Кинематографу в этой директиве отводилась одна из важных ролей. С его помощью западные спецслужбы собирались расшатывать идеологические подпорки советского общества, размывать основополагающие идеи, культивируемые в Советском Союзе. Практически все крупнейшие западные кинофестивали нацеливались (с помощью все тех же агентов влияния, но уже действующих на территории западных стран – союзников США) на приглашение в конкурсную и внеконкурсные программы именно тех советских фильмов, которые либо запрещались у себя, либо вызывали какие-либо скандальные разборки по идеологическим мотивам. Этим фильмам на Западе давалась «зеленая улица»: их награждали призами, рекламировали в прессе и по телевидению. Таким образом западная элита самым форменным образом покупала элиту советскую. И та с радостью ей продавалась.
Самое интересное, но Хрущев был осведомлен через руководство КГБ об этой подрывной доктрине, однако продолжал «демократизацию по-хрущевски» или по-троцкистски, искренне считая, что эта политика ведет страну к победе коммунизма. Тем самым Хрущев только сильнее расшатывал общество, сея в головах у людей разброд и сомнения. Вместо того чтобы, возрождая в стране державный дух, помочь ей твердо стоять на ногах, глава государства буквально раздирал ее на части.
Например, двигая вперед космонавтику и создавая Ракетные войска стратегического назначения, он в то же время значительно сокращал другие рода войск (на один миллион военнослужащих), что только расшатывало один из важнейших оплотов режима – Вооруженные силы. Одновременно с этим Хрущев устроил беспрецедентные гонения на Русскую православную церковь: при нем на территории СССР было разрушено церквей больше, чем при Ленине и Сталине вместе взятых. Наконец, Хрущев продолжил разоблачения Сталина, тем самым не только дискредитируя КПСС, но и выбивая из сознания советских людей веру в то, что они строят самое справедливое общество на Земле.
Конечно, не все мероприятия Хрущева можно было назвать неправильными: например, он совершенно справедливо хотел ввести норму пребывания на руководящих постах в пределах двух сроков по четыре года (этот опыт он подсмотрел в США, куда ездил дважды). Или взять его намерение ликвидировать «закрытые распределители» и сократить число персональных машин для руководящего состава парт– и госаппарата. Однако эти, а также некоторые другие подобные нововведения не могли заслонить тех решений Хрущева, которые существенно подрывали нравственный климат в обществе.
На почве грандиозных побед, выпавших на период его правления (одно покорение космоса чего стоило!), у Хрущева, видимо, случилось такое головокружение от успехов, что он посчитал себя человеком, могущим одним рывком перебросить страну, только-только начинавшую оправляться от последствий страшной войны и ведущую другую войну – «холодную», в светлое будущее. И вот уже на том же XXII съезде КПСС Хрущев провозглашает скорое построение коммунизма в СССР: он должен был наступить меньше чем через 20 лет – в 1980 году.
Вообще, доклад Хрущева на том съезде был полон оптимизма и форменного благодушия. Например, касаясь вопросов литературы и искусства, он заявил следующее:
«Народ ждет и уверен, что писатели и деятели искусства создадут новые произведения, в которых достойно воплотят нашу героическую эпоху революционного преобразования общества. Партия исходит из того, что искусство призвано воспитывать людей прежде всего на положительных примерах жизни, воспитывать людей в духе коммунизма. Сила советской литературы и искусства, метода социалистического реализма – в правдивом отображении главного и решающего в действительности».
Слова-то правильные, да только сам Хрущев чаще всего вел себя совсем не в духе этих заявлений, в результате чего общество бросало из огня да в полымя, что абсолютно не способствовало росту в нем авторитета власти, а даже наоборот – подрывало его. Взять те же отношения с творческой интеллигенцией, Хрущев практически все время своего правления не знал, к какому берегу ему пристать: то ли к либеральному, то ли к державному. То он прилюдно лобызался с «инженерами человеческих душ», то называл их «педерасами» и разгонял творческие союзы. В итоге вся эта взрывоопасная смесь не только не служила сплочению общества, а, наоборот, расшатывала его.
