Глава 1
Первая неделя в Москве после жаркого Рио показалась Ирке кошмаром. Холод, снег с дождем, переполненное метро, хмурые лица… А тут еще подкатил Алан с совершенно безумной идеей: Ку решил наконец воплотить в жизнь свою мечту и снять фильм. Все бы ничего, пусть себе снимает, если бы не два нюанса. Первый – ассистентом он хотел видеть Ирку, а второй – Любашу в роли главной героини.
Услышав об этом, Ирка не смогла сдержать возмущенного возгласа:
– Ты сошел с ума! Какая из твоей Любы актриса?
– У нее получится. Я уже снимаю ее в клипе.
– Что она там говорит? Как ей удобно с тампонами плавать?
– Не злословь. Она киногенична и естественна.
– А также неопытна и стара для дебютантки. К тому же у нее тягучее «О». Ты не слышишь, как она гОвОрит?
– Ты преувеличиваешь.
– Посмотришь, что скажут критики, когда увидят ее на экране.
– В любом случае я ее попробую. Твоего согласия тут и не требуется.
– Да делай что хочешь! Все, я пошла.
– Съемки я наметил на лето! – крикнул Алан вслед.
Ирка хлопнула дверью вместо прощания.
Домой в тот день она вернулась с головной болью. Быть ассистентом у самого Ку – большая удача, но если он снимет в фильме свою горячо любимую Любашу, на ленте сразу можно ставить крест. Дурная актриса может запороть любой шедевр.
В квартире было холодно. Ирка прошла на кухню, потрогала батареи. Точно, чуть теплые. Есть не хотелось, но она решила хотя бы чаю попить.
Из прихожей донеслось какое‑то шуршание.
– Валя? Ты?
– Я.
Подруга появилась на пороге кухни. Одета в нарядную блузку, мини‑юбку и модные сапоги, в руках шуба.
– Иду на свидание… – сообщила Валя.
– Кто счастливец?
– Только не обижайся… – Валя сделала паузу. – Женя.
– Одуванчик?
– Ага. Мы с ним уже дважды встречались. Сначала я его жалела, ну, а когда ты его кинула…
– Детка, как я его могла кинуть, если ничего не обещала?
– Ясно‑ясно. Но он был оскорблен. Я его успокаивала. Говорила, что ты его не достойна.
– Спасибо, подруга.
– А что прикажешь говорить, когда мужика от другой отваживаешь? Запала ты ему в душу, пришлось чуть ли не клещами вырывать твой образ. Теперь все на мази. Он даже рад, что вовремя понял, какая ты, извини, шалава.
– Я? – Ирка развеселилась, хотя должна была бы обидеться.
– Именно так он и подумал. Да и все другие. Кроме меня, конечно. Я‑то тебя, недотрогу, знаю! – Валя схватила печенье, потом еще пару, развернулась: – Ну, пока. Скоро жди приглашение на свадьбу!
Ирка попила чаю, согрелась. Легла на диван почитать. Не прошло и получаса, как в дверь позвонили. Открыла – а на пороге Лешка. В дубленке нараспашку, растрепанный, с румянцем на смуглых щеках и с улыбкой до ушей.
– Редиска, здорово!
– Привет. А мне Машуня звонила. И я в Бразилию ездила. А еще…
– Ирк, я тебя познакомить хочу.
– Неужели с любовью своей новой?
– Ага. – Вид у братца был по‑настоящему счастливый.
– Знакомь.
– Ника, заходи.
Ирка приготовилась увидеть юную смуглянку с глазами цвета ночи. Она улыбнулась заранее, нетерпеливо сделала шаг к двери.
В прихожую вошел мужчина маленького роста. Полноватый, с довольно длинными золотистыми волосами, с гладкими щеками, маленьким ртом и удивительными васильковыми глазами, опущенными огромными ресницами.
– Это Ника. Николас. По паспорту Коля.
– Он…
– Да. Мы живем с ним уже месяц. Мы любим друг друга.
– Э…
– Вы удивлены? – заговорил Ника. Голос у него был мелодичный, очень приятный. – Или шокированы?
– Я в замешательстве, – обрела‑таки голос Ирка.
– Пойдемте в комнату. Выпьем коньяку. Леша говорил, что вы его очень любите. Мы принесли.
Ника чувствовал себя уверенно. Он разделся. Под пальто обнаружились костюм, яркая рубашка и розовый шифоновый шарф.
Он пропустил вперед Ирку, Лешу, потом прошел сам. Начал деловито выкладывать из пакета бутылки, фрукты, шоколад. Потом, извинившись, удалился на кухню – за тарелками и рюмками. Брат с сестрой остались одни.
– Что молчишь? – прервал молчание Лешка.
– Нет слов.
– Я думал, ты поймешь.
– Я пойму, только ты объясни мне. Для начала, правильно ли я поняла…
– Правильно. Мы любовники.
