Невзоров, Александр Глебович 4 глава

Новая кора (neocortex), как бы ни была она развита у homo, на роль уникального фактора тоже не годится.

Слишком понятна её морфологически подчинённая, строго ин­струментальная роль и её малая «самостоятельность».

Все процессы в ней находятся в прямой зависимости от факто­ров возбуждения-торможения, порождаемых совершенно иными структурами мозга. Её активация — это прежде всего система её связей с теми формациями, которые «дирижируют» этой активацией и относятся к сугубо древним образованиям.

Мозг — не месиво из древних структур, комиссур, лучистостей и желудочков, накрытых «умной» корой для обеспечения виду homo эволюционной карьеры, а очень логично и просто сформирован­ный орган, имеющий жесткую эволюционную иерархию, в которой доминация коры невозможна по всей логике цереброгенеза.

Да, кстати, и «лидерство коры» головного мозга человека в жи­вотном мире — далеко не безусловно.

По богатству герификации, общей площади и, вероятно, свя­зям — кора homo значительно уступает коре Elephas maximus (шри-ланкийский слон, масса мозга — 7475 г); Loxodonta Africaner (саванный слон, масса мозга — 5712 г); Elephas indicus (индийский слон, масса мозга — 4717 г); Balaenoptera musculus (синий кит, мас­са мозга — 6800 г); Delphinapterus leucas (белуха, масса мозга — 2352 г); Phocaena (морская свинья, масса мозга — 1800 г) et cetera. (Данные прив. по таблице Каунта (1947) и по иссл. «Elephant brain» J. Shosani и др. (2006)).

Уязвимость гипотез об «индексе цефализации» (т.е. соотношении мас­сы мозга и массы тела) и «рубиконе Валлуа» — мы рассмотрим чуть позже.

Подводя итог предисловия, мы можем констатировать, что имеем дело с достаточно любопытной задачей.

Нейроанатомические, нейрофизиологические и нейроморфологические данные однозначно свидетельствуют о том, что никако­го особого «человеческого отдела» как анатомической структуры в мозгу homo не существует, как нет у человеческого мозга и ника­ких уникальных физиологических свойств. Это хорошо развитый, эволюционно оформленный под крупное прямоходящее существо мозг млекопитающего животного.

У него нет никаких особых «клеток разума», есть тот же самый набор из 56 видов нейронов, который есть и у крысы, и у кролика, и у слона.

Тем не менее не имея для этого никаких особых оснований, homo пока делает недурную эволюционную карьеру.

Его мозг обычного животного примерно 15-20 тысяч лет на­зад порождает речь, затем, на основе речи, начинает генери­ровать мышление (внутреннюю речь), а чуть позже, установив прочную речевую и графическую связь с другими особями сво­его вида, формирует некий коллективный интеллект (ingenium medium), которым может пользоваться почти каждый представи­тель вида homo и который становится основой человеческой ци­вилизации.

Исходя из вышесказанного сложно воздержаться от предположения, что весь эволюционный процесс (применительно к активным формам жизни) — это в первую очередь история мозга, история усложнения и развития как самого мозгового субстрата, так и заключающейся именно в нём «биологической индивидуальности» и её потребно­стей, а рост, воспроизведение, наследственность, изменчивость, прогрессия возрастания численности, борьба, отбор, диверген­ция признаков и другие компоненты классического дарвинизма — лишь факторы, неизбежно сопровождающие и обеспечивающие это «развитие и усложнение». Такое предположение, возможно, более логично, чем традиционная доктрина, но оно не имеет тех глубоких и удобных разработок, как классический эволюционизм, следовательно, ме­нее удобно как метод исследования. (Полагаю, что это неудобство временами будет ощущаться.)

В любом случае, основная и принципиальная проблема не реша­ется как применением данной (цереброцентрической) гипотезы, так и с помощью «традиционного инструментария» теории эволюции.

Эта проблема заключается в том, что мы не можем и, возможно, не сможем даже приблизительно установить «собственные координа­ты» в истории развития жизни.

