ГУМАНИТАРНОЕ АГЕНТСТВО АКАДЕМИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 2000 1 глава

HANS DIECKMANN

GELEBTE MÄRCHEN

METHODEN

DER ANALYTISCHE

PSYCHOLOGIE

KREUZ VERLAG

ХАНС ДИКМАНН

СКАЗАНИЕ И ИНОСКАЗАНИЕ

Юнгианский анализ волшебных сказок

Приложение:

Ханс Дикманн

МЕТОДЫАНАЛИТИЧЕСКОЙ

ПСИХОЛОГИИ

(Главы из книги)

ГУМАНИТАРНОЕ АГЕНТСТВО АКАДЕМИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 2000

Перевод с немецкого Г. Л. Дроздецкой (Сказание и иносказание)

и английского В. В. Зеленского (Методы аналитической психологии)

Под общей редакцией В. В. Зеленского

ISBN 5-7331-0195-4

© Gelebte Märchen, Kreuz Verlag AG Zürich, 1991

© Methods in Analytical Psychology, Chiron Publication, 1991

© Информационный центр психоаналитической культуры, 2000

© В. Зеленский, составление, 2000

© Гуманитарное агентство «Академический проект», 2000

ПРЕДИСЛОВИЕ

Очень часто сказки оказываются в центре внимания в снови­дениях взрослых, что обусловлено той важной ролью, которую они играют в душевной жизни детей. Обычно сказки занимают боль­шое место во внутреннем мире маленьких детей: ребенок прив­носит сказочные мотивы в свои игры и фантазии, разыгрывает сказочные истории со своими друзьями или с куклами. Дети мо­гут идентифицировать себя со сказочными персонажами, они ви­дят себя то героем, убивающим дракона, то простаком, который демонстрирует превосходство над своими умными братьями, ос­тающимися в конце концов в дураках. Ребенок может также ото­ждествлять себя с Золушкой, сначала страдающей от несправед­ливости злых сестер, но под конец торжествующей над ними; или с красавицей, помогающей чудовищу вернуть себе человеческий облик и спасающей при этом своего отца, по заслугам достается и злым сестрам. И найдется ли ребенок, — даже если он не ото­ждествляет себя с Гензелем или Гретель, — который не радуется, когда брат и сестра одерживают победу над ведьмой, а на Рожде­ство не грызет пряничный домик, символ победы, одержанной детьми над страшной злой ведьмой?

Фантазии, основанные на сказках, являются чрезвычайно важ­ной частью душевной жизни детей не в последнюю очередь отто­го, что описываемые в них угрожающие ситуации так напоминают основные страхи маленького ребенка — например, страх потерять­ся, поступить дурно, подвергнуться унижению или опасности, ис­ходящей от чудовищ или злых зверей. Счастливый финал, всегда присущий сказке, дает детям уверенность в том, что, несмотря на все свои страхи, в конце концов они смогут одержать победу. Та­кое знание помогает ребенку подготовиться к жизненным труд­ностям и испытаниям, независимо от того, будут ли они реаль­ными или лишь воображаемыми.

Зная о важном значении сказки для внутреннего мира ребен­ка, легко понять, почему сказочные мотивы играют такую важ­ную роль не только в сознании взрослых людей, но и в значи­тельно большей степени — в их бессознательном, так как, став взрослыми, они часто полагают, будто давно забыли сказки и их привлекательность в глазах детей.

Чрезвычайно интересная книга Ханса Дикманна вносит важ­ный вклад в данную область: автор впервые показывает, каким об­разом многие люди следуют в своей жизни сказочным сюжетам. Многочисленные случаи, описанные в этой книге, ясно показы­вают, каким образом можно проследить глубочайшие связи меж­ду любимой сказкой ребенка и его позднейшей судьбой; сказоч­ные мотивы оказываются решающими для формирования лично­сти как в положительном, так и в отрицательном смысле. Эти мотивы так сильно влияют на самооценку и мировоззрение, что часто люди — как правило, сами того не замечая — разыгрывают эти мотивы в своей жизни. В своей книге автор показывает, как сказка может влиять на поведение взрослых и на их психическую жизнь.