Между тем на ХХII съезде речь о советской кинематографии почти не шла, а если и шла, то это носило оттенок скандала. В частности, в таком ключе был упомянут свежий фильм Эльдара Рязанова «Человек ниоткуда». Вспомнил о нем идеолог партии Михаил Суслов, что многих удивило. На самом деле в этом не было ничего странного: таким образом Суслов намеревался вернуть себе в глазах общественности звание главного идеолога страны, которое у него пытался отнять конкурент – Леонид Ильичев, возглавлявший Отдел пропаганды ЦК КПСС и завоевывавший все больший авторитет у Хрущева.
Ильичев был всего на четыре года моложе Суслова (родился в 1906 году), однако стаж партийной работы имел солидный. Закончив в 1938 году Институт красной профессуры, он был введен в редколлегию журнала «Большевик», где проработал два года и дослужился до должности ответственного секретаря. Затем его взяли в главную газету страны – «Правду». В 1944 году по протекции самого Сталина (а ему Ильичева рекомендовал известный нам заведующий Агиптпропом Г. Александров) Ильичева назначили руководить газетой «Известия». Он и там зарекомендовал себя самым лучшим образом, после чего его перевели на работу в аппарат ЦК КПСС. А в 1949 году Сталин вновь о нем вспомнил и вернул в «Правду», но уже в качестве главного редактора. Там Ильичев проработал вплоть до смерти Сталина в марте 1953 года. После чего впал в немилость – был отправлен на работу в МИД.
Вполне вероятно, Ильичев так и закончил бы свою карьеру на дипломатической службе, если бы не Хрущев. После того, как в 1957 году тому удалось разгромить «антипартийную группу Молотова – Маленкова – Кагановича», ему понадобились проверенные люди. Одним из таких людей и стал Ильичев, который в 1958 году был возвращен на партийную службу: назначен заведующим отделом ЦК КПСС. А два года спустя Ильичев приложил руку к выпуску книги о поездке Хрущева в Америку, которая так понравилась Никите Сергеевичу, что он наградил весь авторский коллектив этого произведения (а туда также входил его зять Алексей Аджубей и ряд других деятелей) Ленинской премией. С этого момента Хрущев и Ильичев стали друзья – не разлей вода.
В планах Хрущева было назначить Ильичева на место Михаила Суслова, присутствием которого он давно стал тяготиться. Несмотря на то что Хрущев имел больший стаж работы в высших органах государственной власти, чем Суслов (например, членом ЦК КПСС Хрущев стал в 1934 году, а Суслов семь лет спустя), однако их авторитет в партии был примерно равным. Поэтому командовать Сусловым Хрущев не мог, а вот Ильичевым, наоборот. Кроме этого, Суслов не устраивал Хрущева и по личным качествам: вечный аскет, он представлял собой «человека в футляре», в то время как Хрущеву нравились люди эмоциональные, темпераментные, как и он сам. Именно таким человеком был Ильичев, который являл собой полную противоположность Суслову. Например, Хрущев был прекрасно осведомлен, что Ильичев любит роскошь, коллекционирует редкие картины. Свидетель тех событий, один из высших партийных деятелей сталинско-хрущевского периода Д. Шепилов, так отзывался об Ильичеве и ему подобных:
«Все они, используя свое положение в аппарате ЦК и на других государственных постах, лихорадочно брали от партии и государства полными пригоршнями все материальные и иные блага, которые только можно было взять. В условиях еще далеко не преодоленных послевоенных трудностей и народной нужды они обзаводились роскошными квартирами и дачами. Получали фантастические гонорары и оклады за совместительство на различных постах. Они торопились обзавестись такими акциями, стрижка купонов с которых гарантировала бы им богатую жизнь на все времена и при любых обстоятельствах: многие в разное время и разными путями стали академиками (в том числе, например, Ильичев, который за всю жизнь сам лично не написал не только брошюрки, но даже газетной статьи – это делали его подчиненные), докторами, профессорами и прочими пожизненно титулованными персонами. За время войны и после ее окончания Сатюков, Кружков, Ильичев (эти деятели входили в круг приближенных бывшего заведующего Агипропом, а впоследствии министра культуры СССР Г. Александрова. – Ф. Р.) занимались скупкой картин и других ценностей. Они и им подобные превращали свои квартиры в маленькие Лувры и сделались миллионерами. Однажды академик П. Ф. Юдин, бывший некогда послом в Китае, рассказывал мне, как Ильичев, показывая ему свои картины и другие сокровища, говорил: «Имей в виду, Павел Федорович, что картины – это при любых условиях капитал. Деньги могут обесцениться. И вообще, мало ли что может случиться. А картины не обесценятся...». Именно поэтому, а не из любви к живописи, в которой ничего не смыслили, все они занимались коллекционированием картин и других драгоценностей...».
