ПРИМЕЧАНИЕ 1. О МОДЕЛИ МИРОЗДАНИЯ ПЛАТОНА 1 глава

Marie-Louise von Franz

The Feminine in Fairy Tales

Shambhala Publications Inc.

Библиотека психологии и психотерапии

Мария-Луиза фон Франц

Фемининность

В волшебных сказках

Перевод с английского Валерия Мершавки

Москва

Независимая фирма «Класс»

УДК 615.851 ББК 53.57 Ф84

М.-Л. фон Франц

Ф 84 Фемининность в волшебных сказках / Пер. с англ. В. Мершавки. - М: Независимая фирма «Класс», 2010. - 256 с. - (Библиотека психологии и психотерапии). ISBN 978-5-86375-169-6

В этой чрезвычайно интересной и захватывающей книге автор раскрывает чи­тателю, как проявляется фемининность в волшебных сказках разных народов, в ча­стности, таких как «Спящая Красавица», «Шесть лебедей», «Василиса Прекрас­ная» и «Женщина, которая превратилась в паука». Доктор фон Франц всесторон­не обсуждает архетипы и символику, присутствующие как в волшебных сказках, так и в сновидениях и фантазиях людей. Также на основе этих обсуждений автор дает практические рекомендации и показывает, как они применялись, на примере случаев из ее собственной клинической практики.

Главный редактор и издатель серии JIM. Кроль Научный консультант серии ЕЛ. Михайлова

ISBN 978-5-86375-169-6

© 1993 Marie-Louise von Franz

© 2010 В. Мершавка, перевод на русский язык

© 2010 Независимая фирма «Класс», издание, оформление

© 2010 Н.Г. Зотова, дизайн обложки

Исключительное право публикации на русском языке принадлежит издательству «Не­зависимая фирма «Класс». Выпуск произведения или его фрагментов без разрешения изда­тельства считается противоправным и преследуется по закону.

Отдельные экземпляры книг серии можно приобрести в магазинах: Москва: Дом книги «Арбат», «Торговые дома «Библио-Глобус» и «Молодая гвардия», магазин «Медицинская книга».

Санкт-Петербург: Дом книги.

Предисловие

В основу этой книги положен курс лекций, прочитанный мной в Институте К.Г. Юнга в Цюрихе в 1958-1959 годах. Я хочу вы­разить свою искреннюю благодарность Юне Томас, с помощью Андреа Дике расшифровавшей эти лекции, и Патриции Бери, впоследствии их отредактировавшей. Текст этого издания отре­дактировала я сама: исправила неточности и внесла небольшие дополнения. Я хочу поблагодарить др. Вивьен Мак-Крелл за ее помощь и поддержку, а также госпожу Элисон Кэппс за перепе­чатку рукописи.

Мария-Луиза фон Франц

Глава 1

Создается впечатление, что современные женщины западного мира заняты поиском образов, которые могли бы определить их идентичность. Эти поиски обусловлены некой их дезориентацией и внутренней неуверенностью в себе. Как отмечал Юнг, на Западе эта неуверенность объясняется тем, что в христианском образе Бога отсутствует репрезентация женщины. Протестантство заслу­живает осуждения за то, что является чисто мужской религией. В католичестве в качестве архетипической репрезентации фемининности есть хотя бы Дева Мария, однако этот архетипический фемининный образ является несовершенным, ибо включает в себя только безупречные и светлые аспекты божественного начала, а следовательно, не служит выражением всего фемининного начала в целом. При изучении волшебных сказок я сначала смотрю на женские образы, которые, как мне кажется, восполняют это отсут­ствие фемининности в христианской религии. Волшебные сказки выражают творческую фантазию сельских слоев и в меньшей сте­пени - образованных слоев населения. Они обладают огромным преимуществом, будучи наивными (но не «буквальными») и «про­работанными» большими группами населения, и в результате та­кой «проработки» в них содержится чистый архетипический мате­риал, не скрытый индивидуальными проблемами. Приблизитель­но до XVII века сказками интересовалось именно взрослое населе­ние. Для развлечения детей сказки стали использоваться позже, что, возможно, связано с отторжением иррационального и разви­тием рационального взгляда на жизнь. А потому они стали счи­таться чепухой и небылицами, которые рассказывают старенькие бабушки и с интересом слушают дети. И только сейчас мы заново открыли их огромную психологическую ценность.

