Она молчала.
– Давай встретимся.
– Чтоб ты меня еще раз избил?
– Я не бил тебя, я дал тебе пощечину!
– Это, конечно, все меняет… – с издевкой хмыкнула она.
– У нас сегодня годовщина свадьбы. Ты помнишь?
– Нет! – поспешно соврала Ирка. На самом деле она, конечно, помнила. – А теперь давай закончим разговор… Ты мне до смерти надоел!
– Ну а вещи ты забрать не хочешь?
– Подавись ты ими!
– Ира, я уезжаю, приходи, забери вещи.
– Куда намылился? – грубо спросила Ира. Ох, знал бы Бэк, чего ей стоила эта бравада!
– Без тебя пребывание здесь не имеет смысла, я уезжаю в Москву. Но если ты вернешься…
– Забудь, парень, через час я приду за чемоданом!
Через час она действительно пришла. Открыла дверь своим ключом и решительно шагнула в дом. В прихожей было темно, зато лестница, ведущая наверх, оказалась освещенной дюжиной разноцветных фонариков. Они зазывно подмигивали Ирке, как бы приглашая ее подняться по ступенькам на второй этаж. Поняв, что Бэк ее обманул, она хотела развернуться и уйти, но что‑то ее остановило: то ли любопытство, то ли желание испытать себя на прочность. Решительно шагнув на первую ступеньку лестницы, она стала стремительно подниматься.
Холл второго этажа оказался украшен не только огнями, но и цветами. Огромные охапки любимых Иркиных хризантем торчали из напольных ваз. Из хризантем же были изготовлены развешанные по стенам гирлянды. Цветы удивительным образом преображали темноватое помещение, делая его не просто нарядным, а даже помпезным. И это Ирке не очень понравилось. Красиво, конечно, но совсем не соответствует случаю!
– Бэк! – позвала она мужа из холла. – Ты где?
Вместо ответа она услышала музыку. Зазвучал Штраус (естественно, Штраус!). Звук лился из каминной залы. Но при этом света в помещении не было.
|
|
– Бэк! – сердито крикнула Ирка. – Что за сюрпризы идиотские?
И она, раздраженно тряхнув головой, вошла в залу.
Едва Ирка переступила порог, как свет озарил помещение, и она увидела… небольшую, но тесно сбившуюся группу! Не веря глазам своим, Ирка заморгала, желая прогнать наваждение. Но люди не исчезли. Они продолжали находиться в празднично убранном помещении и радостно улыбались ей. Тут были все ее друзья, все, с кем в последние годы свела ее судьба. Не только Люся и Сашка, проживавшие в Ольгино, но и те, кого она не видела с тех пор, как покинула Москву: Игорь, Ника, Валя, Машуня, Колян… А также Себастьян с Аланом, выпавшие из ее жизни раньше…
– Сюрпри‑и‑из! – прокричали они нестройным хором и бросились к Ирке обниматься.
С этого началась вечеринка по случаю их с Бэком «ситцевой» свадьбы, которая продолжалась до полуночи. Когда же старинные часы из красного дерева пробили двенадцать раз, народ начал прощаться. Ирка, не зная, где все будут ночевать, бросилась к телефону, чтобы вызвать такси, но оказалось, что Бэк уже обо всем позаботился:
– Гостевые комнаты на первом этаже готовы, – сообщил он позевывающим гостям. – Я провожу вас…
И проводил ведь, хотя никогда не отличался особым радушием! Развел всех по комнатам, пожелал спокойной ночи… И главное – никому не позволил покинуть дом. Грозился обидеться, если не по его будет, и все обещал какой‑то утренний сюрприз.
В итоге в доме остались все. К счастью, комнат на первом этаже хватило, чтобы разместить гостей. Когда они разошлись по своим «опочивальням», Бэк с Иркой вернулись в залу. Бэк встал у камина, опершись на его полку, а Ирка села на подоконник. Он пил бренди из пузатого стакана, она – минералку из бутылки. Свечи оплавились, но еще тлели. Хризантемы завяли, но пока пахли. Праздник кончился, а ощущение радости не покидало…
|
|
– Спасибо, – с благодарностью улыбнулась мужу Ирка. – Такого удивительного сюрприза я никак не ожидала…
– Все для тебя, – тихо ответил Бэк, подойдя к ней.
