Д. Хэбб был не менее категоричен (иссл. 1942-1945 гг.): «Даже резекция значительной части лобной доли может вообще не привести к сколько-нибудь заметному снижению интеллектуальных функций».
К отрицанию специальных высших психических функций лобных долей мозга склонялись Мунк (1881 г.), Гольц (1876-1884 гг.), Лючиани (1913 г.), a J. Hrbek (иссл. 1977 г.) резко обобщил проблему: «Приписывание лобной коре самых высших психических функций — традиционная догма, которая уже 150 лет задерживает прогресс научного познания».
Абсолютно весомым доводом против «лобной теории» стала серия экспериментов (электрораздражением) на живом человеческом мозге, проведенная У. Г. Пенфилдом, также признавшим, что значение лобных долей малосущественно. Пенфилд прямо пишет: «Мы не будем уделять особое внимание передней лобной области. Электрическое раздражение её не вызывает никаких видимых эффектов, если не возникает припадок (эпилепсии)» (Пенфилд У., Джаспер Г. Эпилепсия и функциональная анатомия головного мозга человека, 1958).
И. П. Павлов, много занимавшийся этим вопросом и переживший в своё время очень серьёзные крены в сторону «лобной теории», в результате демонстративно не включил в «сложную систему связей для осуществления сенсорных и моторных функций, наряду с такой же системой для “приобретённых навыков” те участки лобных долей, что находятся кпереди от центральной извилины».
Сторонники очень красивой и эффектной «лобной теории» представлены преимущественно психологами или философами, далёкими от практической нейрофизиологии и очень влюбленными в свою гипотезу, под которую они, порой, «подгоняли» нейроанатомию или вообще выдумывали несуществующие морфологические особенности мозга. Среди них есть крайне авторитетные ученые, но следует обратить внимание, что в большинстве предлагаемых ими обоснований доказательная часть ловко переносится из области научной — в область метафизики, мистики или беллетристики:
«Подходя к функции лобных ассоциативных полей, мы сталкиваемся лицом к лицу с теми видами деятельности, которые трудно описать в физиологических терминах» (Фултон, 1949).
Лобные доли трактовались как орган «абстрактного мышления» (Гитциг, 1874), «активного внимания» (Феррье, 1876), «апперцепции» (Вундт, 1873-1874), «субстрат регулирующего разума», «верховный орган головного мозга» (Грациоле, 1861).
Никаких внятных нейроанатомических данных к этой теоретике не прилагалось, но год от года гипотеза становилась всё эффектнее и краше, и, наконец, под её знамёна подтянулись и настоящие нейрологи.
Первые обоснования предложил Бианчи (иссл. 1895,1921 гг.), систематически занимавшийся экстирпацией лобных долей у животных. Следующим был Клейст (иссл. 1934 г.), который по своему обыкновению «наобнаруживал» в лобных долях всё, что вообще было возможно, начиная от центра «терпения» до места дислокации самой «личности».
Идеи Бианчи и Клейста подхватили У. Фримен, Дж. Ватте, К. Гольдштейн (иссл. 1948-1950 гг.), провозгласившие кору лобных долей «органом критического отношения к себе» и «органом способности к абстрагированию».
Гипотеза лобных долей стала ещё прекраснее.
Затем И. П. Павлов (как раз в период своего «крена») поставил серию экспериментов и описал их следствия.
«...Если вы вырежете всю переднюю часть больших полушарий по той же границе, по которой вы вырезали заднюю часть, то перед вами будет, по-видимому, глубоко ненормальное животное. Это — совершенно исковерканное животное, у которого, по-видимому, не осталось никаких признаков целесообразного поведения» (Павлов И. П. ПСТ, 1949. Т. 3).
Харлоу (1868 г.), Старр (1884 г.), Леонора Вельт (1888 г.), Ястровиц (1889 г.), Оппенгейм (1890 г.) предложили, как мне кажется, чуть менее значимые свидетельства последствий поражений лобных долей, так как описывали случаи тяжёлых ранений или опухолевых последствий. Клинически и нейроанатомически описания были чисты и точны, но все они рассматривали обширные поражения, затрагивающие не только кору лобных долей, но и подлежащие, и смежные структуры.