Если мы посмотрим на архетипическую фемининную модель поведения, то сразу же столкнемся со следующей проблемой: женские персонажи в волшебных сказках могли быть созданы мужчиной, а значит, они служат не воплощением женского пред­ставления о фемининности, а скорее воплощением того, что Юнг назвал Анимой, - т. е. мужской фемининности. В результате про­веденных недавно исследований, имевших своей целью выяснить, кем чаще всего являлся рассказчик, выяснилось, что популярными в народе рассказчиками иногда были мужчины, а иногда - женщи­ны. Таким образом, создателем сказки мог быть человек любого пола. Если вся сказочная история вращается вокруг одного женс­кого персонажа, то совершенно не обязательно, что сказка имеет прямое отношение к женской психологии. Много длинных исто­рий о страданиях женщин написаны мужчинами и являются воп­лощением проблем их Анимы. В особенности это относится к теме отвергнутой женщины, которой приходится пройти долгий путь страданий, чтобы найти настоящего возлюбленного, как, напри­мер, это происходит в сказке «Амур и Психея», находящейся внут­ри романа Апулея «Золотой осел». Также в разных гностических учениях появляется образ Софии, фемининное воплощение Боже­ственной Премудрости, о которой рассказывают множество самых поразительных историй: что она была младшей дочерью Бога, что она хотела узнать Отца, недоступного познанию, и из-за такого дерзкого желания навлекла на себя много бед и страданий* - была низвергнута с неба на землю и умоляла об искуплении. Этот мо­тив Софии, оставшейся в земной материи, не относится только к поздней античности; он появляется в идее падшей Шехина в иудейской каббалистической традиции**. В таком случае мы можем сказать, что фигура Софии воплощает определенные аспекты муж­ской Анимы. Однако в другие времена мы точно так же могли бы сказать, что эта фигура служит воплощением женской психологии. Вся проблема в целом становится в чем-то больше, а в чем-то меньше, если мы постараемся сосредоточиться на том, каким обра­зом фемининная психология переплетается с психологией Анимы. Реальная женщина обладает воздействием на Аниму, а Анима - на реальную женщину. Женщина оказывает воспитательное и трансформирующее воздействие на Эрос мужчины. Мужчина, в особенности если он очень много занят умственной деятельнос­тью, склонен быть несколько грубым или безразличным ко всему, что связано с его Эросом. Он приходит домой уставший, читает свою газету, а затем идет спать (в особенности если он живет в Швейцарии). Он не думает о том, что по отношению к жене необ­ходимо проявлять чувства. В таком случае женщина может оказать на него трансформирующее воздействие. Если она в состоянии от­стаивать свои человеческие права без вмешательства Анимуса и если у нее хорошие отношения с мужчиной, которого она любит, то она может рассказать ему о женской психологии то, что помо­жет ему разобраться в своих чувствах. Поскольку в Аниме мужчи­ны будет присутствовать много характерных черт его матери, его первое восприятие женщины и женщин вообще будет очень вли­ять на создание и формирование отношения этого мужчины к функции его Эроса.

 

* Ахамот, или падшая Мудрость, духовный плод грехопадения «Премуд­рости Божьей», Софии. Вся жизнь Ахамот, в представлениях гностиков, сводит­ся к страдательным состояниям - печали, страху, недоумению, неведению, по­скольку она, в отличие от «Мудрости» - «неоформленная», «плененная» духов­ная субстанция. Именно с Ахамот, отпавшей от целостности (плеромы), - как явствует из учения, - в бытии космоса возникает трагическое, дисгармоничное начало. Как же случилось, что «Премудрость» пала? Рассказанная гностиками история ее грехопадения весьма поучительна. Софию погубил дерзкий поступок: «помышление» о высшей истине, стремление познать непознаваемое. В этом смысле перед нами своеобразная «гностическая» версия вкушения плодов с дре­ва познания. В представлениях последователей Валентина история эта такова: «Премудрость Божья», на правах 12-го эона замыкавшая плерому, возжелала в страстном порыве устремиться к непостижимому безначальному «отцу эонов». Тем самым, видимо, была нарушена духовная иерархия. В замкнутой жизни це­лостности возникло нечто вроде «прорыва», «щели», «трещины». И стоит ли удивляться, что именно Ахамот, аллегория нарушенной иерархии и растрескав­шейся целостности, производит на свет вначале демиурга, и затем, через него, семь небес, землю и человека? - Прим. перев.