– Не представляю, как тебе удалось их разыскать, а главное – уговорить приехать…
Бэк пожал плечами и протянул руку к ее щеке, чтобы погладить, но Ирка перехватила ее со словами:
– Не надо…
– Почему? – Он сделал попытку обнять ее за талию.
– Бэк, я очень благодарна тебе за прекрасный вечер, но…
– Но… что? – Бэк слушал ее вполуха, он тянулся губами к ее шее.
– Но это ничего не отменяет!
Он замер, отстранился и спросил хмуро:
– Что ты сказала?
– Бэк, между нами все кончено! – отрезала Ирка, спрыгнув на пол. – Я приняла решение и не изменю его…
– Разлюбила? – холодно спросил он. – Или не любила никогда?
– Дело вовсе не в этом…
– У тебя кто‑то есть?
– Бэк, перестань!
– Ответь мне!
Ирка, ни слова не говоря, развернулась, но Бэк схватил ее за локоть и повернул лицом к себе.
– Зачем ты все портишь? – зло выкрикнул он.
– Все портишь ты, – бросила ему Ирка. – Ты при всех своих неоспоримых достоинствах обладаешь одним огромным, перечеркивающим все недостатком… Ты – тиран! – Она дернула руку, чтобы вырвать ее из тисков его пальцев, но Бэк не позволил. – Ты делаешь мне больно, – яростно прошептала Ирка.
|
|
– Больно мне! – Он еще сильнее сжал пальцы. – Я из кожи вон вылез, чтобы угодить тебе! А ты выкобениваешься… строишь из себя…
– Отпусти меня!
– И не подумаю…
Ирка, задохнувшись от возмущения, рванула руку. Безрезультатно! Так и не вырвавшись, свободной ладонью залепила ему пощечину. Впервые она ударила человека по лицу. Она никогда не делала ничего подобного, но теперь ей хотелось именно оскорбить Бэка. Вот и ударила. И Бэк взбесился. Выкрутив Иркину руку так сильно, что она закричала от боли, он сначала пнул ее, попав по ноге, потом коленом ударил в бок. Колени Ирки подогнулись, она начала оседать на пол. Бэк встряхнул ее, как куклу, и отшвырнул от себя. Ирка отлетела на три метра. Ударилась о решетку камина. Упала…
Бэк с перекошенным от гнева лицом шагнул в ее направлении. Ирка, не собираясь больше терпеть побои, схватила кочергу и, вскочив на ноги, замахнулась.
– Только подойди! – крикнула она. – Я тебе, гад, башку разобью!
Бэк замер. Неподвижно простояв секунд десять, бросился вперед. Ирка зажмурилась и… опустила кочергу! Тут же в лицо ей брызнуло что‑то теплое. Кровь! Ирка в ужасе взвизгнула и открыла глаза, ожидая увидеть размозженную голову мужа. Но, к великому счастью, ее удар ощутимого вреда организму Бэка не нанес. Острие кочерги попало ему в плечо и рассекло кожу. Рассекло, правда, прилично – кровь брызнула фонтаном, попав Ирке не только на лицо, но и на одежду.
– Прости… – в ужасе прошептала Ирка.
Бэк посмотрел на нее удивленно (он не совсем понял, что произошло) и немного обиженно. Кровь струилась из раны, заливая его белоснежную рубашку. Рубашку было не жалко, а Бэка – очень. Он был такой бледный, такой растерянный и такой… красивый! Ирка тут же забыла про то, что он сам виноват, про безобразную драку, про оскорбления и свою боль – она видела перед собой любимого человека, нуждающегося в помощи…
– Зажми рану, – выпалила Ирка, срываясь с места. – Я сейчас перевяжу тебя! Только надо аптечку найти… а потом обязательно в больницу…
Бэк прижал руку к ране и хотел пойти следом за Иркой, которая бросилась к двери, но у него закружилась голова, он опустился на пол. Сел. Уткнулся лбом в теплую стену камина и закрыл глаза.