Я уже упоминал, что И. П. Павлов поменял точку зрения по данному вопросу.
Иван Петрович почти нигде не уточнял, с чем была связана эта перемена взглядов, но, я полагаю, Павлов сделал поправку на чудовищную нечистоту эксперимента, неизбежную при экстирпации лобных долей. Впрочем, известны и слова самого Павлова:
«Большие полушария представляют собой сложнейшую и тончайшую конструкцию, произведённую творческой силой земной природы, а мы для ознакомления с нею применяем грубое, валовое отторжение тех или иных кусков».
Следует заметить, что здесь претензия к экстирпации как к способу научного познания выглядит ещё достаточно абстрактно и как бы ни к чему не обязывает автора.
Илл. 20. И. П. Павлов в лаборатории Института экспериментальной медицины
Это, скорее, мрачный вздох о несовершенстве мира вообще и научных методов в частности. Равно как и его второе, превосходно написанное, но тоже несколько обтекаемое заявление:
«Представьте себе, что нам предстоит изучить строение и работу бесконечно более простой и грубой поделки человеческих рук — какого-нибудь самого простого будильника. И вот мы, невежественно не различая частей его, не разбирая его осторожно, попросту удаляли бы при помощи пилы или другого какого-либо разрушительного орудия то восьмую, то четвертую и так далее часть часового механизма и таким образом собирали бы материал для суждений об устройстве и работе часов» (Павлов И. П. ПСТ, 1949).
Литературно это блистательно, но для нас важнее его строгое и взвешенное заявление о тех участках мозга, что располагаются кпереди от центральной извилины.
В следующей главе я позволю себе высказать предположение о том, что же могло так смутить Ивана Петровича, что он, по сути, отказался от результатов своих экспериментов на лобных долях.
Сам Павлов (подчеркиваю) этого не конкретизировал. Но дал возможность это понять.
CAPUT IV
Экстирпация. Травмогенность удаления фрагментов
коры. Поражение подлежащих структур. Мистичность
аргументов. Уродливые факты. Схема Кронлейна и Тейлора.
Диктат черепа. Искусственные изменения формы черепа:
долихокефалы, скафоцефалы et cetera.
Следует учитывать, что, описывая последствия «удаления лобных долей коры», мы никак не можем сбрасывать со счетов ту запредельно травмогенную суть процедуры, которая неизбежна при экстирпации (топэктомии).
Наиболее откровенное и подробное описание этого действа мы можем найти в диссертации Э. Н. Иванова «О центрах мозговой коры и подкорковых узлов для движения голосовых связок и для обнаружения голоса» (ИЭМ № 10744, 1899):
«Для производства трепанации собака привязывалась к доске животом вниз с вытянутой шеей, при этом морда её привязывалась к верхушке металлического стержня доски так, чтобы голова и шея не лежали на доске, а были бы на весу — приподняты, иногда для этой цели под голову подкладывалась колодка. Когда собаку растянули таким образом, приступали к самой операции, выбривши, предварительно, шерсть на голове. Делался продольный кожный разрез на черепе, кожа отсепаровывалась, иногда большие лоскуты её привязывались нитками, чтобы не мешали при дальнейшем ходе операции и при исследовании; далее, височные мышцы удалялись или целиком, или только часть их. Для удаления височных мышц ранятся довольно крупные артерии, поэтому приходится их зажимать торсионными пинцетами. Затем большею частью брался средней величины трепан — 2-2,5 см в диаметре, и производилась трепанация черепа обыкновенно над двигательною областью мозговой коры на той или на другой стороне, но чаще на обеих сторонах. В тех случаях, когда нужно было открыть большую поверхность мозга, трепанационное отверстие расширялось выламливанием костей черепа костными щипцами» (С. 80-81).
Но помимо простой травмогенности есть и ещё одно крайне неприятное и ключевое обстоятельство, которого не мог не понять Иван Павлов, но об этом чуть позже.
