— Я с вами согласна, но и вы согласитесь, что Православная Церковь в этом тоже виновата.
— В чем же Церковь провинилась? Или вы про злых бабушек-церберов при храмах?
— Да хотя бы о них. Одна моя знакомая рассказывала недавно, что, проходя мимо храма, услышала дивные звуки церковного пения. У нее в душе что-то так сладко подвело, что она захотела зайти внутрь. Переполненная чувствами, она переступила порог храма и. тут же была атакована тремя шипящими злобными бабками, которые буквально затюкали ее замечаниями и укорами. Больше, сказала, она в храм ни ногой! А батюшки? Какие сейчас батюшки? Мерседесы, мобильники, животы — крест горизонтально лежит!..
— Стоп! Ваша знакомая куда ходила: в церковь или на смотрины? А относительно мобильников реплика опоздала лет эдак на пятнадцать, потому что эти штуки сейчас у каждого есть, даже у детей. Мерседесы же, если внимательно посмотреть, есть далеко не у всех, но те, которые есть, они, как правило, подержанные, жертвованные батюшкам богатыми прихожанами и только в богатых городских приходах. Отказываться? Но сегодня машина — необходимость, тем более в деле управления церковным приходом. Поменять дареный мерседес на жигули? Это фарисейство. Те, кто осуждал наличие мерседеса, тот осудит и жигули. Что ж, ублажать ранимые чувства некоторых завистливых прихожан и позировать, чтобы завоевать их симпатии? Разве в этом служение священников? Что же касается полноты батюшек, то это вы, как врач, сможете объяснить лучше меня: малоподвижная «работа» и соблюдение постов не способствует похудению, к тому же после каждого причастия нужно употребить все оставшиеся Святые Дары, до последней капли и крошки. Теперь о бабушках. Нет никаких сомнений в том, что приходским священникам надо строго одергивать и наказывать таких горе-блюстительниц благочестия. Конечно же, бабки не имели никакого права нападать на вашу знакомую, делать ей замечания таким тоном и тем более укорять ее. Смирение, благожелательность и деликатность — вот все, на что они имели право. И это с одной стороны. Однако ведь есть и другая сторона. Ваша знакомая не смогла понять, что Бог, позвав ее в храм, сразу уготовил ей испытание. Точнее, испытанию подверглась ее гордыня: как, я соизволила зайти в храм, а какие-то глупые бабки посмели сделать мне замечание! Конечно, она не совсем виновата, потому что и воспитана была, вероятно, вне церкви, и правил церковных не знает, и в храме была последний раз с приятелями на Пасху еще при Горбачеве, но ведь зачем-то Господь ее в храм позвал! Зачем-то бабки на нее ведь набросились! Не затем ли, чтобы показать, насколько необходимо хоть иногда думать о душе, насколько загрязнена эта душа (прежде всего гордыней) и насколько она нуждается в очищении, а человек — в смирении!..
…В вагоне погасили основной свет, и купе погрузилось в полумрак ночников. Андрей с Натальей одновременно посмотрели на часы: 23.00. Эдик давно спал, Микола Иванович сидя дремал. Всё, последняя ночь перед приходом в Красноярск. Пора спать.
Когда Наталья, взяв полотенце и мыло, ушла наводить ночной марафет, Андрей начал застилать свою верхнюю койку. Он вздрогнул от того, что дремавший было Микола Иванович совсем несонным голосом вдруг сказал:
— Ты добрый хлопец, Андрий, и всэ ты говорыв правильно, алэ чи ты справди вважаеш, що доказав щось циеи жинци? Вона краще повирыть тым сектанткам, чим тоби. Така вжэ в нас загадкова словьянська душа — не чуты добро, швыдко вирыты в поганэ, лизты в пэкло, а потим страждаты, вылазыты и знову кыдатысь. Добре доходыть тильки писля власного страждання. Повир мэни, я вже довго живу на цёму свити. Ось и Наталка з хлопчиком — вона обовьязково поидыть до тых кедрив и ще довго будэ дуркуваты, незважаючи на тэ, що вчора завдяки тоби лэдве врятувала сына. Алэ нэ бери в голову, тоби вранци выходыты. На добранич!
