В новой квартире Ирке нравилось все: и вид из окна, и большая кухня, и мебель – добротная, послевоенная, массивная.
– Как может тебе нравиться такая рухлядь? – удивлялась Валя, которая мечтала о розовом будуаре и кровати с пологом.
– Уютно, – пояснила Ирка и разместила на дубовом серванте фотографию брата.
– Ой, а кто этот Аполлон? – воскликнула Валя, застыв перед снимком.
– Лешка.
– Брательник твой?
– Ага. – Ирка привыкла к тому, что внешность брата вводит в ступор всех женщин Земли, и каждый раз очень веселилась.
– Е‑мое! Бывают же такие самцы… Я думала, что красивее Рики Мартина нет мужика, а оказывается, в каком‑то Хрюкино..
– В Ольгино.
– …живет такой экземпляр, работает слесарем и имеет противную сестру, которая скрывает сокровище от своей лучшей подруги.
– Я не скрываю. Просто Леха, как Обломов, обожает валяться на диване, ничего не делая, и переться в Москву ему вряд ли захочется.
– Что ж, он просто лежит, и все?
– Нет, конечно. Еще пиво пьет. Встает только на работу и на охоту.
– Он еще и охотник?
– До баб.
– Прекрасно. Вот ты его и замани сюда поохотиться. Я согласна быть приманкой.
– Вот если бы ты была Дженифер Лопес, он бы приехал. Может быть. А лучше безымянной бразильянкой с гривой черных волос и большим задом. Уважает он таких девушек. Когда карнавал в Рио показывают, его от телевизора не оттащишь.
– Я перекрашу волосы и отращу зад ради такого мужика.
– Ну‑ну… – Ирка скептически посмотрела на хрупкую медноволосую Валю с россыпью веснушек на носу. – Дерзай.
…Лешка устал и проголодался. Он уже полдня бродил по Москве, не зная, куда податься. По адресу, указанному сестрой, он никого не нашел – сказали, вот только что съехала. Лешка решил отправиться к ней на работу, но не знал, где ее агентство находится, а в главном офисе никаких справок не давали. Он попытался обаять девушку за конторкой, и девушка, естественно, поддалась, но, увидев в паспорте фамилию Азизов, не поверила, что он приходится братом разыскиваемой им Медведевой, и выпроводила вон.
Лешка купил пару беляшей и присел на лавку. Надо подумать. В справочной должны дать адрес. Тогда он отправится к сестрице на работу и подождет, в шесть Ирка пойдет домой, и они встретятся… Но где найти справочную?
Беляш оказался невкусным, но есть очень хотелось, поэтому один Лешка слопал даже с аппетитом, второй, правда, пошел хуже, но не выбрасывать же – дорогой. Тут он увидел пивной ларек и обрадовался. Единственный приятный момент за сумасшедший день! Вот выпьет сейчас пару кружек, взбодрится и с новыми силами отправится на поиски сестры. Беляш доедать уже не хотелось, Лешка оглянулся в поисках какой‑нибудь собаки, но увидел… милиционера. Точно! Спросить можно у него. Кто, кроме милиции, лучше знает город? Разве что таксисты. Лешка от радости забыл про беляш, который незамедлительно выпал из рук и шмякнулся на колени, на брюках тут же образовалось жирное пятно. Лешка горестно вздохнул и пошел пить пиво.
После второй кружки жизнь уже не казалась столь безнадежной, он даже попытался замыть пятно пивом, но ничего не получилось. «Ладно, у сеструхи переоденусь», – решил Лешка и пошел к милиционеру.
– Не скажете, где справочная? – спросил он, пытаясь дышать в сторону.
– Зачем тебе? – грубо осведомился страж правопорядка и с неприязнью зыркнул на Лешку – он терпеть не мог красавчиков.
– Я ищу сестру – Медведеву Ирину.
– Паспорт! – рявкнул милиционер.
– Зачем? – удивился Лешка, но документ подал.
– Азизов?
– Там же написано. – Лешка испугался, когда увидел, как мент достал рацию. Может быть, его уже объявили в розыск?
