– Я скучаю по Джадо, – пожаловался Рай, имея в виду своего кузена и любимого товарища по играм. – Когда он вернётся?
Меррипен, сестра Амелии Уин и их маленький сын Джейсон, которого чаще называли Джадо, месяцем ранее отправились в Ирландию, чтобы посетить поместье, которое Меррипен когда‑нибудь унаследует. Поскольку его дед был нездоров, Меррипен согласился остаться там на неопределённое время, дабы лучше познакомиться с поместьем и его обитателями.
– Не скоро, – с грустью сообщил Кэм, – возможно, не раньше Рождества.
– Это слишком долго, – тоскливо вздохнул Рай.
– У тебя есть и другие кузены, дорогой, – ласково напомнила Амелия.
– Но они все в Лондоне.
– Эдвард и Эммелин приедут сюда летом. А до того времени ты можешь играть со своим маленьким братиком.
– Но с Алексом не повеселишься, – сказал Рай, – он не говорит и не умеет бросать мяч. И он постоянно мокрый.
– С обоих концов, – добавил Кэм. В его янтарных глазах появились весёлые искорки, когда он посмотрел на жену.
Амелия попыталась сдержать смех, но безуспешно.
– Он не всегда будет таким.
Устроившись на отцовской груди, Рай бросил взгляд на Беатрис.
– Ты поиграешь со мной, тётя?
– Конечно. В «шарики»? В бирюльки[24]?
– В войну, – с удовольствием произнёс мальчик. – Я буду кавалерией, а ты будешь русскими. И я буду гоняться за тобой вокруг живой изгороди.
– А не могли бы мы вместо этого поиграть в Парижский мирный договор?
– Ты не можешь заключить договор, прежде не повоевав, – запротестовал Рай. – Нам не о чем будет договариваться.
Беатрис усмехнулась сестре.
– Железная логика.
Рай подпрыгнул, схватил Беатрис за руку и потащил её к выходу.
– Пойдём, тётя, – упрашивал он, – обещаю, что не буду бить тебя мечом, как в прошлый раз.
– Не ходите в лес, Рай, – крикнул им вдогонку Кэм. – Один из арендаторов рассказал о бродячей собаке, которая появилась из ореховой рощи этим утром и едва не напала на него. Он решил, что, возможно, собака бешеная.
Беатрис остановилась и оглянулась на Кэма.
– Какой породы была эта собака?
– Дворняжка с жесткой шерстью, как у терьера. Арендатор утверждает, что собака утащила одну из его куриц.
– Не беспокойся, папа, – заверил отца Рай, – с Беатрис я буду в безопасности. Все животные любят её, даже бешеные.
Глава 7
После часа весёлой и шумной игры, проходившей вдоль живой изгороди и фруктовом саду, Беатрис отвела Рая обратно в дом на занятия.
– Мне не нравится учиться, – со вздохом произнёс Рай, когда они подошли к французским дверям с торца здания. – Я бы лучше ещё поиграл.
– Знаю, но тебя ждёт урок математики.
– Он мне не нужен, правда‑правда. Я уже умею считать до ста. И уверен, что мне никогда не понадобится считать что‑либо более ста.
Беатрис усмехнулась.
– Ну, тогда учи буквы. И ты сможешь прочитать много разных рассказов о приключениях.
– Но если я буду читать истории о чужих приключениях, то у меня не останется времени на свои.
Беатрис покачала головой и рассмеялась.
– С тобой бессмысленно спорить, Рай. Ты так же смышлен, как и тележка, полная обезьянок.
Быстро забравшись вверх по лестнице, Рай обернулся и взглянул на Беатрис.
– Разве ты не пойдешь вместе со мной в классную комнату, тётя?
– Пока нет, – рассеяно ответила Беатрис, устремив свой взгляд на лес позади Рэмси‑Хауса. –Пойду прогуляюсь.
– А можно я пойду с тобой?
– Спасибо, но нет. Сейчас мне хочется пройтись в одиночестве.