Вслед за описанными Э. Ивановым процедурами следует прободение и вскрытие твёрдой мозговой оболочки и её удаление.
Подлежащие под твёрдой оболочкой арахноидная и мягкая мозговые оболочки также должны быть удалены, что уже гораздо сложнее, так как pia mater не сферично настилается на кору, а в точности следует её рельефу, глубоко заходя во все борозды меж плотно прилегающими друг к другу извилинами.
Удаление pia mater с сохранением всей сосудистой сеточки — сверхвиртуозная операция. Неудаление мягкой оболочки затрудняет всю процедуру, так как богатство пронизывающих её сосудов обеспечит закровавленность операционного поля, а с учётом сложнейшего рельефа — бесконтрольное спускание кровяных масс книзу по бороздам, которое в результате даст скопление крови в pars orbitalis, гарантированный сепсис и быструю бессмысленную смерть.
(Как показывает опыт, при экстирпации вакуумные аспираторы не справляются, учитывая, что мозг пропускает через себя до 25% минутного объёма всей крови организма) (Василевский Н., Науменко А. Скорость мозгового кровотока и движение цереброспинальной жидкости, 1959). По другим данным (применительно строго к человеку) «в 1 минуту через мозг человека протекает 740 мл крови» (Potter J. Redistribution of Blood to the Brain due to Localized Cerebral Spasm // Brain, 1959. Vol. 82). С цифрой Поттера согласен и академик И. Стрельников в своём труде «Анатомо-физиологические основы видообразования позвоночных» (1970). Нетрудно заметить, что данные Стрельникова и Поттера конфликтуют с традиционной цифрой 25 %, но с учётом того, что общая длина кровеносной системы в мозгу млекопитающих находится в пределах 500-560 км (Блинков С., Глезер И. Мозг человека в цифрах и таблицах, 1964), то, вероятно, и та и другая конфликтующие точки зрения имеют некоторые основания для своих выкладок.
Естественно, здесь я описываю лишь малую часть подробностей и нюансов подготовки. Вне зависимости оттого, как именно она производится, какова стилистика скальпирования, трепанирования, пропилов черепа, выемки оболочек и костного лоскута, обескровливания и ирригации, по своим физиологическим следствиям операция сама по себе является жесточайшей по степени шоковости. Трудно даже подсчитать, сколько лабораторных собак и других животных погибло во имя торжества «лобной теории», но красота, как известно, требует жертв. Особенно, красота гипотезы.
Но это, повторяю, ещё цветочки.
Сама экстирпация, или топэктомия, делается следующим образом: заточенная десертная ложка подводится в разделяющую извилины борозду (в данном случае это «роландова» — центральная борозда), и затем начинается медленное, кусочково-ленточное срезание участков коры головного мозга кпереди и вниз, по возможности следующее неравнотолстости извилин, т.е. волнообразное.
Несмотря на существование специального инструментария (кюретока, хирургических ложек), более удобным и точным инструментом для удаления коры головного мозга является обыкновенная десертная ложка, остро заточенная с одной или с двух сторон. Кюретка капризничает в руке, а хирургическая ложка неудобна из-за своей длины.
а Кюретка — инструмент с двумя острыми петлями по обеим сторонам ручки, предназначенный для удаления опухолей головного и спинного мозга. — Прим. ред.
Экстирпация — процедура крайне сложная на живом мозге, учитывая своеобразие рельефа, различную (и внезапно различную) плотность участков, зыбкость фактуры, когда инструмент то скользит, то «вязнет», то внезапно начинает «собирать» и «мять» субстанционально странную структуру живой коры, напоминающую по ощущению мягчайший сыр, то обветренный, то свежий.
При этом стоит помнить, что примерно 70-75% коры, которую необходимо удалить, скрыто в очень тесных глубинах борозд.
А вот тут начинается самое неприятное, по сути лишающее процедуру всякого научного смысла и значения и переводящее любые её результаты в разряд банального подлога.
Давайте взглянем на коронарный срез через лобные доли мозга.