– Давно в Москве?
– Сегодня приехал.
– Билет где?
– Выбросил, – еще больше удивился Лешка. Он никак не мог понять, зачем этому человеку понадобилось учинять допрос с пристрастием, если от него только и требуется, что сказать адрес справочной.
– Как, говоришь, сестру зовут?
– Ирина Медведева.
– И тебе, значит, татарская морда, она сестра?
– Не понял? – Лешку передернуло. Никогда в свой адрес он не слышал ничего подобного.
– А мы еще и пьяны? – Мент поводил носом и забормотал что‑то в рацию.
– Я выпил две кружки пива в здешнем ларьке.
– Приехал сегодня, а уже успел нажраться и штаны испоганить. Так, что ли?
– Вы ответите на вопрос, который я вам задал? – Лешка начал злиться.
– Ты, бомжара, мне не указывай. Серега! – зычно крикнул мент коллеге, который только вышел из милицейского микроавтобуса. – Здесь клиент для тебя. Без прописки. Пьяный. Вонючий. Фамилия к тому же Азизов. Приперся в Москву, на кой‑то хрен. Сидел бы у себя в Татарии. Забирай.
Лешка опешил. С таким откровенным хамством ему не приходилось сталкиваться даже в армии. Тем временем его скрутили, затолкали в автобус и куда‑то повезли. А через четверть часа он уже сидел без сумки и документов в КПЗ.
Камера была маленькой, но и народу в ней всего двое – Лешка и какой‑то бомж, ужасно вонючий и в стельку пьяный. Последний дремал на лавке в одиночестве, пока к нему не подселили соседа. Увидев Лешку, бомж привстал, крякнул и хитро спросил:
– За проституцию взяли?
– Чего?
– Знаю я таких красавчиков, баб седлаете за деньги.
– Дурак ты, мужик. Я здесь по недоразумению.
– Дэк мы все здесь по тому же, – хмыкнул бомж. Затем представился: – Колян.
– Леша.
– Значит, будем знакомы. Курить есть?
– Не курю.
– Точно за проституцию взяли.
– Колян, отвали. Я к сестре приехал в гости, а меня сюда засунули.
– Дэк ты, как я, без прописки?
– У меня есть прописка – я живу в городе Ольгино, Н‑ской области.
– А им по хрену. Им московская нужна.
– Что за идиотизм? Я что, в столицу своей страны приехать не могу?
– Можешь. Но тут такие дела, что лучше не приезжать.
– Когда меня отпустят? – Лешка нервничал. Он боялся, что менты уже выяснили, что его разыскивают за изнасилование. Его даже удивляло, почему еще не пришли, не надели наручники, не увели в другое, более страшное помещение.
– Ночь подержат, а потом пинком под зад. Мотай, скажут, из столицы в свою дыру и не попадайся больше.
– Мне сестру надо найти.
– На фиг?
– Пожить у нее хочу.
– Во дурень! Сейчас в Москве ментов больше, чем собак бездомных. Тебя по пять раз за день остановят и документы спросят. А ты теперь меченый.
– Всех, что ли, так?
– Не‑а. Тебя да меня. Мы с тобой люди приметные. Я – понятно почему, а ты уж больно смазлив. Не любим мы, мужики, таких, как ты. Гадость хочется тебе сделать, аж тошно.
– Колян, знал бы ты, во что я из‑за своей внешности вляпался, не говорил бы так…
– А, – отмахнулся бомж, – знаем мы ваши беды. Вот мне вмазать завтра не на что будет, тут уж горе так горе.
– Я тебе дам. У меня полно денег.
– Во тюльпан дурной! Их уж менты загребли. – Колян развел руками. – На метро мелочь и ту прибирают.
– А если я пожалуюсь кому‑нибудь?
– Да кто ж тебя слушать‑то станет?
– И что же мне делать завтра? Москву я пешком не обойду.
– Слямзим чего‑нибудь.
– Украдем, что ли?