Будучи психоаналитиком юнгианской школы, Ханс Дикманн интерпретирует сказки главным образом в юнгианском ключе, од­нако столь же адекватно их можно было бы интерпретировать, ис­ходя из представлений Фрейда. Главное заключается в том, что ав­тор показывает решающую роль, которую любимая детская сказ­ка может играть в жизни взрослого человека, независимо от того, очевидна для него эта роль, или нет. Автор показывает, каким об­разом можно использовать такое влияние для излечения патоло­гического процесса. Однако значение сказки в жизни человека значительно глубже и служит она более широким позитивным це­лям, что и констатирует Ханс Дикманн, завершая свою книгу: «Мудрости же достигает лишь тот, кто столь же глубоко постиг темную сторону человеческого».

Свою статью, опубликованную в 1913 году и посвященную сказочным мотивам в сновидениях, Фрейд начал с установления того, что из всех достижений психоанализа едва ли что-то имеет большее значение, чем выяснение роли сказок в душевной жиз­ни детей. Дальнейшие наблюдения позволили ему обнаружить, что у некоторых взрослых любимая детская сказка заняла место реального детского воспоминания. В подобных случаях сказочная история становится покровом, за которым скрываются более зна­чимые для пациента события.

Фрейд также заметил, что нередко в сновидениях взрослых внезапно всплывают почерпнутые из сказок образы и ситуации. При толковании этих сновидений каждый раз вспоминаются и другие фрагменты сказок, связанные с первыми, и благодаря это­му можно не только лучше понять сновидение, но и установить, почему именно эта сказка имела для сновидца особое значение. В качестве иллюстрации Фрейд описывает те разнообразные ро­ли, которые играли некоторые сказки братьев Гримм в процессе

анализа двух его пациентов. В одном случае это была история о Домовом, а в другом сочетались элементы двух сказок — «Волк и семеро козлят» и «Красная шапочка». В последнем случае паци­ент получил прозвище «Человек-вол к», выбранное Фрейдом из-за особого отношения анализируемого к этой сказке.

Сказки столь важны потому, что они могут помочь нам спра­виться с нашими темными сторонами, — на извилистых путях, по­добных тем, которыми идут некоторые из пациентов, чьи случаи представлены в этой книге. С их помощью можно направить в по­зитивное русло и нашу собственную жизнь.

Однажды во время моего преподавания на психологическом факультете университета я попросил студентов вспомнить сказку, которая в детстве была для них самой важной; хотя это задание служило моим собственным целям, но я считал его не лишенным смысла и для молодых людей. От них требовалось сначала опи­сать свои истории такими, какими они им вспомнятся, а потом подумать, почему, по их мнению, именно эта сказка имела для них столь важное значение. Почти все студенты смогли вспомнить по крайней мере одну сказку, а большинство высказалось и по по­воду того, каким образом эта сказка смогла повлиять на их фан­тазию.

После того, как студенты выполнили мое задание, я попро­сил их перечитать соответствующую сказку и написать сочинение, посвященное тому, каким изменениям она подверглась в их вос­поминаниях: они должны были объяснить, почему сказка оказа­лась в их памяти искаженной и что можно было бы сказать о ее значении для них в прошлом, а возможно, и в настоящем. Выяс­нилось, что все эти очень интеллигентные молодые люди снача­ла были убеждены, будто они точно запомнили первоначальную версию сказки. Для них было весьма поучительно обнаружить, ка­кой сильной трансформации подверглось сказочное повествова­ние в их памяти. Сказки, в том виде, как их вспоминали студен­ты, не только заметно отличались от оригинала, но часто оказы­вались комбинациями из двух или большего числа сказок. Иногда в центре их воспоминаний оказывались второстепенные персона­жи или обстоятельства, а бывало, что важные детали получали иной, часто противоположный смысл.