Мы увидим, что сложнорасположенные изгибы коры головного мозга, мягко говоря, неравновысотны, и что в петлях срезов любой из извилин находится substantia alba (белое вещество). Это то, что видно глазу при простом фронтальном срезе (илл. 21а).
Отпрепаровка покажет, что снизу в кору вплетаются миллиарды волокон мозолистого тела (corpus callosum) — структуры сверхнежной и сверхсложной (илл. 21b). Все это, естественно, при добросовестной экстирпации частично удаляется вместе с корой или фатально поражается.
Иными словами, процедура «снятия» коры лобных долей оборачивается как тяжелейшими операционными травмами, которые сами по себе способны обеспечить то самое павловское «угнетение», так и необратимым разрушением ещё нескольких отделов головного мозга. Отделить следствие поражения одной структуры от поражения других не представляется возможным, что обессмысливает экстирпацию и уводит её из числа научных методов.
Я ничего не хочу сказать плохого о тех исследователях, которые практиковали экстирпацию и на основании её результатов делали свои выводы о необыкновенной значимости коры лобных долей мозга.
Спасибо им за их ошибку, которую иначе пришлось бы совершить нам.
Илл. 21а. Фронтальный срез мозга. Видны сложнорасположенные изгибы
коры головного мозга, в петлях срезов любой из извилин находится
substantia alba (белое вещество) (по Блинкову)
Илл. 21b. Волокна мозолистого тела (по Блинкову)
Ими, кстати, могло руководить и совершенно добросовестное заблуждение, как в случае с Бианчи.
Но, вероятно, самую дурную роль сыграл священный научный азарт — желание открыть некие волшебные функции, найти то, что Грациоле называл «верховным органом головного мозга».
Надо представлять себе всю силу этой жажды «открывательства», которое может, кстати, и не иметь целью Нобелевскую премию, а руководствоваться искренним фанатичным желанием «обогатить науку», «раздвинуть горизонты» et cetera.
В таких случаях в ход идёт всё.
В данном случае можно констатировать закрывание глаз на прямую порочность методов доказывания, на однозначность того факта, что разговор о роли одного участка мозга на основании травмирования сразу нескольких — абсурден по сути, на то, что неизбежная сопутствующая травмация пучков мозолистого тела, а через них — и ещё множества структур мозга, при топэктомии лобного кортекса — клинический факт.
Согласен, что сама по себе гипотеза достаточно увлекательна и была в состоянии вскружить весьма почтенные головы, но, как говаривал Хаксли, «свершилась вечная трагедия науки. Уродливые факты убили красивую гипотезу».
Итак, на данный момент любые данные, полученные с помощью экстирпации, или топэктомии, не могут (в данном вопросе) даже претендовать на научные, более того — могут игнорироваться.
У «лоббистов» остаются только мистические аргументы, те самые, которые «трудно описать в физиологических терминах» (то есть за пределами фактов), и мы возвращаемся к проверенным данным классической нейрофизиологии, гласящим, что все предположения о чрезвычайном значении лобных долей мозга не имеют пока никаких оснований.
Но та же классическая нейрофизиология, что отказывает лобным долям в неких волшебных и сверхъестественных качествах, тем не менее, очень строго настаивает на локализации в них свойств важных и существенных, ущемление которых, без сомнения, могло бы повлиять на исследуемые нами процессы.
Они не все (на первый взгляд) имеют отношение к «интеллекту» и «мышлению».
Напрямую, имеет, пожалуй, только речедвигательный центр (ответственный за фонетическую организацию речи), а также центр написания знаков (центр графии). Речедвигательный центр расположен в нижней лобной извилине, а «знаковый» — в средней лобной.
«Молчание» этих важнейших центров на протяжении двух миллионов лет принято приписывать неким особенностям строения черепа homo erectus, который угнетал геометрическую конфигурацию головного мозга, препятствуя развитию его прогрессивных функций.
Спорность этой гипотезы мы обсудим чуть позже, сейчас давайте посмотрим, что у нас получится в результате покорного ей следования.
Прошу обратить внимание на илл. 22.