– Ну… – Колян растянулся на лавке, задрал свою чумазую, небритую физиономию к потолку и произнес мечтательно: – А лучше к буржуйской помойке сгонять, там столько добра выкидывают… Ух! И не так опасно. К вечерочку бутылок насобираем, вмажем, а по утру я тебе помогу найти сестру.
– А ночевать где? – Ситуация, в которую попал Лешка, была настолько абсурдной, что ему до сих пор не верилось, не снится ли ему все это.
– Есть местечко. Держись Коляна – он тебя не бросит, – изрек благодетель сонным голосом и через секунду захрапел.
Лешка посидел немного, понаблюдал за сокамерником. Его удивило, что, несмотря на неряшливость, Колян не выглядел отталкивающим. Приятное славянское лицо, на котором выделялись яркие голубые глаза, нос картошкой и ямки на щеках. Простофиля, сразу видно. И пьяница. Но добрый и участливый, с широкой душой и желанием помочь. Лешка расчувствовался – чужой человек принял его беды как собственные – и решил отплатить той же монетой, едва у него все наладится. Он посмотрел кругом, надеясь отыскать место для сна, но, не увидев еще одной лавки, улегся на полу. Закрыл глаза и тут же задремал.
Глава 9
На улице было темно. Высокие деревья своими кронами загораживали свет уличного фонаря. Ирка сидела в кухне на подоконнике и смотрела в окно. Она тосковала, несмотря на то что в комнате веселилась куча народа, пришедшего на новоселье. Валя в отличие от Ирки была коренной москвичкой, к тому же с весьма общительным характером, поэтому в их квартире сейчас гостей было – как живности на Ноевом ковчеге. И в другой день Ирка наверняка наслаждалась бы шумной пирушкой, но не сегодня.
Днем она позвонила маме и с удивлением узнала, что Лешка отправился к ней в гости и уже сутки как должен быть на месте. Дальше – больше. Оказалось, причиной столь поспешного его отъезда из родного города была приключившаяся с ним беда. Мама рыдала в трубку и сбивчиво объясняла ее суть: Лешка связался с замужней дамой, наигравшись вволю, бросил ее, как обычно делал, а женщина оскорбилась, вызвала милицию, написала заявление. На счастье Лешки, хода делу не дали, решили подождать возвращения мужа пострадавшей – как‑никак тот большая шишка, мало ли чего. Рогатый супруг вернулся утром и жене не особенно поверил – дураком он не был, марать свое имя не позволил, велел дело замять, а жене такую трепку задал, что та сидит с синяками дома и носа на улицу не кажет, хотя Леля допускала, что просто стыдится. Ольгино – не Москва, слухи по городку разносятся моментально.
Ирка мамин монолог выслушала и успокоилась немного. Но напоследок Леля огорошила известием, что показываться на родине Лешке пока не надо – обманутый муж ищет наглеца, желая набить ему морду. Ирка очень обрадовалась тому, что брат поживет у нее какое‑то время, заверила в том родительницу и, положив трубку, призадумалась, как Лешку найти.
Сначала она не сильно переживала – брат взрослый парень, догадается, как ее можно разыскать. Ждала его с минуты на минуту, но он все не появлялся. «Наверное, снял номер в гостинице, переночует, а утречком приедет», – уговаривала она себя, но волнение не оставляло. Вдруг его побили, ограбили, убили… Ирка всхлипнула и приказала себе успокоиться. Оторвав взгляд от окна – вид темной улицы ее пугал, – она с удивлением обнаружила сидящего в уголке кухни Алана Ку.
– Давно вы здесь? – опешила девушка.
– Минут пять. – Ку был невозмутим и, как обычно, лохмат.
– Я думала, вы не придете.
– От Конопушки не так легко отделаться, я решил забежать на десять минут и смыться.
– И чего же вы сидите здесь? Там веселее. – Ирка кивнула головой на дверь в комнату.
– А я веселиться не умею. Не пью, не курю, танцевать никогда не пробовал.
– И почему же вы такой?
– Как почему? Потому что я гений.
Ирка удивленно вскинула на него глаза. Вроде бы манией величия Ку не страдал, а тут вдруг подобное заявление.