– Ты собираешься искать ту собаку? – догадался Рай.
Беатрис улыбнулась.
– Возможно.
Рай задумчиво посмотрел на неё.
– Тётя?
– Да?
– Ты собираешься когда‑нибудь выйти замуж?
– Надеюсь, что да, Рай. Но сначала мне необходимо найти подходящего джентльмена.
– Если никого не найдётся, то я сам женюсь на тебе, когда вырасту. Но только если стану выше тебя ростом, потому как мне бы не хотелось смотреть на тебя снизу вверх.
– Благодарю тебя, – подавляя улыбку, серьёзным тоном произнесла Беатрис, а затем повернулась и зашагала в сторону леса.
Эта прогулка ничем не отличалась от тех, что она сотни раз совершала до этого. Местность была хорошо знакома, солнечные лучи, проникая сквозь ветви деревьев, образовывали причудливые тени. Бледно‑зелёный мох покрывал кору деревьев, за исключением тёмных поражённых участков, где древесина превратилась в труху. Тонкий слой листьев, папоротников и ореховых сережёк делал почву под ногами мягкой. Звуки также были знакомыми: пение птиц, шелест листьев и шебуршание множества маленьких существ.
И всё же, несмотря на давнее знакомство с этими лесами, Беатрис испытывала тревогу из‑за какого‑то нового ощущения. Ощущения, что ей следует быть осторожной. Воздух был наполнен обещанием… чего‑то. Это чувство только усилилось, когда она углубилась в лес. Её сердце учащённо билось. Кровь бешено пульсировала в запястьях, горле и даже коленях. Что‑то двигалось впереди – какая‑то невысокая фигура скользила между деревьями и колыхавшимися зарослями папоротника‑орляка. Но это не была фигура человека.
Подняв упавшую ветвь, Беатрис ловко отломила от неё палку размером с прогулочную трость.
Существо замерло, и в лесу стало тихо.
– Иди сюда, – позвала Беатрис.
Собака вприпрыжку кинулась к ней навстречу, с шумом продираясь сквозь кусты и шурша листьями. И залилась характерным лаем терьера. Остановившись в нескольких ярдах[25]от Беатрис, собака зарычала, обнажив длинные белые клыки.
Сохраняя спокойствие, Беатрис невозмутимо рассматривала пса. Тощий, с короткой жёсткой шерстью, за исключением забавных метёлок на морде, ушах и возле глаз. Выразительные, блестящие, круглые, как шиллинги, глаза.
Беатрис сразу же узнала эту характерную мордочку. Она уже видела её раньше.
– Альберт? – с удивлением произнесла она.
Уши пса дёрнулись, услышав имя. Припав к земле, он зарычал в сердитом смятении.
– Значит, он всё‑таки взял тебя с собой, – проговорила Беатрис, отбрасывая палку. Её глаза пощипывало от подступивших слёз. У девушки вырвался слабый смешок. – Я так рада, что ты благополучно пережил войну. Давай, Альберт, будем друзьями.
Беатрис оставалась неподвижной, позволив псу осторожно приблизиться к ней. Медленно обходя вокруг Беатрис, Альберт обнюхивал её юбки. Через минуту холодный влажный нос ткнулся в ладонь Беатрис. Она не стала пытаться приласкать пса, а просто позволила ему получше изучить её запах. Увидев, что выражение глаз у собаки изменилось, мышцы челюсти расслабились, а пасть приоткрылась, Беатрис решительно произнесла:
– Сидеть, Альберт.
Пёс опустил зад на землю и жалобно завыл. Протянув руку, Беатрис погладила его по голове и почесала за ушами. Альберт часто и тяжело задышал, его глаза полузакрылись от наслаждения.