Если все сказанное Шепиловым правда (а сомнения его слова тоже могут вызывать, учитывая, что их автор был обижен на Хрущева и Ко за свою опалу в 57-м году), то перед нами предстают образы достаточно циничных людей. Но было бы еще большим цинизмом не признать, что подобные люди есть при любой власти: будь на дворе социализм или нынешний капитализм по-российски (сегодня их даже больше). Другое дело, как на это реагируют сами власти. Например, в годы правления Сталина порядка в этом отношении было куда больше: вождь всех народов хотя и позволял номенклатуре «жиреть», однако зарываться никому не давал, проводя регулярные чистки, чаще всего с кровопусканием.
Хрущев эту традицию поломал, пойдя иным путем: именно при нем парт– и госноменклатура была окончательно выведена из-под контроля контролирующих инстанций. Тому же КГБ отныне было запрещено вести оперативную работу против партэлиты: депутатов, партийных, комсомольских и профсоюзных работников высшего ранга. Любые материалы на высшую номенклатуру теперь подлежали уничтожению. И хотя в структуре ЦК продолжал действовать Комитет партийного контроля, однако он подчинялся непосредственно высшему руководству и, естественно, целиком зависел от его прихотей.
Однако, проводя параллели с сегодняшним днем, стоит отметить, что высшая элита периода хрущевского правления хоть и была продажной (не вся, конечно, а определенная ее часть), но она еще не торговала родиной. Более того, именно накопленные ею богатства служили стимулом для борьбы за коммунистическую идеологию, поскольку в противном случае они имели все шансы эти богатства (а с ними и руководящее кресло) потерять. И побудительные мотивы Хрущева и Ко по выведению элиты из-под любого удара были понятны: они боялись возвращения чисток, подобных сталинским. Однако в этой ситуации они исходили не из интересов общества, а из своих шкурных устремлений: таким образом элита обезопасила себя, но заложила бомбу замедленного действия под общество. И уже при другом правителе – Леониде Брежневе – ситуация начнет стремительно ухудшаться и начатый Хрущевым процесс разложения элиты приобретет катастрофические масштабы. Приведу по этому поводу слова публициста Анатолия Салуцкого:
«В конце 50-х иссякла пассионарная энергия красных сотен, чью численность подорвала война... Место красных сотен заняло мещанство, о котором Горький писал: „Этот класс состоит из людей, лишенных стойкой формы, аморфных, легко принимающих любую форму... вчера – социалист, сегодня – фашист, только бы сытно жрать и безответственно командовать“...
КПСС была лишь оболочкой для аморфной мещанской массы, доминировавшей в СССР. Эта оболочка, плоть от плоти мещанская, удерживая внутри себя то, что называли советским обществом, принимала разные формы – в зависимости от настроений образованщины, все сильнее кренившейся к сытому Западу, в соревнование с которым ввязался Хрущев...».
Однако вернемся в начало 60-х годов.
Итак, именно Леонида Ильичева Хрущев стал двигать в главные идеологи партии на место Михаила Суслова. Зная об этом, последний решил осуществить ряд акций, чтобы завоевать очки на фронте идеологической борьбы. Так, во многом именно благодаря его стараниям в начале 1961 года был изъят и запрещен к публикации в Советском Союзе роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» за его русофобские мотивы. А осенью того же года Суслов отличился на киношном фронте – обрушился на фильм Эльдара Рязанова «Человек ниоткуда».