Наше знание геохронологии, смены эр и эпох, происхождения млекопитающих, особенностей зарождения органической жизни — лишь позволяет разглядеть пройденный путь от некой «начальной точки», но оно не может подсказать, где именно сейчас находимся мы сами: в «середине», «второй трети» или вообще ещё лишь в са­мом начале эволюционного процесса.

Цели, задачи и масштабы эволюции нам неведомы точно так же, как они были неведомы, к примеру, аномалокарису (Anomalocaris), 500 миллионов лет назад плескавшемуся в горячем кем­брийском море.

Количество догадок по поводу подлинной цели эволюции, ко­нечно, делает нам честь, но никакой ясности, разумеется, не «при­вносит»; основываясь на эволюционной логике, мы лишь можем смутно осознавать собственную «промежуточность» и «этапность», но не более того.

К слову, гипотеза о человеке как о «венце творения» могла бы об­суждаться только при наличии бесспорных данных о состоявшемся прекращении развития жизни, ароморфоза и эволюции в целом. Но таких данных на сегодняшний день не существует, и появление их не прогнозируется.

Впрочем, досадная невозможность вычислить реальную роль и местоположение homo в эволюционном процессе должна забо­тить и раздражать биологов; для решения нашей локальной и не слишком сложной задачи происхождения мышления и интеллек­та homo это обстоятельство является не помехой, а скорее подспо­рьем, так как обеспечивает должный уровень трезвости как в отно­шении этого существа, так и его интеллекта.

Повторяю, ни в малейшей степени не подвергая сомнению доктри­нальные положения дарвинизма, мы можем (учитывая специфику задачи) рассматривать известную нам часть эволюционного про­цесса прежде всего как начавшуюся 545 миллионов лет назад исто­рию мозга, помня, что мозг homo — это лишь одна из страничек этой истории.

P.S.

Вероятно, необходимо сразу оговорить и жёстко отграничить понятие «разум» от понятия «мышление», чтобы не возникало недо­умений при чтении первой же главы данного труда.

Это несколько разные явления, имеющие, естественно, одно происхождение, но разные механизмы.

Впрочем, попытка объяснения этих и им подобных нюансов и яв­ляется предметом настоящего исследования.

 

CAPUT I

Lacuna nigra. Ранний homo. Условность классификации
палеоантропов. De Rerum Natura и её методы.

«Врождённость совести» и «нравственного закона»
как странная фантазия. Первая схватка науки
и человечества (Оуэн и Хаксли). Гиппокамп обезьяны.

«Поганая метла» как метод исследования.

Индекс цефализации. Рубикон Валлуа.

Всемогущий стереотип провоцирует применение понятия «че­ловеческий разум» лишь к образцам предельно краткой эпохи его относительного развития, совершенно упуская, что и крома­ньонцы, и, более того, «неандертальцы», и «питекантропы» (homo neanderthalensis, pithecanthropus erectus, homo erectus) тоже обладали тем, что мы называем «разумом», и являлись его законными пред­ставителями на протяжении как минимум двух миллионов лет.

Безусловно, эта огромная эпоха — одна из самых главных загадок человечества.

Нет никаких оснований «списывать» этот период, или закрыть на него глаза, или считать примерно восемьдесят тысяч поколений лю­дей не представителями человеческого рода и разума.

Эти восемьдесят тысяч поколений болели, рожали, влюблялись, вожделели, ненавидели, радовались, смеялись, спали, плакали, ели, встречали, хвастались, крали, убивали, улыбались, глядя на рассвет, и боялись ночи, путешествовали, совокуплялись, завидовали, про­вожали, играли, мастерили свои каменные зубила, стонали, рыдали, надеялись, умирали, насиловали, теряли и находили. Всё было.

Эмоциогенные зоны мозга, судя по той его конструкции, что от­печаталась на эндокраниумах homo erectus, были у них такими же, как и у нас.

И двенадцать пар черепных нервов, обслуживая мозг или вы­полняя поставленные им коммуникативные задачи, обеспечива­ли homo erectus такое же восприятие действительности, какое есть у нас.

Они так же видели, так же слышали, так же обоняли и осязали, получая такую же картину мира, как и каждый человек III, XIV или XXI столетий.

Преимущественно употребляя лишь термины «homo erectus» и «кроманьонцы», я, конечно, несколько упрощаю богатство и много­образие наименований жителей палеолита и неолита.

