зажиточным человеком. Такие деятельные натуры никогда не говорят о своих
заслугах, и очень часто видишь (на всех ступенях общественной лестницы), как
их оценивают по их же собственной скромной мерке, в то же время неразумно
восхищаясь поверхностным своеобразием и оригинальностью тех людей, чья
внутренняя ценность так невысока, что если бы мы поглубже заглянули к ним в
душу, то покраснели бы за то, что приравняли их к первым!
Мистеру Бритену было приятно думать о том, как он снизошел до Клеменси,
женившись на ней. Она служила ему вечным доказательством доброты его сердца
и кротости его характера, и если оказалась отличной женой, то в этом он
видел подтверждение старой поговорки: "Добродетель в себе самой таит
награду".
Он только что кончил наклеивать объявление, а оправдательные документы,
касавшиеся всего, что сделала и этот день Клеменси, спрятал под замок, в
шкаф для посуды, - все время посмеиваясь над деловыми способностями жены, -
и тут она сама вернулась с известием, что оба маленьких Бритена играют в
каретном сарае под присмотром некоей Бетси, а маленькая Клем спит, "как
картинка", после чего супруги уселись за столик пить чай, поджидавший
прихода хозяйки. Они сидели в маленькой, очень опрятной буфетной, где, как и
подобает, было множество бутылок и стаканов, где внушительные часы точно
показывали время (половину шестого), где все стояло на своем месте и было
донельзя начищено и натерто.
- Первый раз присела за весь день, - сказала миссис Бритен, глубоко
вздохнув с таким видом, словно она уселась на целый вечер, но немедленно
вскочив, чтобы подать мужу чашку чаю и намазать ему хлеб маслом. - Это
объявление так живо напомнило мне о прежних временах!
- А, - произнес мистер Бритен, держа блюдце, как устрицу, и, как
устрицу, проглатывая его содержимое.
- Через этого самого мистера Майкла Уордна, - сказала Клеменси, мотнув
головой в сторону объявления о продаже, - я потеряла место.
- И заполучила мужа, - добавил мистер Бритен.
- Да, тоже через него, - согласилась Клеменси, - и я премного
благодарна ему за это.
- Человек - раб привычки, - сказал мистер Бритен, глядя на жену поверх
своего блюдца. - Как-то так вышло, что я привык к тебе, Клем, ну и увидел,
что не могу без тебя обойтись. Так что мы с тобой взяли да и поженились.
Ха-ха! Мы с тобой! Кто бы мог подумать!
- Да уж, кто бы мог подумать? - вскричала Клеменси. - Это было очень
благородно с твоей стороны. Бен.
- Ну, что ты! - возразил мистер Бритен с самоотверженным видом. - Тут и
говорить не о чем.
- Нет, это так, Бен! - простодушно молвила его жена. - Я, право же, так
думаю, и я очень тебе благодарна. Ах! - Она снова взглянула на объявление. -
Ты помнишь, когда узнали, что она ушла, моя милочка, и даже след ее простыл,
я не смогла удержаться и все рассказала, столько же ради нее, сколько ради
них; да и можно ли было удержаться?
- Во всяком случае, ты все рассказала, - заметил ее муж.
- А доктор Джедлер, - продолжала Клеменси, поставив на стол свою чашку
и задумчиво глядя на объявление, - в горе и гневе выгнал меня из дому! За
всю свою жизнь я ничем так не была довольна, как тем, что не сказала ему
тогда ни одного дурного слова и что не было у меня к нему никакого дурного
чувства даже в то время; а ведь потом он сам искренне раскаялся. Как часто
он сидел в этой комнате и все твердил мне, что жалеет о своем поступке, и в
последний раз это было как раз вчера, когда тебя не было дома. Как часто он
сидел в этой самой комнате и часами говорил со мной о том о сем,
притворяясь, будто это ему интересно, а на самом деде - только в память о
былых днях и потому, что она любила меня, Бен!
- Да как же ты до этого додумалась, Клем? - спросил ее муж, удивленный
тем, что она ясно осознала истину, которая лишь смутно мерещилась его
пытливому уму.
- Право, не знаю, - ответила Клеменси, дуя на чай, чтобы остудить его.
- Не могу объяснить тебе это, даже пообещай ты мне награду в сто фунтов.