Глава 3
Ирка вылетела в холл и заметалась по нему, не зная, куда бежать. От волнения она забыла, где в доме хранится аптечка. Сделав с десяток бестолковых прыжков и потеряв несколько секунд, она наконец вспомнила, что лекарства лежат на подоконнике в кухне – в той, что во флигеле. Попасть в нее можно по черной лестнице – так гораздо быстрее, да и никого из гостей она своим топотом не потревожит.
Сбежав по черной лестнице на первый этаж, Ирка кинулась к закрытой двери кухни. Но в темноте все никак не могла нащупать ручку, которую необходимо повернуть, чтобы попасть внутрь, так что пришлось возвращаться к выключателю, зажигать свет… Наконец Ирка влетела в кухню, отыскала аптечку, схватила ее, открыла, стала рыться… Руки ее дрожали. Пыльцы не слушались. В итоге не удержала – уронила. Баночки, тюбики, пластинки разлетелись по полу. Ирка упала на колени, стала подбирать. Потом сообразила, что ей нужны только бинт и йод, опять все побросала на пол, схватила только необходимое и выскочила из кухни.
Взбежав по черной лестнице на второй этаж, Ирка рванула дверь залы с возгласом:
– Ну, как ты тут?
Бэк не откликнулся.
Ирка перескочила через порог и, оказавшись в зале, увидела, что муж лежит на полу. Лицом вниз. В луже крови.
– Бэк! – сипло выкрикнула Ирка и бросилась к нему. – Бэк, очнись…
Она трясла его за плечо… Хватала за руки… Хлестала по щекам… Но уже знала, что все напрасно – Бэк не очнется. Никогда! Ведь кровь – море крови! – вытекла не из раны на плече. Вернее, не только из нее. На теле Бэка ран оказалось несколько – то ли три, то ли четыре. Но самая страшная на голове – она пробита чем‑то тяжелым… Хотя почему «чем‑то»? Той самой кочергой, которую минут пять назад Ирка избрала орудием самообороны… Вон она, валяется рядом, поблескивая кровавым глянцем!
– Нет… – прошептала Ирка. – Нет, нет… – Голос ее нарастал по мере того, как в ее сознание проникало понимание случившегося. – Только не это… Нет! – Ирка обхватила себя окровавленными руками за плечи и, по‑волчьи задрав голову к заглядывающей в окошко луне, взвыла: – Боже, пожалуйста‑а‑а‑а, не‑е‑е‑ет!
И, потеряв сознание, рухнула рядом с мертвым мужем.
Очнулась она только после приезда милиции. А до того лежала без сознания, не реагируя ни на крики сбежавшихся гостей, ни на топот многочисленных ног, ни на Люськины шлепки по щекам, ни на льющуюся на лицо воду – Люсин муж Саша, чтобы привести ее в чувство, обливал ее минералкой: нашатырь‑то никто найти не смог, пузырек под батарею закатился.
Но Ирка все же очнулась. Сама! Вдруг ее (или душу ее) как толкнул кто‑то, и Ирка открыла глаза. Открыла и тут же зажмурилась, чтобы не видеть лежащего в луже застывшей крови Бэка – ее подняли с пола и перенесли на диван, и с этого места зрелище казалось еще более зловещим.
– Я вижу, вы очнулись, – услышала она голос оперативника, на корточках сидящего возле трупа. – Можете дать показания?
Ирка машинально согласно качнула головой. Оперативник кивнул в ответ и увел ее в соседнюю комнату для допроса.