– Абсурд. Ты же бабник!
– Среди бабников полно ла… ла… блин, слово хрен выговоришь… латентных гомосексуалистов, вот. Ника мне статистику показывал.
– И ты, поверив статистике, решил сменить ориентацию?
– Я люблю его, Ирка. По‑настоящему. Я долго сопротивлялся, говорил себе, что Ника мне нравится просто как друг. Но в итоге…
Они познакомились в квартире Машуни. Ника пришел к ней в гости на правах бывшего хозяина. Маленький дизайнер сначала не понравился Леше. Явный педик! Браслеты, шарфик, поступь девичья – он таких терпеть не мог. Но манеры, голос, достоинство, с которым тот держался, ему понравились. Ника был очень веселым, занятным, Лешка проболтал с ним почти час, и Машуня, ревностно охранявшая его от всех, на сей раз ничего не имела против. Разве можно опасаться какого‑то безобидного гомика? Вот если бы на его месте была грудастая молодуха, она бы быстро пресекла затянувшийся разговор. Машуня даже рада была, что ее мальчик нашел себе друга помимо вечно пьяненького Коляна.
Ника стал бывать в их доме довольно часто. В отсутствие Маши он развлекал Лешку, брал его с собой в квартиры, над которыми работал как дизайнер, водил по музеям, в гости к известным людям: певцам, танцорам, художникам. Те были гомосексуалистами, хотя выглядели почти все стопроцентными мужиками. А Лешка всегда думал, что геи, все, как один, двойники Бориса Моисеева.
Однажды, сидя вечером в гостиной, Ника вдруг признался ему… в любви. Лешка врезал ему в челюсть и спустил с лестницы. Неделю он не разговаривал с ним, даже не смотрел в его сторону. Потом, поостыв, позволил себя навещать, но взял с Ники клятву не повторять больше таких фокусов.
Стали дружить дальше. Лешка привязался к своему другу, скучал по нему, все больше тяготился обществом навязчивой Маши и неотесанного Коляна. Он уже жалел, что так грубо обошелся с Никой, и, кажется, мечтал о том, чтобы тот не сдержал клятву.
А однажды утром он понял, что полюбил. Хотя мысль о сексе с мужчиной была ему по‑прежнему противна, он уже не был столь категоричен и не считал любовь к представителю своего пола чем‑то постыдным. В то утро Лешка собрал чемоданы и ушел жить к Нике. «Только ты меня не торопи», – попросил он с порога. Ника улыбнулся и понимающе кивнул.
– Я приврал маленько, – пояснил сейчас Лешка сестре, – пока мы только спим в одной кровати, между нами ничего не было, кроме невинных ласк. Я, конечно, мог бы себя пересилить – с Машуней же смог! – но не хочу, а Ника меня не торопит. Все должно идти естественно.
– А может, ты только внушил себе, что мужчины тебе больше по вкусу?
– Я не гей, если ты это хотела от меня услышать.
– Ну, слава богу! Ты – бисексуал, что сейчас модно.
– Нет. Единственный мужчина, с которым я свяжу свою жизнь, – Ника. Других для меня не существует. Женщин же я по‑прежнему люблю. Нет, женщин я не люблю, а хочу. Или нет… Ну, красотку задастую уж точно хочу…
– Запутался ты, братец.
– Наверное. – Лешка грустно вздохнул. – Не думал, знаешь ли, что со мной такое случится. Всю жизнь за юбками бегал, а влюбился… в штаны.
Вернулся Ника. Улыбающийся, восторженный. Ирка заметила, как нежно он посмотрел на ее брата. А, пусть себе живут! Может, Лешке на пользу пойдет, все лучше, чем женитьба на танке в чехле из чернобурки…
Глава 2
Шел снег. Он кружил в свете фонарей, падал на грязный тротуар, поблескивал на рекламных щитах. Ирка шла к станции метро, закрывая лицо от ветра. Она устала и хотела поскорее очутиться в кровати. Работа ее вымотала, хоть и прошло после отпуска не больше месяца, – Алан достал. То ему то подай, то это. Совсем озверел начальничек!
Скорее всего, Любаша ему всю плешь проела, вот он и срывается на подчиненных. Особенно Ирке доставалось, будто он отыгрывался на ней за ее правоту. Дело было в том, что Люба пробы не прошла, у нее не оказалось ни капли таланта, даже режиссерские подсказки не помогали. Русалка больше походила на стройную бегемотиху – все делала неуклюже и невпопад. Ку пришлось согласиться с тем, что снимать ее нельзя. Любаша устроила сцену прямо в павильоне, после чего убежала. С той поры Алан был похож на грозовую тучу.
Мимо Ирки на тихой скорости проплыл белый «Линкольн». Везет же людям! Сама она предпочла бы «Мустанг», но и такая машина ее бы устроила. Как будто прочитав ее мысли, тот, кто сидел за рулем, притормозил. Автомобиль остановился. Дверка приоткрылась, из салона показалась знакомая голова с тщательно уложенными волосами.