– Значит, ты убежал от него? – спросила Беатрис, поглаживая жёсткую шерсть на голове пса. – Непослушный мальчик. Полагаю, что в добрые старые времена ты гонялся за кроликами и белками. А тут ещё и неприятные слухи о пропавшей курице. Тебе бы лучше держаться подальше от птичьих дворов, или тебе не поздоровится в Стоуни‑Кросс. Давай, я отведу тебя домой, мальчик? Он, наверное, ищет тебя. Он…
Беатрис затихла, услышав звук, издаваемый чем‑то… кем‑то… пробирающимся сквозь заросли. Повернув голову, Альберт весело залаял и рванул навстречу приближавшемуся мужчине.
Беатрис не спешила поднимать голову, пытаясь успокоить своё дыхание и неистовое биение сердца. Она услышала, что собака весело побежала обратно к ней, высунув язык. Альберт посмотрел на своего хозяина, как бы говоря: «Взгляни, что я нашёл!».
Медленно вдохнув, Беатрис взглянула на мужчину, остановившегося приблизительно в трёх ярдах от неё.
Кристофер.
Казалось, весь мир замер.
Беатрис попыталась сравнить стоявшего перед нею мужчину с тем надменным повесой, которым он был прежде. Невероятно, что это тот же самый человек. Не было больше бога, спустившегося с Олимпа… теперь перед ней предстал закалённый горьким опытом воин.
Его лицо было цвета золота и меди, словно он насквозь пропитался солнцем. Тёмно‑золотистые пряди волос коротко острижены. Выражение лица совершенно бесстрастное, но было в этом спокойствии что‑то неуловимое.
Каким безрадостным он выглядел. Каким одиноким.
Беатрис захотелось подбежать к нему. Прикоснуться. Необходимость оставаться неподвижной заставляла её мышцы протестующе содрогаться.
Беатрис услышала свой спокойный голос:
– Добро пожаловать домой, капитан Фелан.
Кристофер молчал, разглядывая её без видимого узнавания. О Боже, эти глаза… лёд и пламя… Казалось, его взгляд прожигал её насквозь.
– Я – Беатрис Хатауэй, – ухитрилась промолвить Беа. – Моя семья…
– Я помню вас.
Суровая бархатистость его голоса прозвучала сладкой музыкой для её ушей. Испытывая одновременно замешательство и восторг, Беатрис пристально вглядывалась в это непроницаемое лицо.
Для Кристофера Фелана она оставалась незнакомкой. Но воспоминания о его письмах служили связующей нитью для них, даже несмотря на то, что ему об этом было неизвестно.
Его рука нежно коснулась жёсткой шерсти Альберта.
– Ваше отсутствие наделало много шума в Лондоне, – сказала Беатрис.
– Я не был к этому готов.
Так много всего прозвучало в этой скупой фразе. Конечно же, он не был готов. Контраст между пропитанными кровью ужасами войны и парадными шествиями под звуки труб и фанфар, должно быть, был слишком разительным.
– Я не могу представить ни одного человека в здравом уме, который был бы готов к такому, – заметила Беатрис. – Вся эта шумиха. Ваши портреты в витринах магазинов. Различные вещи, названные в вашу честь.
– Вещи? – настороженно переспросил Кристофер.
– Да. Например, шляпа «Фелан».
Он нахмурил брови.
– Этого не может быть.
– О нет, может. С закруглённым верхом, узкими полями, серого или чёрного цвета. Одна такая есть у модистки в Стоуни‑Кросс.
Нахмурившись, Кристофер что‑то пробормотал себе под нос.
Беатрис осторожно почесала Альберта за ушами.
– Я… знаю об Альберте от Пруденс. Замечательно, что вы привезли его с собой.
– Это оказалось ошибкой, – решительно произнёс Кристофер. – С тех пор как мы высадились в Дувре, пёс ведет себя так, словно сошёл с ума. Он пытался укусить двух человек, включая одного из моих слуг. Лает, не переставая. Прошлой ночью мне пришлось запереть его в садовом сарае, и он сбежал оттуда.
– Он напуган, – сказала Беатрис, – думает, что если будет вести себя подобным образом, то никто не сможет причинить ему вред.