В то же время его коллеги беседовали с гостями дома. После опроса всех свидетелей картина преступления стала ясна. Супруги Тан очень сильно поссорились после вечеринки – их ругань слышали почти все. Дело дошло до рукоприкладства – один из свидетелей сообщил, что слышал, как супруга покойного кричала: «Отпусти! Мне больно» и «Только подойди! Я тебе, гад, башку разобью!», а после последней фразы звуков ссоры больше слышно не было. Выходит, гражданин Тан угрозу всерьез не воспринял и подошел. За что «гаду» и разбили‑таки башку. Кочергой. На ней и отпечатки имеются.
А одежда супруги покойного буквально залита его кровью (то, что кровь его, впоследствии подтвердили эксперты). И алиби у нее нет – уверяет, что только раз ударила мужа в плечо, а когда его убивали, была в кухне. Но кто это подтвердит? Рассыпанные по полу лекарства – не доказательство! Ко всему прочему только у нее есть мотив. Остальные – люди посторонние, в смерти гражданина Тана не заинтересованные и личной неприязни по причине шапочного с ним знакомства к покойному не испытывавшие.
В итоге Ирка сразу же стала первой подозреваемой. В ту же ночь ее забрали в КПЗ, но утром отпустили и не дергали до суда. Вернее, дергали и еще как: допрашивали, допрашивали, допрашивали… Давили, пугали огромным сроком, статьей за предумышленное убийство, доводили до истерик своими намеками (с пальца Бэка пропало кольцо, ее подарок, и следователь высказал предположение, что Ирка пыталась создать видимость того, будто убийство было совершено с целью ограбления, да не успела довести задуманное до конца – потеряла сознание). Но в СИЗО не забирали…
А потом был суд… Было обвинение. Осуждение. Заключение под стражу…
При воспоминании обо всем этом кошмаре Ирка поежилась. Пять лет прошло с того дня, когда ей приклеили ярлык убийцы, но боль от несправедливого обвинения никуда не ушла, только немного притупилась. Уняв в себе и ее, и озноб, Ирка прибавила шагу, чтобы поскорее достигнуть заветной цели.
Глава 4
Выйдя к реке, она остановилась у той самой лавочки, на которой сидела в день знакомства с Бэком. Опустилась на нее бочком, прислонилась к спинке, посмотрела на дом… и не поверила глазам. Краснодеревный теремок вновь стал зеленым. А на двери его появилась табличка «Краеведческий музей. Режим работы: вторник – четверг с 10.00 до 18.00». Музей? Их с Бэком дом – теперь муниципальная собственность? Но почему?
И тут Ирка вспомнила, что мама писала ей об этом. Вроде бы после гибели Бэка мэрия через суд аннулировала договор аренды. Дом Егорова вновь отошел государству, и теперь в нем музей.
Ой, и ведь не только музей – еще и банкетный зал! Ирка заметила другую табличку, висящую не на двери, а прямо на стене дома, между двумя окнами: «Банкетный зал. Работаем с пятницы по субботу. С 16.00 до 23.00». Более нелепого соседства придумать было нельзя. Музей и зал для пиршеств в одном здании!
Хотя чему удивляться? Вон в столицах нынешние новые русские свои юбилеи и свадьбы во дворцах справляют. А провинциальные нувориши чем хуже? В егоровском тереме день рождения отгулять тоже недурственно. Есть огромная зала с камином, есть столовая с верандой, есть просторная кухня. А с башни можно фейерверки запускать!
Ирка глянула на свои копеечные электронные часы. Среда. Восемь утра. Музей еще не открылся. Немного помявшись у калитки, Ирка распахнула ее и прошла в сад. Входная дверь была прежней, дубовой, а замок новым. Но будь он даже старым, Ирка не стала бы его отпирать, поскольку дверь оказалась на сигнализации. А вот окна были просто зарешеченными, и то лишь на первом этаже. Поэтому Ирка смело забралась на низкий балкончик и по нему легко вскарабкалась на верхний, а после по карнизу переместилась к окну каминной залы – она знала, что там шпингалет слабый и окно можно спокойно открыть, едва надавив на него…
К счастью, за пять лет шпингалет не поменяли на новый, и бывшая хозяйка без труда попала в дом. Спрыгнув на бревенчатый пол, она перевела дух. Подъем дался ей нелегко (что неудивительно с больной‑то ногой), но она быстро отдышалась, успокоилась и стала осматриваться.