Скажем прямо, это была не самая лучшая работа выдающегося комедиографа. После оглушительных успехов его предыдущих лент – «Карнавальная ночь» и «Девушка без адреса», которые стали лидерами проката, «Человек ниоткуда» являл собой кино совершенно иного рода. Хотя это тоже была комедия, но назвать ее зрительской язык не поворачивается – слишком много оригинальничанья в ней было (взять хотя бы язык фильма: его герои изъяснялись то прозой, то белыми стихами). И Суслов, который привык к иным фильмам (в том числе и к двум предыдущим рязановским комедиям, которые ему понравились), был чрезвычайно раздосадован увиденным. «И на такую ерунду мы тратим сотни тысяч рублей!» – воскликнул он после просмотра фильма у себя на даче. И дал команду своим людям хорошенько пропесочить Рязанова с его новым шедевром в прессе. Что и было сделано с помощью газеты «Советская культура». Однако после того, как авторы фильма (Рязанов и драматург Леонид Зорин) начали выяснять отношения с газетой, Суслов решил вмешаться в этот спор и уже от себя лично «припечатал» фильм с высокой съездовской трибуны. Сказал же он следующее:
«К сожалению, нередко еще появляются у нас бессодержательные и никчемные книжки, безыдейные и малохудожественные картины и фильмы, которые не отвечают высокому призванию советского искусства. А на их выпуск в свет расходуются большие государственные средства. Хотя некоторые из этих произведений появляются под таинственным названием, как „Человек ниоткуда“ (оживление в зале), однако в идейном и художественном отношении этот фильм явно не оттуда (оживление в зале. Аплодисменты). Известно также, откуда взяты, сколько (немало) и куда пошли средства, напрасно затраченные на производство фильма. Не пора ли прекратить субсидирование брака в области искусства?..».
В те же дни два известных советских куплетиста Рудаков и Нечаев откликнулись на этот скандал следующей частушкой:
На «Мосфильме» вышло чудо
С «Человеком ниоткуда».
Посмотрел я это чудо —
Год в кино ходить не буду.
Эльдар Рязанов в своих мемуарах называет куплетистов угодниками, что вполне понятно: кому приятно слышать про свое творение подобное. Однако, думаю, артисты пели эти куплеты от чистого сердца: они и в самом деле ожидали от талантливого комедиографа новой «Карнавальной ночи», а увидели... Кстати, когда спустя год Рязанов снял свой следующий фильм – «Гусарскую балладу», обидных куплетов про него никто уже не пел: фильм получился на загляденье и по праву стал хитом сезона, заняв 2-е место (48 миллионов 640 тысяч зрителей).
Но вернемся в конец 61-го года.
Очередные нападки Хрущева на Сталина, прозвучавшие на ХХII съезде КПСС, вдохновили либералов на новые попытки ослабить идеологическую узду в искусстве. Причем их целеустремленности можно было удивиться. 25 декабря руководство страны провело Всесоюзное совещание по вопросам идеологической работы, где Хрущев вновь подчеркнул то, что было сказано им на съезде: о том, что партия не собирается выпускать из рук руководство искусством. А три дня спустя Президиум Оргкомитета СРК направил в ЦК КПСС проект коренной организационно-экономической реформы советского кинематографа, где кинематографисты ратовали не только за большую экономическую свободу, но еще и идеологическую. Киношные либералы, видимо, рассчитывали на серьезную поддержку своего проекта либералами в ЦК, но у тех явно не хватило сил и возможностей перетянуть канат на свою сторону в споре с государственниками. В итоге в газете «Советская культура» (а она была органом ЦК КПСС) была опубликована статья, в которой прямым текстом звучало обвинение по адресу руководящих деятелей кино в недооценке партийного руководства кинематографом.
Статья не испугала руководителей СРК. И вот уже в начале февраля 1962 года на Пленуме Оргкомитета СРК его руководитель Иван Пырьев публично бросил упрек аппарату Министерства культуры СССР: дескать, он мешает кинематографистам нормально работать. Но Минкульт считал иначе, настаивая на том, что знаменитый режиссер сгущает краски. В качестве главного аргумента приводился факт выхода на экраны страны большего количества талантливых картин, в появлении которых большая доля участия была не только кинематографистов, но и минкультовских чиновников вкупе с партийными идеологами. И в самом деле, только за семь месяцев после пленума на экраны страны вышла целая вереница прекрасных фильмов плюс несколько советских картин были удостоены наград на престижных кинофестивалях за рубежом. Чтобы читателю стало понятным, о чем идет речь, перечислю эти фильмы. Начну с премьер:
5 марта – «Девять дней одного года»; 7 марта – «Девчата»; 19 марта – «А если это любовь?»; 26 марта – «Когда деревья были большими»; 6 апреля – «Иваново детство»; 7 сентября – «Гусарская баллада».
