Лиза Клейпас
Люби меня в полдень
Хатауэй – 5
Лиза Клейпас
Люби меня в полдень
Моей блестящей и совершенно невероятной подруге Элоизе. Перефразируя Э.Б. Вайта [1]: «Нечасто встречаешь истинного друга и хорошего автора. Элоиза и то и другое».
Навсегда с любовью.
Л.К.
Пролог
Капитану Кристоферу Фелану
1‑ый батальон стрелковой бригады
Военный лагерь на мысе Мапан [2]
Крым
Июнь 1855 года
Дорогой Кристофер!
Я больше не могу писать вам.
Я не та, за кого вы меня принимаете.
У меня не было намерений писать вам любовные письма, но они стали именно такими. По пути к вам мои слова превратились в бьющееся с листка бумаги сердце.
Возвращайтесь, пожалуйста, возвращайтесь и отыщите меня.
– без подписи
Глава 1
Гэмпшир, Англия
За восемь месяцев до этого.
Все началось с письма.
А если точнее, то с упоминания о собаке.
– Так что там с собакой? – спросила Беатрис Хатауэй. – Чья собака?
Её подруга Пруденс, первая красавица графства, достала письмо, которое прислал её поклонник, капитан Кристофер Фелан.
Хотя не следовало джентльмену переписываться с незамужней барышней, но они договорились тайно обмениваться письмами, используя в качестве посредника невестку Кристофера.
Пруденс бросила на Беатрис наигранно хмурый взгляд.
– Беа, ты выказываешь больше беспокойства о собаке, чем о капитане Фелане.
– Капитан Фелан не нуждается в моем беспокойстве, – категорично заметила Беа. – В Гэмпшире о нём беспокоятся все девицы на выданье. Кроме того, он сам решил пойти на войну, и я уверена, что он замечательно проводит время в этой своей элегантной форме.
|
|
– И нисколько не элегантной, – мрачно отозвалась Пруденс, – на самом деле в его новом полку совершенно ужасная форма, тёмно‑зеленая, с чёрной отделкой и никакой золотой тесьмы или галунов. А когда я спросила – почему, капитан Фелан сказал, что это для маскировки стрелков, хотя это не имеет смысла, поскольку все знают, что британский воин слишком храбр и горд, чтобы скрываться во время сражения. Но Кристофер, то есть, капитан Фелан, сказал, что это к … о, он использовал какое‑то французское слово…
– Камуфляж? – спросила заинтригованная Беатрис.
– Да, откуда ты знаешь?
– Многие животные умеют маскироваться, чтобы быть незаметными. Хамелеоны, например. Или вот – пятна у совы помогают ей сливаться с корой дерева. Или…
– Святые небеса, Беатрис, не начинай очередную лекцию о животных.
– Я не стану, если ты расскажешь мне о собаке, – согласилась Беатрис.
Пруденс вручила ей письмо:
– Читай сама.
– Но, Прю, – запротестовала Беатрис, когда ей в руки всунули маленькие аккуратные страницы. – Возможно, капитан Фелан написал что‑то личное.
– Если бы мне так повезло! Всё совершенно мрачно. Ничего, кроме сражений и дурных вестей.
Хотя Кристофер Фелан был последним человеком, которого хотела бы защищать Беатрис, она не могла не указать:
– Он на войне в далеком Крыму, Прю. Не думаю, что в военное время происходит много приятного, о чём можно написать.
– Ну, мне не интересны другие страны, и я никогда не делала вид, что это не так.
Невольная улыбка озарила лицо Беатрис.
– Прю, ты уверена, что хочешь быть женой офицера?
– Ну, конечно… Большинство произведённых в офицеры военных не отправляются воевать.Они – самые модные джентльмены в городе, и, если соглашаются на половину жалованья, у них почти нет никаких обязанностей и они вообще не должны появляться в полку. Так было и с капитаном Феланом, пока его не призвали в действующую армию, – Пруденс пожала плечами. – Мне кажется, что войны всегда начинаются не вовремя. Слава богу, капитан Фелан скоро вернется в Гэмпшир.
|
|
– Правда? Откуда ты знаешь?