Естественно, те два миллиона лет, что предшествовали за­фиксированной человеческой истории (формально начинающей­ся с шумерской письменности), были населены homo, получившими в XIX-XX веках различные палеоантропологические номенклатуры.

Впрочем, никаких особых анатомических отличий внутри самих групп «homo erectus» и «кроманьонцев» (существенных для нашего вопроса) не было, а пестрота номенклатур чаще всего связана с ме­стом обнаружения их останков, а не с какими-то экстраординарны­ми особенностями.

Полагаю, что в качестве рабочих номинаций, объединяющих обе эти группы, будут вполне уместны обобщающие термины «палеоантро­пы» или же, что ещё точнее, «ранние homo».

В такой слегка упрощенной классификации нет никакой вольно­сти или легкомыслия.

Классики палеоантропологии М. Нестурх (1970), В. Якимов (1964), G. Simpson (1963), Herrman (1974), А. Зубов (1964) et cetera едины в мнении, что к «настоящим», т.е. эволюционно сформировавшимся людям должны быть отнесены архантропы, палеоантропы и неоан­тропы, которые могут быть обобщены в один род «homo» и одно се­мейство «hominidae».

(Все предшествующие им подвиды, такие как австралопитеки, парантропы et cetera рассматриваются исключительно как ископаемые ан­тропоиды семейства «pongidae».)

Существует и более либеральная, не столь строго академичная точка зрения, согласно которой к семейству «hominidae» могут быть причислены все антропоидные формы, «имеющие тенденцию раз­вития в человеческом направлении». Таково мнение В. Бунака (1966), М. Урысона (1969), Narier (1964), Harrison (1968), Weiner (1968), Novak (1969), Le Gros Clark (1967), Я. Рогинского (1977), M. Гремяцкого (1961), Piveteau (1976) et cetera.

Полагаю, параметры более строгого (первого) варианта являются пред­почтительными в данном исследовании, так как именно они ограни­чивают время существования «настоящего» homo чётким периодом в два миллиона лет, не допускают расширенных и вольных толкова­ний такого неоднозначного понятия, как «человек», и ориентируются на более многочисленные и исследованные археологические находки.

Чуть позже я объясню, почему именно период в два миллио­на лет я избрал как принципиально важный для решения вопроса о трансформации разума в мышление и организации интеллекта.

Да, ранние homo были несколько иными, чем мы, являющиеся их прямым продолжением.

(Продолжением не только физиологическим.)

Они не имели понятия о стыде или о ядерном синтезе, они не игра­ли в «совесть» или в преферанс, не читали Монтеня или Хокинга. Они были достаточно обычными животными. Впрочем, на основании такого пустяка отказать им в праве называться «людьми» мы всё же не можем.

(Как известно, согласно канонам современной классической зооло­гии, мы и человеку никак не можем отказать в праве классифициро­ваться как «животное».)

И мы не отказываем. Они — homo. Причём homo, символизиру­ющие труднопредставимую по своей космической продолжитель­ности эпоху, занимающую как минимум 99% общей истории чело­вечества.

Вообще-то, подобное соотношение можно считать критичным.

Я имею в виду соотношение т.н. интеллектуального и т.н. чисто животного периодов в истории homo.

Для большей отчётливости могу уточнить: «интеллектуальная» эпоха — это 200 поколений (если считать от шумерской клинопи­си), чисто «животная» — 80000 поколений.

Считать «интеллектуальную» более характерной для рода homo мне представляется несколько легкомысленным. По математиче­ским представлениям как раз наша «интеллектуальная» эпоха явля­ется всего лишь «погрешностью».

Впрочем, эти два миллиона тёмных лет все равно остаются загад­кой, необыкновенно важной для раскрытия темы сознания, разума, мышления и интеллекта человека.

Не спорю, загадкой на первый взгляд крайне оскорбительной для современного человеческого достоинства.

Слишком уж необъяснимо долго, несмотря на наличие т.н. раз­ума, человек был исключительно примитивным в своих проявлени­ях животным.