Список фильмов – победителей кинофестивалей выглядел следующим образом: 22 марта – на фестивале в Мар-дель-Плата приз за лучшее исполнение женской роли был вручен Надежде Румянцевой («Девчата» Юрия Чулюкина); 24 июня – приз «Хрустальный глобус» на фестивале в Карловых Варах получил фильм «Девять дней одного года» Михаила Ромма; июнь – на фестивале в Мельбурне «Серебряный приз» достался фильму «Прощайте, голуби!» Якова Сегеля; 16 июля – на фестивале детских и юношеских фильмов в Венеции призы «Золотой лев святого Марка» и «Золотая ветвь» достались фильму «Дикая собака Динго» Юлия Карасика, а приз «Серебряный лев святого Марка» за лучшую короткометражку взял опять же советский фильм «Мальчик и голубь» Андрея Михалкова-Кончаловского; 8 сентября – приз «Золотой лев святого Марка» на фестивале в Венеции получил фильм «Иваново детство» Андрея Тарковского.
Тем временем баталии на идеологическом фронте разгорались все сильнее. Я уже упоминал, что в журнале «Октябрь», который возглавлял сталинист-державник Всеволод Кочетов, был дан залп по фильму «Мир входящему». Однако одним этим залпом дело не ограничилось, и вот уже в трех последующих номерах этого журнала (март – октябрь 1962 года) были опубликованы еще три статьи, где резкой критике подвергались другие новинки советского кинематографа: фильмы «Летят журавли», «Неотправленное письмо», «А если это любовь?». Все эти картины были названы упадническими, поскольку в центре их стояли герои «с ущербинкой».
Так, в «Журавлях» главная героиня Вероника изменяла своему возлюбленному, который находился на фронте; в «Любви» школьник совращал свою одноклассницу и т. д. Сегодня подобное кино воспринималось бы вполне естественно, в нем современный зритель не увидел бы никакой крамолы. Однако в начале 60-х годов, когда общество только-только освобождалось от многих догм прошлого и намечало пути дальнейшего развития советского искусства, подобные произведения воспринимались большей частью людей крайне негативно. Противникам этих фильмов казалось, что если подобная тенденция в искусстве возобладает, то идеологический каркас общества рухнет: ржа греха, которая давно уже оккупировала западное искусство, теперь проникнет и сюда, за «железный занавес». Фильмы и книги, где действуют герои «с ущербинкой», станут эталонами в искусстве и литературе и зададут тон на будущее.
Взять, к примеру, упоминаемый выше фильм Юлия Райзмана «А если это любовь?». Это была талантливая картина о старшеклассниках, где свои первые роли в кино сыграли Андрей Миронов, Евгений Жариков, Игорь Пушкарев, Жанна Прохоренко (для последней это была вторая главная роль после «Баллады о солдате»). В центре сюжета была история любви двух одноклассников (эти роли исполняли Прохоренко и Пушкарев), в показе которой не было бы ничего предосудительного, если бы не эпизод в лесу, из которого явствовало, что между школьниками там могла произойти сексуальная связь. Именно сцена «в лесу» больше всего и возмутила цензоров, которые потребовали от режиссера вырезать ее. Однако у цензоров нашлись оппоненты. В их числе оказался Михаил Ромм, который на одном их худсоветов заявил следующее:
«Сорок лет существует советская кинематография, и сорок лет мы, в общем, любовью не занимаемся. Ведь наши актеры не умеют перед объективом целоваться. А если целуют друг друга, то от неумения и робости делают этот опасный шаг очертя голову, словно в омут бросаются. Естественно, что к изображению любви в кинематографе у нас должны быть огромные претензии. И вот – фильм, в котором любовь изображена с глубоким тактом, со вкусом, с режиссерской точностью. Но только не с холодной, расчетливой точностью, а с большим сердцем!..».