– Родители говорят, что война закончится к Рождеству.
– Я тоже такое слышала. Однако все задаются вопросом, не слишком ли мы недооцениваем русских и не переоцениваем ли себя.
– Как непатриотично! – с дразнящим блеском в глазах воскликнула Пруденс.
– Патриотизм не имеет никакого отношения к тому, что Военное министерство с неоправданным энтузиазмом отправило тридцать тысяч мужчин в Крым, толком не разработав план действий. У нас нет достаточных знаний о местности и никакой продуманной стратегии её захвата.
– Откуда ты так много знаешь?
– Из «Таймс». Об этом каждый день пишут. Ты что, не читаешь газет?
– Политические статьи – нет. Родители говорят, что молодой леди не подобает интересоваться такими вещами.
– Моя семья обсуждает политику каждый вечер за ужином, и мои сестры и я принимаем участие в разговоре, – Беатрис специально сделала паузу, прежде чем добавить с озорной улыбкой: – У нас даже есть своё мнение.
У Пруденс изумленно расширились глаза.
– Боже мой. Ну, я не удивляюсь. Всем известно, что твоя семья… необычная.
«Необычная» – самое доброе слово из тех, которыми обычно описывали семью Хатауэй. Семейство состояло из пяти человек, старшим был Лео, дальше шли Амелия, Уин, Поппи и Беатрис. После смерти родителей с семейством произошли удивительные изменения в благосостоянии. Хотя Хатауэйи и были благородного происхождения, но являлись лишь отдаленной ветвью аристократического рода. После ряда неожиданных событий Лео унаследовал титул виконта, к которому ни он, ни его сестры не оказались даже отдаленно готовы. Они переехали из маленькой деревушки Примроуз в поместье Рэмси на юге графства Гэмпшир.
|
|
По прошествии шести лет Хатауэйи достаточно обучились, чтобы приспособиться к высшему обществу. Но ни один из них не научился думать как титулованная особа, ровно как не приобрел аристократической важности и манер. Другая бы семья в подобных обстоятельствах постаралась улучшить свое положение, вступая в браки по расчету, чтобы упрочить социальные позиции, но Хатауэйи предпочитали связывать себя узами брака по любви.
Что касается Беатрис, то было сомнительно, выйдет ли она замуж вообще. Она была только наполовину цивилизована, проводя большую часть времени на свежем воздухе, совершая верховые или пешие прогулки по лесам, болотам и лугам Гэмпшира. Беатрис предпочитала компанию животных обществу людей, подбирая раненых и осиротевших существ и выхаживая их. Животные, которые не могли самостоятельно выжить в диких условиях, оставались у неё на правах домашних любимцев, и Беатрис заботилась о них. Этого для неё всегда было достаточно… до недавнего времени.
Беатрис всё чаще и чаще раздражалась от неудовлетворённости. От тоски. Дело в том, что ей еще ни разу не встретился подходящий мужчина. Разумеется, о бледных, холёных образчиках из лондонских гостиных, в которых она редко бывала, и речи не могло быть. И хотя крепкие деревенские мужчины казались ей привлекательней, Беатрис не находила в них того, что искала – какой‑то черточки или искры, которой она пока не могла дать определения. Она мечтала о мужчине, чья сила воли соответствовала бы её собственной. Она хотела, чтобы её неистово любили… бросали вызов…покоряли.
Беатрис посмотрела на сложенное письмо в своих руках.
Не то чтобы она недолюбливала Кристофера Фелана, просто она признавала, что он враждебно относился ко всему, что она считала важным. Он был человеком искушённым, сознававшим своё привилегированное положение и с легкостью вращавшийся в обществе, что было совершенно чуждо ей. Второй сын местной состоятельной семьи, дедушка по материнской линии – граф, а со стороны отца – семейство, владеющее судоходной компанией.