– Вы смеетесь?
– Конечно. – Алан озорно улыбнулся, и Ирка поймала себя на том, что видит его таким впервые.
– Скажите, как человека в Москве найти? – вдруг спросила она. Никогда раньше не думала, что ей придется обращаться за помощью к Ку.
– А кого вы потеряли?
– Брата. Он ко мне поехал два дня назад и все не появляется.
– Тот самый, которого Лешей зовут?
– А вы откуда знаете?
– Да там Конопушка всем девушкам его фотографию в нос тычет, после чего они закатывают глаза и с придыханием шепчут: «Ле‑е‑е‑ша». Он, правда, слесарем работает?
– Правда.
– Я мельком видел фотографию и не понимаю, как с такой внешностью парень не попался на глаза представителю какого‑нибудь модельного агентства.
– У нас в Ольгино агентств нет.
– Здесь его быстро заприметят. Могу поспособствовать.
– Вы бы лучше мне найти его помогли.
– Помогу.
Ирка надивиться не могла. Ку, который не обмолвился с ней и парой слов, не касающихся работы, теперь треплется с большим удовольствием и даже грозится помочь. Чудеса!
– Не пойму я вас, Алан. Я целый месяц с вами сдружиться пыталась, а вы – как улитка из раковины не высовывались. Что с вами теперь?
– У меня замедленная реакция. Только теперь понял, что вы это искренне делали.
– Вы что же, никому не доверяете?
– Почему никому? Только женщинам.
Алан почти не соврал. Женщинам он не только не доверял – он их боялся. Именно о своем страхе перед ними он думал, когда вышел из квартиры Ирки и сел в свой «Мерседес» с шофером…
Родился Алан двадцать семь лет назад в маленькой грязной комнатенке, именуемой дворницкой. Мать его, намахавшись метлой и «хряпнув с устатка» водочки, задремала, а когда проснулась от сильной боли, поняла, что рожает. Помочь было некому (жильцы дома либо спят, либо на работе, а мужа у нее отродясь не было), поэтому, «хряпнув» еще стаканчик, она решила справляться сама. И справилась. Роды прошли без осложнений, пуповину она перерезала ножом, которым только что строгала колбасу, сыночка завернула в тряпку. Затем допила оставшуюся водку, кое‑как помылась из чайника, а уж потом пошла к телефону‑автомату вызывать «Скорую».
Ребенка она назвала Леней, в честь Брежнева. Фамилию дала свою – Кукушкин. Жили они бедно, но весело. Каждый месяц у Лени был новый папа, а еще были песни среди ночи и батарея бутылок для игр. Когда мальчику исполнилось шесть, мама родила ему братика. Назвала его Мишей, как Боярского, и дала тоже свою фамилию. С той поры в дворницкой общей площадью восемнадцать метров проживала семья из четырех человек – мальчики с мамой и сменяющие друг друга папы.
В школу Леня пошел нехотя. Букв он не знал, надеть было нечего, за завтраки заплатить тем более нечем. Мальчик чувствовал себя изгоем, стыдился матери, посещавшей собрания в подпитии, и от стеснения не отвечал на учительские вопросы, хотя урок знал наизусть.
Единственной его радостью был Мишук. Ленька был ему и папа, и мама, и брат. Из своего скудного обеда, который школа выделяла бесплатно, он выкраивал кусочек – то котлетку, то сосиску – и нес Мишке. Брал для него у сердобольных жильцов одежонку, а потом подшивал и украшал помпонами. Один раз поучаствовал в каком‑то конкурсе чтецов и выиграл плюшевого медведя, вот и подарок на пятилетие брата.