Пёс нетерпеливо встал на задние лапы, положив передние на Беатрис. Та тихонько подтолкнула его коленом в грудь.
– Ко мне, – приказал Кристофер тоном, исполненным такой приглушённой угрозы, что по спине Беатрис пробежал холодок.
Поджав хвост, пёс поковылял к нему. Кристофер достал из кармана сюртука скрученный кожаный поводок и обернул его вокруг шеи собаки. А затем пропутешествовал по Беатрис взглядом, начиная от двух грязных пятен на её юбке и заканчивая нежным изгибом груди.
– Мои извинения, – отрывисто произнёс он.
– Ничего страшного. Меня это не беспокоит. Но пса всё‑таки следует приучить не прыгать на людей.
– Он привык к обществу солдат. Светские манеры ему неведомы.
– Он вполне может им обучиться. Уверена, что Альберт станет прекрасным псом, как только привыкнет к новой обстановке. – Беатрис замолчала, а потом предложила: – Я могла бы позаниматься с ним в следующий раз, когда приду с визитом к Одри. Я хорошо лажу с собаками.
Кристофер окинул её задумчивым взглядом.
– Я и забыл, что вы были дружны с моей невесткой.
– Да, – Беатрис немного помедлила. – Мне следовало раньше сказать, что я очень сожалею о смерти вашего…
Он вскинул руку в останавливающем жесте. Когда Кристофер вновь опустил её, его пальцы были крепко сжаты в кулак.
Беатрис поняла. Боль от утраты брата всё ещё была слишком сильной. Это территория, которую он ещё не смог пройти.
– Вы пока ещё не в состоянии горевать, не так ли? – тихо спросила Беатрис. – Полагаю, смерть не казалась вам реальной до тех пор, пока вы не вернулись в Стоуни‑Кросс.
Кристофер одарил её предупреждающим взглядом.
Беатрис видела такой взгляд у пойманных животных – выражение беспомощной враждебности к любому, кто приблизится. Она научилась с уважением относиться к такому взгляду, понимая, что дикие создания становились весьма опасными, когда находились в беззащитном положении. Беатрис вновь сосредоточила свое внимание на собаке, поглаживая её шерсть.
– Как поживает Пруденс? – услышала она вопрос Кристофера. Ей было больно слышать нотки осторожного желания в его голосе.
– Достаточно хорошо, полагаю. Она проводит сезон в Лондоне. – Беатрис помолчала в нерешительности, прежде чем осторожно добавить: – Мы всё ещё подруги, но, вероятно, уже не такие близкие, как прежде.
– Почему?
Его взгляд вновь стал настороженным. Очевидно, любое упоминание о Пруденс заслуживало его самого пристального внимания.
«И ответственна за это я сама», – подумала Беатрис, выдавив слабую кривую улыбку.
– Видимо, наши интересы стали разными.
Меня интересуете вы, а её – ваши регалии.
– Вы с ней явно сделаны из разного теста.
Услышав сардонические нотки в голосе Кристофера, Беатрис подняла голову и с любопытством посмотрела на него.
– Не понимаю, что вы хотите этим сказать.
Кристофер немного помедлил с ответом:
– Я всего лишь имею в виду, что мисс Мерсер – обычная девушка. А вы… нет. – Его тон был немного снисходительным … в этом не приходится сомневаться.
И внезапно всё участие и доброта испарились, когда Беатрис осознала, что Кристофер Фелан совершенно не изменился в одном отношении: он относится к ней всё так же неприязненно.
– Мне никогда не хотелось быть такой, как все, – отметила Беа. – Такие люди обычно скучны и поверхностны.
Видимо, Кристофер воспринял это заявление как выпад против Пруденс.
– По сравнению с теми, кто приносит садовых вредителей на пикники? Никто не посмеет назвать вас скучной, мисс Хатауэй.
Беатрис почувствовала, как кровь отлила от её лица. Он оскорбил её. Осознание этого заставило девушку оцепенеть.