Зала изменилась. А все из‑за того, что музей устроили именно в ней (под банкетный зал, по всей видимости, приспособили столовую). Опять появились фанерные перегородки, разделяющие ее на отсеки, стеллажи, облезлые письменные столы, на которых были разложены скудные экспонаты: черепки, деревянные ложки, серпы и прочая дореволюционная крестьянская утварь. Но все это находилось в дальнем конце помещения и занимало совсем немного места. Основное же пространство залы оставалось свободным, очевидно, для того, чтоб гуляющим нуворишам было где потанцевать. И покурить у камина – тут стояли и удобный диван, и две напольные пепельницы. Обойдя одну из них, Ирка встала перед черным зевом камина и с облегчением выдохнула. Ничего! Ничего она не чувствует! Ни страха, ни боли. Спокойно, если не сказать бесстрастно смотрит на то место, где лежал мертвый Бэк, рассуждая мысленно о том, что кровь, наверное, пришлось долго отмывать, ведь она впитывается в дерево…
Ирка присела на корточки, провела пальцами по доскам пола. Дерево было ледяным. Дом плохо протапливали, вот он и выстуживался за ночь. И это плохо сказывалось на его состоянии – Ирка видела, что в некоторых местах доски разошлись, а плинтус так сильно покорежило, что в дырку между ним и полом можно просунуть палец. Что Ирка и сделала. Зачем – сама не знала. Машинально получилось… Но когда кончик ее пальца наткнулся на что‑то небольшое, округлое, закатившееся под плинтус, Ирка аж вздрогнула. Еще не видя предмета, она уже знала, что именно нашла. Перстень Бэка! Тот самый, что она подарила ему на день рождения и который бесследно исчез в день его смерти. Следователь, помнится, предположил, что Ирка сняла его с пальца убитого ею мужа, чтобы инсценировать ограбление, а оказалось, оно просто слетело с его пальца (Бэк тогда сильно похудел, и кольцо стало великовато) и закатилось под плинтус.
Достав его, Ирка поднесла перстень к лицу. Широкий платиновый ободок был так же блестящ, как и раньше. А вот украшавшая его ромбовидная печатка с верхнего угла (формой она напоминала изображение карточной масти «бубны») оказалась бурой. Ирка облизнула палец и хотела было оттереть грязь, но резко отдернула, сообразив, что это не грязь, а… кровь. Кровь убийцы!
Углы «ромба» были остры и постоянно царапались. Ирка помнила, что сама несколько раз оказывалась жертвой «когтистого» перстня. А уж сколько затяжек на одежде из‑за него появилось – не сосчитать! Ирка, помнится, все возмущалась, как же ювелир, изготовивший кольцо, не подумал о том, что выступающий верхний угол будет колоться, цепляться, и корила себя за то, что сама об этом не догадалась, покупая подарок…
Вихрь мыслей пронесся в Иркиной голове. Обрывчатых, невнятных… Но вдруг ее осенило. Глядя на свою находку, Ирка отчетливо поняла, что решение наконец найдено. Теперь она знает, как будет действовать. Предчувствие не обмануло, ответ на главный вопрос пришел к ней в этом доме. Что ж, Ирка начнет претворять спонтанно родившийся план сегодня же.
Часть 2 (далекое прошлое)
Глава 1
Забравшийся в комнату солнечный лучик пробежался по сомкнутым Иркиным векам, заставляя ее проснуться. Девушка, поморщившись, открыла глаза, глянула на часы. Они показывали половину седьмого, а это означало, что сегодня она недоспала четверть часа – обычно она вставала без пятнадцати семь, за двадцать минут до выхода из дома, и неслась на работу сломя голову… Сегодня можно будет не торопиться!