На этой иллюстрации я разместил в типовом «среднеарифметическом» черепе homo erectus полноценный головной мозг позднеэволюционного современного нам типа.
Мозг размещён мною соответственно принятой академической «схеме Кронлейна и Тейлора», то есть с соблюдением совпадения проекционных координат черепных швов с латеральной и роландовой бороздами головного мозга.
Это совмещение если и свидетельствует о некоторой теоретической ущербности мозга, то лишь о весьма условных проблемах средней лобной извилины, содержащей ассоциативный центр поворота головы и глаз, так называемый кортикальный центр взора.
И то, честно говоря, я нашёл эту проблему единственно из необходимости найти хоть какую-нибудь проблему. (Я бы сказал, что эта «находка» мне самому представляется очень и очень натянутой.)
Но никаких причин заподозрить «краниальное угнетение» речедвигательного центра или центра графии — как не было, так и нет.
Даже следуя теории «краниального угнетения форм и функций», мы получили некоторое право предположить у палеоантропов наличие вполне развитых участков мозга, идентичных современным центрам фонетики и графии, как бы дико это на первый взгляд не звучало.
Возьмём ещё парочку знаменитых черепов homo erectus: череп Данакиль UA 31 (Буйя), череп KNM-ES 11693 (Элие-Спрингс) и череп «Араго XXI». Мы видим примерно ту же картину.
Анатомически нормальному мозгу достаточно «уютно» во всех этих черепах, a KNM-ES 11693 даже великоват для «среднеарифметического» современного мозга в силу своего огромного объёма — 1600 см3.
Вот в черепах homo habilis ОН 24, KNM-ER 1813, черепе homo rudolfensis KNM-ER 1470, действительно, без особого труда можно предположить существенные неразвитости многих областей мозга, возможно, обусловленные краниальным строением (если следовать гипотезе «краниального угнетения»), а возможно, и иными факторами. Но это черепа гоминидов, живших задолго до тех двух миллионов лет, о которых так настойчиво пытается забыть человечество.
Илл. 22
1 — типовой череп homo erectus, в котором размещён головной мозг
позднеэволюционного, современного нам типа; 2-4 — знаменитые черепа
homo erectus: череп Данакиль UA 31 (Буйя), череп KNM-ES 11693 (Элие-Спрингс)
и череп «Араго XXI»
Если рассматривать данный вопрос серьёзно, то гипотеза о «гнетущем влиянии» краниальных форм палеолита на мозг и, соответственно, на сознание, разум и развитие homo erectus, имеет множество очень слабых мест.
Исходя из неё, мы будем обречены признать главенство черепа над мозгом и некое фантастическое право двадцати трёх его косточек по своему усмотрению диктовать мозгу, а через него — и всему организму, форму, функциональность и этапы развития, (илл. 23)
В таком виде гипотезу принять решительно невозможно: руководство морфогенезом всего организма может принадлежать центральной нервной системе или геному, но уж точно никак не двадцати трём сросшимся косточкам. Понятно, что мозг и геном диктовали и диктуют черепу homo необходимую и оптимальную форму, но никак не наоборот.
Полагаю, что здесь имеет смысл попытаться разрушить и важнейший параграф «краниального догмата», гласящий, что жёсткость условий жизни, некие чрезвычайные обстоятельства «вынуждали» организм формировать такой череп, который обеспечивал бы выживание даже ценой развития высших функций.
Хорошо, на секунду допустим, что это так.
Даже закроем глаза на то, что в этом параграфе грубо опровергается как принцип ароморфозаb, так и эволюционности в целом. Принцип, как известно, гласит, что высшие функции как раз и существуют лишь для того, чтобы обеспечить выживание их носителю, а более никакого применения не имеют. (Следует помнить об исключительном цинизме эволюции).
Тем не менее примем доводы этого параграфа и посмотрим, как может влиять на формирование сознания, разума и мышления череп, изменённый «особыми» обстоятельствами.
b Ароморфоз — изменение строения организма в ходе эволюции. — Прим. ред.