– Вы сколько угодно можете оскорблять меня, – бросила она, немного изумленная тем, что всё ещё может говорить, – но оставьте моего ежа в покое.
Резко развернувшись, Беатрис быстро зашагала прочь. Альберт заскулил и рванулся было следом за ней, поэтому Кристоферу пришлось позвать его обратно.
Беатрис не оглянулась, а лишь ускорила шаг. Достаточно плохо влюбиться в мужчину, который не любит тебя. Но гораздо хуже влюбиться в мужчину, который испытывает к тебе явную неприязнь.
Это казалось нелепым, но ей очень хотелось написать своему Кристоферу о том незнакомце, которого она только что встретила.
Она бы написала о том, каким высокомерным он был. О том, что он обошёлся с ней так, словно она не заслуживала ни малейшего уважения. Очевидно, он счёл её дикаркой и даже немного сумасшедшей. И самое худшее – возможно, он прав.
Ей пришло на ум, что, наверное, поэтому она предпочитала компанию животных общению с людьми. В животных не было неискренности, притворства. И от животного никто не ждал изменения характера.
Кристофер возвращался домой. Альберт спокойно бежал рядом с ним. По какой‑то причине пёс вел себя лучше после встречи с Беатрис Хатауэй. Когда Кристофер осуждающе взглянул на него, тот поднял взгляд и ответил Кристоферу зубастой ухмылкой, вывалив наружу язык.
– Идиот, – пробормотал Кристофер, не уверенный, относилось ли это замечание к собаке или к нему самому.
Он испытывал тревогу и чувство вины. Кристофер понимал, что вёл себя как дурак c мисс Хатауэй. Она пыталась быть дружелюбной, а он ответил ей холодностью и высокомерием.
Он не хотел оскорбить её. Это случилось потому, что он почти сошёл с ума в своём страстном желании Пруденс, в желании услышать тот мелодичный безыскусный голос, который помог сохранить ему рассудок. Каждое слово из её писем до сих пор эхом отдавалось в его сердце.
«В последнее время я много гуляю. Кажется, мне намного лучше думается на свежем воздухе…»
И когда Кристофер, отправившись на поиски Альберта, шёл по лесу, его захватила безумная мысль, что она находится где‑то неподалеку и что судьба непременно скоро сведёт их вместе.
Но вместо того, чтобы найти женщину, о которой он мечтал и которую страстно желал в течение столь долгого времени, он повстречал Беатрис Хатауэй.
Кристофер не испытывал к ней неприязни. Беатрис была странным созданием, но довольно обаятельным. К тому же она оказалась намного более привлекательной, чем он это помнил. В действительности, за время его отсутствия она превратилась в красавицу, на смену её юношеской долговязой неуклюжести пришли привлекательные изгибы и изящные…
Кристофер раздражённо тряхнул головой, пытаясь изменить направление своих мыслей. Но образ Беатрис Хатауэй никак не желал исчезать. Красивое лицо овальной формы, нежный чувственный рот, запоминающиеся голубые глаза – столь насыщенной голубизны, что имелся намёк на фиолетовый. И тяжёлая копна шелковистых тёмных волос, заколотых кое‑как, наспех, с выскользнувшими свободными локонами.
Иисусе! У него слишком давно не было женщины. Он был дьявольски возбуждён, одинок, а также в равной степени полон скорби и гнева. У него имелось так много неосуществленных потребностей, что он никак не мог решить: с чего ему начать. Но идея найти Пруденс показалась ему хорошим началом.
Он отдохнёт здесь в течение нескольких дней. А потом, почувствовав, что стал более похож на себя прежнего, отправится в Лондон к Пруденс. Сейчас было совершенно ясно, что он уже не тот, что прежде. Вместо раскрепощённого и обаятельного Кристофера появился новый – осторожный и скованный.