Мистер Бритен, возможно, продолжал бы обсуждать эту метафизическую
тему, если бы Клеменси вдруг не увидела в дверях за его спиной некий
реальный факт в образе джентльмена, который носил плащ и сапоги, как все,
кто путешествует верхом. Он как будто внимательно прислушивался к разговору
и не спешил прервать его.
Тут Клеменси поспешно встала. Мистер Бритен тоже встал и поклонился
гостю.
- Не хотите ли пройти наверх, сэр? Наверху есть очень хорошая комната,
сэр.
- Благодарю вас, - сказал незнакомец, устремив пристальный взгляд на
жену мистера Бритена. - Можно мне войти сюда?
- Конечно, сэр, войдите, если желаете, - ответила Клеменси, приглашая
его войти. - Что вам будет угодно потребовать, сэр?
Незнакомец заметил объявление и начал читать его.
- Прекрасное имение, сэр, - заметил мистер Бритен.
Тот не ответил, но, кончив читать, обернулся и опять взглянул на
Клеменси с таким же любопытством, как и раньше.
- Вы спросили меня... - начал он, не сводя с нее глаз.
- Что вам угодно заказать, сэр? - повторила Клеменси, поглядывая на
него в свою очередь.
- Если вы дадите мне глоток эля, - ответил он, переходя к столу у окна,
- и позволите выпить его здесь, не мешая вашему чаепитию, я буду вам очень
благодарен.
Не тратя лишних слов, он сел и начал смотреть в окно. Это был стройный,
хорошо сложенный человек во цвете лет. Лицо его, очень загорелое, было
обрамлено густыми темными волосами, и он носил усы. Когда ему подали пиво,
он налил себе стакан, любезно выпил за "процветание этого дома" и, поставив
стакан на стол, добавил:
- Это новый дом, не правда ли?
- Не особенно новый, сэр, - ответил мистер Бритен.
- Ему лет пять или шесть, - сказала Клеменси, нарочито отчетливо
произнося слова.
- Когда я вошел, мне показалось, что вы говорили о докторе Джедлере, -
сказал незнакомец. - Это объявление напоминает мне о нем, потому что я
случайно кое-что знаю о той истории, и по слухам и со слов одних моих
знакомых... А что, старик жив?
- Да, он жив, сэр, - ответила Клеменси.
- Очень изменился?
- С каких пор, сэр? - спросила Клеменси необыкновенно подчеркнуто и
выразительно.
- С тех пор, как его дочь... ушла.
- Да! С тех пор он очень изменился, - ответила Клеменси. - Он поседел и
постарел и вообще уже не тот, что был, но, кажется, он теперь счастлив. С
тех пор он помирился со своей сестрой и очень часто ездит к ней в гости. Это
сразу же хорошо повлияло на него. Вначале он был совсем убит - прямо сердце
кровью обливалось, когда, бывало, видишь, как он бродит и ропщет на жизнь;
но спустя год-два он очень изменился к лучшему и стал часто говорить о своей
ушедшей дочери, хвалит ее, да и жизнь вообще тоже! И он без устали твердит,
со слезами на глазах, бедняга, какая она была красивая и хорошая. Он тогда
уже простил ее. Это было примерно в то время, когда мисс Грейс вышла замуж.
Помнишь, Бритен?
Мистер Бритен помнил это очень хорошо.
- Так, значит, сестра ее вышла замуж... - промолвил незнакомец. Немного
помолчав, он спросил: - За кого?
Клеменси едва не опрокинула чайного подноса, так она разволновалась.
- Разве вы ничего не слыхали? - спросила она.
- Хотелось бы услышать, - ответил он, снова наполнив стакан и поднося
его к губам.
- Ах! История это длинная, если рассказывать ее как следует, - сказала
Клеменси и, опустив подбородок на левую ладонь, а правой рукой поддерживая
левый локоть, покачала головой и, казалось, устремила взор назад, в прошлое,
с тем же задумчивым выражением, с каким люди часто смотрят на огонь в очаге.
- Это, право же, длинная история.
- А что, если рассказать ее вкратце? - предложил незнакомец.