Когда после этого студенты высказали свои предположения о том, почему они вспоминали сказки в столь искаженном виде, для некоторых из них стала вполне ясной причина, по которой имен­но эта сказка оказалась для них столь важной, другие же смогли приблизиться к такому пониманию. Кроме того, часто они заме­чали, что именно благодаря их личным изменениям сказка оказывалась для них столь значимой. Лишь в такой искаженной фор­ме она могла помочь им приблизиться к угнетавшей их проблеме или предложить искомый выход из затруднительной ситуации. Именно поэтому сказка могла сохраниться в их памяти и не ут­ратить своего значения в последующей жизни.

В ответ на требование вспомнить свою любимую детскую сказ­ку одна из студенток, обычная двадцатипятилетняя женщина, хо­рошо справлявшаяся со своими жизненными проблемами, напи­сала полемическое сочинение, направленное против того, что в сказке братьев Гримм «Гензель и Гретель» воспринималось ею как мужской шовинизм. В детстве эта сказка произвела на нее очень сильное впечатление, и при мысли о ней, что случалось достаточ­но часто, студентка до сих пор впадала в ярость. В своей работе она объясняла свое возмущение этой широко известной сказкой тем, что описанная там девочка выглядит жалким придатком сво­его брата, не имеющим собственного мнения и выполняющим все приказы брата. В ее воспоминаниях Гензель всегда доминировал и во всем превосходил Гретель, все в сказке совершал он: сначала он рассыпал гальку и хлебные крошки, чтобы дети смогли найти дорогу домой, а под конец своим мужественным поступком спа­сал себя и сестру, затолкав ведьму в печь, где та сгорела. Все по­ступки совершал Гензель, в то время как Гретель покорно сидела, запертая в каморке, ничего не предпринимая для своего спасения.

Сказка о Гензеле и Гретель стала чрезвычайно важной для этой женщины и всегда оставалась таковой, потому что во многих от­ношениях это была история ее собственной жизни, где полностью доминировал ее старший брат. Эта сказка сердила ее, потому что в ней подразумевалось, что, будучи одна, девочка ни на что не способна, и под влиянием этой сказки студентка согласилась на пассивную роль, которую и продолжала играть в жизни. В конце своего сочинения она писала, что даже сейчас, незадолго до окон­чания своего обучения, она вынуждена допускать, чтобы ее брат, работавший совсем в другой области, решал, на какую должность ей следует претендовать. Она считала сказку в большой степени ответственной за свое зависимое положение, потому что полага­ла, что в ней девочкам внушается, будто их участь — это подчи­нение старшим братьям или вообще мужчинам.

После того, как она последовала моему совету перечитать сказку, эта женщина была ошеломлена, когда вынуждена была убедиться, что, в полном противоречии с ее отчетливыми воспо­минаниями, именно Гретель была той, кто втолкнул в печь ведь­му и тем самым спас себя и брата, беспомощно сидевшего в сво­ей каморке. Студентка была уверена, что в детстве она знала только ту сказку, которую вспоминала все последующие годы, ту ис­торию, которая всегда приводила ее в ярость. Она была убеждена в том, что должна существовать та версия «Гензеля и Гретель», ко­торую знала она, и целыми днями искала во всевозможных биб­лиотеках свою сказку, расспрашивая своих друзей и авторитетных лиц в надежде найти кого-нибудь, кто знал бы эту версию.

Наконец ей стало ясно, что она сама была той, кто всегда хо­тел видеть себя в роли бедной Гретель, Гретель, беспомощно си­девшей в каморке, пассивно ожидая конца, который наступил бы, если бы Гензель не затолкал ведьму в печь, освободив обоих де­тей, и за этот героический поступок Гретель обязана ему вечным послушанием. Осознание этого факта было для студентки чрез­вычайно важным, и она приложила много усилий, чтобы понять, почему она в своих воспоминаниях так исказила эту сказку и ни­когда не смогла бы от этого искажения отказаться.