Ромм был прав – любовь в советском кино если и показывалась, то весьма целомудренно (об этом речь уже шла выше). Поцелуи, если таковые были, оказывались сведены к минимуму, а те, что присутствовали на экране, были похожи скорее на лобзания брата и сестры, чем на поцелуи влюбленных. Постельных сцен не было вообще. То есть объятия в постели не показывались, разрешалось запечатлеть только невинное лежание мужа и жены либо влюбленных под одним одеялом. Поэтому в той истории, что произошла на съемках фильма «Тихий Дон» между Элиной Быстрицкой (она играла Аксинью) и Петром Глебовым (Григорий Мелехов), не было ничего удивительного: во время съемок Быстрицкая потребовала разделить кровать небольшой перегородкой пополам (в роли перегородки выступило скатанное одеяло), чтобы не соприкасаться с актером в постельной сцене.
Другой случай произошел во время съемок фильма того же Юлия Райзмана «Коммунист»: исполнитель главной роли Евгений Урбанский никак не мог поцеловать актрису Софью Павлову, которая играла его возлюбленную, – актер стеснялся. Из-за этого Павлова даже просила заменить его другим исполнителем.
Над этими случаями сегодня можно улыбаться, насмехаться, но не следует забывать одного: все эти фильмы, даже при наличии подобных курьезов, вошли в сокровищницу отечественного кинематографа, поскольку любовь героев в них была сведена не только к поцелуям и объятиям в постели – она имела массу иных проявлений, которые передавались через взгляды героев, их страстные речи и движения. В этом была сила советского кинематографа: его героям не обязательно было кувыркаться в постели, чтобы зрители поверили в искренность их чувств.
Конечно, бессмысленно утверждать, что секс между советскими подростками в начале 60-х годов отсутствовал как таковой. Но это было явление редкое, нетипичное. И люди, которые возражали против эпизода «в лесу» (а полемика в СМИ вокруг фильма поднялась в 1962 году грандиозная), выступали именно против того, чтобы это нетипичное явление после выхода фильма на экран превратилось в типичное. Кто-то назовет это ханжеством, а кто-то скажет, что это естественная реакция людей, которым дорого будущее их детей. Кто оказался прав в этом споре, нынешние россияне проверили на собственном опыте. Сегодня во многом благодаря тому же кинематографу и СМИ в нашем обществе сложилась такая ситуация, что родителями становятся уже 11–12-летние подростки. Причем большинством общества это явление уже воспринимается как норма. Вот и думай после этого, что лучше: целомудренное советское кино, которое намеренно сдерживало сексуальные инстинкты молодых людей, или сегодняшнее раскрепощенное, которое толкает миллионы подростков на раннее начало половой жизни (отметим, что тысячи нынешних российских юных мамаш попросту избавляются от своих детей – убивают их сразу после рождения или подбрасывают в детские дома).
Дискуссии в интеллигентской среде (так называемое противостояние державников и либералов-западников) продолжались весь 1962 год. Власть тоже не осталась в стороне от этого процесса, поскольку и там, как мы помним, имелись свои либералы и свои державники. К последним, в частности, относился второй человек в партии Фрол Козлов, который хотя и был выдвиженцем Хрущева, однако частенько занимал противоположную, чем он, позицию, в том числе и по вопросам критики Сталина. Но прежде чем рассказать об этих расхождениях, стоит хотя бы вкратце познакомиться с биографией Козлова.
Фрол Романович родился в 1908 году в Рязанской области. В партию вступил в 18-летнем возрасте, когда стал активно заниматься руководящей комсомольской работой. В начале 30-х он поступил в Ленинградский политехнический институт имени М. Калинина, по окончании которого в 1936 году Козлов был распределен инженером на Ижевский металлургический завод. Там он вскоре стал секретарем парткома, а в 1940 году его рекомендовали на должность секретаря Ижевского горкома партии. В этой должности Козлов проработал почти всю войну. Судя по всему, работал неплохо. Поэтому в 1944 году его вызвали в Москву и оставили в аппарате ЦК партии. Три года спустя Козлов отправился в Куйбышев в качестве второго секретаря тамошнего обкома.