Проще забыть об этой загадке или замаскировать её некой край­не неопределённой формулировкой — «доисторический период». Эта формулировка ничего не объясняет, ни к чему не обязывает. Просто хоронит под пустым и ложным термином «доисторический» основной период истории существования человечества, никак не объясняя, почему оно сперва (и так бесконечно долго) было таким, а потом стало другим.

Впрочем, в данном труде и палеоантропология, и история чело­вечества — это весьма второстепенные материи, нужные лишь как вспомогательное средство для понимания законов развития раз­ума, организации мышления, образования интеллекта.

Понимание этих трёх совершенно различных явлений, вероят­но, отчасти возможно благодаря имеющимся на данный момент от­крытиям в области нейроанатомии, физиологии, гистологии и в эле­ментарной физике.

Теоретическая физика только на первый взгляд не имеет отно­шения к вопросу. На самом деле имеет — и самое прямое. И дело даже не в её подлинном латинском имени. (Хотя и в нём тоже.)

Дело в том, что никто кроме неё не в состоянии предложить сти­листику и методы мышления, необходимые для решения столь про­стого, но и столь запутанного вопроса, как наш.

Учитывая тот безусловный факт, что «ни в одной части живого организма не обнаружено каких-либо признаков действия каких-либо особых сил», всё происходящее и в головном мозге и с голов­ным мозгом может быть обобщено и понято только в контексте за­конов физики.

Да, и нейроанатомия, и физиология, и гистология — драгоцен­ные дисциплины, но все они, по сути, есть филиалы De Rerum Natura, следовательно, подчинены её правилам и требуют применения осо­бого, принятого в ней метода мышления.

Образчики этого мышления, предельно организованного, но и невероятно свободного, мы видим не только у Эйнштейна, но и у Шредингера, Фейнмана, Планка, Хокинга.

Таких образцов более нет нигде, ни одна из наук не предлагает столь совершенных инструментов научного мышления, как это де­лает теоретическая физика.

Вероятно, это произошло потому, что именно она имеет дело с фактами и реалиями, не требующими вообще никакой деликатно­сти, никаких поправок на чувства, никаких связей с надуманными понятиями типа «этики», «корректности» или «веры».

Возможно, эти понятия имеют определённый смысл, но они всег­да блокируют интеллектуальный поиск. Именно физика наилучшим образом демонстрирует преимущества их полного отсутствия.

Кстати, высочайшие авторитеты De Rerum Natura весьма рез­ко предостерегали от применения этих методов «вне физики».

Макс Борн (1882-1970):

«Мы должны также заботиться о том, чтобы научное абстрактное мышление не распространялось на другие области, в которых оно не­приложимо. Человеческие и этические ценности не могут целиком основываться на научном мышлении».

Борн, в этой очень искренней сентенции, вероятно, руковод­ствовался страхом причинить существенный вред имиджу челове­ка, который под лупой науки выглядит далеко не столь величествен­но, как бы ему самому хотелось.

Виктор Фредерик Вайскопф (1908-2002) повторяет за Борном:

«Чувства без знаний неэффективны, знания без чувств — бесчело­вечны».

И это тоже верно. И тоже очень метко.

Ну что же. Тем больше оснований применять эти методы.

Итак, вернёмся к теме разума палеоантропов.

Существенная переоценка и сакрализация понятия «разум» без всякого понимания, что же такое «разум» и чем он отличается от со­знания, мышления и интеллекта, вносит в этот вопрос существен­ную путаницу.

Данное понятие (в его неверном, «пафосном» понимании) грубо контрастирует с образом существа, жизнь которого ничем, кроме совокуплений, голода, страха, пожираний друг друга и поиска пада­ли, т.е. абсолютной биологической «животности», не была наполне­на в течение (почти или более) двух миллионов лет.

Тем не менее, нет никаких веских оснований отказывать homo erectus в «разуме», если придерживаться не пафосного, а строгого научного понимания сущности этого незатейливого продукта рабо­ты головного мозга.

Повторяю, человек уже встал на задние конечности и освоился на них, приобретя характерные особенности тазового пояса. Он уже освободил передние конечности и ими изготавливал некие орудия, отчасти компенсировавшие отсутствие у него полноценных клыков и когтей. Его мимическая мускулатура (судя по конструкции лицево­го черепа) была богата и тонкоуправляема, т.е. это существо, несо­мненно, могло улыбаться.