С изумлением она обнаружила, что ключ к глубокому пони­манию того, почему она приписывала сжигание ведьмы Гензелю, находится в неком травматическом переживании ее юности. Ко­гда эта студентка была еще юной девушкой, их мать — верующая католичка — внезапно умерла. Ее брат был в это время за грани­цей и не мог приехать на похороны. Когда девушка говорила с ним по телефону о том, каким образом похоронить мать, брат пред­ложил кремацию. Хотя это было только предложение, и девушка знала, что желанием матери было быть погребенной в земле, она увидела в этом, как и во всех других предложениях своего брата, приказ, которому должна была следовать, и выполнила все при­готовления для кремации матери. Но следствием этого было силь­ное чувство вины, и в своем бессознательном она нашла способ освободиться от вины за действия, направленные против воли ма­тери. После этого она убедила себя в том, что, если человека сжи­гают, то ответственен за это кто-то другой, и изменила для себя сказку о Гензеле и Гретель таким образом, чтобы тем, кто сжигает старуху, оказался брат.

Когда студентке, наконец, стало ясно, каким образом и поче­му она исказила эту важную для нее историю, она поняла, поче­му столь же искаженными воспринимаюсь ею и отношения с бра­том. Ее брат совсем не принуждал ее поступать всегда так, как хо­тел он, напротив, это она сама была той, кто полностью подчинил ему себя. Чтобы избежать чувства вины, ей необходимо было по­верить, что это ее брат был ответственен за сожжение, и видеть в нем своего бога и господина, который принимает за нее решения, так что ей никогда не надо брать на себя ответственность за сбои поступки и испытывать из-за них чувство вины.

Как это часто бывает у детей с их любимыми сказками, исто­рия о Гензеле и Гретель, хотя и в искаженной форме, однако со­служила студентке хорошую службу. Сказка предоставила ей пра­во играть в жизни пассивную роль, правда, она часто неважно чув­ствовала себя в этой роли, но зато получала полное освобождение от чувства вины. Эта студентка играла роль Гретель таким обра­зом, как она ее видела, и тем самым не только позволяла брату взять ее жизнь в свои руки, но и принуждала его так поступать. Но из-за этого оказалось, что никакие ее достижения, в том чис­ле успехи в колледже и университете, не могли дать ей подлин­ного удовлетворения. То, что она делала, никогда не позволяло ей ощутить себя независимым человеком, потому что она всегда чув­ствовала себя безнадежно стоящей в тени своего брата. Она ви­дела себя «жертвой».

Теперь студентка поняла, что сама поставила себя в зависи­мое положение, точно так же, как в сказке дала такую роль Гре­тель. После того, как все это стало для нее ясным и она написала второе сочинение, она позвонила своему брату, сообщив ему, что собирается добиваться другого места, а не того, которое он ей предлагал. И тогда он объявил ей о том, каким это будет для него облегчением, а также о том, какой тягостной была для него по­стоянная зависимость от него сестры.

Я привел этот пример для того, чтобы показать, каким обра­зом переживание основного события любимой детской сказки мо­жет послужить позитивной цели. Сказка о Гензеле и Гретель, в том виде, как ее запомнила студентка, служила ей оправданием для того, чтобы жить в постоянной зависимости от старшего, доми­нирующего брата, а негодование против этой истории и против мужского шовинизма помогало ей сохранять свое душевное здо­ровье. Несколько лет спустя я смог узнать от этой молодой жен­щины, что ее жизнь действительно изменилась. Но и теперь сказ­ка не утратила для нее своей важности, поддерживая ее в даль­нейшей жизни уже в своем подлинном виде. Всегда, когда она теряла мужество, она звала на помощь воспоминание о том, что она могла Ъы кое-что предпринять, в точности как Гретель, кото­рой удалось спасти себя и своего брата. Итак, ее сказка о Гензеле и Гретель обрела счастливый конец. И это касается также случа­ев, о которых рассказывает Ханс Дикманн, ведь благодаря своему глубокому пониманию значения, которое имеет любимая детская сказка, ему удавалось вылечить многих пациентов.