— На добранич, дядку Мыкола!
— Тю, чи ты украинською мовою можеш?
— А як же, дядьку, мойи батькы тэж з Украйины. Но вот, что я хочу вам сказать: один язык у нас, Микола Иванович, одна Родина. Ее раздробили, разрезали по живому, а она жива. И потому мы еще живы. На добранич!
Через десять минут купе полностью погрузилось в сон.
Странная встреча
Выйдя в Красноярске, Андрей через пять часов пересел в местный поезд и еще долгих двенадцать часов ехал сквозь тайгу через Уяр и Канск до поселка Чунский, что на реке Чуна, впадающей в Ангару. Там его должен был встретить некто «свой человек» из исчезнувшего прихода и проводить до цели.
Ступив, наконец, на твердую землю Чунского, Андрей почувствовал себя моряком, ступившим на причал после долгого похода: вестибулярный аппарат отказывался верить в долгожданное окончание многодневной тряски, и колени слегка покачивались в такт невидимой вибрации вагона. Еще в Москве Андрей взял благословение не надевать в дорогу рясу диакона, и теперь стоял в практичном твидовом костюме-двойке, с большой сумкой, оглядывая тощий перрон в поисках встречающего.
А, кажется, вот он, встречающий: к Андрею со стороны станции подходил молодой парень лет двадцати трех в шикарных баскетбольных кроссовках «Nike-Air» и пестром, явно не китайском спортивном костюме «Карра».
— Андрей Алексеевич? Отец Андрей? — его облик настолько не соответствовал месту и окружению, что приводил в некоторое замешательство. Если бы не облезлый пес, сонно развалившийся прямо между рельсами единственной колеи, если бы не двое мужиков с синюшными опухшими физиономиями, лениво курящие гигантские «козьи ножки» из газет на поваленном бревне, если бы не тайга вокруг и какая-то непривычная, глубинная, замедляющая течение времени тишина вокруг, то можно было подумать, что все происходит где-то совсем близко от Москвы.
— Да, я Андрей Алексеевич.
— Ну, слава Богу! Я — Николай Зимин, можно просто Коля. А мы вас еще вчера ждали. Что-то случилось?
— В Омске долго стояли. Ну что, пошли?
— Да, конечно. Машина перед станцией с другой стороны. Вам помочь?
— Нет, спасибо.
Они быстро обогнули низкое деревянное, но весьма ухоженное строение с вывеской «Чунский».
На небольшой станционной площади перед подернутым ржавчиной продовольственным ларьком стояла старая-престарая лошадь, запряженная в кривую бричку на лысых автомобильных колесах. В бричке спал пьяный возница. Чего-то подобного Андрей и ожидал, поэтому без колебаний направился к этому неказистому гужевому транспорту, подумав, правда, на ходу, насколько плоско пошутил «свой человек» Николай Зимин насчет машины.
— Андрей Алексеевич, нам не сюда. Я машину поставил вон там, в тени. Дорога ведь не близкая, и хоть климат-контроль постоянно включен, все-таки лучше ставить в тень.
Климат-контроль?? Андрей посмотрел в тень дальних деревьев и от неожиданности чуть не выронил чемодан. То, что он увидел, действительно потрясало. Сальвадор Дали просто отдыхал — здесь сюрреализм был почище: среди гуляющих кур и вытоптанной травы под покосившейся березой с вырезанной на стволе надписью «Талян, с тибя бутылка!» хромом и мощью сверкал. новенький супер-джип «Комбат-VIP»!!
Николай по молодости расценил замешательство столичного гостя, как придирчивое сомнение.
— Да вы не сомневайтесь. Машина хоть и отечественная, но зверь! Проходимость — сказка, а внутри получше «мерса-кубика» будет. Только соляру жрет, собака, как танк. Ну, ничего, бак здесь большой, на четыреста кэмэ, то есть до места, хватит с лихвой.