** Шехина, (ивр. «присутствие, пребывание, проживание») - в иудаизме - термин, обозначающий присутствие Господа, в том числе и в физическом аспек­те. В основном термин употреблялся в контексте описания скинии собрания и Иерусалимского храма и определялся как ощущение присутствия божественной силы. Понятие о Шехине возникло в талмудическом иудаизме, где оно пример­но (хотя и не совсем полностью) соответствует христианскому понятию «Свя­той Дух». В каббале понятие «Шехина» получило свое дальнейшее развитие и становится практически отдельной личностью, женской ипостасью Господа, за­частую называется именем «Матронит» и отождествляется с Малхут - «Цар­ство», одна (низшая) из десяти сефирот, ипостась Господа, отвечающая за фи­зическое присутствие Господа в уже сотворенном мире. Культ Шехины у каббалистов носит мощные черты культа богини-матери. Одно из общепринятых пониманий Шехины заключается в том, что она была низвергнута Лилит с при­надлежащей ей по праву позиции Царицы, и ныне живет среди людей, отсоеди­ненная от Господа. «Во имя соединения Священного и Благословенного и его Шехины» - одна из самых популярных мантр среди каббалистов. Воссоедине­ние (и низвержение Лилит) должно быть достигнуто как результат деятельнос­ти Мессии. - Прим. перев.

 

С другой стороны, на женщин оказывают влияние проекции мужской Анимы. Например, они ведут себя определенным обра­зом, а затем замечают, что их поведение приводит мужчину в за­мешательство или вызывает у него шок, так как их поведение не соответствует образу его Анимы. Даже маленькие девочки чув­ствуют, что если они играют с частью отцовской Анимы, обвива­ют своими ручками его шею и т. п., то таким образом они могут многого добиться от своего отца. Папины дочки «отодвигают в сторону» мать, которая заставляет их чистить ногти и ходить в школу. Они так очаровательно произносят «Папочка», что он по­падается к ним на удочку; таким образом они учатся использовать мужскую Аниму, приспосабливаясь к ней. Женщин, которые ведут себя таким образом, мы называем «женщина-Анима». Такие жен­щины просто играют роль, назначенную им мужчиной, который в данный момент их интересует. Они сознают себя только в качестве отражений реакций мужчины. Их возлюбленный говорит им, что они прекрасны, но если вокруг нет ни одного мужчины, у них сра­зу появляется ощущение, что они - никто. Только реакция муж­чины заставляет их осознавать свою фемининную сущность.

Таким образом, некоторые женщины полностью уступают проекциям Анимы. У одной моей знакомой были очень маленькие и слабые ноги, однако ее муж любил, чтобы она носила туфли на высоких каблуках. Она мучила себя, надевая эти туфли, хотя врач сказал, чтобы она этого не делала. Такая женщина боится потерять мужское внимание. Если он ее любит только как образ Анимы, она вынуждена играть роль Анимы. Такая внутренняя реакция может быть позитивной или негативной, но на женщину слишком силь­но воздействует образ мужской Анимы. Она уводит нас на очень простой и примитивный коллективный уровень, на котором мы не можем разделить сущность Анимы и реальной женщины. Зачас­тую они в какой-то мере смешиваются и влияют друг на друга.

Как я уже отмечала, в нашей христианской цивилизации об­раз женщины представлен неполно. Как сказал Юнг, она не пред­ставлена в Высшем Парламенте. Можно было бы сказать, что Анимой пренебрегают и что реальная женщина находится в полной неопределенности и относительно своей собственной сущности, т. е. относительно того, что она собой представляет или могла бы представлять. Следовательно, либо она регрессирует до примитив­ного инстинктивного паттерна и крепко держится за него, а он за­щищает ее от проекции, которую налагает на нее цивилизация; либо она попадает под власть своего Анимуса и создает такой свой образ, который бы компенсировал ее внутреннюю неопределен­ность. В обществах с матриархальной структурой, как, например, в южной Индии, женщины имеют природное доверие в отношении своей женственности. Они осознают свою значимость и то, что они особым образом отличаются от мужчин, и что это отличие не под­разумевает никакой второсортности. Таким образом, они совер­шенно естественно могут утверждать свою человеческую жизнь и человеческую сущность.