Одернув пижамную куртку, вечно задирающуюся до самой шеи, Ирка встала и подошла к зеркалу. На нее смотрела стройная сероглазая девушка с длинными темными волосами, приятная, но излишне бледная. Ирка постояла чуточку, изучая свое лицо, но поскольку без макияжа она себе не нравилась, быстро от зеркала отошла.
Наскоро застелив кровать, она вышла в прихожую.
– Редиска, ты чего так рано?
Брат вырос в проходе и, зацепившись пальцами за антресоли, потянулся. Был он заспан, лохмат и полугол – кроме трусов и тапок, на нем ничего не было.
– Прикройся, бесстыдник! – Ирка обошла его и открыла холодильник, прикидывая, чем позавтракать. – Я, конечно, для тебя так навсегда и останусь младшей сестренкой, меня ты не стесняешься, но ведь за мной Люська зайдет! Ты же знаешь, мы вместе на работу ходим!
– Ну и ладно, подумаешь… Трусы‑то на мне есть. – Брат сел на табурет, положив вытянутые ноги на другой. – Ирка, чайку завари.
– Эх, Леха, Леха, какой же ты неотесанный… – Она поставила чайник на плиту. – И за что тебя только девушки любят, не пойму.
– Кто за что. Например, за мною неземную красоту, – хохотнул Лешка, а Ирка хлопнула братца ложкой по голове.
В детстве они никогда не дрались. Нет, не то чтобы Лешка жалел свою маленькую сестренку, просто он с ранних лет стремился очаровывать всех женщин без исключения. Зато он прозвал ее Редиской – за ее вечный хвостик на макушке – и приучил всех, в том числе маму, величать ее Иркой. Нет бы Ириной, Ирочкой или, скажем, Ирусей. В итоге она так привыкла откликаться на Ирку, что, даже став взрослой, не превратилась, например, в Ирэн.
Лешке было двадцать шесть. Он окончил ПТУ, отслужил в армии и уже несколько лет работал в горгазе слесарем, хотя истинным его призванием было донжуанство. Девушки любили его до невозможности. Впрочем, как и он их. Сколько Ирка себя помнила, поклонницы всегда осаждали их подъезд, обрывали телефон и надоедали ей просьбами передать братику привет. Ирка родилась на четыре года позже Лешки, понимать, что к чему, начала в трехлетнем возрасте, и уже тогда, как она помнила, к ее семилетнему брату толпами ходили девочки – якобы заниматься. С тех пор почти ничего не изменилось, разве что поклонницы повзрослели и стали более изобретательны.
Ирка брата обожала, но, пытаясь объективно проанализировать происхождение всеобъемлющей женской страсти к нему, никак не могла понять ее природу. Лешка был самым обычным парнем: ни блестящего ума у него, ни честолюбия, ни даже денег. Хорош, правда, чертяка, но разве в красоте дело? Ирка считала, что смуглая Лешкина кожа, бархатные черные глаза и пепельно‑русые волосы еще не повод для всеобщего женского помешательства.
Ирка с Лешкой были совершенно не похожи ни внешне, ни внутренне. В отличие от красавца‑брата Ирка хоть и имела довольно привлекательную внешность, но окружающих ею не поражала. В детстве же была просто дурнушкой. Мама даже удивлялась, как она, дама весьма интересная, могла произвести на свет такого невзрачного ребенка. Успокоилась родительница лишь тогда, когда поняла, что девочка обладает незаурядным умом и хорошей памятью, чем Лешка не мог похвастаться. Красивый сыночек и умница дочка. Нормально.
Ирка с братом родились от разных отцов. Этим‑то, пожалуй, и объяснялась их несхожесть.
За Лешкиного папу мама вышла в семнадцать лет по большой любви. Она только окончила школу, собиралась поступать в институт и тут встретила ЕГО.
Звали маминого избранника Маратом. Они познакомились как‑то банально, на грядке. Мама Оля, тогда Леля, полола редиску, а Марат проходил мимо. Увидев через частокол склоненную белокурую головку, он остановился, секунду подумал, а еще через пару уже помогал огороднице в борьбе с сорняками.