При этом не следует забывать, что поедание самками homo своей плаценты (после родов) было, вероятно, такой же пищевой и поведенческой нормой, как и у прочих млекопитающих (Griffin D., Novick A. Animal Structure and Function, 1970).

Сомнения в разумности палеоантропов базируются на очень сильном желании современного человека дистанцироваться от этих существ и иметь с ними как можно меньше общего.

Чувства понятные.

Наличие homo erectus в портретной галерее предков суще­ственно девальвирует сияние нимбов, складки тог, кружева, латы и прочие аксессуары фамильных полотен человечества. Чертов­ски неприятно обнаружить, что блистательный ряд рыцарей, богов и философов начинается со стайного животного, специализацией которого была детритофагия^а и каннибализм.

^а Поедание органических продуктов разложения, падальщичество.— Прим. ред.

С «обезьяньим фактором» человечество, стиснув зубы, кое-как смирилось под натиском Дарвина, Хаксли и Геккеля.

Отстоящая на 8-10 миллионов лет некая теоретическая «обезья­на» (тогда ещё было неизвестно имя dryopithecus proconsul major) яв­лялась, конечно, очень болезненным обстоятельством, но, в силу своей абстрактности и временной удалённости, не таким постыд­ным, как совсем недавний «палеоантроп».

Кстати, настойчивость, с которой декларируется происхожде­ние «человека от обезьяны», в принципе, не совсем корректна. Обе­зьяна — это не предок, а лишь «страница эволюционной биографии»; homo есть результат долгого эволюционного процесса, в котором, со времён протерозоя, в качестве «прямых предков» фигурировали са­мые разные организмы, от звероящеров до первых плацентарных.

Археология и палеоантропология сделали достаточно много, чтобы конкретизировать образ этого существа и стиль его жизни. Пришло понимание того, что не только физиологическая родослов­ная непрерывно восходит к обычному животному (палеоантропу), но и моральная, вероятно, тоже. И столь же непрерывно.

Homo erectus — это уже не абстрактная «обезьяна». Это — homo.

Данный факт ставит под сильное сомнение фактор врождённо­сти «нравственного закона», «совести», «веры», «стыда» и других игрушек человечества.

Последним бастионом сопротивления реальности «низкого био­логического происхождения» человека стало козыряние т.н. разу­мом.

Объявив себя единственными его обладателями на планете и отчасти неверно реестрировав его формальные признаки, люди не заметили, как в разряд тех, кто его категорически лишён, зачис­лили и собственных предков.

В качестве очень слабенького объяснения этому парадоксу была прочерчена некая демаркационная линия «до разума» и «после» него.

Сравнительно легко согласившееся на свое «обезьянье» проис­хождение человеческое сообщество было готово насмерть стоять за уникальность своего «разума».

Первая схватка человечества с наукой по этому вопросу прои­зошла в то время, когда Чарльз Дарвин опубликовал теорию эво­люции.

На стороне оскорблённого человечества выступил анатом, тео­лог и линнеевский кавалер сэр Ричард Оуэн (1804-1892)⁹.

Вспомните страсть, с какой он отстаивал наличие хотя бы неко­торых анатомических различий меж мозгом животного и мозгом че­ловека.

Оуэн был превосходным анатомом и понимал наличие крепчай­шей связи меж любым свойством организма и анатомией.

Он понимал, что любое уникальное качество, любая исключи­тельная функция должны иметь то или иное анатомическое вопло­щение. Без этого воплощения они остаются мифом столь же бездо­казательным, как и миф о «душе».

Тогда поводом для его баталии с ранними дарвинистами стал гиппокамп, но этим поводом могло быть всё что угодно, как позд­нее стала «полушарная асимметрия» или плотность веретёнообраз­ных нейронов.

На всякий случай напомню ту ситуацию: сэр Ричард Оуэн анато­мировал мозг обезьяны и по каким-то трудно объяснимым причи­нам не обнаружил у неё гиппокамп.