Илл. 23. Кости черепа
Мозговой отдел. Непарные кости: 1 — os frontale (лобная); 2 — os occipitale (затылочная); 3 — os sphenoidale (клиновидная); 4 — os ethmoidale (решетчатая кость) (на фото не видна); 5 — vomer (сошник) (на фото не виден). Парные кости: 6 — os temporale (височная); 7 — os parietale (теменная); 8 — concha nasalis inferior (нижняя носовая раковина); 9 — os lacrimale (слезная) (на фото не видна); 10 — os nasale (носовая). Лицевой отдел. Парные кости: 11 — maxilla (верхняя челюсть); 12 — os palatinum (нёбная) (на фото не видна); 13 — os zygomaticum (скуловая). Непарные кости: 14 — mandibula (нижняя челюсть); 15 — os hyoideum (подъязычная) (на фото не видна).
Итак, мы имеем множество задокументированных примеров резко деформированных и даже аномальных черепов (со значительно изменённой геометрией), обладатели которых были безусловными интеллектуалами (Байрон, Робеспьер, Паскаль, Руссо, Доницетти et cetera). (Список приводится по табл.: Этинген Л., проф. Мифологическая анатомия, 2009.)
Судя по осторожным, но достаточно внятным и настойчивым свидетельствам Плутарха о Перикле, великий афинянин имел череп, типичный при гипсикрании (как следствие преждевременного зарастания венечного и сагиттальных швов). (Илл. 24).
В Древнем Египте, Бразилии, Франции, Мексике, на Балеарских островах, в Древнем Закавказье, Древней Венгрии, Швеции, Патагонии, Финляндии, Турции, в Китае и на Таити — черепа радикально деформировались с первых дней жизни человека, для чего существовали специальные технологии и инструментарий.
В основном, конечно, черепа долихокефалировались (илл. 25), т.е. искусственно вытягивались и удлинялись. Первыми это начали практиковать египтяне, несколько позже — гунны, скифы, американские индейцы (Thierry A. Histoire d'Attila et de ses successeurs, 1856).
У черноморских скифов долихокефализация превосходила всё мыслимое, что прекрасно видно на иллюстрациях, где представлены раскопочные черепа из Пантикопеи и Керчи.
Лапландцы же, чтобы избежать даже намёка на долихокефальность, казавшуюся им уродством, заковывали голову новорожденного в кожаный жесткий трёхчастный чепчик, который за несколько лет придавал черепу почти идеальную круглость (Хатт Г. Искусственное формование головы ребёнка у скандинавских лапландцев, 1900).
Илл. 24. Гипсикрания
При помощи специальных конструкций колыбели древние венгры придавали черепам знатных младенцев форму, сходствующую с последствиями скафоцефалии (илл. 28).
Впрочем, «колыбельный» способ был не единственным для скафоцефализации, аварцы в Средние века практиковали и более мобильные варианты: «В описываемой деформации на лоб накладывался бинт или тонкая гибкая пластинка, которая прикреплялась бинтом; таким образом лобная кость отдавливалась значительно кзади и, кроме того, испытывала препятствие в своём росте; расстройства в росте лобной кости вызвали целый ряд компенсаторных явлений при росте черепа в других его частях, в результате которых и являлась своеобразная форма черепа...» (Бавли Я. Г. К вопросу о скафокефалии: дис.... д-ра медицины. ИЭМ, 1908).
Илл. 25. Долихокефалия
Илл. 26. Ацтекский ягуароподобный череп (гипсовый слепок)
Марко Поло (1254-1324) свидетельствует об искусственном видоизменении черепов тех маленьких китайцев, которым была с рождения определена храмовая карьера. По словам Поло, «их головам придавали сходство со стогом», т.е. деформировали в «гипсикраническом стиле». (Его наблюдения подтвердил в начале XIX века антрополог Леконт.)
Но вот у племен майя, ацтеков и инков черепу младенца-мальчика придавалась форма и вовсе невероятная, способствовавшая реальному сходству с черепом ягуара. (Т.е. он откровенно плющился, а в районе теменной кости, чуть выше лямбдоидного шва, раздваивался наложением специальной сагиттально давящей повязки с первого же месяца жизни.) Об искусственном изменении формы черепа (что, кстати, очень легко осуществимо ввиду эластичности как самих черепных костей у младенцев, так и особенностей швов меж ними) писали Гиппократ, Геродот, Аристотель, Плиний et cetera.