– Игорь? – Ирка остановилась.
– Я это, я. Садись давай.
Она не заставила себя уговаривать и с удовольствием нырнула в теплый салон.
– Какими судьбами? Инспектировал свои владения?
– Нет, я тебя искал.
– Вспомнил, что я приношу тебе удачу?
Ирка присмотрелась к Себровскому. Тот не изменился, разве осунулся немного, но теперь она не находила его красивым. Глаза тусклые, губы тонкие, уши оттопыренные… Одет, конечно, с иголочки, но в Москве таких пижонов полным‑полно. Как она могла когда‑то им увлечься?
– Я за помощью к тебе. – Себровский достал из кейса плоский сверток и спросил: – Ты могла бы подержать его у себя?
– А что это?
– Компакт‑диск. Здесь компромат на многих политиков, в том числе на кое‑кого из министров. Номера счетов в швейцарских банках, скрытая съемка их переговоров с бандитами, документы, подтверждающие их причастность к торговле оружием. Здесь «бомба».
– И ты отдаешь ее мне? Но зачем?
– Сохрани, пожалуйста, диск.
– Меня не убьют из‑за него?
– О его существовании никто не знает.
– Я что‑то не поняла…
– Меня хотят убрать. Сначала они вздумали меня посадить, но у меня депутатская неприкосновенность. И теперь они решили от меня избавиться другим способом – на меня было совершено покушение.
– Я ничего не слышала.
– Я не дал информации просочиться. В меня стреляли, помог только счастливый случай – я поскользнулся и упал, пуля прошла выше. Тем же вечером я связался с одним из тех, кто, по моему мнению, затеял охоту на меня, и предупредил, что разослал пять СД‑дисков с компроматом на пять телекомпаний, а еще пять хранятся в редакциях газет, и в случае моей смерти они будут раскодированы. Кажется, это их остановило, но уничтожить диски пытались, пытаются и сейчас. О существовании одиннадцатой копии они не догадываются. Я им о ней не сказал и не скажу. Информацию ты запустишь в Интернет сразу, как только узнаешь о моей смерти, она не зашифрована. Этот диск не страховка – он орудие мести.
– Игорь, ты мне настолько доверяешь?
– Доверяю, – твердо ответил он. – А если я ошибся в тебе, то… то так мне и надо.
– А тебе меня не жалко? Вдруг они все же узнают обо мне?
– Не узнают.
– Я под пыткой все скажу, – предупредила Ирка, а потом мрачно добавила: – И меня все равно убьют!
– Не говори глупостей, Ира! Ты совершенно вне опасности, к тому же все продлится не больше месяца. После я заберу диск у тебя и спрячу за границей, там надежнее.
– Вот и спрячь!
– Я отблагодарю тебя по‑царски.
– Ага, если выживешь. А если умрешь?
– Я оставлю указания своему адвокату. Сколько бы ты хотела получить за услугу? Десяти тысяч будет достаточно?
– Да не нужны мне твои деньги!
– Хорошо, я сделаю все, что ты попросишь. В разумных пределах, конечно.
– Игорь, почему все же ты обратился ко мне?
– Я никому не доверяю. Даже друзьям. – Голос Себровского стал тусклым, а лицо как‑то сразу сделалось уставшим. – Ты, по‑моему, человек честный, к тому же у тебя недостаточно связей и смелости, чтобы воспользоваться информацией, записанной на диске, для собственной выгоды.
– Хорошо. Я беру.
– Если все пойдет как я планирую, за диском я приеду сам.
– Ладно. – Видя, что машина остановилась, Ирка открыла дверцу. Игорь перехватил ее руку и вдруг спросил:
– А вообще, как у тебя дела?
– Отлично, – отчеканила она и выпрыгнула на мокрый тротуар.
Глава 3
Потянулись тревожные дни. Поначалу Ирка ждала либо вестей о безвременной гибели медиамагната Себровского, либо снайперской пули, либо появления отмороженных бугаев у своей двери. Но минула неделя, а все было тихо. В конце концов, Ирка успокоилась, забросила диск на полку, где он перемешался с другими, музыкальными, и начала жить дальше.
Прошел месяц, и произошло первое крайне неприятное событие. Но оно совсем не было связано с Себровским.
Ирка спала, и вдруг среди ночи раздался телефонный звонок.
– Кто это? – буркнула Ирка недовольно в трубку, подумав, не Машуня ли опять истерику закатывает. И услышала неожиданное:
– Люба.
– Ну, ты обнаглела! Чего надо?
– Леня стоит на балконе и собирается броситься вниз! – выкрикнула та.
– Он что, сдурел? – Ирка вскочила с кровати, включила свет.