Фелану не грозил титул – его старший брат Джон должен унаследовать Ривертон после смерти графа. Джон был здравомыслящим, вдумчивым человеком, всецело преданным своей молодой жене Одри. Зато младший брат, Кристофер, был совершенно другим. Как часто случается со вторыми сыновьями, Кристофер в возрасте двадцати двух лет купил офицерский патент. Он поступил на службу корнетом, чья главная обязанность состояла в том, чтобы нести знамя конницы во время парадов и строевых учений – идеальное занятие для такого щёголя. Он стал любимцем лондонских леди, проводя все свои отпуска, часто самовольные, танцуя, выпивая, играя, покупая прекрасную одежду и заводя скандальные любовные интрижки.
Беатрис дважды встречалась с Кристофером Феланом: первый раз на местном балу, где сделала вывод, что он самый высокомерный человек в Гэмпшире. В следующий раз они встретились на пикнике, после которого она изменила своё мнение: он был самым высокомерным мужчиной во всём мире.
– Эта барышня Хатауэй – странное создание, – подслушала Беатрис его слова, сказанные приятелю.
– Я считаю её очаровательной и оригинальной, – вступился за неё его собеседник, – и она знает о лошадях больше, чем все мои знакомые леди.
– Ещё бы, – сухо отозвался Фелан, – с её внешностью и манерами она больше подходит для конюшни, чем гостиной.
С тех пор Беатрис избегала его при любой возможности. Она была не против сравнения с лошадьми, потому что лошади были прекрасными животными, щедрыми и благородными. Так же она знала, что, хотя не являлась писаной красавицей, всё же у неё имелось собственное очарование. Многие знакомые благоприятно отзывались о её тёмно‑русых волосах и голубых глазах.
Эти незначительные достоинства, однако, полностью затмевались сияющим блеском Кристофера Фелана. Он был столь же прекрасен, как Ланселот. Габриель. Возможно даже, что и Люцифер, если считать, что он когда‑то был самым красивым ангелом на небесах. Высокого роста, с серебристо‑серыми глазами и волосами цвета озимой пшеницы, позолоченной солнцем. У него была военная выправка и подтянутая фигура с широкими развитыми плечами и узкими бёдрами. Даже когда он двигался с ленивым изяществом, в нём, бесспорно, проглядывало что‑то мощное, можно сказать, эгоистичное, как у хищника.
Не так давно Фелан стал одним из немногих, кого отобрали из различных полков в Стрелковую бригаду. «Стрелки», как их назвали, были не обычными солдатами, их обучали действовать по собственной инициативе. Им в обязанность вменялось занимать передовые позиции на линии фронта и отстреливать офицеров и лошадей противника, оказавшихся на расстоянии выстрела. Вскоре Фелана за его меткую стрельбу повысили до звания капитана стрелковой бригады.
Беатрис нравилось думать, что это повышение не радовало Фелана. Тем более что ему придётся поменять щёгольскую, чёрную с золотой тесьмой форму гусара на простую тёмно‑зелёную.
– Можешь прочитать его, – предложила Пруденс, сидя перед туалетным столиком. – А мне ещё нужно поправить прическу перед нашей прогулкой.
– Твои волосы прекрасно выглядят, – возразила Беатрис, совершенно неспособная заметить хоть какой‑то недостаток в искусно уложенных завитках белокурых локонов. – И мы всего лишь идём в деревню. Никто из жителей не обратит внимания и не узнает, что с ними что‑то не так.
– Я буду знать. Кроме того, никогда не знаешь, кого можно встретить.
Привыкшая к постоянному прихорашиванию подруги Беатрис усмехнулась и покачала головой:
– Ладно. Если ты так уверена и не против того, чтобы я прочитала письмо капитана Фелана, то я прочту только ту часть, что о собаке.
– Ты заснёшь, прежде чем дойдешь до собаки, – сказала Пруденс, ловко втыкая шпильку в заплетённые косы.
Беатрис посмотрела на небрежно написанные строчки. Слова теснились, готовые вырваться со страницы.