Илл. 27. Череп новорожденного
Илл. 28. Скафоцефалия
Но ни у этих почтенных и очень пунктуальных авторов, ни в других авторитетных источниках нет ни единого упоминания об идиотии, слабоумии, афазии, алексии или иных девиациях тех, кто подвергся подобным процедурам.
Более того, академические источники фиксируют, что даже при такой радикальной изменённости геометрии черепа, как скафоцефалия, «наблюдается совершенная интактность душевных и умственных способностей. Так, уже Minchin описывает двух детей со скафокефалией 3 и 9 лет, которые были вполне нормально развиты. Такое же описание скафокефалии даёт Atgier, случай касается молодого счетовода Fleury Henri из Амьена; он всегда был здоров и обнаруживал вполне нормальные умственные способности. Lucae имел среди своих знакомых ученого, 60-ти лет, у которого была резко выраженная скафокефалия» (Бавли Я. Г. К вопросу о скафокефалии: дис.... д-ра медицины. ИЭМ, 1908).
Впрочем, необходимо слегка омрачить эти оптимистические обобщения.
Полагаю, уместны осторожные косвенные выводы о том, что следствием искусственного или естественного видоизменения черепа могли быть галлюцинации, фокальная эпилепсия и ограничения подвижности головы из-за сближенности (возможно, упирания) затылочной кости в шейную часть позвоночника. (При скафоцефалии такая сближенность представляется мне неизбежной.)
Возможно, голова с долихокефалированным черепом (при резких движениях) теоретически должна была бы вызывать растяжения и травмы ременной, лестничных, нижней косой мышц, а возможно, и полуостистой.
На объёмы мозга ни скафоцефалия, ни гипсикрания или иные изменения архитектуры черепа, как правило, никак не влияли.
По данному поводу есть следующие цифры: Broca определил емкость мозгового черепа европейского скафоцефала в 1355 см3 и негритянки — в 1651 см3; Morselli приводит цифры 1365, 1407 см3; Kopernicki — 1350 см3; Zaayer — 1590 см3.
(Мои собственные измерения в фундаментальном музее KHA ВМА; долихокефалы: череп № 1074 — 1400 см3, череп №911 — 1200 см3; скафоцефалы: череп № 173 — 1280 см3, череп № 340 — 1300 см3; гипсикраники: череп № 196 — 1330 см3, череп № 197 — 1110 см3.)
По замерам ёмкости черепа, как видите, имеем вполне стандартную картину. Что же касается вероятностных галлюцинаций, эпилепсии et cetera, то ни один из этих факторов никакого влияния на общую полноценность разума оказать был бы не способен.
Безусловно, это очень красивая и очень убедительная иллюстрация. Настолько красивая, что в ней, возможно, не заметна отравляющая её лёгкая «натяжка». Она не слишком существенна, но всё же лишает наш довод стопроцентной доказательности и не позволяет полностью обрушить теорию «краниального угнетения», как бы нам ни хотелось это сделать.
Да, краниальные деформации у Руссо, Доницетти, балеарцев или древних венгров, возможно, не приводили к изменению качества их разума.
Силовое, деформирующее воздействие на мозг ацтеков или скифов с первых же дней жизни, возможно, не влияло на формирование у них полноценных высших психических функций.
Но, приводя эти примеры, мы говорим о воздействиях на уже эволюционно сложившийся мозг.
Говоря же о воздействиях на мозг homo erectus, о воздействиях не столько травматических, сколько, вероятно, о сдерживающих развитие, мы говорим о том мозге, который, возможно, эволюционно ещё не состоялся, и влияние любой мелочи могло бы быть фатальным.
Впрочем, ни утверждение, ни разрушение догм теории «краниального угнетения» не может дать настолько однозначного ответа, чтобы вопрос можно было бы закрыть и не вспоминать о нём больше никогда.