- Если рассказать ее вкратце, - повторила Клеменси все тем же
задумчивым тоном, как будто не обращаясь к собеседнику и не сознавая, что у
нее есть слушатели, - что же тогда рассказывать? Что ее сестра и бывший
жених горевали вместе и вместе вспоминали о ней, как об умершей; что они
очень жалели ее и никогда не осуждали; что они напоминали друг другу о том,
какая она была, и оправдывали ее - вот и все! Но об этом все знают. Уж я-то
знаю, во всяком случае. Кому и знать, как не мне, - добавила Клеменси,
вытирая глаза рукой.
- И вот... - понукал ее незнакомец.
- И вот, - продолжала Клеменси, машинально подхватив его слова и не
изменив ни позы, ни выражения лица, - и вот они в конце концов поженились.
Они поженились в день ее рождения - этот день будет как раз завтра, - и
свадьба была очень тихая, очень скромная, но живут они очень счастливо.
Как-то раз вечером, гуляя по саду, мистер Элфред сказал: "Грейс, пусть день
рождения Мэрьон будет днем нашей свадьбы". Так и сделали.
- Значит, они счастливы в браке? - спросил незнакомец.
- Да, - ответила Клеменси. - Счастливей и быть нельзя. Одно только это
горе у них и есть.
Она подняла голову, как бы внезапно вернувшись к действительности, и
быстро взглянула на незнакомца. Увидев, что он отвернулся к окну и, кажется,
погрузился в созерцание расстилавшейся перед ним дали, она принялась делать
отчаянные знаки своему супругу: то показывала пальцем на объявление, то
шевелила губами, словно все вновь и вновь и весьма выразительно повторяя ему
одно и то же слово или фразу. Она не издавала ни звука, а ее немые жесты,
как и почти все ее движения вообще, были чрезвычайно своеобразны; поэтому
непостижимое поведение жены довело мистера Бритена до отчаяния. Он таращил
глаза на стол, на незнакомца, на ложки, на жену... следил за ее пантомимой
взором, полным глубокого изумления и замешательства... спрашивал ее на том
же немом языке, грозит ли опасность их имуществу, ему самому или ей...
отвечал на ее знаки другими знаками, выражавшими глубочайшее волнение и
смущение... следил за движениями ее губ, стараясь угадать ее слова,
произносил вполголоса: "малый гордый?", "мак у лорда?", "мелкий орден?" и
все-таки не мог догадаться, что низано она хочет сказать.
В конце концов Клеменси отказалась от своих безнадежных попыток
сообщить что-то мужу и, тихонько подвинув свой стул поближе к незнакомцу,
сидела, как будто опустив глаза, но в действительности то и дело бросала на
него внимательные взгляды, словно ожидая от него еще какого-нибудь вопроса.
Ей не пришлось долго ждать, ибо он вскоре заговорил:
- А что произошло с девушкой, после того как она ушла? Ее родные,
вероятно, знают об этом? Клеменси покачала головой.
- Я слышала, - сказала она, - будто доктор Джедлер, должно быть, знает
о ней больше, чем говорит. Мисс Грейс получала письма от сестры, в которых
та писала, что она здорова и счастлива и стала еще счастливее, когда узнала,
что мисс Грейс вышла замуж за мистера Элфреда; и мисс Грейс отвечала на эти
письма Но все-таки жизнь и судьба мисс Мэрьон окутаны тайной, которая не
раскрыта до сих пор и которую... Она запнулась и умолкла.
- И которую? - повторил незнакомец.
- Которою, по-моему, только один-единственный человек мог бы раскрыть,
- докончила Клеменси, часто дыша.
- Кто бы это мог быть? - спросил незнакомец.
- Мистер Майкл Уордн! - чуть не взвизгнула Клеменси, тем самым напрямик
высказав мужу то, что перед этим лишь старалась дать ему понять, и
одновременно показывая Майклу Уордну, что его узнали. - Вы помните меня,
сэр? - спросила Клеменси, дрожа от волнения. - Я сейчас поняла, что помните!
Вы помните меня в тот вечер в саду? Ведь это я была с нею.
- Да. Это были вы, - подтвердил он.
- Я самая, сэр, - подхватила Клеменси. - Никто, как я. А это, позвольте
вам представить, мой муж. Бен, милый Бен, беги к мисс Грейс... беги к
мистеру Элфреду. - беги куда-нибудь. Бен! Приведи сюда кого-нибудь, да
поскорей!
- Стойте! - сказал Майкл Уордн, спокойно становясь между дверью и
Бритеном. - Что вы хотите делать?