Дорогая Пруденс,
сидя в этой пыльной палатке, я пытаюсь думать о чём‑то интересном, чтобы написать вам, и понимаю, что моё остроумие иссякло. Вы заслуживаете красивых слов, но мне приходит в голову только одно: я постоянно думаю о вас. Я думаю об этом письме в вашей руке и аромате духов на вашем запястье. Я хочу тишины и чистого воздуха, и постели с мягкой белой подушкой…
Беатрис почувствовала, что её брови поползли вверх, а горячий жар быстро распространился ниже высокого воротника ее платья. Она помедлила и посмотрела на Пруденс:
– Тебе это кажется скучным? – мягко спросила она, в то время как румянец продолжал заливать ее, словно пролитое на скатерть вино.
– Начало – единственно хорошая часть, – сказала Пруденс, – продолжай.
…Два дня назад на марше, вниз к побережью Севастополя, мы приняли бой с русскими возле реки Альма [3]. Говорят, мы победили в том бою. Но я этого не чувствую. Мы потеряли, по крайней мере, две трети офицеров нашего полка и четверть унтер‑офицеров. Вчера мы рыли могилы. Назвали окончательное число мертвых и раненых. Триста шестьдесят англичан погибло и еще больше страдают от ран.
Один из павших, капитан Брайтон, завел терьера по кличке Альберт, который явно самый невоспитанный из всех псов на свете. После того как Брайтона опустили в землю, пёс сидел рядом с его могилой и скулил в течение многих часов, и пытался покусать любого, кто подходил к нему. Я совершил ошибку, дав ему кусочек булочки, и теперь несносное существо повсюду следует за мной. В этот самый момент он сидит в моей палатке, уставившись на меня полусумасшедшими глазами. Его скулёж прерывается лишь изредка. И каждый раз, когда я подхожу ближе, он пытается вонзить зубы в мою руку. Мне хочется застрелить его, но я так устал от убийства.
Многие семьи горюют о жизнях, которые я отнял. Сыновья, братья, отцы. Я уже заработал место в аду за то, что совершил, а ведь война только началась. Я меняюсь – и не к лучшему. Человек, которого вы знали, ушёл безвозвратно, и, боюсь, вам не понравится тот, кто пришёл ему на смену.
Запах смерти, Прю… он всюду.
Поле битвы усеяно кусками тел, одежды, обуви. Представьте взрыв, который может оторвать подошвы ботинок. Говорят, что после сражения дикие цветы в изобилии растут на следующий год – почва так сбивается и перемешивается, что это дает новым семенам возможность пустить корни. Я хочу горевать, но в душе не осталось места. И времени. Мне нужно что‑то чувствовать.
Неужели где‑то на земле есть ещё мирное место? Пожалуйста, напишите мне. Расскажите о своём рукоделии, над которым работаете, или о вашей любимой песне. Идёт ли в Стоуни‑Кросс дождь? У листьев начал меняться цвет?
Ваш
Кристофер Фелан
К тому времени, как Беатрис закончила читать письмо, она знала, что за чувство заставляло сжиматься её сердце – неожиданное сострадание.
Казалось невозможным, что такое письмо пришло от высокомерного всезнайки Кристофера Фелана. Оно вообще было не таким, как она ожидала. Там была уязвимость, молчаливая потребность в утешении, которые тронули её.
– Ты должна написать ему, Прю, – сказала она, складывая письмо с гораздо большей заботой, чем она раньше с ним обращалась.
– Я не буду. Это поощрит его на ещё большие жалобы. Я не отвечу, и, возможно, это побудит его написать что‑то более весёлое в следующий раз.
Беатрис нахмурилась.
– Как ты знаешь, я не слишком симпатизирую капитану Фелану, но после этого письма… он заслуживает твоего сочувствия, Прю. Просто напиши ему несколько строчек. Несколько слов ободрения. Это не займет много времени. И о собаке – у меня есть несколько советов, которые могли бы помочь…
– Я не буду писать об этой гадкой собаке, – Пруденс нетерпеливо вздохнула. – Сама напиши ему.