Бруно Беттелъхейм

СКАЗАНИЕ И ИНОСКАЗАНИЕ

Юнгианскии анализ волшебных сказок

Посвящается моим внукам Неле, Давиду и Винсенту

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

«Fatum suum habeant libelli!» — «Книги имеют свою судь­бу!». Так гласит старая латинская пословица, справедливая и для данной книги. Когда она впервые вышла в свет в 1967 году, это было маленькое карманного формата издание, со­стоявшее всего из четырех глав. Это было время, не слиш­ком подходящее для сказок, и я по сей день благодарен из­дательству Bonz-Verlag, которое тогда ее издало, тем более что в то время это была моя первая книга, а сам я был мо­лодым, никому не известным аналитиком. Аналитики шко­лы К. Г. Юнга в то время были в Германии очень изолиро­ваны и едва принимались в расчет, так что мое научное на­правление тоже было несвоевременным. Мои первые наблюдения и исследования любимых детских сказок, включая их отношение к неврозам, были в то время столь незначительны, что я посвятил им только краткую главу.

Подобно многим другим вещам сказки переживают раз­ное к себе отношение: бывают времена, когда ими пре­небрегают и стремятся изгнать из детских комнат. Это от­носится не только ко времени после второй мировой вой­ны: уже в тринадцатом веке Р. Бэкон вел кампанию против фантазии, а также против всего иррационального и ин­туитивного. Подобный феномен мы пережили в конце прошлого века, когда Вильгельму Гауфу пришлось пред­послать своим сказкам притчу, которая в нашей книге под­робно описана. Сегодня вновь все изменилось, и сказки всех народов пользуются растущей любовью, что стано­вится заметным и в психоанализе. В одной этой области уже появилось столько публикаций, посвященных сказкам и их интерпретациям, что едва ли можно получить о них полное представление.

Вернемся, однако, к нашей книге. Хотя она раскупалась вполне успешно, но после трех изданий Bonz-Verlag не за­хотело еще раз рисковать, и тогда я перешел в издательство Gersteberg-Verlag, открывшее новый психологический от­дел. Я благодарен этому издательству, давшему мне возмож­ность переработать текст, изменив его и значительно рас­ширив. На месте кратких замечаний о любимых детских сказках теперь оказались большие главы, в том числе под­робная интерпретация немецкой сказки о Гензеле и Гретель, относящаяся к тем шагам развития ребенка, которые в дет­стве релевантны и могут быть выражены и поддержаны сказочной символикой. Книга получила теперь новое на­звание «Сказание и иносказание в волшебных сказках» и скоро стала известна за границей. Последовали переводы на английский, португальский и испанский языки. К сожале­нию, после того как в 1983 году вышло второе издание, Gerstenberg-Verlag закрыло свой психологический отдел, и я обязан Kreuz Verlag тем, что оно проявило готовность из­дать книгу еще раз, не позволив ей исчезнуть с рынка.

В этом новом издании переведено и опубликовано очень интересное предисловие, которое Бруно Беттельхейм, к со­жалению, ныне покойный, написал для американского из­дания. Кроме того, я еще раз переработал книгу и включил главу о «Короле Дроздобороде». Во второй главе обстоя­тельнее, чем в первоначальном тексте, терапевтический подход к любимым сказкам трактуется в рамках аналити­ческой практики.