- Хочу, чтоб они узнали, что вы здесь, сэр! - вне себя ответила
Клеменси, хлопая в ладоши. - Хочу сказать им, что они могут услышать о ней
из ваших собственных уст; хочу уверить их, что она не совсем потеряна для
них, что она вернется домой обрадовать отца и любящую сестру... и даже свою
старую служанку, даже меня, - тут Клеменси ударила себя в грудь обеими
руками, - и даст нам взглянуть на ее милое личико! Беги, Бен, беги!
И она по-прежнему толкала его к выходу, а мистер Уордн по-прежнему
загораживал дверь, вытянув руку, не рассерженный, но печальный.
- Или, может быть, - сказала Клеменси, проносясь мимо мужа и в волнении
хватая мистера Уордна за плащ, - может быть, она уже здесь, может быть, она
тут, рядом? Судя по вашему виду, так оно и есть. Дайте же мне взглянуть на
нее, сэр, прошу вас! Я нянчила ее. когда она была ребенком. Я видела, как
она выросла и стала гордостью всей нашей округи. Я звала ее, когда она была
невестой мистера Элфреда. Я старалась предостеречь ее, когда вы соблазняли
ее уйти. Я знаю, каким был ее старый родной дом, когда она была его душою, и
до чего он изменился с тех пор, как она ушла и пропала. Пожалуйста, сэр,
дайте мне поговорить с нею!
Он смотрел на нее сострадательно и немного удивленно, но ничем не
выразил своего согласия.
- Она, наверное, и не знает, - продолжала Клеменси, - как искренне они
простили ее, как все родные любят ее, как рады они будут увидеть ее опять.
Пожалуй, ей боязно вернуться домой. Может быть, она осмелеет, когда увидит
меня. Только скажите мне правду, мистер Уордн, она с вами?
- Нет. - ответил он, покачав головой.
Этот ответ, и все его поведение, и черный костюм, и таинственное
возвращение, и объявленное во всеуслышание намерение остаться за границей
объясняли все. Мэрьон умерла!
Он не противоречил; значит, она умерла! Клеменси села, уронила голову
на стол и заплакала.
В этот миг в комнату вбежал седовласый пожилой джентльмен, который
совсем запыхался и дышал с таким трудом, что голос его едва можно было
признать за голос мистера Сничи.
- Господи, мистер Уордн! - воскликнул поверенный, отводя в сторону
Майкла. - Каким ветром принесло... - Но его самого, должно быть, принесло
сюда столь сильным ветром, что он не мог продолжать, и лишь после небольшой
паузы докончил слабым голосом: -...вас сюда?
- Недобрым ветром, к сожалению, - ответил Майкл Уордн. - Если бы вы
слышали, о чем здесь говорили... если бы вы знали, как меня просили и
умоляли совершить невозможное... какое смятение и горе я ношу в себе!
- Я догадываюсь обо всем этом. Но зачем вы вообще сюда пришли, дорогой
сэр? - спросил Сничи.
- Зачем пришел! Как мог я знать, кто арендует этот дом? Я послал к вам
своего слугу, потом сам зашел сюда, потому что этот дом показался мне
незнакомым, а мне, естественно, любопытно видеть все - и новое и старое - в
родных местах; к тому же я хотел снестись с вами раньше, чем покажусь в
городе. Я хотел знать, что будут говорить люди обо мне. По вашему лицу я
вижу, что вы можете сказать мне это. Если бы не ваша проклятая осторожность,
я уже давно вступил бы во владение своим имуществом.
- Наша "осторожность"! - проговорил поверенный. - Буду говорить за себя
и за Крегса - покойного. - Мистер Сничи бросил взгляд на траурную ленту
своей шляпы и покачал головой. - Как можете вы осуждать нас, мистер Уордн?
Ведь мы условились, что никогда больше не будем поднимать этот вопрос, ибо
он был не такого рода, чтобы серьезные и трезвые люди вроде нас (я тогда
записал ваше выражение) могли в него вмешиваться. Наша "осторожность" -
подумать только! Когда мистер Крегс, сэр, сошел в свою почитаемую могилу,
искренне веря...
- Я дал торжественное обещание молчать до своего возвращения, когда бы
я ни вернулся, - перебил его мистер Уордн, - и сдержал обещание.