– Я? Но он не хочет получать известия от меня. Он считает меня странной.
– Ничего удивительного. После того как ты принесла Медузу на пикник…
– Она – очень хорошая ежиха, – защищаясь, сказала Беатрис.
– Джентльмен, чью руку она исколола, похоже так не думал.
– Это всё из‑за того, что он неправильно с ней обращался. Чтобы поднять ежа, нужно поместить свои пальцы ниже…
– Не рассказывай мне – я никогда не буду этого делать. Что же касается капитана Фелана… если считаешь, что очень нужно посочувствовать, то напиши ему и подпишись моим именем.
– Разве он не обратит внимания на другой почерк?
– Нет, я ещё не писала ему.
– Но он не мой поклонник, – сопротивлялась Беатрис, – я ничего о нём не знаю.
– На самом деле ты знаешь столько же, сколько и я. Ты знакома с его семьей и очень близка с его невесткой. И я не сказала бы, что капитан Фелан мой поклонник. По крайней мере, единственный. Я не буду давать ему надежды на брак, пока он не вернётся с войны в целости и невредимости. Я не хочу ухаживать за мужем в инвалидном кресле до конца моих дней.
– Прю, это мелко.
Пруденс усмехнулась.
– Зато честно.
Беатрис посмотрела на неё с сомнением:
– Ты на самом деле хочешь доверить написание любовного послания подруге?
Пруденс отмахнулась:
– Не любовного послания. Никакой любви не было в его письме ко мне. Просто напиши ему что‑то весёлое и ободряющее.
Беатрис спрятала письмо в карман своего платья. В глубине души она спорила с собой, понимая, что никогда не может хорошо закончиться то, что делается исходя из добрых намерений, но сомнительно с точки зрения нравственности. С другой стороны… она не могла избавиться от вставшей перед глазами картины: опустошённый солдат в спешке пишет послание в полевой палатке, а его руки покрыты мозолями после рытья могил своим товарищам. И несчастная скулящая собака в углу.
Она чувствовала себя совершенно не готовой писать ему. И, как она подозревала, Пруденс тоже.
Беатрис попыталась вообразить, каково это для Кристофера, оставившего привилегированную жизнь, оказаться в мире, где ему угрожала опасность день за днём. Минута за минутой. Невозможно представить искушённого красавца Кристофера Фелана, борющегося с опасностью и трудностями. И голодом. И одиночеством.
Беатрис задумчиво уставилась на подругу, их пристальные взгляды встретились в зеркале:
– Какая твоя любимая песня, Прю?
– У меня их много. Напиши ему о своей.
– Мы посвятим в это Одри? – спросила Беатрис, имея в виду невестку Фелана.
– Конечно, нет. У Одри проблемы с честностью. Она бы не отправила письмо, если бы знала, что его написала не я.
Беатрис издала звук, похожий то ли на смех, то ли на стон.
– Я бы не назвала это проблемой с честностью. О, Прю, пожалуйста, передумай и напиши ему. Всё было бы намного легче.
Но Пруденс, когда на неё давили, становилась невероятно упрямой, и эта ситуация не стала исключением.
– Легче для всех, но не для меня, – едко заявила она. – Я убеждена, что не знаю, как ответить на такое письмо. Наверняка, он уже и забыл, что написал.
Переключив свое внимание снова на зеркало, она стала наносить розовый бальзам на губы.
Пруденс была очень красива с её лицом в форме сердечка, изящно очерченными бровями над большими зелёными глазами. Но как мало отражалось на её лице. Невозможно было понять, что на самом деле Пруденс чувствовала к Кристоферу Фелану. Одна вещь была, безусловно, неопровержимой: лучше написать, невзирая на неправильность происходящего, чем отказать в ответе. Потому что иногда молчание может ранить так же сильно, как пуля.
Позже, в своей комнате в Рэмси‑Хаусе, Беатрис села за стол и опустила перо в чернильницу с тёмно‑синими чернилами. Трёхногая серая кошка по имени Лаки бездельничала на углу стола, настороженно наблюдая за ней. Любимая ежиха Беатрис, Медуза, заняла другую сторону стола. Лаки, будучи врождённо разумным существом, никогда не беспокоила маленький колючий комочек.