В целом в этой книге содержится опыт почти тридца­тилетней аналитической работы, в процессе которой сказки всегда играли большую роль. Конечно, эти два феноме­на, моя аналитическая практика и сказка, взаимосвязаны, и аналитик, который, в отличие от меня, меньше интере­суется сказками, едва ли найдет столько сказочных приме­ров в сновидениях и фантазиях своих пациентов. Но в ка­честве аналитика, экзаменующего кандидатов на диплом, представляющих другие научные направления, я обнару­жил, что эти сказочные мотивы постоянно всплывают в сновидениях пациентов, а также убедился, насколько важ­но их учитывать. Ведь не сумев задать правильных вопро­сов, можно, подобно Парсифалю, утратить Грааль.

Лично меня сказки и мифы сопровождают с самого ран­него детства, когда я слушал их, уютно устроившись на коленях у своей бабушки. Потом я рассказывал их своим де­тям и внукам, чьи горящие глаза и всегдашняя готовность снова и снова слушать знакомые истории не только пока­зывали, какое глубокое впечатление они производят на дет­ские души, но помогали мне понять, насколько полны они глубокой мудрости и значения.

Хотя эта книга отчасти предназначена для дилетантов, интересующихся данной темой, но она может оказаться по­лезной в качестве первого кратко и просто изложенного ис­следования и для врачей или психологов, практикующих психоанализ. Она дает наглядное представление о том, в ка­кой форме материал сказок всплывает во время аналити­ческой практики и каким образом в ходе терапии он мо­жет быть плодотворно переработан в интересах пациента, будь это ребенок или взрослый.

Я приношу свою особую благодарность в первую оче­редь моей жене, чью поддержку я ощущал на всем протя­жении своей работы. Такой же благодарности заслуживает живая фантазия моих детей и внуков, а также моих паци­ентов и студентов, чей материал, с их согласия, я получил возможность здесь использовать. Само собой разумеется, что все истории пациентов были изменены таким обра­зом, чтобы та или иная из них не могла быть узнана.

И, наконец, я благодарен издательству Kreuz Verlag, взявшему на себя смелость переиздать эту первую книгу, ко­торая специально посвящена терапии с помощью сказок, хотя в период между этим и предыдущими ее изданиями на рынке появилось много подобных исследований. Сегодня понятие «любимой детской сказки» (Lieblingsmarchen der Kindheit), куда может относиться и страшная детская сказ­ка, является почти стандартом аналитика, и мало кто пом­нит, что в 1967 году я предпринял первую публикацию на эту тему.

В заключение я хотел бы поблагодарить мою секретар­шу Ингрид Виганг, постоянно помогавшую мне во время многочисленных переработок и переизданий этой книги и выполнившую большую канцелярскую работу.

СКАЗКА И СНОВИДЕНИЕ

В известном собрании индийских сказок есть одна ис­тория, действие в которой начинается с того, что каждый день в приемных покоях раджи появлялся волшебник и вручал ему яблоко, которое тот каждый раз небрежно пе­редавал своему визирю, визирь, в свою очередь, приказы­вал бросить яблоко в дальнюю кладовую. Так продолжа­лось целый год, пока, наконец, однажды павиан супруги раджи, оказавшийся без присмотра, не ворвался в прием­ные покои, схватил яблоко и тут же надкусил его. Когда он это сделал, все с удивлением обнаружили, что внутри яблока вместо семечек оказался прекрасный драгоценный камень. Тут раджа, конечно, немедленно приказал прове­рить в кладовой прежние яблоки. Действительно, под ку­чей сгнивших фруктов нашлась горка бесценных драгоцен­ных камней, число которых точно соответствовало числу дней года.