- Так вот, сэр, я повторяю, - продолжал мистер Сничи, - что мы тоже
обязались молчать. Мы обязались молчать из чувства долга по отношению к себе
самим и по отношению к своим многочисленным клиентам, к вам в том числе, а
вы были очень скрытны. Не нам было расспрашивать вас относительно столь
деликатного предмета. Я кое-что подозревал, сэр; но только шесть месяцев
назад узнал правду и убедился, что вы потеряли Мэрьон.
- От кого вы узнали? - спросил клиент.
- От самого доктора Джедлера, сэр, - он в конце концов по своему почину
доверил мне эту тайну. Он, он один знал всю правду уже несколько лет.
- И вы знаете ее? - спросил клиент.
- Знаю, сэр! - ответил Сничи. - И у меня есть основания думать, что
правду откроют старшей сестре завтра вечером. Ей обещали это. А пока вы,
может быть, окажете мне честь пожаловать ко мне домой, ибо в вашем доме вас
не ждут. Но чтобы вам опять не попасть в неловкое положение, если вас узнают
(хотя вы очень изменились, возможно я и сам не узнал бы вас, мистер Уордн),
нам, пожалуй, лучше пообедать здесь и уйти вечером. Здесь можно отлично
отобедать, мистер Уордн, и кстати сказать, этот дом принадлежит вам. Я и
Крегс (покойный), мы иногда заказывали себе здесь отбивные котлеты, и нас
прекрасно кормили. Мистер Крегс, сэр, - сказал Сничи, на мгновение крепко
зажмурив глаза и снова открыв их, - был вычеркнут из списков жизни слишком
рано.
- Простите, что я не выразил вам соболезнования, - отозвался Майкл
Уордн, проводя рукой по лбу, - но сейчас я точно во сне. Мне нужно собраться
с мыслями. Мистер Kpeгc... да... мне очень жаль, что вы потеряли мистера
Крегса. - Но, говоря это, он смотрел на Клеменси и, видимо, сочувствовал
Бену, утешавшему ее.
- Для мистера Крегса, сэр, - заметил Сничи, - жизнь оказалась, к
сожалению, не столь простой, как это выходило по его теории, иначе он до сих
пор был бы среди нас. Для меня это огромная потеря. Он был моей правой
рукой, моей правой ногой, моим правым глазом, моим правым ухом - вот кем был
для меня мистер Крегс Без него я парализован. Свой пай в деле он завещал
миссис Крегс, ее управляющим, уполномоченным и доверенным. Его имя осталось
в нашей фирме до сих пор. Иногда я, как ребенок, пытаюсь делать вид, что он
жив. Вы, быть может, заметили, что я обычно говорю за себя и за
Крегса-покойного, сэр... покойного, - промолвил чувствительный юрист,
вынимая носовой платок.
Майкл Уордн, все время наблюдавший за Клеменси, повернулся к мистеру
Сничи, когда тот умолк, и шепнул ему что-то на ухо.
- Ах, бедняжка! - сказал Сничи, качая головой. - Да, она всегда была
так предана Мэрьон. Она всегда любила ее от всего сердца. Прелестная Мэрьон!
Бедная Мэрьон! Развеселитесь, миссис... теперь вас можно так называть,
теперь вы замужем, Клеменси.
Клеменси только вздохнула и покачала головой.
- Полно, полно! Подождите до завтра, - мягко проговорил поверенный.
- Завтра не может вернуть мертвых к жизни, мистер, - всхлипывая,
промолвила Клеменси.
- Да, этого "завтра" не может, иначе оно вернуло бы покойного мистера
Крегса, - отозвался поверенный. - Но завтра могут обнаружиться кое-какие
приятые обстоятельства; может прийти некоторое утешение. Подождите до
завтра!
И Клеменси, пожимая его протянутую руку, сказала, что подождет; а
Бритен, совсем упавший духом при виде своей расстроенной жены (ему уже
мерещилось, что и все его дела пришли в расстройство), сказал, что это
правильно, после чего мистер Спичи и Майкл Уордн пошли наверх и там вскоре
начали беседовать, но так тихо, что голоса их были не слышны за стуком
тарелок и блюд, шипением жира на сковороде, бульканьем в кастрюлях, глухим
монотонным скрежетом вертела (прерывавшимся по временам страшным щелканьем:
казалось, вертел в приступе головокружения смертельно поранил себе голову) и
прочими кухонными шумами предобеденных приготовлений.