Что тут скажешь? Как говорится, без комментариев. Андрей молча открыл дверь и сел на переднее сиденье. Огромная, как в самолете, приборная панель замигала лампочками, а когда машина тронулась с места, бортовой компьютер «пошутил» голосом Гагарина: «Пое-е-хали-и!»…
…Первый час дороги Николай тарахтел без умолку, комментируя голосом экскурсовода пробегающие за окном таежные красоты, а Андрей делал одновременно три дела: отдыхал от недавнего шестнадцатичасового перегона, наслаждаясь стотысячедолларовым комфортом «Комбата» версии «VIP», слушал вполуха рассказчика и собирался с мыслями, чтобы в нужный момент правильно начать разговор о самом важном. Короткий асфальт Чунского давно закончился, и грунтовка, зажатая с двух сторон лесными стенами, покорно и более-менее ровно ложилась под огромные колеса джипа.
Наконец, когда после второго часа экскурса темп речи Зимина замедлился, а фразы все чаще начали спотыкаться о паузы, Андрей задал главный вопрос.
— Николай, спасибо тебе за исчерпывающий рассказ, он, кстати, очень пригодится, а теперь расскажи, что случилось в вашем приходе. Только рассказывай абсолютно всё, со всеми подробностями и мелочами. В Патриархии о тебе отзывались, как о толковом парне.
Похвала, да еще из самой Патриархии, подбодрила парня, помогла переключиться на важный разговор.
— Началось все с того, что четыре года назад в наш московский храм перевели нового настоятеля. Я-то храм редко посещал, а вот матушка моя (мы в Москве жили вдвоем с мамой — отец работал в дипмиссии в Ливане и погиб при израильском обстреле) ходила регулярно, даже пела иногда в хоре на клиросе, когда кто-то из певчих болел. Так вот, к нам в храм назначили отца Ипатия, архимандрита. Вскоре после этого назначения мать стала меняться: с восторгом она пересказывала проповеди «батюшки архимандрита», приносила домой кучу брошюр, причем каких-то сомнительных издательств, взахлеб ночи напролет читала их, а потом утром бежала на ксерокс и кучу денег тратила на копии. Я сначала не придал этому значения, продолжая тусоваться со своими приятелями, и даже мысли не допускал, что в православном церковном приходе в самом центре Москвы может происходить что-то нехорошее. А оно происходило.
Давайте, чтобы все было понятно, я немного отвлекусь и расскажу о нашем настоятеле.
Отцу Ипатию недавно исполнилось шестьдесят лет. Представьте огромного мужика цыганской внешности с черной бородой до самых глаз и копной таких же черных с проседью кудрей. Громовой бас, от которого дребезжит все вокруг и писаются собаки, искры-молнии из черных глубоко посаженных глазищ и тяжелый порывистый шаг. Размеренная жизнь нашего прихода буквально взорвалась.
Кто были наши прихожане? В основном коренные москвичи, хлюпики-интеллигентишки, которые потихоньку ходили на работу, потихоньку собирались на кухнях для «смелых» дебатов, регулярно (после девяносто первого года) посещали церковь и втихаря мечтали о чем-то большом и романтическом. Вот и домечтались.
Откуда в нашем храме взялся этот отец Ипатий? Об этом ходили и ходят целые легенды. Говорили, что он переведен по указанию кого-то из Патриархии аж с Украины, где пострадал за веру сначала в семидесятых от КГБэшников, а потом, в конце восьмидесятых, от бандеровцев. Короче, его и в психушку сажали, и бросали на несколько дней в камеру к уголовникам, и похищали, и били, и калечили. Отец Ипатий — священник-черноризец, монах, принявший постриг от самого митрополита Ростовского и Таганрогского, а благословил его на священство лично игумен Софроний, знаменитый всероссийский старец, у которого сам Патриарх однажды испрашивал совета и благословения. Кстати, в одной из книг Софрония действительно упоминается о поборнике веры, истинном сыне Русской Православной Церкви, украинском иеромонахе Ипатии. География его служений велика: сначала из Ростова-на-Дону его перевели в Ивано-Франковск, из Ивано-Франковска в связи с реальной угрозой жизни его перевели на Донбасс, где он долго служил в одном из небольших шахтерских городов. Затем, видимо, за беспокойный нрав, бунтарский дух и полное игнорирование местного священноначалия снова переводят в Галичину, откуда его, спасая, окончательно «выдергивают» в Россию, поближе к Москве. Непонятно, как священник-монах, не имеющий кроме пяти классов начальной школы никакого образования, тем более семинарского, не говоря уже о богословском, смог стать настоятелем одного из центральных столичных храмов? Загадка. Но факт есть факт.