В 1949 году Козлов вновь оказался в Ленинграде, где сначала работал парторгом на Кировском заводе, а сразу после смерти Сталина в 1953 году возглавил Ленинградский обком. В 1957 году Козлов был назначен председателем Совета министров РСФСР, где проявил себя с самой лучшей стороны. Однако не это стало поводом к его дальнейшему восхождению на вершину партийной иерархии. Во время июньских событий он активно поддержал Хрущева в борьбе со «сталинистами», после чего тот и ввел его в высший кремлевский ареопаг – Президиум ЦК КПСС. В 1958 году, когда Хрущев присовокупил к должности Первого секретаря еще и пост Председателя Совета министров СССР, именно Козлов стал его первым заместителем. Два года спустя Козлов поднялся еще на одну ступень в иерархической лестнице: стал сначала секретарем ЦК, а затем и вторым человеком в партии после Хрущева (курировал партаппарат, Вооруженные силы и КГБ).
Между тем к началу 60-х годов между Хрущевым и Козловым стало возникать все больше противоречий. В то время как Хрущев постоянно метался между либералами и державниками, Козлов превратился в убежденного державника и даже получил у партаппаратчиков прозвище «сталиниста». И хотя Хрущев по-прежнему продолжал доверять Козлову (даже склонялся к мнению именно его рекомендовать на пост Первого секретаря после своей отставки), однако конфликты между ними стали возникать все чаще.
Одно из подобных столкновений Первого секретаря и его заместителя произошло в ноябре 1962 года. Хрущев тогда своим волевым решением пробил в журнале «Новый мир» публикацию антисталинского рассказа Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», после чего надумал наградить писателя ни много ни мало... Ленинской премией. Однако против этого резко выступил Козлов, которого поддержали его сторонники в Президиуме ЦК.
Перипетии этой борьбы были хорошо известны в кругах либеральной интеллигенции, которая поголовно была на стороне Хрущева и люто ненавидела Козлова. Когда летом 1962 года у последнего случился инфаркт (здоровье было самым слабым местом этого неординарного политика), либералы чуть ли не до потолка прыгали от радости, надеясь, что дни Козлова сочтены. Однако тот быстро поправился. Тогда поэт Евгений Евтушенко посвятил Козлову стихи под характерным названием «Наследники Сталина». В них имелись строчки, которые сведущие люди поняли без всяких объяснений: «наследников Сталина, видимо, сегодня не зря хватают инфаркты». Отметим, что это стихотворение понравилось Хрущеву и он дал команду опубликовать его на страницах главной газеты страны – в «Правде».
Между тем Евтушенко тогда оказался не единственным либералом, кто попытался помочь Хрущеву в его противостоянии со «сталинистами». Кинорежиссер Михаил Ромм тоже решил внести свою лепту в эту борьбу, хотя, как выяснится потом, лучше бы он промолчал: после его выступления Хрущев вынужден был принять сторону «сталинистов», поскольку уж больно антипатриотичным выглядело деяние Ромма. Что же такого сказал знаменитый режиссер?
Все началось сразу после того, как Ромм вернулся в Москву с VI кинофестиваля в Сан-Франциско (он проходил 31 октября – 3 ноября 1962 года; премия за режиссуру там досталась Андрею Тарковскому за фильм «Иваново детство»). Спустя несколько дней Ромм выступил перед творческой интеллигенцией с речью на семинаре «Традиция и новаторство» во Всесоюзном театральном обществе (ВТО). Речь Ромма была типичным образчиком мыслей и чаяний либералов-западников, которые под традициями понимали исключительно поклонение сталинским догмам, а под новаторством – привнесение в советскую жизнь (в данном случае в искусство) западных новаций. Поэтому не случайно свою речь режиссер начал... с критики по-настоящему державной увертюры П. Чайковского «1812 год». Вот как рассказывал об этом сам режиссер:
«Есть очень хорошие традиции, а есть и совсем нехорошие. Вот у нас традиция: два раза в год исполнять увертюру Чайковского „1812 год“.
Товарищи, насколько я понимаю, эта увертюра несет в себе ясно выраженную политическую идею – идею торжества православия и самодержавия над революцией. Ведь это дурная увертюра, написанная Чайковским по заказу. Это случай, которого, вероятно, в конце своей жизни Петр Ильич сам стыдился. Я не специалист по истории музыки, но убежден, что увертюра написана по конъюнктурным соображениям, с явным намерением польстить церкви и монархии. Зачем советской власти под колокольный звон унижать «Марсельезу» – великолепный гимн Французской революции? Зачем утверждать торжество царского черносотенного гимна? А ведь исполнение увертюры вошло в традицию...».