Следующий день выдался ясный, безветренный, и нигде осенние краски не
были так хороши, как в тихом плодовом саду, окружавшем докторский дом. Снега
многих зимних ночей растаяли на этой земле, увядшие листья многих летних
дней отшуршали на ней с тех пор, как Мэрьон бежала. Крыльцо, обвитое
жимолостью, зеленело снова, деревья отбрасывали на траву густые изменчивые
тени, все окружающее казалось спокойным и безмятежным, как всегда; но где же
сейчас была сама Мэрьон?
Не здесь... Не здесь... И будь она здесь, в своем старом родном доме,
это показалось бы еще более странным, чем вначале казался этот дом без нее.
Но на ее прежнем месте сидела женщина, чья любовь никогда не покидала
Мэрьон, в чьей преданной памяти она оставалась неизменной - юной, сияющей,
окрыленной самыми радужными надеждами; в чьем сердце (теперь это было сердце
матери - ведь рядом с женщиной играла ее обожаемая дочка), - в чьем сердце
она жила, не имея ни соперников, ни преемников; на чьих нежных губах сейчас
трепетало ее имя.
Душа далекой девушки глядела из этих глаз - из глаз Грейс, ее сестры,
сидевшей вместе со своим мужем в саду в годовщину их свадьбы и дня рождения
Элфреда и Мэрьон.
Элфред не сделался великим человеком; он не разбогател; он не забыл
родных мест и друзей своей юности; он не оправдал ни одного из давних
предсказаний доктора. Но когда он тайно и неустанно делал добро, посещая
жилища бедняков, сидел у одра больных, повседневно видел расцветающие на
окольных тропинках жизни кротость и доброту - не раздавленные тяжкой стопой
нищеты, но упруго выпрямляющиеся на ее следах и скрашивающие ее путь, - он с
каждым годом все лучше познавал и доказывал правильность своих прежних
убеждений. Жизнь его, хоть она и была тихой и уединенной, показала ему, как
часто люди и теперь, сами того не ведая, принимают у себя ангелов, как и в
старину, и как самые, казалось бы, жалкие существа - даже те из них, что на
вид гадки и уродливы и бедно одеты, - испытав горе, нужду и страдания,
обретают просветление и уподобляются добрым духам с ореолом вокруг головы.
Быть может, такая вот жизнь его на изменившемся поле битвы была более
ценной, чем если бы он, не зная покоя, состязался с другими на пути
тщеславия; и он был счастлив со своей женой, милой Грейс.
А Мэрьон? Или он забыл ее?
- С тех пор время летело быстро, милая Грейс, - сказал он (они только
что говорили о памятной ночи), - а между тем кажется, будто это случилось
давным-давно. Мы ведем счет времени по событиям и переменам внутри нас. Не
по годам.
- Однако уже и годы прошли с того дня, как Мэрьон покинула нас, -
возразила Грейс. - Шесть раз, милый мой муж, считая сегодняшний, сидели мы
здесь в день ее рождения и говорили о ее радостном возвращении, - ведь мы
так страстно ожидали его, а оно все откладывалось. Ах, когда же она
вернется? Когда?
Глаза ее наполнились слезами, а муж внимательно взглянул на нее и,
подойдя ближе, сказал:
- Но, милая, Мэрьон писала тебе в прощальном письме, которое она
оставила на твоем столе, а ты перечитывала так часто, что пройдут многие
годы, прежде чем она сможет вернуться. Ведь так?
Грейс вынула письмо, спрятанное у нее на груди, поцеловала его и
сказала:
- Да.
- Она писала, что все эти годы, как бы она ни была счастлива, она будет
мечтать о том времени, когда вы встретитесь и все разъяснится; она умоляла
тебя ждать этого, веря и надеясь, что ты послушаешься ее. Ведь так написано
в том письме, не правда ли, милая?
- Да, Элфред.
- И в каждом письме, написанном ею с тех пор?
- Не считая последнего, которое я получила несколько месяцев назад: в
нем она говорит о тебе и добавляет, что ты знаешь нечто такое, о чем я узнаю
сегодня вечером.
Он посмотрел на солнце, быстро опускавшееся к горизонту, и сказал, что
тайну ей откроют на закате.