– Мы поссорились. Он убежал, закрылся. Плачет и смотрит вниз. Я не знала, к кому обратиться, вот и позвонила тебе.
– Спасателям надо было звонить.
– Тогда не избежать огласки. Такой позор!
– А я‑то чем помогу? Пока я такси вызову, пока доберусь…
– Я послала машину за тобой. Только приезжай!
Ирка приехала. Когда она вбежала в квартиру, Алан уже перекидывал одну ногу через поручень.
– Ты чего это придумал? – заорала в открытую форточку.
– Ира? – Он обернулся, глаза были заплаканными и печальными. – У меня нет сил.
– Для чего?
– Для жизни. Я устал. Я хочу забвения.
– А кино, а мечта? Ты же не снял еще свой шедевр!
– Пусть.
Ирка обернулась к Любе, воспользовавшись тем, что Алан опять задумался, и нога его вновь стояла на полу балкона.
– Из‑за чего ссора была?
– Ну…
– Слушай, не приукрашивай себя при мне, я тебя насквозь вижу.
– Я хочу сниматься в фильме, а он не соглашается.
– Ты дура или как? Тебе мало того, что он жениться на тебе хочет?
– Мало. – Ее зеленые глаза сузились. – Быть женой звезды – неблагодарное занятие. Я хочу сама стать кем‑то.
– Бездарной актеркой?
– Я не прошу у него главной роли. Пусть напишет для меня второстепенную. Я хочу стать актрисой! – Люба топнула ногой, как ребенок.
Ирка глянула за окно. Алан по‑прежнему был неподвижен.
– Ну и чего добилась? Ни роли, ни мужа. Опять пойдешь на панель.
– Я не проститутка! – зло выкрикнула Люба.
– Ты грозилась от него уйти?
– Конечно. Чем я его еще могу напугать?
– Алан! – завопила Ирка, заметив, что тот вновь примеривается к поручню.
Ку, не обратив на ее крик внимания, сосредоточенно подтягивал вторую ногу. Ирка выругалась и полезла в форточку. Было узко, но она протиснулась. Когда она оказалась на балконе, Алан обернулся:
– Сумасшедшая! Ты не остановишь меня!
– Остановлю. Если ты упадешь, значит, и я. – Ирка взяла его за руку.
– Уйди! – Ку вырвал руку. – Я не могу больше, она из меня все соки выпила.
– А ты возьми и напиши для нее роль.
– Какую? Сама говоришь, что Люба бездарна.
– Маленькую, где от нее потребуется только быть красивой и желательно молчаливой. Алан, если ты не мыслишь жизни без нее, то надо учиться идти на компромисс. Дай ей то, чего она хочет, и она станет шелковой.
– Меня засмеют.
– Над тобой и так все смеются. Перестань ребячиться, иди воссоединись со своей любовью, а то я спать хочу.
– Она меня любит, как думаешь? – В его взгляде было столько мольбы, что Ирка не смогла сказать правду.
– Конечно. Знаешь, как она перепугалась за тебя! Даже плакала.
– Да? – Алан стал похож на детсадовца, получившего конфету от Деда Мороза.
– Клянусь.
Ирка открыла задвижку и втолкнула Ку в комнату.
Когда вошла сама, они уже обнимались. Ирка незамеченной покинула квартиру и отправилась домой.
Еще через неделю Валя ее огорошила известием о своей скорой свадьбе.
– Так быстро? – Ирка не верила ушам. – Вы же знакомы два месяца.
– Ты мне не верила, когда я говорила тебе: готовься.
– Я считала это шуткой.
– С браком не шутят. Мне двадцать пять. За плечами куча романов, три аборта и масса разочарований. Мне пора замуж.
– Ты его любишь?
– По любви замуж выходят только в семнадцать. В нашем возрасте надо думать головой.
– Я свидетельница?
– Конечно. Даже Одуванчик согласен. А сейчас мне пора на свидание. Сегодня он ведет меня в ресторан.
Валя пошла собираться. Повытаскивав из шкафа весь свой гардероб, она долго смотрела на вещи, но никак не могла решить, что выбрать. На глаза попался ярко‑розовый шелковый платок, подаренный ей в детстве знакомой индианкой. Она взяла его, повязала на шею и вспомнила, как обматывалась им, когда была маленькой, и изображала из себя Шамаханскую царицу – в детстве Валя была страшной выдумщицей…
Родилась она в общежитии. Мама ее, приехавшая в столицу из Пензы по лимиту, работала аппаратчицей на заводе железобетонных конструкций. Была она приятной, рыжеволосой девушкой, невинной и наивной. В двадцать один ее соблазнил старший мастер их предприятия, наобещав кучу вещей, главной из которых была женитьба. Девушка отдалась ему со всем пылом, а через девять месяцев родила Валю. Мастер, естественно, на ней не женился, у него уже была супруга. Молодой маме пришлось прятать новорожденную в течение полугода, так как с детьми проживание в общежитии запрещалось.