Младшенький любил Леню безмерно. Вообще, он был удивительным ребенком, на редкость красивым (уж неизвестно в кого, наверняка в анонимного папу, мать‑то красотой не блистала), милым, смышленым. Поэтому известие о том, что у Мишука порок сердца, вызвало жалость не только у Леньки, но и у жильцов дома, и у начальника жэка, и даже у собственной матери. Последняя никогда воспитанием своих детей не занималась, считала так: что вырастет, то и вырастет, но болезнь сына ее потрясла. Пить она перестала, ухажеров отвадила и с удивительной энергией начала искать деньги на операцию – хотя в те времена медицина была еще бесплатная, но везти мальчика надо было аж в Ригу, к лучшему специалисту. Собрали приличную сумму, спасибо сочувствующим. Леня тоже принимал участие – ходил по домам своих одноклассников и, сгорая от стыда, клянчил деньги у их родителей. Ради брата он был готов на все!
Леня очень хорошо запомнил тот день, когда нужная сумма лежала перед ними на столе. Мишки дома не было (его забрал в гости сосед, пенсионер Михалыч), мать радостная, розовощекая, похорошевшая без вина, все щебетала, как они вылечат мальчика и он здоровеньким пойдет в школу, скоро ведь уже, и как заживут дружной семьей. Леня ей верил. Впервые он почувствовал к матери любовь. И уважение к ее силе воли, характеру. Он забрал Мишука из гостей, прихватил немного денег и решил устроить брату перед отъездом праздник. Были и карусели, и зоопарк, и кафе‑мороженое. Мальчишка захлебывался от смеха весь день, а Ленька не мог нарадоваться, что доставил Мишуку такое удовольствие.
Возвратились они домой вечером. Дверь в их комнатенку оказалась не заперта. Леня вошел, включил свет, хотел было поругать мать за халатность – в доме такие деньги, а она не запирает! – и замер с открытым ртом. На полу, раскинув руки и ноги, валялась их мать. Изо рта вытекала тонкая струйка слюны, поодаль валялись бутылки и ее несвежие трусы. На заголившемся бедре красовался огромный фиолетовый синяк. Деньги исчезли.
Лене тогда было тринадцать лет. Именно с того дня он возненавидел всех женщин на свете.
Мишук умер через год. Ленька, окончив восемь классов, пошел учиться в ПТУ. Впоследствии он не мог вспомнить, на кого, но это было и неважно. Главное – уйти из дома, не видеть мать, не слышать ее фальшивых пьяных всхлипов. Через полгода его выгнали за прогулы, и юноша уехал в деревню, где у соседа Михалыча был пустующий зимой дом. Там дождался лета, а с наступлеинем тепла начал скитаться по ближайшим селам, подрабатывая по мелочи – кому дров нарубить, кому воды наносить. Так и перебивался. Осенью вернулся в дом соседа, где снова перезимовал. Именно в тот год в жизни парня случились две вещи, перевернувшие ее: первая – он «подсел на кино», вторая – в нем проснулась чувственность, причем последнее событие свершилось благодаря первому, так что Леня понял, что в мире все взаимосвязано.
Шел 1990‑й – год телевизионного беспредела. Многочисленные каналы демонстрировали с утра до вечера американские и европейские фильмы, неудосужившись обзавестись лицензией. Среди массы дешевых боевиков попадались и прекрасные высокохудожественные фильмы, снятые такими мастерами, как Коппола, Бертолуччи, Феллини, именно они заворожили парня, приковали к экрану старенького черно‑белого телевизора «Рекорд». Раньше он и не предполагал, что существует такой удивительный киношный мир – дома у них было только радио, а в кино он ходил разве что с классом, смотреть патриотические фильмы. И вот в семнадцать лет он прозрел, почувствовал вкус к жизни и понял наконец, чем хочет заниматься. Он станет режиссером!