Те, кто в Патриархии составлял протекцию отцу Ипатию сначала в награждении его саном архимандрита, а затем переводом в Москву, вскоре жестоко пожалели об этом. Как, впрочем, и я. Думаете, одна моя мать изменилась? Изменился весь приход! Приветливые и тихие некогда прихожане стали нервными и какими-то озлобленными, угрюмыми. Все чаще с амвона звучали в проповедях обличительные нотки в сторону архиереев и самого Патриарха в мягкотелости, ошибках, а то и вовсе в ереси и пособничестве сатанинской власти. Моя мать, как и многие прихожане, даже одеваться стала по-другому, как-то серо, уныло. Зимой мужчины все чаще начали приходить в ватниках и бушлатах, а женщины в длинных драповых телогрейках и козьих платках. Мать добилась, чтобы я каждую субботу и воскресенье ходил с ней на службы. Затем начала настаивать, чтобы я бросил своих друзей и подруг. «Зачем?» — спрашиваю я, ведь у меня в институте среди друзей нет ни наркоманов, ни фашистов, ни сектантов, ни еще каких-нибудь отморозков. «И институт вскоре придется бросить», — добила меня маман. Ё-моё! Остался последний курс, а там — практика в Голландии, диплом инженера-механика! Моей специализацией после голландской практики должно было стать «обслуживание электростанций, основанных на альтернативных природных источниках энергии», то есть на энергии ветра, солнца и термальных вод. «Ма, — говорю. — Что стряслось? Ты, часом, не заболела? Ты ж всегда горой за институт была, высшее образование, диплом!» «Вот твои знания и пригодятся людям. Мы скоро уезжаем из этого проклятого города жить в другое место», — оп-па, вилы, как говорится, воткнулись незаметно. Как я вскоре узнал, так же медным тазом накрылись и планы других прихожан отца Ипатия. Я попробовал, было, стать в позу, но мама повела себя так, как никогда до этого не делала: истерики, обмороки в людных местах с публичными укорами сыну, сердечные приступы и почти ежедневные «скорые». По ее словам и по проповедям «батюшки», мы должны выбросить из головы все «глупости» и «соблазны» и как можно быстрее, всё распродав и взяв в дорогу только самое необходимое (буржуйки, топоры, пилы, ватники, кирзовые сапоги, портянки, свечи, соль, спички и т.д.), срочно «спасаться» из Москвы куда-нибудь в глубь Сибири.
Не буду говорить, что творилось в нашей семье и в других семьях «бегунков», как по живому рвалась вся жизнь. Закончилось тем, что, мы, как и все, продали квартиру, машину, дачу и написали заявления на отказ от налоговых номеров. Мать не ожидала, что мы выручим столько денег — почти полмиллиона долларов — и сначала растерялась. Хотела сперва честно все деньги отцу Ипатию отдать, как тот велел, на организацию поселения. Но хорошо, что хоть остатки здравого смысла в ней сохранились, да и нотариус, видать, не впервой сталкивалась с болезными фанатиками, поэтому сумму посоветовала разбить между нами на две части, что дополнительно немного отрезвило мать. Одним словом, нашему дорогому настоятелю перепало сто пятьдесят тысяч, а триста тысяч с хвостиком мы заначили. Как потом выяснилось, так поступило большинство прихожан.
И все-таки по самым скромным подсчетам у батюшки осело семь лимонов долляров! Собрал он всех нас, перекрестил, поставил над нами двух священников, двух диаконов, одного старосту и благословил в дальнюю дорогу, спасаться.