Потом Валя была отправлена мамой в Пензу к бабушке, где и прожила четыре года. Вернулась в Москву она уже пятилетней. Мама по‑прежнему жила в общежитии, но теперь уже семейном, она вышла замуж и родила сыночка. Отчим Вале не понравился сразу: угрюмый, неопрятный мужик, который, казалось, знал только два слова – «жрать» и «отстань». Жили они в так называемой «трехместке», хотя комнатку с прилегающей к ней кухней‑прихожей и «двухместкой» назвать было трудно. Родители спали на диване, дети вдвоем на кровати, отгороженной занавеской. Валю определили в садик, брата – в ясли. Сами же взрослые постоянно пропадали на работе.
Валя стала самостоятельной уже в шесть лет. Именно в этом возрасте она начала путешествовать по Москве в одиночку – смело ездила в метро, на автобусах, переходила улицу. Особенно любила гулять по Красной площади – там было много иностранцев, так не похожих на тех людей, которых она привыкла видеть в общежитии. Ее часто останавливали милиционеры и спрашивали, не потерялась ли она. Валя отвечала, что ее мама работает в Мавзолее и она отпустила дочь за пирожками. Ей верили.
Однажды на Красной площади она познакомилась с индийской девочкой Зитой. Юная индианка поразила Валю с первого взгляда – смоляная коса до попы, смуглая кожа, большие черные глаза, а еще розовое сари, расшитое золотом, и множество браслетов на пухлых руках. Рыжая русская детсадовка в хлопковом платье и сандалиях на босу ногу решила, что перед ней дочь магараджи. Однако, преодолев робость, она подошла к смуглянке, взяла за руку и застыла, на приветствие смелости у нее уже не хватило. Индийская «принцесса» мило улыбнулась, блеснув жемчужными зубками, и на хорошем русском сказала: «Здравствуй». Зита оказалась дочерью посла, ей было десять, и треть жизни она прожила в России. Девочки подружились, вместе гуляли, играли в прятки. Милиционеры привыкли к этой странной парочке: роскошно одетая индианка с царственными манерами и худенькая русская девчушка, коленки которой были неизменно ободраны, а кофточки и платья коротки. Привыкли к ней и охранники Зиты, не отходившие от подопечной ни на шаг.
Интернациональная дружба продлилась около года. Потом посла отозвали из России, и Зиту увезли на родину, на прощание девочка подарила Вале платок. Валя в долгу не осталась – она украла у мамы шаль и презентовала своей индийской подруге.
С тех пор кусок шелковой материи превращался то в сари, то в фату, то в шлейф. Особенно Валя любила представлять себя индианкой – рисовала на лбу точку, чернила брови и пела тонким голоском заунывные песни. В школу она пошла, не умея ни писать, ни читать, зато зная традиции и обычаи индийцев. Своим одноклассникам она говорила, что ее двоюродная сестра живет в Дели, во дворце, что ее папа магараджа и что сама она скоро поедет к ней в гости. Ложь была раскрыта только через три года, когда одна из подружек проболталась, что если у Вали и есть кузина, то живет она в Пензе в коммуналке, а никак не во дворце в Дели. Врунишку подняли на смех, но немного погодя простили.
Валина мама родила еще одного ребенка, и семье дали квартиру. Была она небольшая, в районе новостроек, безликом и мусорном, но они и этому были рады. Валя пошла в другую школу. Теперь она могла со спокойной совестью придумывать себе хоть сестер‑принцесс, хоть братьев‑королей, но ей было не до того. Младшие брат с сестрой нуждались в ее заботе, а мама – в помощи. Как Валя доучилась до восьмого класса, она сама не помнила, поскольку видела только пеленки, кастрюли, садик и ясли. В пятнадцать она внимательно посмотрела на себя в зеркало, и отражение ей сказало: еще пять лет такой жизни, и она станет похожа на молодую бабушку. Ни прически у нее, ни маникюра, ни приличной одежды, а только куцый хвостик, вытянутая кофточка и мешки под глазами. Валя сказала – баста и начала новую жизнь.
Для начала она взялась за учебу, и оказалось, что знания даются ей легко. Потом вытащила из кладовки старую швейную машинку «Зингер» и вязальные спицы. Теперь у нее появились хорошие вещи, сшитые своими руками, и небольшие деньги, заработанные вязанием.
Окончив школу, девушка поступила в техникум книготорговли. Ушла жить в общежитие, там продолжала обвязывать всех, кто готов был заплатить ей за работу, там же впервые влюбилась – в коменданта. Потом был преподаватель философии, который облапошил ее, как некогда заводской мастер ее маму. Только Валя оказалась более настырной – она узнала адрес, по которому проживал ее любимый философ, и завалилась к нему вечером. Дверь ей открыла его «умершая год назад» жена. Разразился скандал, после которого преподаватель спешно покинул техникум, а Валя пошла на аборт.