Картина будущего сложилась в Ленькином воображении мгновенно – он дождется весны, вернется в столицу, быстренько получит аттестат о среднем образовании, поступит во ВГИК, поразит уже на первом курсе преподавателей своим талантом, к окончанию института обзаведется денежными покровителями и снимет свой дебютный фильм, который незамедлительно получит «Оскара». Таким мечтам он предавался, лежа на старом диване в теплой комнате, когда за окном завывал ветер, и томился в ожидании весны. И дозимовал бы спокойно, если бы не «Эммануэль». Фильм его потряс, но не своей идеей, не режиссерским мастерством, а эротизмом и красотой девичьих тел на экране. Он не замечал раньше, что женщины бывают такими гибкими, изящными, а не только пьяными, дряблыми и пускающими слюну. В нем проснулась чувственность! И это шокировало его прежде всего. Теперь ночами ему снились горячие объятия, поцелуи, утонченные ласки, он просыпался с вечной эрекцией. Но когда начинал мечтать о сексе наяву, перед глазами сразу всплывала мать, лежащая враскорячку на полу, и ее сероватые трусы. Желание тут же пропадало… Но ночью возвращалось вновь!
Когда наступила долгожданная весна и Ленька вернулся в Москву, у него возникло еще одно желание (кроме того, как стать режиссером) – завести себе милую, нежную, невинную подружку.
Комнатенка, в которой он появился на свет и где не был уже два года, не сильно изменилась, разве что стала еще более грязной и убогой. Мать же изменилась гораздо сильнее – выглядела лет на шестьдесят, хотя, по Ленькиным подсчетам, не достигла еще сорокалетия. Пила она по‑прежнему, правда, мужиков больше не водила, а жила на правах жены с какой‑то бабой – здоровенной, жилистой, в синих наколках. «Молодожены» появлению нового жильца не сильно обрадовались, но решили, что за него грех не выпить, поэтому к вечеру надрались, повалились на грязный пол и захрапели. Чтобы не возненавидеть окончательно всю слабую половину человечества, Леня решил в родном доме больше не появляться.
Лето он снова батрачил, а по осени вернулся в ПТУ, дабы за год осилить оставшуюся непройденной школьную программу. Устроился неподалеку дворником, получил комнатенку в коммуналке и зажил почти счастливо. Дни летели за днями, вечера он коротал в видеосалонах, вставал в четыре утра и жил мечтами. А вскоре встретил ЕЕ!
ОНА училась в том же ПТУ, что и он. Приехала из‑под Рязани, жила в общежитии. Звали девушку Любой, и имя ей удивительно шло. Хрупкая, с нежным личиком, пухлым маленьким ртом, невинными серо‑зелеными глазами, точеным носиком и с румянцем во всю щеку. Открытый взгляд, тихий голос с едва уловимым говорком. Ангелочек, а не девушка!
Леня влюбился с первого взгляда, едва разглядел ее в полутемном коридоре. Они подружились. Через две недели он признался ей в любви, стоя на коленях, как положено, и сжимая в руках дешевый букетик. После столь пылкого объяснения девушка не устояла – отдалась будущему гению. Тело Любаши его не разочаровало: узкий таз, маленькие грудки, тонкие щиколотки. Немного подпортило впечатление отсутствие у возлюбленной девственности, но благородный Леня простил – с кем в жизни не случается. Тогда он еще не имел понятия, что Любаша была первой шлюхой общаги, а когда узнал, было поздно – он ПОЛЮБИЛ.
Стали жить вместе. Леня работал на две ставки, учился, смотрел кино и ОБОЖАЛ. Все, что он делал, делал для нее и ради нее. Ему хотелось положить к ее ногам весь мир, посвятить ей фильм, завалить мехами и драгоценностями. Любаша на все это была согласна, но, видя, что момент исполнения желаний далек и туманен, решила не терять времени даром. Она брала от жизни все, до чего могла дотянуться, а потому были в ее жизни дешевые кабаки, чьи‑то дачи и вечно пьяные хлопцы, называемые тогда «рэкетирами». Приходила она под утро, пошатываясь от усталости и вина, ныряла в кровать и делала вид, что только проснулась, когда Ленька возвращался с ночного дежурства.
Так они прожили полгода. И наконец‑то он начал о чем‑то догадываться. Теперь Любаша не стеснялась – пропадала и днем, а когда возвращалась, была похожа на кошку, втихаря наевшуюся сливок. У нее появились хитрый довольный взгляд и дешевые золотые украшения…
В конечном итоге Ленька все узнал!