На примитивном уровне образ реальной женщины и образ мужской Анимы в какой-то мере представляют собой одно и то же, и в нашей цивилизации подспудно шел некий медленный мирской процесс, который занял три или четыре сотни лет. Это медленное поступательное развитие, по всей вероятности, представляло собой сумму многих тысяч индивидуальных реакций, которые на протя­жении веков выходили на поверхность и в какой-то момент проры­вались в виде общественного движения. Возможно, горечь, кото­рую испытывали женщины вследствие отвержения и унижения, прорвалась в виде коллективного взрыва женской эмансипации в начале XIX века. Она постепенно развивалась у многих отдельных женщин, а затем внезапно поднялась на поверхность и достигла осознания людей. Таким образом, существуют движения, которые имеют психологическую основу и совокупность множества инди­видуальных переживаний.

Получается, что нам приходится начинать с парадокса: женс­кие персонажи в волшебных сказках не являются воплощением ни паттерна Анимы, ни паттерна реальной женщины, а того и друго­го вместе, ибо иногда присутствует один из них, а иногда другой. Но было бы прекрасно уметь отличать один от другого, чтобы ска­зать: эти сказки в большей степени служат иллюстрацией паттер­на реальной женщины, а те - в большей степени паттерна мужс­кой Анимы, вследствие пола того человека, который последним записал сказку, тем самым придав ей дополнительный небольшой нюанс. Моя подруга, школьная учительница рисования, в качестве учебной темы попросила своих учеников нарисовать сцену из сказ­ки «Верный Иоганнес». На мой взгляд, эта сказка служит отраже­нием маскулинной психологии; в ней присутствует лишь одна бледная фигура Анимы. Учительница дала это задание смешанно­му классу, где были мальчики и девочки, которые могли выбрать любую сцену. Задание вызвало интерес у всех, и, естественно, мальчики выбрали героические и драматические сцены, тогда как внимание девочек привлек единственный женский персонаж в сказке. Девочки идентифицировались с ним, как и мальчики иден­тифицировались с мужскими персонажами, поэтому в их рисунках отражались совершенно разные аспекты сказки.

Это говорит о том, что в соответствии с полом человека, пере­сказывающего сказку, находят выражение совершенно разные ха­рактерные черты. Следовательно, мы можем высказать гипотезу, что в одних волшебных сказках преобладало фемининное форми­рующее влияние, в других - маскулинное, но никогда нельзя быть уверенным в том, какая это фемининность: Анимы или реальной женщины. Наилучший подход заключается в интерпретации сказ­ки с обеих точек зрения. Тогда может быть видно, что некоторые сказки при интерпретации с фемининной точки зрения дают бога­тый материал, но с точки зрения маскулинности они не раскрыва­ют столько психологической истины. Находясь под этим впечатле­нием, я выбрала несколько сказок из собрания братьев Гримм, ко­торые можно интерпретировать с фемининной точки зрения, одна­ко я не утверждаю, что в них никак не отражены проблемы Анимы.

Что же касается сказочных персонажей, то говорилось о том (на мой взгляд, говорилось неправильно), что мифы - это истории о богах, а сказки - это истории об обычных людях, что герои и ска­зочные персонажи - это обычные человеческие существа, тогда как в мифах присутствуют боги и полубоги. Проблема этой теории заключается в том, что в некоторых волшебных сказках имена пер­сонажей указывают на богов. Например, я буду обсуждать сказку «Спящая красавица», или «Колючая роза», в многочисленных вер­сиях которой детей зовут Солнце и Луна. А значит, мать Солнца и Луны - не обычная женщина, поэтому вы могли бы назвать ее символом. Но если детей зовут Солнце и Луна или, как в других версиях, День и Заря, то вы снова оказываетесь в той сфере, кото­рая называется миром богов. Поэтому на основе различия, [о ко­тором говорилось выше], вы не можете построить теорию. С точ­ки зрения психологии, мы знаем, что они представляют собой архетипические фигуры и по своей сути не имеют ничего общего с обычной человеческой сущностью и человеческой личностью, с которыми мы сталкиваемся, имея дело с психологией человека. Поэтому я полагаю, что нет никакой разницы между сказкой и мифом; скорее есть общее: и в сказке и в мифе действуют архетипические фигуры.