Сколько их было после философа, Валя и не упомнила. Но в каждого была влюблена, за каждого собиралась замуж. Она уже работала в магазине товароведом, когда познакомилась с последним из вереницы «единственных». Этот оказался очень богатым и честным – о своем семейном положении доложил сразу. Он снял ей квартиру, одевал, водил по дорогим ресторанам. Валя потеряла его по глупости: положение любовницы перестало ее устраивать, и она решила взять судьбу в свои руки. Сварганила анонимное письмо (так, мол, и так, ваш муж встречается с девушкой, тратит на нее семейные деньги и прочее‑прочее) и отослала его законной супруге. Та оказалась женщиной гордой, выгнала изменщика вон, как и планировалось. Только прокол у Вали вышел – «единственный» прощение у супруги вымолил: цветы дарил, на коленях стоял, а вот подружке ее выходки не простил. Сколько она ни оправдывалась, сколько ни доказывала, что к письму не имеет никакого отношения, все было напрасно. Любимый выгнал ее взашей из квартиры вместе с манатками…
И вот теперь у Вали появился шанс. Валя поняла это, как только увидела Одуванчика. Тихий, невинный, обеспеченный, нежадный, самое же главное – она его ни грамма не любила, значит, глупостей не наделает.
Валя посмотрела на себя в зеркало. Розовый платок прекрасно смотрелся на черном платье. Так и надо идти, решила она. И пусть лоскут шелка из детства будет знаменем победы, символом исполнения мечты.
Когда она убежала, Ирка осталась наедине со сценарием. Тихий вечер в компании несуществующих людей…
Себровский появился неожиданно – Ирка наткнулась на него у своего подъезда. Оглянулась, ища взглядом машину, но «Линкольна» поблизости не было. Зато она заметила четырех серьезных крепышей в длинных пальто, стоявших поодаль.
– Где тачка?
– За углом. В вашем дворике ее припарковать негде. Пригласишь в гости?
– Пошли. – Ирка заметила, что Себровский посвежел и выглядит довольным. – Все позади?
– Да, все улажено. Можешь перестать бояться.
– Угу. – Она отперла квартиру, а о том, что бояться давно перестала, промолчала.
Игорь вошел, осмотрелся. Выбрал для себя кресло, сел.
– Выпьем?
– Могу предложить коньяк.
– Давай.
– Покормить тебя? У меня голубцы есть.
– Нет, не надо. – Игорь отхлебнул из рюмки, одобрительно цокнул: – Отличный коньяк. Дорогой. Я так много тебе плачу?
– Мне друг его принес.
– Твой парень?
– Нет, друг. Ника, он дизайнер.
– А, маленький педик… Он мне дом загородный отделывал…
– Давай обсудим вознаграждение, – прервала его Ирка.
– Может, сначала по‑дружески поболтаем? Или лучше… – Он протянул руку и погладил ее по колену.
– Не надо, Игорь, – Ирка убрала его ладонь.
– У тебя кто‑то есть?
– Да, – соврала она.
– Что ж… Я не настаиваю, – небрежно бросил он. – Так чего ты хочешь?
– Работу.
– Вот ненасытная. Чем тебе твоя теперешняя не нравится?
– Надоела. Особенно Алан. Он поглупел, стал бездарнее.
– Я заметил. Клипы его уже не так хороши, но я решил, что просто он выдохся немного.
– Он влюбленный дурак, из которого вьет веревки тупая потаскуха. Ему не до творчества. Скоро он начнет снимать фильм, опять же для нее, потом еще. В итоге станет посмешищем…
– Ну, и где тебе хотелось бы работать?
– В журнале «Женское лицо».
– Не лучший выбор. Журнал на грани банкротства. Я уже решил прикрыть его.
– Сделай меня главным редактором, и я спасу его.
– Ладно. Приступишь в начале следующего месяца, но знай, если за квартал ты не улучшишь положения, я журнал закрою. Ты останешься без работы…
– Я готова рискнуть.
– О’кей, – обронил Себровский, затем взял диск, махнул на прощание рукой и удалился.
Так Ирка получила работу, о которой давно мечтала.
Глава 4
Кабинет главного редактора напоминал кладовку улучшенной планировки. Он был маленький, тесный, захламленный. Из мебели: стол, кресло, обтянутое красным дерматином, облезлые, с шатающимися ножками стулья; из техники: радио, старый компьютер китайского производства и матричный принтер; из аксессуаров: на полу коричневый палас, на окне розовые в грязных разводах занавески. В этой хламной комнате Ирка проработала месяц, почти не замечая окружающего убожества – ей было не до того.