Были крики, слезы, мольбы… Но не Любины. Это Ленька просил – не бросать его, позволить ему любить ее. Она позволила – ей было лестно. Она унижала его, разрешала до себя дотронуться только после того, как он поползает перед ней на коленях, рассказывала о своих похождениях, хвалилась количеством любовников. Но он терпел.
Разрубить тугой узел их отношений, как ни странно, помогло кино. Посмотрев однажды жуткий триллер Хичкока «Психо», Ленька поймал себя на мысли, что хочет так же, как в кино, истыкать ножом белое Любино тело. Потом ему приснилось, что он ее душит и наслаждается, когда она всхлипывает в последний раз. Леня понял: или он с Любой расстанется, или станет преступником. Одно из двух. Конечно, имелся еще третий вариант – он сойдет с ума. Он выбрал первый.
Сначала было очень тяжело, почти невыносимо. Потом легче. И наконец, совсем отпустило. Леня повзрослел за это время лет на двадцать и поклялся себе больше никогда не влюбляться.
Почти десятилетие он держался, но неожиданно в его жизнь ворвалась Ирка, и Алан понял, что в очередной раз пропал.
Глава 10
В подвале было тихо, только чуть слышно перебирали лапками крысы. Лешка сидел на драном матрасе, смотрел на пламя свечи и думал. Мысли, одолевающие его, не были приятными. Вот уже два дня он живет бок о бок с Коляном, спит на его матрасе, ест добытую им пищу и, несмотря на то что благодетель узнал адрес Иркиной работы и достал денег на метро, даже не пытается с сестрой связаться. Что с ним? Неужели такая жизнь – все, к чему он стремился? Подвал, черствый хлеб, дешевое пойло под названием «Анапа» – его настоящее и будущее?
Подвал осветился. В отдалении послышались шаги.
– Колян?
– Кто ж еще? – Бомж появился из‑за поворота с пакетом в руке. – Чизбургер тебе притаранил.
– Как там на улице? – Лешка не выходил из убежища двое суток, боялся опять оказаться в КПЗ.
– Тепло. – Колян развернул пакет. Достал бутерброды и бутылку. – Хлебнешь?
– Не‑а.
– Портвешок. Сладенький. Хлебни, дурень.
– Мне бы пива.
– Во, блин, барин! Пей, что дают! – Колян насупился. Обиделся, наверное.
– С тобой завтра пойду. Бутылки собирать.
– А к сестре?
– Успею.
– Это правильно. Не в таком же тебе виде к ней заваливаться. Вот какое сегодня число? – Бомж посмотрел на приклеенный к стене календарь с обведенными в кружочек числами. – Пятнадцатое. А семнадцатого я в баню иду. Тебя с собой возьму. После можно и к сестре.
– И как часто ты моешься?
– Два раза в месяц, – гордо ответил Колян, славящийся среди бомжей своей чистоплотностью.
– Лады, – апатично согласился Лешка. Ему было все равно. Почему? Сестру он обожает, мать тоже, а не звонит им, не скажет, что жив, здоров…
– Завтра мы чуть за город отъедем. Тут недалеко, минут двадцать на электричке, есть буржуйская деревня. Туда махнем.
– Зачем?
– Эх, тюльпан, там такие помойки!
…За окном едва занималась заря. В своей кровати мирно сопела Валя, тикали часы на стене, на улице чуть слышно шелестели листья. Ирка не спала. Ее одолевали думы и переживания. Прошла неделя, а от брата никаких известий. Розыски, предпринятые Аланом, ни к чему не привели. Лешка пропал.
Ирка рывком отбросила одеяло и пошла на кухню пить кофе. До выхода из дома оставалось два с половиной часа, и она решила потратить их с пользой. Ванна, питательная маска, маникюр – а то со всеми этими переживаниями совсем себя запустила.
Чайник вскипел. Ирка сделала себе кофе и бутерброд, устроилась на табурете, том самом, где недавно сидел Алан, и задумалась.