Частично проблема состояла в том, что он не мог спокойно спать. Любой малейший шум ‑ скрип, стук ветки дерева об оконное стекло – заставлял его просыпаться с бешено колотящимся сердцем. То же самое происходило и в дневное время. Вчера, когда Одри уронила книжку из стопки, которую несла, Кристофер едва не выпрыгнул из своей обуви. Он инстинктивно потянулся за оружием, пока в следующее мгновение не вспомнил, что у него его больше нет. Винтовка стала для него такой же привычной, как рука или нога… он часто иллюзорно ощущал её присутствие.
Кристофер замедлил шаг. Остановившись, он опустился на колени возле Альберта, вглядываясь в его лохматую с метёлками морду.
– Тяжело оставить войну позади, верно? – пробормотал Кристофер, лаская собаку с любящей суровостью. Альберт часто задышал и устремился к Кристоферу, пытаясь лизнуть того в лицо. – Бедняга, ты не понимаешь, что происходит. Ты привык, что в любую минуту над головой могут начать взрываться снаряды.
Альберт завалился на спину и выгнул брюхо, умоляя о ласке. Кристофер почесал его живот и встал.
– Идём домой, – сказал он. – Я снова впущу тебя в дом, но берегись, если ты кого‑нибудь укусишь.
К сожалению, лишь только они зашли в покрытый плющом дом, Альберт вновь выказал прежнюю враждебность. Кристофер решительно притащил его в гостиную, где пили чай его мать и Одри.
Альберт залаял на женщин. Он облаял испуганную горничную. Облаял муху на стене. Заварочный чайник.
– Тихо, – сквозь стиснутые зубы проговорил Кристофер, оттаскивая обезумевшего пса к небольшому дивану и привязывая поводок к его ножке. – Сидеть, Альберт.
Собака осторожно уселась на пол и зарычала.
Выдавив из себя неискреннюю улыбку, Одри спросила так, словно это было обычное чаепитие:
– Тебе налить чаю?
– Благодарю, – сухо ответил Кристофер и присоединился к дамам за чайным столиком.
Лицо его матери сморщилось, подобно гармошке, и она натянуто произнесла:
– Он запачкал ковёр. Разве обязательно навязывать нам общество этого существа, Кристофер?
– Да. Он должен привыкнуть к пребыванию в доме.
– А я не привыкну к этому, – возразила его мать. – Я понимаю, что эта собака помогала тебе во время войны. Но теперь‑то ты в ней не нуждаешься.
– Сахара? Молока? – спросила Одри. Её спокойные карие глаза не улыбались, когда она перевела взгляд с Кристофера на его мать.
– Только сахар.
Кристофер наблюдал за тем, как она размешивает сахар маленькой ложечкой. Взяв чашку, он сосредоточился на горячем напитке, пытаясь справиться с приступом гнева. Это тоже было новой проблемой – всплески чувств, совершенно не подходящих обстоятельствам.
Успокоившись в достаточной мере, он произнёс:
– Альберт не просто помогал мне. Когда я целые дни напролет сидел в грязных траншеях, он сторожил, чтобы я мог поспать без страха быть захваченным врасплох. Он носил сообщения, перебегая из траншеи в траншею, выскакивая и снова спускаясь в них, чтобы мы не наделали ошибок в исполнении приказов. Он предупреждал нас об опасности, чуя приближение врага задолго до того, как наши глаза и уши могли обнаружить кого‑либо. – Кристофер сделал паузу, взглянув на напряжённое несчастное лицо матери. – Я обязан ему жизнью, и он вправе рассчитывать на мою преданность. И, несмотря на его неприглядное и враждебное поведение, я люблю его. – Он бросил взгляд на Альберта.
Хвост Альберта восторженно забарабанил по полу.
Одри выглядела неуверенной. Его мать – рассерженной.
Кристофер допил чай в полной тишине. Ему было чрезвычайно больно видеть произошедшие в обеих женщинах изменения. Они казались похудевшими и бледными. Волосы его матери поседели. Причинами таких перемен, без сомнения, стали продолжительная болезнь Джона и почти год траура.