Первый день в статусе главного редактора запомнился, как непрекращающийся кошмар. Хэллоуин и пятница тринадцатое разом. Ирка знала, что предстоит большая работа, понимала, что журналисты отнесутся к ней настороженно, и приготовилась, но она никак не ожидала полного неподчинения и неприязни. Даже секретарша при встрече окатила ее волной такого презрения, что новоявленная начальница чуть не убежала в слезах домой. Конечно, она так не сделала, хотя один глаз и правда начало пощипывать. Строго, но приветливо Ирка поздоровалась, назвалась по имени‑отчеству и попросила, чтобы девушка вызвала к ней всех работников на совещание через пятнадцать минут.
Оказавшись в своем кабинете, она отметила, что его даже не прибрали. Пыль, окурки в пепельнице, а в ящике стола водочные бутылки. Ирка обозвала себя дурой (а кто же она, если не дура, раз не настояла на том, чтобы Себровский сопровождал ее и представил сотрудникам?), покидала мусор в пустую картонную коробку, села и попыталась сосредоточиться. На столе лежал последний номер журнала. Ирка машинально пролистала его, хотя в том и не было надобности – выпуск она изучила досконально. Включила компьютер, просмотрела содержимое диска – сплошные игры. Ей вновь захотелось убежать. В этой редакции никто не желал работать, включая их бывшего начальника. Что же сможет сделать она? И потом, судя по убогой обстановке, столь же убогой офисной технике и очень небольшому штату, можно было предположить, что журнал являлся лишь средством для отмывания денег…
Открылась дверь, и на пороге возникла секретарша Катерина.
– Ирина Александровна, – обратилась она к Ирке по имени‑отчеству, но без всякого почтения, – каждую среду в десять у нас проводились редакционные собрания, сегодня среда, сейчас три минуты одиннадцатого, люди собрались. Впускать?
Ирка кивнула. Катерина пошире распахнула дверь, и в кабинет ввалилась толпа журналистов. Когда все расселись, Ирка начала совещание. На нее смотрели недовольные хмурые лица, в ответ на ее приветствие она не услышала ни одного вежливого слова. В комнате царило такое напряжение, будто в ней не деловое совещание проводят, а подписывают пакт о капитуляции.
– У нас с вами три месяца, – объявила Ирка сразу после того, как поздоровалась. – Если мы не превратим журнал в конфетку, его закроют.
Новость застала всех врасплох. Ирка видела по лицам присутствующих, как они удивлены и напуганы.
– Поэтому давайте думать, как и что нужно сделать, чтобы этого не случилось, – продолжила Ирка. – Для начала поведаю вам о своих идеях, а после вы поделитесь своими. Итак… Журнал женский, значит, в нем должны быть интервью со звездами, новинки моды, гороскоп, любовные истории и секс, а у нас пока ничего, кроме гороскопа и любовных историй. Плохо еще и то, что нет светской хроники, а также советов какого‑нибудь стилиста. Все это нужно исправить! И мы исправим, я уверена. Но прежде всего нам необходимо привлечь внимание новых читательниц, заставить их купить именно «Женское лицо», а не тот журнал, который они приобретали раньше. Думаю, следует поместить на обложку фото такой личности, которая никого не оставит равнодушным. Кто сейчас самая популярная персона в стране?
– Пугачева, как всегда.
– Не пойдет. Она всюду, а нам нужен эксклюзив.
– Мы хотели в новом номере поместить на обложку снимок Маши Кляйн, она талантливая девушка.
– Певица? Та, которая про ясельки‑басенки поет?
– Да. Кстати, она уже и согласие дала.
– Вы лично купите журнал только потому, что на его обложке красуется Маша Кляйн?
– Нет, конечно, – ответил журналист. – Но единственный, кто может привлечь своей физиономией женщин, это Себастьян, а его портрет мы не получим никогда.
Ирка знала, кто такой Себастьян. Им бредили последние полгода все без исключения: и мужчины, и женщины, и профессионалы, и дилетанты, и старые, и малые. Он был певцом и просто красавцем. Неизвестно, откуда сей талант взялся, непонятно, где пропадал так долго (с таким‑то голосом!), но неожиданно он ворвался на российскую эстраду и завоевал всего лишь одной песней всю многострадальную Русь. Себастьян был мечтой не только женщин и геев, но и журналистов. Последнее потому, что он не дал ни одного интервью и не позволил себя сфотографировать ни одному фотографу, за исключением своего собственного.
– Значит, вы считаете, что этот смазливый соловей нас бы спас? – задумчиво спросила Ирка.
– Безусловно. Но проблема в том, что, помимо его категорического отказа общаться с журналистами, существует правило помещать на обложку только портреты женщин, мы ведь «Женское лицо».
– И что из того?
– Вы видели, чтобы «Космополитен», например, напечатал на обложке снимок мужчины?
– Нет, но Себастьян не совсем мужчина.
– Конечно, его называют человеком без пола, но все же…
– Давайте не будем консерваторами. Себастьян – идеальный вариант: он звезда, загадка, а ко всему прочему у него лицо красивой женщины и идеальное мужское тело.