(Существует две версии этого «необнаружения». Возможно, Оуэн про­сто солгал из самых лучших побуждений, надеясь своей подтасовкой спасти имидж человека как существа уникального. Но возможно, пре­парат мозга обезьяны, с которым он работал, просто был недостаточ­но «сгущён» двухромокислым калием, и структуры при секционирова­нии смешались и заплыли.)

Так или иначе, но публичной реакцией самого Оуэна на «необнаружение» этой ключевой структуры мозга у обезьяны — было без­удержное ликование.

Его чувства понятны.

Отсутствие гиппокампа у животных — серьёзный фактор, прин­ципиально меняющий всю архитектуру, функции и отчасти физио­логию мозга. Если бы гиппокампа действительно там не было, кар­тина мира была бы принципиально иной, а эволюционная теория была бы с позором низвергнута, так как наука оказалась бы перед фактом наличия двух кардинально разных типов мозга у млекопи­тающих животных.

(Оуэн, правда, делегировал гиппокампу человека функцию именно «вместилища души», а не разума, что, впрочем, с точки зрения теоло­гии, т.е. «трансляционизма», — почти идентично.)

Воодушевлённые «открытием» Оуэна, креационисты решились контратаковать дарвинизм.

Но Бульдог Дарвина — сэр Томас Генри Хаксли (1825-1895), бли­стательный анатом, антрополог, зоолог и тоже линнеевский кава­лер — в качестве ответа Оуэну произвёл публичное секциониро­вание обезьяньего мозга — и продемонстрировал наличие в нём развитого гиппокампа, абсолютно сопоставимого с человеческим.

«Наконец, что касается до hippocampus minor, который назван “свой­ственным только человеку”, то мы видим, что и это образование так же ясно в мозгу у оранга, как и у человека» (Хаксли Т. Г. Начальные основа­ния сравнительной анатомии, 1864. Лекция VI).

Т. Г. Хаксли, надо сказать, лишь подтвердил забытый анатомический дог­мат, сформулированный ещё А. Везалиусом: «Хотя, заметим, в стро­ении мозга обезьяна, собака, кошка и почти все четвероногие, ка­ких я до сих пор видал, а также все птицы и большинство видов рыб, — почти сходны с человеком; и при вскрытии не встречается никакой разницы, которая заставляла бы устанавливать что-либо иное в функциях человека, нежели в функциях этих животных» (Vesalius A. De Humani Corporis Fabrica, 1604).

Таким образом, человечество проиграло науке первую битву за анатомическую уникальность своего мозга. Контратака теологов на дарвинизм захлебнулась, а Хаксли написал:

«Я не ставлю своей целью унизить человеческое достоинство и не ду­маю, что это произойдёт, если признать, что у обезьян тоже есть гиппокамп. Но мне хочется вымести поганой метлой человеческое тщеславие» (Hux­ley Т. Н. (1863/1901). Man's Place in Nature and Other Anthropological Essays).

Дело не в гиппокампе, упоминание о нём я сохранил в цитате лишь ради сохранения контекста. Ключевой и важнейшей фразой здесь всё же будет «но мне хочется вымести поганой метлой челове­ческое тщеславие».

Мы можем с уверенностью предположить, что линнеевский ка­валер, профессор Томас Генри Хаксли руководствовался отнюдь не презрением к роду человеческому. Он лишь трезво осознавал, насколько мешают реальному изучению человека любые иллюзии по его поводу.

У меня тоже нет никакого желания унизить человека.

Но нет и особого почтения.

Илл. 12. Т. Г. Хаксли

 

Впрочем, существует такое количество исследований, авторами которых руководило безграничное уважение к человеку, что, я по­лагаю, не будет особой беды, если одно исследование обойдется без этого уважения.

Итак, вновь вернёмся к разуму и мозгу палеоантропов.

Дискриминация homo erectus в этом вопросе, по неким анатоми­ческим признакам против смысла и не выдерживает никакой кри­тики. Первым доводом дискриминации обычно служит так называе­мый индекс массы тела — массы мозга или, как его иногда называ­ют, «индекс цефализации».

Существует стойкий стереотип, распространяемый научно-популярной литературой, объясняющий нынешнее умственное превосходство человека тем, что из всех живых существ он лидиру­ет по индексу соотношения массы мозга к массе тела.

Но этот «индекс соотношения» (как универсальная категория) давно похоронен наукой.