Подобным образом дело обстоит и со сказками. Став взрослыми, мы отбрасываем их как ни на что не годные. «Всего лишь сказка». Так мы говорим и отправляем ее гнить в какой-нибудь дальней кладовой. До тех пор, пока однажды, быть может, не наступит случай, будь то тяже­лая душевная болезнь или жизненный кризис, когда мы бываем вынуждены заглянуть туда, где они, можно ска­зать, гниют, потому что в течение многих лет мы не забо­тились о содержании кладовой. Когда Фрейд начал зани­маться бессознательными фантазиями, он предпослал сво­ей книге «Толкование сновидений» эпиграф: «Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo» («Так как я не могу скло­ниться перед богами, то буду поклоняться подземному ми­ру»). В нашем подземном мире мы часто находим скры­тыми под фантазиями драгоценные камни глубокой муд­рости, а также символы и мотивы не только сказок нашего собственного детства, но и всего человечества.

Толкование сказок и мифов с точки зрения глубинной психологии оказывается необходимым прежде всего при об­ращении к неврозам. Общепризнано, что при лечении ду­шевнобольных важнейшим фактором являются сны и их толкование врачом. Еще Фрейд видел, что в своей основе сказки и мифы не отличаются от сновидений и использу­ют сходный язык символов. В сновидениях наших пациен­тов постоянно всплывает материал мифов и заставляет нас искать путь к его пониманию. И тогда в поисках этого пу­ти прежде всего приходят на помощь работы К. Г. Юнга и его школы. Но таким же, как и сновидение, универсальным человеческим феноменом, который одинаково присущ как больным, так и здоровым, являются миф и сказка. Пони­мание их символики у душевнобольного, застрявшего на определенном этапе развития и не видящего решения стоя­щих перед ним проблем, одновременно открывает путь к осмыслению всеобщего языка мифологемы. Человек, стра­дающий неврозом, не отличается от других своими пробле­мами, трудности и проблемы у него те же, что и у других. Он отличается от здоровых только тем, что, в силу тех или иных внутренних и внешних обстоятельств, не в состоянии решить их сам.

Эта книга написана, исходя скорее из интереса к ве­ликолепным, красочным, многогранным фантазиям ска­зок, которые в течение многих столетий все вновь и вновь воспроизводят коллективное бессознательное человечест­ва, нежели основываются на строго упорядоченных и от­страненных методах рациональной науки. С тех пор, как маленьким мальчиком в доме своей бабушки я впервые прикоснулся к сказкам, их пластичная образная сила и глубокая мудрость никогда больше не покидали меня. Они ожили вновь, когда я начал рассказывать их своим детям, и наконец вновь нашел я этих любимцев нашего детства в бессознательном многих своих пациентов и пациенток, ко­гда стал психоаналитиком. Часто они оказывались давно исчезнувшими из сознании пациентов, но продолжали жить там, внизу, в их бессознательном. В снах сказочные мотивы всплывали вновь и говорили этим людям много удивительных вещей, на которые те никогда не обращали внимания, мимо которых всегда пробегали и которые те­перь впервые представали в качестве драгоценного содер­жания их души. Они часто дарили им те знания, которые могли вернуть краски и живость их пустому, скучному и бесплодному существованию.

Мне гораздо больше недоставало бы того языка, на ко­тором сказка и миф обращаются к нам из нашего собствен­ного бессознательного, чем любой рациональной научной теории. Они дали мне бесконечно много в качестве инст­румента лечения моих душевнобольных пациентов, и неред­ко сказка и то знание, которое мы извлекали из ее глубо­кого толкования, становились ядром лечения. В главе о лю­бимой детской сказке я это показываю особенно ясно. Последнее и глубочайшее, что происходит при такой встре-, че врача и пациента, описать невозможно. Оно остается не­выразимым, единственным и неповторимым в каждой кон­кретной ситуации. Оказалось, что точно представляющая проблему пациента нужная история в нужном месте и в нужное время позволяет навести мост от человека к чело­веку, и это относится к наиболее глубоким впечатлениям, полученным в ходе моего профессионального опыта.