Алан… Странный тип! Ирка никак не могла понять, как он к ней относится. За прошедшую неделю многое, конечно, изменилось, они стали проводить вместе больше времени: беседовали, гуляли, даже однажды ужинали, но сказать, что узнала его лучше, она не могла. Человек‑загадка. Откуда взялся, где учился? Неизвестно. Поражал он Ирку еще и своими взглядами, она стала их ловить на себе последнее время довольно часто. Взгляд у него странный – иногда оценивающий, иногда удивленный, иногда и вовсе какой‑то… препарирующий. Будто режиссер рассматривал ее под микроскопом и дивился – что за чудо‑юдо такое?
Валя, видя столь тесные их взаимоотношения, подругу подкалывала: «Крепость пала – Ку твой!» Но Ирка не верила, отмахивалась, говорила, что все это ничего не значит. Подумаешь, погуляли, поболтали… Да и болтала в основном она, Алан больше слушал и поглядывал на нее исподтишка. Чудак!
– Чего встала так рано? – В дверях появилась позевывающая Валя.
– Не спится. – Ирка пододвинула подруге кружку. – Наливай. Кофейку попьем.
– Эротический сон приснился, с Ку в главной роли?
– Какая ты упрямая, Валюша! Вдолбила себе в голову, что между нами зарождается большое светлое чувство, и я теперь должна тебе подыгрывать?
– Чувство может и не светлое вовсе. Во всяком случае, он тебя хочет.
– Ерунда. Он ни разу меня поцеловать не пытался.
– Ку не такой, как все, поэтому и процесс ухаживания у него проходит не так, как у всех.
– А как у гениев принято ухаживать, ты в курсе?
– Нет. Но! – Валя подняла указательный палец. – Я знаю, как мужчина смотрит, когда хочет женщину. Слава богу, опыт имеется.
– Если даже он меня и хочет, в чем я, кстати, сомневаюсь, то это еще не значит, что и я о том же мечтаю.
– Деточка, – Валя приобняла Ирку, – я тебя знаю уже несколько месяцев и могу точно сказать: у тебя не было ни одного мужчины.
– И что дальше?
– А то, что после столь долгого воздержания захотеть можно даже какого‑нибудь карлика, не то что Алана.
– Он некрасивый. – Ирка поморщилась. Она уже думала о сексе с Ку, но не могла представить себя с ним в постели – слишком он был непривлекательный. – Косматый, неухоженный, борода как у Толстого. Бр‑р…
– Ирусик, Ку не так уж плох. Неухожен, тут я с тобой согласна, но ведь просто потому, что ему всякие там заботы о внешности по барабану. А черты лица у него очень даже ничего. Глаза красивые. Волосы. Ты брюнетов любишь, вот и получи.
– Мне кажется, что он импотент, – призналась Ирка, уверенная в том, что все талантливые мужчины имеют проблемы в сексуальной сфере. Кто, как Пушкин, за всеми подряд бабами волочится, кто, типа Кафки, от них шарахается.
– С чего ты взяла? Он молодой. Непьющий. Здоровый, судя по всему.
– Думаешь, мало среди молодых импотентов?
– Не знаю, не встречала. Но и это не проблема в век «Виагры». Затащи его в койку и проверь. Говорю тебе – не пожалеешь.
Ирка сделала зверское лицо, и подруга от нее отстала.
Через три часа они были на работе: Валя сидела за своим компьютером, а Ирка – в кресле напротив Алана. Ку что‑то ей объяснял, тыкал пальцем в текст сценария, потом обошел стол, встал рядом и наклонился, указывая фломастером на последний абзац. Ирка слушала, кивала, а сама не могла сосредоточиться – утренний разговор не прошел даром, и она представляла Алана в роли своего любовника. Права Валя – не так уж он и плох. Его бы причесать, побрить, приодеть… И тут Ирка уловила слабый запах, исходящий от его кожи. Раньше ей казалось, что режиссер дурно пахнет – очень уж он неряшливо выглядел, но теперь она почувствовала аромат… клубники. Не немытого тела, даже не одеколона, а детского мыла. Она втянула носом воздух и закрыла глаза. С этой минуты она уже не сомневалась: Алан станет ее мужчиной.