— А сам-то что, не поехал?
— Куда ему, у него примерно за два месяца до отъезда ноги вдруг начали отказывать и сердце стало пошаливать. Пришлось ему уволиться в заштат и уйти, как он сказал перед нашим отъездом, в «домашний затвор»… мы еще ходили на его домашние литургии в старую хрущевку…
Николай поперхнулся на середине фразы и с испугом посмотрел на улыбавшегося явно не к месту диакона Андрея Марченкова.
— Вы что? Чему вы улыбаетесь??
Андрей вдруг стал серьезным и каким-то грустным.
— Чему я улыбался? Притормози-ка вот тут на пять минут, и я расскажу тебе, чему.
— А на ходу нельзя?
— Нельзя. Я не хочу разбиться о дерево. Остановись.
«Комбат» остановился, двигатель затих, и в полной тишине Андрей Марченков рассказал правду взволнованному Николаю.
— Ты прав, смешного здесь мало. Начнем с того, что ваш настоятель не уволился в заштат по состоянию здоровья, а его уволили после неоднократных предупреждений. Ему регулярно запрещали нести с амвона ересь и поливать грязью священноначалие. Запрещали продавать в храме еретическую литературу и призывать прихожан к неповиновению и бегству из родных домов. Что же он делал в ответ? Рыдал на проповедях о преследованиях за веру и предательстве архиереев. Было дело?
— Да, было. В последнее время чуть ли не постоянно.
— Вот. Он привселюдно ловко плел себе мученический венец. Когда после увольнения в заштат он не угомонился, ему вообще запретили служить и предупредили о возможном отлучении от Церкви. Но он и этого не испугался. Завершил развал прихода и начал собирать с вас деньги. Его предали анафеме.
— Отца Ипатия??
— Да ты расслабься. Твой поп-расстрига сразу после вашего отъезда резко выздоровел, даже помолодел, а на вырученные деньги купил нехилый особнячок на Рублевке. Причем, слышь, назвал он его «Ипатьевский дом-2»! И что ведь придумал: мол, с Ипатьевского дома в Екатеринбурге, с расстрела царской семьи началось уничтожение России, а с «Ипатьевского дома-2» в Москве начнется ее возрождение. Короче, организовал он псевдоправославную секту «ипатьевцев», целью которой провозгласил упразднение патриаршества на Руси, переход Русской Православной Церкви под омофор Папы римского с сохранением автокефалии и восстановление в России монархии (ему уже и подходящую кандидатурку нового лже-Дмитрия подкинули из Ватикана). Сейчас у него довольно «раскрученный брэнд», в его секте насчитывается уже порядка пяти тысяч членов, на него работают лучшие рекламные и пи-ар компании Москвы, у него собственная служба безопасности и контрольный пакет московского «Кредитинпромэксбанка». Одним словом, ваши семь «лимонов», как ты говоришь, он пустил в дело грамотно и с размахом. Кинул при этом пятьдесят семей? Охмурил еще пять тысяч душ? Нагадил Церкви и продал душу дьяволу? Что ж, это те «пустячки», о которых он пока даже не вспоминает. Пока он, «пострадавший» за веру, жив-здоров, пользуется бешеной популярностью, служит в «Ипатьевском доме-2», успешно «изгоняет бесов» из впечатлительных очкастых московских интеллигентов и доверчивых домохозяек и «возрождает истинную веру». Да, кстати, ваши пятьдесят семей — не единственные, которых он сорвал с места и отправил за тридевять земель: полгода назад семьдесят человек, как семьдесят учеников Христа, отправились по благословению «учителя» «старца Ипатьюшки» спасаться на побережье Чукотки. Видимо, новому мессии где-то в очень отдаленном будущем понадобятся рыбари, чтобы с них, как в Новом Завете, начать возрождение веры. Правда, к тому времени дом на Рублевке по причине тесноты «затвора» вполне может трансформироваться во что-нибудь более одиозное. Эй, ты чего?