СИМВОЛИЧЕСКИЙ ЯЗЫК ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ

«Однажды...» (Es war einmal), — так начинается у нас большинство сказок, и затем они уводят нас назад, в дале­кие, давно прошедшие времена, когда случались удивитель­ные вещи — невозможные с позиции рационального рас­судка, — когда существовали чудовища и колдуньи, феи и волшебники или говорящие звери. Это мир, полный чудес, в котором свинопас становится королем, золушка — прин­цессой, где можно найти живую воду, лампу, с помощью ко­торой становятся доступны все земные сокровища, кольцо, дающее господство над всем миром, или коня, умеющего летать. Едва ли среди нас найдется кто-то такой, кто не вы­растал бы с этими историями, для кого они не были бы пер­вым ранним переживанием встречи с фантастическими тво­рениями нашей культуры.

Насколько в детстве мы были привязаны к этим исто­риям, слушали и читали их вновь и вновь, настолько позд­нее, как правило, мы отстраняем их, как не стоящие внима­ния. Словам «всего лишь сказка» часто придается негатив­ное значение выдумки или даже обмана. Едва ли взрослый мог бы сегодня найти в себе покой и интерес шаха Шахрияра, чтобы слушать тысячу и одну ночь истории Шехерезады, хотя, кажется, тому это было очень по душе; одна­ко, почувствовав, что он утратил любовь, доверие и связь с людьми, человек вновь, быть может, найдет их на этом пу­ти. «О, шах! Эта легенда полна тайного значения, понят­ного только посвященным», — так говорит Шехерезада, за­канчивая одну из своих сказок. Но мы уже ничего не зна­ем о таких вещах, или разве что самую малость.

И в нашей жизни, в нашей действительности есть это «однажды...». Каждый из нас пережил время, когда почти каждый день происходили новые и удивительные вещи. Если только мы представим себе, что все, для взрослого само собой разумеющееся и очевидное, когда-то давно, в быт­ность его ребенком, должно было быть впервые открыто, и какое бессчетное количество таких приобретений было со­вершено в детстве — то все это и есть «чудесные события». Едва ли кто-то из нас может вновь вернуть то ощущение, которое у него было, когда он делал свои первые шаги, но многие еще помнят, что они ощутили, когда впервые смог­ли поплыть или поехать на велосипеде. Всегда, когда чело­век открывает что-то новое, осваивает что-то такое, что до тех пор было неизвестным или невозможным, происходит нечто подобное переходу сказочного героя из мира повсе­дневности в волшебное, неизведанное, магическое царст­во, которое нужно освободить или в котором можно добыть сокровище, благодаря которому повысится ценность повсе­дневного существования. Ведьмы и чудовища — это наши собственные страхи и неудачи, звери-помощники и феи — еще неведомые нам способности и возможности, которые могут проявиться у нас в таких ситуациях. И тогда в иной плоскости осуществляется то, что в сказке является обра­зом или фантазией.

При здоровом течении жизни способность к постоян­ному обретению и творению нового, настолько характер­ная для детей, что их вполне можно считать в известном смысле гениальными, эта способность никогда не исчеза­ет полностью. Если мы окончательно не закоснели в сво­ей рутине, что, к сожалению, часто случается, то сказка вновь и вновь переживается нами, и «чудесным» в нашей жизни оказывается все новое и до тех пор неведомое. В жизни каждого человека существуют основные этапы, на которых происходят одни и те же процессы: каждый че­ловек после фазы младенческой зависимости от матери пе­реживает освобождение и стремление к самостоятельно­сти во время так называемого периода упрямства; а также пробуждение сексуальности и потребность во взаимоотно­шениях с другим полом в период полового созревания. Ка­ждый сталкивается с проблематикой среднего возраста, ко­гда жизнь достигла пика и должна теперь развиваться ско­рее в глубину, нежели в ширину; и каждый, приближаясь к смерти, оказывается перед лицом проблемы своего пе­рехода в иной мир или иное существование, о котором мы уже ничего не знаем.