Марат не был красавцем. Невысокий, коренастый, чересчур смуглый, но Леля влюбилась сразу, стоило ей заглянуть в его черные очи. К тому же он был совсем не похож на тех парней, с которыми ей приходилось общаться раньше. Те – сопляки, мамины и папины сыночки, отличники‑зубрилки. А Марат! Взрослый, двадцатидвухлетний, самостоятельный парень. Веселый, бесшабашный, с мозолистыми, покрытыми шрамами кулаками… Короче, пропала девушка!
В институт мама, конечно, не поступила. Зато через три месяца после знакомства поняла, что беременна. Пришлось спешно играть свадьбу, на которую родители ни жениха, ни невесты не явились. Первые ни за что не хотели признавать русскую, вторые – самого Марата, который, по их мнению, растлил их невинную дочь, сбил ее с истинного пути и вообще жизнь ей испортил. И те, и другие, надо отдать им должное, помогли деньгами, так что играть свадьбу было на что.
Первое время все было прекрасно. Марат обожал свою женушку, хвалился ею перед друзьями. Да и как такой не хвалиться: высокая, выше его, стройная, коса белокурая до пояса. А когда родился ребенок и у Лели не стало хватать сил ни на что, кроме пеленок и каш, загулял.
Для нее это стало страшным потрясением. Юная супруга все не могла взять в толк, как человек, только утром признававшийся в любви, может вечером не прийти домой. Она плакала, умоляла, взывала к совести мужа. Марат признавал свою вину, клялся, что больше не будет, но неизменно возвращался к своим друзьям и подругам.
Единственной Лелиной отрадой стал Лешка. Милый, веселый ребенок, да еще писаный красавец. Все, кто его видел, только диву давались: надо же как природа благосклонно все распределила – прекрасные татарские очи и смуглую папину кожу присовокупила к светлым волосикам и благородным чертам мамочки. К тому же, как уже тогда можно было догадаться, парень пойдет в русскую родню – вырастет высоким и статным. Леля, кстати, милость природы воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Какой же еще должен родиться ребенок от большой любви?
Когда Лешке исполнился год, Марат потерял работу. Он и до того трудился без особого усердия, а после дня рождения сына загулял на целую неделю. Уходил он из дома чуть свет, среди ночи возвращался, падал на кровать и забывался в полуобмороке‑полусне. Деньги, которых никогда много не было, закончились. Есть было не на что, одеваться тем более, а ведь Лешка рос и требовал все больших затрат. Покручинившись, Леля решила пойти работать – надо же было кормить сына и мужа. Мысли о разводе она не допускала – с любимыми не разводятся. Она по молодости‑глупости еще надеялась, что Марат одумается, бросит пить, устроится на работу и все у них будет как у людей.
Ее мечтам не суждено было сбыться. Марат, горячая голова, по пьянке ввязался в драку, проломил кому‑то голову и, оказав сопротивление стражам правопорядка, угодил за решетку. Леля порывалась исполнить свой супружеский долг – насушить сухарей и отвезти милому, но тут родители проявили твердость, посадили взбалмошную дочку под домашний арест, пока не перебесится. Заточение пошло на пользу. Через две недели Леля огорошила супруга сообщением, что намерена развестись с ним.
С тех пор у молодой мамаши жизнь пошла спокойная, размеренная. Леля поступила в техникум химической промышленности на заочное отделение, а когда Лешке исполнилось два года, пошла работать лаборанткой в школу. Все было прекрасно и вроде бы всех устраивало. Но, как потом выяснилось, Лелин папа не был до конца уверен в благоразумии дочки, а потому задумал выдать ее замуж. И в их доме в один прекрасный день появился Шурик – тридцатишестилетний холостяк, работавший в отцовском НИИ научным сотрудником.