Николай сидел колом и, не мигая, смотрел вдаль узкой лесной дороги. Его руки так сжимали руль, что побелели не только костяшки пальцев. Подвижными были только желваки на скулах.
— Николай!.. Николай!!
— Сс… ссу… ссу…
— Ну-ну, перестань, возьми себя в руки.
— Моя мама умерла через три месяца после нашего приезда сюда. Не выдержала то ли дороги, то ли смены климата, то ли всей этой нервотрепки.
Вдруг Николай дернулся в сторону Андрея:
— Скажите, во имя чего она умерла, а?! И я ничего не смог сделать! Я ведь так не хотел всего этого, я чувствовал, что тут что-то нечисто! Десятки поломанных жизней, колоссальные трудности, страдания — и все ради того, чтобы потешить самолюбие одного человека, этого шарлатана??
— Увы, раньше надо было так думать. Доля всех сект и сектантов примерно одинакова и в конце концов печальна.
— Мы не сектанты.
— А кто же вы? Посмотри на весь ваш приход со стороны. Противопоставили себя всей Церкви, осудили Патриарха и архиереев, уверовали в свою исключительную правоту и чистоту, откололись, отстранились, обособились. Секта и есть.
— Ну да. Наверное, вы правы. И что теперь делать?
— Что случилось, то случилось. Назад, к сожалению, многого не вернешь, но чтобы максимально исправить то, что уже произошло, Патриархия и занялась вплотную вашим делом. Вот, прислала меня. Но мне нужно знать все до мелочей. Ты только что узнал ту часть правды, которая была скрыта от вас. Теперь, зная все, расскажи очень подробно, что у вас творится на самом деле. И давай, заводи, заводи!
Машина тронулась с места. Николай снова в роли проводника. Это хорошо: голова больше занята дорогой и рассказом.
— На чем я остановился?
— На вашем отъезде.
— А, ну да. Через год после появления отца Ип… этого человека мы уехали из Москвы. Ехали мы долго и мудрёно, словно запутывали следы. Наш старший и (он же) наш новый настоятель отец Василий постоянно куда-то исчезал и когда появлялся, следующий этап маршрута был готов. Нам говорил, что власти пустили по нашему следу ФСБэшников и чиновников Патриархии, чтобы насильно вернуть в Москву, замять дело и не допустить прецедента, но, судя по вашим словам, нас просто прятали.
— Никто вслед за вами не шел. Вас начали искать только после первого «двухсотого», прилетевшего в Москву.
— Понятно. Значит, отец Василий темнил. Он, скорее всего, все это время был на связи с Ипатием, что многое объясняет. Но давайте по порядку. Сначала мы попали на побережье Байкала и хотели было там осесть, но нас прогнали местные власти, заявив, что в заповедной зоне постоянные поселения запрещены. Маршрут изменили, и мы аж через три месяца после отъезда из Москвы оказались здесь. Почему здесь? Не знаю. Говорят, место безлюдное и экологически чистое для проживания таких изнеженных поселенцев, как мы, ведь у многих оказались различные аллергии то на пыльцу, то на комаров. Слава Богу, этого «добра» здесь почти нет. И жилья никакого рядом тоже нет. Так что как бы рай земной.
— Что-то восторгов в твоем голосе не слышно.
— А чем восторгаться? Получается, что нас для того, чтобы не мешать Ипатию, засунули в такую дыру, из которой выбраться практически невозможно. Особенно после того, что начало происходить год назад.
— А что начало происходить год назад? И почему невозможно выбраться? Ты же вон приехал в Чунское, да еще на таком шикарном тарантасе!
Николай выразительно посмотрел на Андрея.
— Э-эх, Андрей Алексеевич, скоро вы сами окажетесь в нашем положении и все поймете.
— Да что ж такое-то, вас там что, на цепях держат, что ли!?
В ответ Николай махнул рукой и несколько минут вел машину молча. Наконец, он продолжил.