Если мы действительно хотим получить представление о том, что значит сказка, мы должны себя спросить: как может случить­ся, что люди рассказывают друг другу истории, в одних из которых некоторые персонажи имеют имена богов, которым они поклоня­ются согласно религии своего народа, своим representations collectives*, а в других - сказочные персонажи не относятся к representations collectives? Это различие имеет исторические причи­ны, которые я не буду здесь раскрывать. Давайте предположим, что извлекая из своих сновидений и видений в состоянии бодр­ствования некоторые образы своего бессознательного, люди могли проецировать их в пустое пространство и в дальнейшем рассказы­вать об этих образах.

Я знаю случай, связанный с одной простой женщиной. Она - дочь плотника, выросла в простой деревне и живет в бед­ности. Это случай очень серьезного шизофренического погра­ничного состояния, если не полной шизофрении. Она слышала самые поразительные голоса, у нее были изумительные виде­ния, сны и много архетипического материала. Хотя женщина обучалась профессии парикмахера, она не могла им работать вследствие своих многочисленных фантазий. Поэтому она рабо­тает поденщицей, но является такой вздорной, безумной и слож­ной в общении, что ей приходится мыть рабочие помещения, только когда в них никого нет. Она оказалась выброшенной на самый край социального общества, однако была истинно верую­щим человеком, которого можно сравнить с немецким мистиком Терезой фон Коннерсройц** - за исключением того, что была настолько поглощена своими видениями, что не могла внешне функционировать. Она хотела вступить со мной в контакт, но не смогла функционировать в течение первых шестидесяти минут аналитического часа. У нее был слишком слабый эго-комплекс. Сначала ей нужно было получить ощущение места, меня, а затем она сказала, что нельзя прямо говорить о Боге и тому подобном. На мой взгляд, это правда, ибо для того, чтобы пациент мог по­делиться очень важной тайной, должна присутствовать атмосфе­ра близости и дружелюбия. Итак, в этом особом случае я согла­силась, что мы будем видеться не так часто и что я освобожу для нее всю вторую половину дня. Кроме того, я не встречалась с ней в кабинете для консультаций. Мы направлялись в какое-нибудь кафе, где вместе что-то пили, либо шли куда-то еще. Она либо не разговаривала вообще, либо в течение полутора часов говорила на какие-то дурацкие темы, что меня очень изматывало, а затем, как правило, я либо нервно посматривала на часы, либо замеча­ла, что к семи часам должна вернуться обратно. Тогда она вдруг начинала говорить о своих внутренних переживаниях, обычно подскочив на месте, и очень часто рассказывала мне сон, словно это была явь. Чтобы укрепить ее сознание и удержать ее от со­скальзывания в мир архетипов, я сказала: «Да, но это был сон», и она всегда с этим соглашалась; осознавая это, она не слишком смущалась. Но затем я заметила, что у нее не получалось продол­жать рассказ, ибо она расстраивалась, как актер, когда вы вмеши­ваетесь в его монолог. Если вы исполнены актерского вдохнове­ния, то в результате такого вмешательства на самой волне ново­го прилива вдохновения можете выйти из себя и потерять нить рассказа. Нельзя чинить препятствия первому фонтану творчес­ких идей. Никто не будет рассказывать о таких идеях, пока они не примут определенную форму, ибо они являются очень нежны­ми, как новорожденные младенцы.

 

* Representations collectives (фр.) - коллективные представления - тер­мин, предложенный французским социологом Э. Дюркгеймом для обозначения компонентов системы знаний, мнений, норм поведения, сложившихся в соци­альном опыте. Э. Дюркгейм и его последователи использовали этот термин для объяснения социального происхождения человеческой психики, которое одна­ко получило у них дуалистическую интерпретацию: социальное в структуре со­знания противопоставлялось индивидуальному. - Прим. перев.

** Тереза Нойманн (1898-1962) - Тереза из Коннерсройца - немецкий католический мистик. Родилась в деревне Коннерсройц в Баварии, в бедной многодетной семье. - Прим. перев.