Уже не в первый раз Кристофер подумал о том, сколь достойно сожаления, что правила траура налагают такие ограничения на людей, в то время как им на пользу, скорее, пошли бы общество и приятные развлечения.
Поставив на поднос недопитую чашку чая, его мать отодвинулась от стола. Кристофер встал, чтобы придержать ей стул.
– Я не могу наслаждаться чаепитием, когда это животное уставилось на меня, – сказала она. – В любую минуту оно может прыгнуть и вцепиться мне в горло.
– Его поводок привязан к дивану, матушка, – заметила Одри.
– Не имеет значения. Это дикое создание, и я ненавижу его.
Она стремительно покинула комнату, высоко подняв голову от негодования.
Освободившись от необходимости придерживаться хороших манер, Одри положила локти на стол и подпёрла рукой подбородок.
– Твои тётя с дядей пригласили её пожить у них в Хартфордшире, – сказала она. – Я уговорила её принять их предложение. Ей необходима смена обстановки.
– Дом слишком мрачный, – заметил Кристофер, – почему закрыты все ставни и задёрнуты шторы?
– Свет причиняет боль её глазам.
– Чёрта с два! – Кристофер уставился на неё, слегка нахмурившись. – Она должна поехать. Слишком долго она пряталась от людей в этом склепе. И ты тоже.
Одри вздохнула.
– Почти год. Скоро закончится мой полный траур, и я смогу придерживаться полу‑траура.
– А что собой подразумевает полу‑траур? – спросил Кристофер, имея весьма смутное представление о таких чисто женских ритуалах.
– Это означает, что я могу перестать носить вуаль, – без энтузиазма ответила Одри. – Мне будет разрешено носить платья серого цвета и цвета лаванды, а также украшения без блеска. И я смогу посещать некоторые неофициальные приемы при условии, что не буду получать от этого удовольствия.
Кристофер саркастически фыркнул.
– Кто придумал эти правила?
– Не знаю. Но мы должны следовать им или испытаем на себе гнев общества. – Одри помолчала. – Твоя мать сказала, что не будет переходить в полу‑траур. Она намерена носить чёрное до конца жизни.
Кристофер кивнул, ничуть не удивлённый. Привязанность его матери к Джону только усилилась в результате его смерти.
– Очевидно, каждый раз, глядя на меня, она думает, что на месте Джона должен был быть я.
Одри открыла рот, чтобы возразить, но затем закрыла его.
– В том, что ты вернулся живым, едва ли есть твоя вина, – наконец, произнесла она. – Я рада, что ты здесь. И верю, что где‑то в глубине души, твоя мать тоже радуется этому. Но за прошедший год она стала немного неуравновешенной. Я не думаю, что она всегда отдает себе отчёт в своих словах и поступках. И полагаю, что время, проведённое за пределами Гэмпшира, пойдёт ей на пользу. – Она помолчала. – Я тоже намереваюсь уехать, Кристофер. Хочу навестить свою семью в Лондоне. Было бы неприличным для нас оставаться здесь вдвоём без компаньонки.
– Если хочешь, через несколько дней я провожу тебя в Лондон. Я намерен отправиться туда, чтобы повидаться с Пруденс Мерсер.
Одри нахмурилась.
– Ох!
Кристофер ответил ей вопросительным взглядом.
– Я делаю вывод, что твоё мнение о ней ничуть не изменилось.
– Изменилось. Оно стало ещё хуже.
Кристофер не мог не вступиться за Пруденс.
– Почему?
– За прошедшие два года Пруденс приобрела репутацию неисправимой кокетки. Её заветное желание – выйти замуж за богатого мужчину, предпочтительно с титулом – известно каждому. Я надеюсь, ты не испытываешь иллюзий, что она тосковала по тебе во время твоего отсутствия?
– Едва ли я мог ожидать, что она будет носить власяницу в то время, пока меня не было.
– Хорошо, потому что она и не делала этого. В действительности, она совершенно не вспоминала о тебе.