— Прошло около года, как мы остановились на поселение, которое, кстати, по благословению Ипатия назвали Новый Фавор. Из-за того, наверное, что поселение расположилось на холме. Название, согласитесь, несколько претенциозное, но все так задолбались дорогой, что никто особо не возражал. Начали рубить избы и копать землянки. Видели б вы эти жалкие потуги столичных интеллигентов сделать что-то своими руками! В итоге зима нам так дала просра… Извините. Весной от голода и холода куда-то улетучился энтузиазм и вера в то, что мы поступили правильно. Все чаще звучали предложения послать все подальше и вернуться в Москву. Однако не все протрезвели после зимы. Было много и тех, кто собирался во имя спасения души продолжать героически преодолевать трудности. Голоса разделились примерно поровну. В самый разгар страстей отец Василий опять исчез, в этот раз на три дня. Некоторые сделали вывод, что священник попросту сбежал, бросил приход, и уже начали собираться в дорогу, как он внезапно появился. Собрал всех и объявил, что ездил на станцию и испрашивал совета старца. По его словам, Ипатий целых два дня думу думал, и в результате, попуская слабостям бывших москвичей, благословил нанять строительную фирму для постройки благоустроенных домов. Лучше не местную, еще лучше — иностранную, а еще лучше — он, Ипатий, сам найдет для них фирму. Также Ипатий указал, где поселенцы должны взять на это средства: из собственных, скрытых от него заначек! В очередной раз наш настоятель выступил с одной стороны заботливым пастырем-благодетелем, а с другой — строгим всевидящим оком.
Авторитет старца Ипатия был до сих пор велик, да и отец Василий был убедителен, к тому же весенняя природа способствовала принятию положительных решений — все решили последовать благословению дорогого батюшки. На деньги, заначенные от продажи московских квартир, были построены коттеджи, пробурены скважины для водопровода, закуплены солнечные и ветроэлектростанции (это уже моя епархия), построен храм и даже проложен асфальт.
— Асфальт??
— Мы же все москвичи, да еще из центрального округа. Мы бы при желании и мини-аэропорт могли бы построить. Скоро вы ахнете, когда увидите, как живут московские «бегунки»!
— Интересно.
— Так вот, когда созидание красоты и комфорта было завершено, жизнь приобрела привлекательный оттенок. Теперь желающих бросить все и возвратиться в Москву набралось только несколько семей, да и они после беседы с отцом Василием отложили свои намерения.
— Прямо идиллия какая-то, образцовая коммуна, кибуц.
— Все так и было. До той поры, пока не начали происходить странные вещи.
— С этого места поподробнее.
— Сначала у нас исчез ветряк с пасеки. Точнее, не с пасеки, а с маленького цеха по производству церковных свечей, который стоит на пасеке. Свечи пропали, ветряк вывернут «с мясом», пчелиные ульи перевернуты. Наших пасечников чуть не парализовало от горя — для них, пенсионеров и коренных москвичей, дачные улики были единственным утешением, приносящим, к тому же, всем огромную пользу.
— Медведи?
— Сперва так и думали, потому что на мягкой финской кровле свечного цеха, как и на ульях, были отчетливо видны глубокие рваные царапины от когтей. Что ж делать, медведь — животное дикое и непредсказуемое. Погоревали мы недельку, но ульи кое-как починили и собрали новый ветряк из запчастей остальных. Думали, нападение случайное и больше не повторится, но на всякий случай выставили охрану. И что вы думаете? Через неделю исчезла спутниковая тарелка вместе с «плазмой» из коттеджа семьи Ченцовых.
— Ого! Не хило спасаются в лесной чаще московские «схимники»!
— Вы о «плазме»? Хм, это что, почти в каждом коттедже есть акриловая ванна с гидромассажем. «Почти», потому что некоторые все же отказались от таких «сатанинских» благ. А зря, все это шло в комплекте с домом, ведь канадская строительная фирма, которую выписал для нас отец Ипатий, завезла пятьдесят огромных контейнеров, из которых, как конструктор, за несколько дней собрала быстромонтируемые дома-срубы, хозпостройки и бонусом шикарную деревянную церковь. А рулонные газоны, а асфальт, а детские площадки? Короче, вы все увидите.