 

Как правило, творческих людей очень легко вывести из себя, и у этой женщины я заметила ту же самую черту, поэтому я обыч­но держала в себе свои комментарии до конца, то есть до того мо­мента, когда, на мой взгляд, мне следовало возвращать ее к реаль­ности, тем самым следуя паттерну волшебной сказки, в которой очень часто находящаяся в конце ремарка пинком выбрасывает вас из сказки - но только в самом конце!

Эта женщина рассказывала мне самые поразительные архетипические истории, причем относилась к ним как к реальным, и я могла собственными глазами, in flagranti*, видеть пример воз­можного рождения волшебной сказки. Бывает, что кто-то рассказывает вам классическую литературную драматическую историю и в конце говорит, что это был сон! В таком случае имеет место полная идентичность, но в процессе пересказа истории изменя­лись, и индивидуальные мотивы постепенно исчезали. Вполне возможно в конце услышать ремарку вроде «Et le coq chanta ki-keri-ki, Vaube est venu et топ conte est fini» (Петух прокричал ку-ка-ре-ку, наступил рассвет, и моя сказка подошла к концу) - то есть пора вставать! Как только петух закукарекал, вы должны выскочить из постели! Или может быть такая финальная ремар­ка: «Сыграли прекрасную свадьбу, стоял пир горой, а я, - гово­рит рассказчик сказки, - был на кухне, но мне ничего не доста­лось, потому что кухарка дала мне пинка под зад, и вот я оказал­ся здесь и рассказываю вам эту сказку», - то есть он снова вер­нулся в реальность. Цыгане говорят: «Они поженились и с тех пор были счастливы, а мы, бедные черти, так голодны, что гото­вы съесть свои зубы», - а потом начинают просить деньги.

 

* In flagranti (лат.) - буквально: на месте преступления. В данном случае можно перевести как «в сущности». - Прим. перев.

 

Таким образом, слушателям напоминают, что в сказке гово­рится не про обычных людей. Слушатели очень хорошо осозна­ют, что сказочные персонажи и события существуют в другой сфере, которую мы называем размерностью бессознательного; они чувствуют, что это другой мир, который резко отличается от их сознательной реальности. Таким образом, на примитив­ном уровне происходит нечто похожее на смещение контакта с бессознательным. Сцена смещается без явного размежевания, од­нако с повышением акцента на уровень чувств. Волшебные сказ­ки действительно рассказывают нам о персонажах бессознатель­ного, т. е. другого мира. Можно было бы сказать, что мифологи­ческие персонажи перепутаны с богами из религии; они соответ­ствуют тому, что Люсьен Леви-Брюль* называет representations collectives. Сказки, наоборот, мигрируют и не могут быть связаны с коллективным сознанием какого-то одного народа. Скорее в них содержится огромное количество компенсаторного материа­ла и обычно они противоречат идеям коллективного сознания или компенсируют их.

 

* Люсьен Леви-Брюль (фр. Luden Levy-Bruhl; 1857-1939) - французский философ и антрополог. - Прим. перев.

 

Моя шизофреническая поденщица иногда рассказывала сно­видения, содержание которых полностью относилось к христиан­ской традиции. Появлялся Бог Отец, а затем оказывалось, что ее рассказ соответствовал тому, что она узнала во время своего хрис­тианского образования. Нет ничего сложного в том, чтобы назвать один образ Богом Отцом, а другой - Святым Духом. Однажды у нее случилось видение красивой мужской фигуры, был слышен ее голос, она стояла на горе с ней рядом и сказала: «Ты должна покрасить ее в зеленый цвет, чтобы спасти себя и всех осталь­ных людей». Та ответила, что она на это неспособна, и голос ска­зал: «Я помогу тебе». Похоже, затем ей как-то удалось это сделать, и потому ей позволялось подходить к горе. Затем она оказалась в гостинице и проснулась. Я спросила ее, чей это был голос, она от­ветила, что это был Святой Дух; мужская фигура соответствовала representations collectives о Святом Духе, и потому она без труда «опознала» его, но не его голос.