Одри сделала паузу, прежде чем с горечью добавить:
– Тем не менее, вскоре после смерти Джона, когда наследником Ривертона стал ты, Пруденс вновь проявила большой интерес к твоей персоне.
Обдумывая эту неприятную информацию, Кристофер хранил невозмутимое выражение лица. Данное описание совсем не подходило той женщине, с которой он переписывался. Очевидно, Пруденс стала жертвой злобных сплетен, что с учётом её красоты и обаяния, было вполне ожидаемым.
Однако он не собирался начинать спор со своей невесткой. Надеясь отвлечь её внимание от такой щекотливой темы, как Пруденс Мерсер, он сказал:
– Сегодня во время прогулки я случайно столкнулся с одной из твоих подруг.
– С кем?
– С мисс Хатауэй.
– С Беатрис? – Одри внимательно взглянула на него. – Надеюсь, ты был вежлив с ней.
– Не особенно, – признался Кристофер.
– Что ты сказал ей?
Бросив хмурый взгляд на свою чашку, Кристофер пробормотал:
– Я оскорбил её ежика.
Одри выглядела сердитой.
– О, Господи!
Она стала помешивать чай столь энергично, что ложка угрожала расколоть фарфоровую чашку.
– Только подумать, ведь когда‑то ты славился своим красноречием. Какой извращённый инстинкт заставляет тебя раз за разом оскорблять одну из самых милых девушек, которых я когда‑либо знала?
– Я не оскорбляю её постоянно. Я сделал это только сегодня.
Рот Одри насмешливо искривился.
– Какая у тебя удобная короткая память. Всем в Стоуни‑Кросс известно, как ты однажды заявил, что ей самое место в конюшнях.
– Я никогда бы не сказал такого женщине и не важно, насколько чертовски странной она бы ни была.
– Беатрис подслушала, как ты говорил это одному из своих друзей во время праздника по поводу уборки урожая в Стоуни‑Кросс Мэнор.
– И она рассказала об этом всем?
– Нет, она сделала ошибку, доверившись Пруденс, которая разболтала об этом всем и каждому. Пруденс – неисправимая сплетница.
– Очевидно, ты не питаешь никакой симпатии к Пруденс, – начал было Кристофер, – но если ты…
– Я изо всех сил старалась полюбить её. Я думала, что если соскоблить шелуху неискренности, то под ней можно будет обнаружить истинную Пруденс. Но под верхним слоем ничего не оказалось. И сомневаюсь, что когда‑нибудь будет.
– И, по‑твоему, Беатрис Хатауэй гораздо лучше Пруденс?
– Во всех отношениях, за исключением, возможно, красоты.
– Здесь ты ошибаешься, – сообщил Кристофер, – мисс Хатауэй – красавица.
Одри удивлённо приподняла брови.
– Ты так считаешь? – медленно спросила она, поднося чашку ко рту.
– Это очевидно. Невзирая на то, что я думаю о ее характере, мисс Хатауэй – чрезвычайно привлекательная женщина.
– Ох, не знаю… – Одри сосредоточила всё свое внимание на чашке с чаем, добавив в неё крошечный кусочек сахара. – Она довольно высокая.
– Её рост и фигура – безупречны.
– И её каштановые волосы – такие обычные…
– Это не обычный оттенок каштанового, он такой же тёмный, как мех соболя. И эти глаза…
– Голубые, – сказала Одри с оттенком пренебрежения.
– Более насыщенной и чистой голубизны я никогда не видел. Никакой художник не смог бы передать… – Кристофер внезапно оборвал фразу. – Не важно. Я отвлёкся от темы.
– А какая у тебя тема? – любезно поинтересовалась Одри.
– То, что для меня не имеет значения, красива или нет мисс Хатауэй. Она весьма эксцентрична, впрочем, как и вся её семья, и меня не интересует никто из Хатауэйев. К тому же мне совершенно наплевать на красоту Пруденс Мерсер, меня привлекает её ум. Её прекрасный, оригинальный, глубокий ум.