- Элфред! - промолвила Грейс и с серьезным лицом положила ему руку на
плечо, - в этом письме, в этом старом письме, которое, как ты сказал, я
перечитывала так часто, написано еще кое-что; об этом я никогда не говорила
тебе. Но нынче, милый мой муж, когда назначенный час близок и вся наша жизнь
как будто умиротворяется и затихает вместе с угасающим днем, я не могу
хранить это в тайне.
- Что же это, милая?
- Уходя, Мэрьон написала мне в прощальном письме, что когда-то ты
поручил ее мне, а теперь она поручает мне тебя, Элфред. При этом она просила
и умоляла меня, ради моей любви к ней и к тебе, не отвергать тех чувств,
которые, как она думала (знала, по ее словам), ты перенесешь на меня, когда
свежая рана заживет, просила не отвергать их, но поощрять и ответить на них
взаимностью.
- И тем самым вернуть мне гордость и счастье, Грейс. Так она написала?
- Она хотела сказать, что это я буду счастлива и горда твоей любовью, -
ответила ему жена, и он обнял ее.
- Слушай, что я скажу тебе, милая! - промолвил он. - Нет, слушай меня
вот так! - И он нежно прижал ее поднятую голову к своему плечу. - Я знаю,
почему я до сих пор ничего не слыхал об этих строках, я знаю, почему до сих
пор ни намека на них не было ни в одном твоем слове или взгляде. Я знаю,
почему мою Грейс, хоть она и была мне верным другом, оказалось так трудно
склонить на брак со мной. И, зная это, родная моя, я знаю, как драгоценно то
сердце, что сейчас бьется на моей груди!..
Он прижимал ее к сердцу, а она плакала, но не от горя. Немного
помолчав, он опустил глаза, взглянул на девочку, которая сидела у их ног,
играя корзиночкой с цветами, и сказал ей:
- Посмотри на солнышко. Какое оно золотое и красное!
- Элфред! - сказала Грейс, быстро поднимая голову при этих словах. -
Солнце заходит. Ты не забыл о том, что я должна узнать, прежде чем оно
зайдет?
- Ты узнаешь правду о Мэрьон, дорогая моя, - ответил он.
- Всю правду, - с мольбой проговорила она. - Не надо больше ничего
скрывать от меня. Ты это обещал. Ведь так?
- Да, - ответил он.
- В день рождения Мэрьон, прежде чем зайдет солнце. А ты видишь,
Элфред? Оно вот-вот зайдет.
Он обвил рукой ее талию и, пристально глядя ей в глаза, промолвил:
- Не я должен открыть тебе правду, милая Грейс. Ты услышишь ее из
других уст.
- Из других уст? - едва слышно повторила она.
- Да. Я знаю твое верное сердце, я знаю, как ты мужественна, я знаю,
что одного слова достаточно, чтобы тебя подготовить. Ты права: час настал.
Пора! Скажи мне, что сейчас у тебя хватит твердости перенести испытание...
неожиданность... потрясение, ибо вестник ждет у ворот.
- Какой вестник? - проговорила она. - И какие вести он несет?
- Я дал слово не говорить ничего больше, - ответил он, не отрывая от
нее глаз. - Ты, быть может, понимаешь меня?
- Боюсь понять, - ответила она. Лицо его отражало такое волнение, хотя
глаза казались спокойными, что это испугало ее. Вся дрожа, она снова
прижалась лицом к ею плечу и умоляла его подождать хоть минуту.
- Мужайся, милая моя жена! Если ты достаточно тверда, чтобы встретить
вестника, вестник ждет у ворот. Сегодня день рождения Мэрьон, и солнце уже
заходит. Мужайся, мужайся, Грейс!
Она подняла голову и, глядя на него, сказала, что теперь готова. И
когда она стояла и смотрела вслед уходящему мужу, лицо ее было так похоже на
лицо Мэрьон, каким оно было в последние дни перед ее уходом, что это
казалось каким-то чудом. Элфред увел с собой дочку. Грейс позвала ее
(девочка была тезкой далекой сестры) и прижала к своей груди. Но вот мать
отпустила ее, и девочка побежала за отцом, а Грейс осталась одна.
Она не знала, чего боялась и на что надеялась, но стояла, не двигаясь с
места и не отрывая глаз от крыльца, на которое поднялись ее муж и дочка
перед тем, как войти в комнаты.
Ах, кто это выступил из темного входа в дом и стал на пороге? Эта