В другой религиозной системе такая фигура получила бы иное имя. Если оказывается, что эта фигура не входит в систему representations collectives, если она никоим образом не соответству­ет этой системе, то вы должны сказать, что появилось нечто и оно похоже на То-то и То-то; вы никак не можете привязать эту фигу­ру к коллективной идее. Предположим, существует восприятие фемининных богинь, и все они обладают сущностью Земной Ма­тери, но являются слишком сексуально активными, как, например, Баубо* во времена античности. Если вы считаете себя католиком, то вы не можете признать в такой фигуре Деву Марию. Но по­скольку она является единственной представительницей [боже­ственной сферы], вам нужно как-то называть эту нуминозную фи­гуру, вы должны называть ее Матерью или дать ей какое-нибудь вымышленное имя, скажем, «Маленькая Вечнозеленая Мамочка». Однако это не официальное имя, и мы не поклоняемся такому пер­сонажу. В этом смысле волшебные сказки в существенной мере созданы внутренним переживанием, которое не в полной мере со­ответствует representations collectives. Следовательно, у таких пер­сонажей обычно либо не бывает имен, либо они получают случай­ные имена, но их не называют в соответствии с религиозными символами или известными [религиозными] системами. Они дают нам больше информации о том, что происходит с компенсаторной фун­кцией бессознательного, чем мифы.

 

* Баубо - персонаж древнегреческой мифологии, связанный с элевсинскими мистериями. Жительница Элевсина радушно приняла Деметру, угостила ее кикеоном - напитком, который греки использовали во время Элевсинских Мистерий, имевшим психоделические свойства. Та отказалась пить, но когда Баубо показала богине срам, она обрадовалась и выпила. Согласно одной из вер­сий, Баубо была не совсем женщиной: головы у нее не было, соски заменяли ей глаза, а влагалище - рот. - Прим. перев.

 

Что же такое хочет найти выражение в коллективном аспек­те, что не нашло выражения в representations collectives? В этом отношении мы получаем ценную информацию. В волшебных сказках также упоминаются общеизвестные имена религиозных фигур, и о них рассказываются ужасные истории. В одной стра­не есть ряд сказок, в которых говорится о Господе Боге, который ведет себя самым оскорбительным образом, - распространяя слу­хи о Св. Петре, которого в результате поколотил владелец трак­тира, ибо Св. Петр всегда был наивным персонажем и вполне подходящим для битья. Есть чехословацкая* волшебная сказка, в которой беспомощный старик сидит на дереве и умоляет помочь ему спуститься вниз, а в конце сказки этот нервный и трусливый старик оказывается самим Богом. А теперь представим, что сам Бог является беспомощным стариком, который не может спус­титься с дерева! Но ему должна помочь спуститься прекрасная девушка, - и это обстоятельство становится очень полезной ком­пенсацией нашей идеи о Боге.

 

* Мария-Луиза фон Франц читала эти лекции в то время, когда существо­вало единое государство Чехословакия. - Прим. перев.

 

Моя поденщица пришла в ярость по отношению к Богу. Она сказала, что он ужасен - он преследует женщин, а иногда ей при­ходилось вышвыривать его прямо из своей постели. Она сказала: «Бог опять подкрался слишком близко». Он ведет себя неприс­тойно и является обманщиком, и она поняла, что иногда тоже мо­жет его обмануть. Тогда на какое-то время он от нее отстал. Но разрешил ей рассказать обо всем священнику! Воспользовавшись этим, она отправилась к священникам, но никто не захотел ее слушать! Она испытывала крайнее беспокойство, когда Бог слишком к ней приближался; но именно в таких случаях у нее бывали видения. Когда он находился не совсем рядом, она чув­ствовала себя спокойно, нормально и близко к реальности. Бла­годаря этому случаю я поняла, как психика простой необразован­ной женщины взаимодействует с мощными образами коллектив­ного бессознательного.

Точно так же и в волшебных сказках образы representations collectives либо вообще не используются, либо используются неправильно. В предыдущей сказке Христос является просто персонажем-трикстером, а Бог - надоедливым стариком или стари­ком, забравшимся на дерево, но в сказке подразумевается, что это именно Бог. Эти персонажи являются анонимными, ибо, присут­ствуя под своими именами, они вызвали бы слишком большое по­трясение [у читателей и слушателей], которое привело бы к са­мым поразительным открытиям и к восстановлению их истинно­го смысла.