– К чему спорить? Он все равно не согласится, – махнул рукой Иркин оппонент. – Может, лучше другого голубого снимем, раз нам нужен эпатаж?
– Я попробую его уговорить.
– Лично я знаю многих, кто пытался. Вы даже близко к нему не подойдете, он всегда в кольце охраны и пресс‑секретарей.
– Я с ним немного знакома, мы с Ку снимали его дебютный клип, к тому же мой брат часто встречает его на закрытых вечеринках, так что он не затворник. И не Эверест, до него можно добраться. Если не получится, то снимем лучше трансвестита, только не Машу эту. Дальше…
Они просовещались до обеда. Много спорили, иногда очень громко, во многом их мнения не сходились, но Ирка была довольна: она добилась ответной реакции, несогласие все же лучше, чем ленивое равнодушие.
Домой она пришла, вымотанная до предела. Покидала в себя пару бутербродов и полезла в Интернет за сведениями о таинственной звезде. Нарыла много, но информация была настолько противоречива, что складывалось такое мнение: либо Себастьян гений, либо полное ничтожество. Из личного шапочного знакомства Ирка вынесла два наблюдения – он очень красив и безусловно гомосексуален. Подтверждений последнему было множество, начиная от его посещений всех гей‑тусовок и заканчивая розовыми штанишками. Из Интернета же почерпнула следующее: возраст около тридцати, рост сто восемьдесят пять сантиметров, бывшее место работы – стриптиз‑клуб. По другим данным, Себастьян не имел профессии, а все свободное время проводил на пляжах Испании, где занимался серфингом и рекламировал крем для загара. Оказалось также, что настоящее имя певца – Сева, отличительная особенность – наличие и мужских, и женских половых органов, а еще два шрама на лопатках, без стеснения им демонстрируемые, которые, по мнению «экспертов», являлись послеоперационными рубцами, оставшимися в результате ампутации крыльев. Одним словом, сплошная чушь. Начитавшись ее, Ирка выключила компьютер и пошла спать.
Наутро она позвонила Нике. Тот согласился взять ее в клуб, куда они с Лешкой собирались и куда часто захаживал Себастьян. На ее вопрос, обязательно ли быть лесбиянкой, чтобы посетить заведение, Ника рассмеялся и резонно заметил, что она, в конце концов, может и не говорить правды. Ирка согласилась, но все равно пошла с опаской – вдруг какая‑нибудь стриженая широкоплечая баба воспылает к ней страстью?
Итак, они пришли. Лешка – как всегда красивый и мужественный, Ника – разнаряженный в розовое с золотом, Ирка – робкая и настороженная. Помещение клуба было небольшим. Мебель темно‑красная, удобная, стойка под дерево, сцена в виде сердца, на стенах картины. Немного вычурно, но красиво. Люди Ирке понравились не меньше. Ни одного пьяного, все тихо друг с другом переговариваются, кто‑то танцует, кто‑то тянет у стойки коктейль, на сцене поет блюз хорошенькая девушка, в которой только со второго взгляда можно определить юношу.
Ника знал почти всех, он мило улыбался, здоровался, пока они шли к столику. Наконец сели, заказали выпить. Ирка пригляделась к присутствующим повнимательнее и Себастьяна не обнаружила.
– А может, он сегодня не придет? – спросила она у Лешки.
– Его ждут, у одного из его друзей сегодня именины, и он обещал забежать.
– А что ваши говорят о нем? – не унималась Ирка.
– Ничего конкретного, – шепнул Ника в ответ.
– Правда, у него и женские прелести, и мужские?
– Не знаю. У нас не принято обсуждать такие вещи.
– Но кто‑нибудь из твоих друзей с ним спал?
– Нет, хотя многие хотели бы. Но Себастьян, пусть и душка, но человек довольно закрытый, ходит сюда только отдохнуть. У него, говорят, есть богатый покровитель, который финансирует его творческую деятельность. А вот и он! – взвизгнул Ника.
Ирка обернулась. По проходу шествовал… бог, небожитель. Великолепное скульптурное тело, длинные ноги, тонкая талия. Волосы – светлые, закручивающиеся кольцами, – струились по плечам. Точеный нос, карие миндалевидные глаза, высокие скулы. Ирка не поняла, на кого он больше похож: на Брэда Питта или на Ким Бесинджер.
Себастьян помахал сидящим за столиком у сцены, потом кивнул Нике, улыбнулся Лешке и наконец увидел Ирку.
– Я вас помню, – доверительно сообщил он, когда поравнялся с ее креслом. – Вы ассистентка Алана Ку.
– Бывшая. Меня зовут Ирка.
– Ирка? Не Ира? Не Ирина?
– Именно. Мне так нравится. А как друзья зовут вас? Сэб?
– Себасть<