Как известно, по данному индексу современный человек не по­падает даже в первую десятку. По этому индексу его значительно превосходят и крысы, и мелкие приматы, и даже колибри. По дан­ному индексу человек современный идентичен бурозубке (Sorex araneus) (Савельев С., проф. Происхождение мозга, 2005. Таблицы).

Вторым доводом дискриминации является утверждение, что разум возможен лишь в мозге, масса которого превышает 800 см³, а всякий мозг, не обладающий такой массой, полноценного разума генерировать не может.

Существует даже специальный термин — «мозговой рубикон».

В разных научных школах он варьируется.

К примеру, антрополог Ф. Вейденрейх установил его как 700 см³, анатом А. Кизс — 750 см³, антрополог А. Валлуа — 800 см³.

Общепринятым стал «рубикон Валлуа».

Теперь, вероятно, станет понятно, почему я взял эпоху именно в два миллиона лет: исключительно из желания соблюсти даже фор­мальную точность деления истории человечества.

Дело в том, что именно два миллиона лет назад человек пере­шёл т.н. рубикон Валлуа, то есть стал обладателем головного мозга, превышающего 800 см³.

 

CAPUT II

Микроцефалы и маленькие люди. Разница. Мозг Мотея.

Реальные промеры черепов карликов. Реальные объёмы их
мозга. Иоганн Швейцер (Гельвеций). И. Борувлаский. Профессии
маленьких людей. Полноценность

их миниатюрного мозга. Дырки в сыре. Homo floresiensis.

Эразм Роттердамский. Детритофагия и каннибализм homo.

Решающая роль агрессий. Мрачная ирония судьбы homo.

Агрессии. Лимбическая система. Порноиндустрия
и каннибализм. Кондорсе.

Предрассудку о «нижнем пределе массы мозга» я вынужден по­святить целую главу, которая, как мне кажется, вполне способна вы­полнить роль могильщика этого заблуждения.

Она не имеет, на первый взгляд, отношения к разуму палеоан­тропов, но те выводы, которые мы можем в ней сделать, чрезвычай­но пригодятся нам в самом скором времени.

Итак, ранее предполагалось, что масса мозга менее 800 граммов не способна генерировать полноценный интеллект.

Традиционный взгляд на «малоголовость» был сформулиро­ван ещё в XIX веке проф. Л. Мануврие (1850-1927): «Микроцефалия есть аномалия вследствие остановки развития, главным образом, ха­рактеризуемая количественным недостатком содержимого черепа и вызывающая идиотизм» (Manouvrier L. Microcephalies // Dict. des sciences anthropologiques, 1896).

К. Фогт (1817-1895) характеризовал микроцефалию как «ата­вистическую формацию, которая происходит в частях свода мозга и которая влечёт, как следствие, нарушенное эмбриональное раз­витие, которое возвращает человека по своим основным признакам к корню, из которого род человеческий возвысился» (Vogt С. Mémoire sur les microcéphales ou hommes-singes, 1867).

P. Вирхов (1821-1902), П. Брока (1824-1880), Л. Грациоле (1815-1865), И. Мержеевский (1838-1908), Д. Анучин (1843-1923), С. Корса­ков (1854-1900), Ю. Зандер (1838-1922) были не столь категоричны в оценке умственных качеств людей с мозгом, масса которого была в два или три раза меньше нормативной, но демонстрировали в своих трудах по меньшей мере скептицизм в отношении интел­лектуальной полноценности «малоголовых людей».

Со времени этих оценок прошло более ста лет.

Хотя серьёзных исследований на данную тему более не прово­дилось, но собрались и подытожились множественные любопыт­ные факты, позволяющие ревизовать не только категоризм Л. Мануврие и К. Фогта, но даже и тот аккуратный скептицизм, который выражали И. Мержеевский, Р. Вагнер, П. Брока et cetera.

Как выяснилось, ситуация совсем не так однозначна, как она представлялась первым исследователям¹⁰.

Существенной ошибкой, исказившей картину феномена «малоголовости», было то, что антропологи и психиатры XIX и начала XX веков не разграничивали настоящих микроцефалов и т.н. гипофи­зарных карликов.