Вернемся к пропаже. Воровство тарелки с телевизором разрушило версию о медведе. Тем более, что пропадать вещи и разные приспособления стали все чаще, в среднем один раз в две недели. Вывод напрашивался сам собой: рядом с нами кто-то живет. С одной стороны, мы не сильно огорчались пропажам, но с другой — пугала неизвестность: кто они, эти воры? Ни на одной карте, даже военной, никаких поселений нет.
Месяца через три регулярных пропаж решено было создать группу разведчиков и отправить их на поиски таинственных соседей. Мы думали, что если люди и жили где-то в этих краях, то их жилье могло быть только в радиусе тридцати-сорока километров, не больше. Нашли бы, познакомились, помогли бы, чем можем — глядишь, и воровство прекратится. Группу сколотили из крепких добровольцев, куда вошли два бывших военных (отставной летчик-майор и подполковник-стройбатовец), один инженер-химик, увлекавшийся «на гражданке» спортивным ориентированием, два пенсионера-охотника и один заслуженный мастер спорта по вольной борьбе. У всех было оружие, отличное снаряжение и запасы еды на неделю. Решили разбиться на «двойки» и искать одновременно в трех направлениях.
Ровно через неделю в Новый Фавор ни с чем вернулись два отставника и пенсионеры. Они прочесали тайгу на сорок километров и ничего не нашли. Спортсмен и инженер, ушедшие в западном направлении, не вернулись ни через неделю, ни через две. Естественно, все единодушно высказались за поисковую операцию, и четверо вернувшихся снова отправились в тайгу. Через три дня они вернулись.
Я помню этот день. Воскресенье, весь приход собрался в церкви на литургию. Шла служба. Отец Василий вышел на амвон и пропел: «Ми-и-р все-е-е-м!» Вслед за этим возгласом открылись двери храма (после начала службы двери закрыли, потому что шел дождь и было довольно холодно). Баба Катя, жонглирующая, как всегда, свечами центрального храмового подсвечника, с укоризной повернулась на звук и, вдруг резко побледнев, упала в обморок. Началась суета, кто-то завизжал, после чего все обернулись к двери и начали с выражением ужаса в глазах истово креститься: в дверях церкви стояли четверо совершенно оборванных, мокрых, грязных, изможденных и, главное, сильно поседевших добровольцев-поисковиков.
Только утром следующего дня они смогли более или менее внятно рассказать, что с ними случилось.
За первый день они прошли, никого и ничего не встретив, километров двадцать и после нехитрого ужина расположились на ночлег в двух палатках. Ночью полковник-стройбатовец проснулся от ощущения тревоги и острого предчувствия опасности. Как он говорил, подобное он пережил всего один раз в жизни, когда его роту на месяц перебросили в Афганистан по просьбе местного населения для помощи в восстановлении разрушенных школы и больницы. Тогда, в одну из жарких ночей, он вдруг проснулся от предчувствия приближающейся беды, увидел крадущиеся вдоль забора тени «духов» и поднял тревогу. Также и сейчас, он осторожно выглянул из палатки и сразу не смог понять, что происходит, откуда эта тревога. Он отметил тот факт, что в тайге смолкли все звуки. В полной звенящей тишине все чувства обострились. Тревога усилилась. Внезапно раздались два хлопка ткани, как два выстрела. От неожиданности и ужаса он задохнулся: со спящих одним рывком кто-то сдернул палатки. Полковник даже не успел переменить позы и так и стоял на четырех костях. Крикнуть, предупредить товарищей он также не смог. А его попутчики повскакивали с мест и сонно, ничего не понимая, начали озираться по сторонам. Как только голос и способность двигаться вернулись к полковнику, он попытался встать, но вдруг, поднятый кем-то за шиворот, отделился от земли и полетел в ближайшие кусты. Перед этим он почувствовал рядом с собой запах давно не мытого тела. Падение хоть и было очень жестким, однако сознания он не потерял и сквозь хруст веток слышал, как орут его попутчики. Все трое вскоре приземлились рядом с ним.