Ухаживал Шурик по‑джентльменски – ни разу не пытался Лелю поцеловать, зато говорил кучу комплиментов и читал стихи. Через полгода девушка к нему привыкла настолько, что неявку в назначенный день расценивала как предательство. Дальше больше – ей уже начали нравиться его большие серые глаза, приятная улыбка и длинные пальцы. Он, правда, совсем ее не волновал как мужчина, но это не помешало ей выйти за него замуж.
Ровно через девять месяцев Леля родила дочь. А через девять лет осталась вдовой – Шурик умер от сердечного приступа на работе, хотя никогда на здоровье не жаловался. Домашние горевали очень умеренно. Жена так и не смогла полюбить супруга даже чуть‑чуть, дочь чуть‑чуть любила, но скорее потому, что отца вроде положено любить, сын приемный всегда взирал на отчима с удивлением, будто не мог понять, что делает этот мужик в их доме. Для всех Шурик так и остался чужим. Единственным, кто по‑настоящему скорбел по нему, был Лелин отец, который нашел в зяте сына, о котором всю жизнь мечтал.
Глава 2
Ира сидела в своем рабочем кабинете перед компьютером и пыталась сляпать из двух таблиц одну, а так как делала она это по самоучителю, у нее ничего не получалось. Проблема заключалась в том, что по складу ума она была чистым гуманитарием, а работала бухгалтером в мэрии. Дебеты да кредиты сводили ее с ума, документы она терпеть не могла, компьютер не понимала.
Ирка всегда мечтала работать в редакции какого‑нибудь печатного издания – лучше всего в журнале, но можно и в газете. Ей хотелось сочинять броские заголовки, ездить в разные города за материалами, общаться с интересными людьми. Мама, зная мечту дочери, предлагала ей попробовать поработать в местной газете, но Ирка с негодованием предложение отвергла: в такой печататься – себя не уважать, лучше бухгалтерия.
Ирка отогнала грустные мысли, отодвинула документы и решила чайку попить. В конце концов, за такую зарплату можно и побездельничать. Вдруг дверь со страшным грохотом распахнулась, и в кабинет подобно урагану ворвалась Люся, еще одна бухгалтерша, ее подружка.
– Слышала, кто к нам приезжает? – возбужденно зашептала она, плюхнувшись на стул. – Сам Себровский!
– Медиамагнат, что ли?
– Ну конечно! А ты что, другого знаешь?
– Я‑то нет, а вот у тебя знакомых полно, может, твоего очередного поклонника так зовут.
– Ой! Вот бы здорово было! Слушай, а это идея, Ирка. Он приедет, меня увидит и упадет, конечно…
– Эй, попридержи коней! – оборвала Люськин треп Ирка. – Чего он у нас‑то забыл?
– Да он же по нашему округу в Думу баллотируется, ты разве не знаешь? Вот и приезжает людей агитировать. Завтра мы всей мэрией будем его встречать. Хлеб‑соль, то, се… Кстати! Каравай гостю мы с тобой подносить будем.
– Почему именно мы? – удивилась Ирка.
– Так ведь мы с тобой здесь самые красивые.
Говоря так, Люська сейчас явно подруге льстила. Себя она считала королевой не только мэрии, но и города, о внешности же Ирки всегда была не очень высокого мнения. Она считала, что подруга мало красится, чересчур скромно одевается и цвет волос выбрала дурацкий – темно‑каштановый, хотя могла бы, как Люська, осветлять их, чтобы выглядеть сногсшибательно.
– Предположим, буханку мы с тобой вынесем. А дальше? Думаешь, он вроде наших провинциальных валенков сразу пустит слюни при виде твоих прелестей?
– А что он, не мужик? – горделиво спросила Люся и повела плечами.
– Мужик, – согласилась Ирка, – но только у него таких, как мы с тобой, что грязи. Да все фотомодели столицы к его услугам! Ты ему зачем?
– Модели там, а я здесь. К тому же ему, может, воблы худосочные вовсе и не нравятся. – Люся подбежала к зеркалу. Покрутилась. – Не знаю теперь, во что одеться. Надо сногсшибательно‑сексуально.
– Так ведь у тебя все вещи сексуальные, чего переполошилась?