль по сравнению с врагом его юности. И если все пойдет по плану, успокаивал себя Гулу, можно будет начать все сызнова уже на собственных условиях. Например, он купит квартиру в пригороде и даже собственное такси. Предел мечтаний.
Скрипя зубами, Гулу шнырял у ворот и еле сдерживался, чтобы не ворваться в дом и не пойти прямо к хозяину. Он постучал в ворота раскрытой ладонью, и вскоре появилась Парвати.
– Где Джагиндер‑сахиб?
– Уехал рано утром.
– Анчха? – Гулу с трудом скрыл разочарование. Выехать из дома раньше десяти – это так не похоже на Джагиндера.
– Что тебе надо от него?
– Срочное дело.
– Ну значит, придется отложить.
– Очень срочное.
Парвати пожала плечами.
– Если нужно, я войду в дом.
– Арэ, герой, – сказала Парвати, – за каким лядом?
Гулу потупился:
– Четыре дня уже кончились.
– Да.
– Призрак ушел?
– Да.
– Случилось что‑то еще? – спросил Гулу, заметив подпухшие глаза Парвати и румянец у нее на щеках. – С Мизинчиком все в порядке?
Парвати кивнула:
– Вчера приходил Тантрист Баба. Это была Авни. В нее вселилась Авни.
Гулу всмотрелся в глаза Парвати – нет ли в них сомнения.
– Где Авни сейчас?
– Ушла, – сказала Парвати. – Покамест.
– Думаешь, она еще вернется?
– Думаю, что вчера ночью она напала на Маджи.
– Маджи?
– Она в больнице. Мы ждем звонка от Джагиндера, – вздохнула Парвати.
– Тебе нужно уходить из бунгало.
– Куда ж мне податься, чтоб она не нашла меня?
– Или меня.
– До тебя ведь она уже добралась? – сказала Парвати. – Покалечила твою рабочую руку, разве не так?
– Ты уязвимей.
– Я не боюсь ее. – Етаза Парвати вспыхнули гневом. – И не позволю ей навредить моему ребенку.
В бунгало наконец‑то зазвонил телефон. Трубку сняла Савита, остальные столпились вокруг.
– Да‑да, – сказала она, запыхавшись.
Маджи выжила.
– Тромбоз сосудов головного мозга, – важно объявила Савита, повесив трубку.
– С ней все будет хорошо? – спросила Мизинчик.
– Рано еще утверждать, – ответила Савита с видом опытного доктора. – Она не разговаривает.
– Не разговаривает?
Савита приподняла выщипанную бровь и погладила Мизинчика по голове:
– Не волнуйся. Мы обеспечим ей самый лучший уход, твой дядя уже нанял круглосуточную сиделку.
– Ей это не понравится, – запротестовала Мизинчик, рассердившись, что Маджи теперь во власти Савиты. – Ей нравится, чтобы массажировала Кунтал!
Лицо Савиты посуровело.
– Укладывай вещи, дорогая, – прошипела она, скривив губы в улыбке. – Догадайся, куда я тебя отправляю? В интернат.
Возвращение айи
Лежа в постели, Джагиндер вытянул руки и ноги,