Перечитав письмо Фелана, Беатрис написала:
Капитану Кристоферу Фелану
1‑ый батальон стрелковой бригады
2‑ое подразделение, Крым
17 октября 1854 года
Помедлив, Беатрис потянулась, чтобы погладить оставшуюся переднюю лапку Лаки кончиком пальца.
– Как начала бы письмо Прю? – вслух поинтересовалась она. – Она назвала бы его любимым? Самым дорогим? – она сморщила нос от такой идеи.
Писание писем не являлось сильной стороной Беатрис. Хотя она принадлежала к очень общительной семье, но всегда считала инстинкт и реальные дела более весомыми, чем слова. Она гораздо больше узнавала о человеке во время короткой прогулки на открытом воздухе, чем сидя и разговаривая в течение многих часов.
После длительного раздумья о том, что можно написать совершенному незнакомцу, притворяясь при этом другим человеком, Беатрис сдалась:
– Чёрт возьми, я просто напишу так, как хочу. Он, наверное, будет слишком утомлённым после боя, чтобы заметить, что письмо не от Прю.
Лаки устроила свою мордочку на лапе и прикрыла глаза, издав мурлычущий вздох.
Беатрис начала писать.
Дорогой Кристофер,
я читала о сражении возле Альмы. Согласно сообщению мистера Рассела из «Таймс», Вы и двое других из Стрелковой бригады шли впереди Колдстримской гвардии и застрелили несколько офицеров противника, и, таким образом, лишили руководства их ряды. Мистер Рассел отметил своё восхищение стрелками, которые, несмотря на свистящие над головами пули, не только не отступили, но даже не склоняли головы.
Хотя я разделяю его восхищение, мне хотелось бы сказать, что, по моему мнению, храбрость Ваша будет ничуть не меньше, если наклоняться, когда в Вас стреляют. Уклоняйтесь, уворачивайтесь, делайте шаг в сторону, а ещё лучше – прячьтесь за камнем. Обещаю, что не буду из‑за этого думать о Вас хуже!
Альберт всё ещё с вами? Всё так же кусается? По словам моей подруги Беатрис (это та, что принесла ежа на пикник), собака очень взбудоражена и напугана. Собаки в глубине души чувствуют себя волками и им необходим лидер, поэтому вы должны установить над ним главенство. Когда бы он ни попытался вас укусить, возьмите его морду в руку, слегка сожмите и строгим голосом скажите: «Нельзя».
Моя любимая песня «Вдали за синею грядой». Вчера в Гэмпшире шёл дождь – мягкий, осенний, почти совсем без ветра. Георгины уже облетели, и холод иссушил хризантемы, но восхитительные запахи опавших листьев, мокрой коры и спелых яблок остались. Вы замечали, что у каждого месяца в году есть свой запах? Для меня лучше всего пахнут октябрь и май.
Вы спрашивали, есть ли ещё на земле мирное место, и я с сожалением могу сказать, что это никак не Стоуни‑Кросс. Недавно осёл мистера Модсли сбежал из своего стойла прямо на закрытое пастбище. Пострадала дорогая кобыла мистера Гарда, которая оказалась на пути коварного соблазнителя. Теперь, кажется, кобыла понесла, и между Гардом, требующим финансовой компенсации, и Модсли, настаивающим, что виной всему не сделанный вовремя ремонт заграждения, из‑за которого произошла роковая встреча, бушует вражда. Ухудшает ситуацию то, что, предположительно, кобыла самым бесстыдным образом вертела задом и не проявила никакой сдержанности, чтобы сохранить своё достоинство.
Вы на самом деле думаете, что заработали место в аду? Я не верю в ад, по крайней мере, не в загробной жизни. Думаю, что ад создают люди прямо здесь, на земле.
Вы пишете, что джентльмен, которого я знала, изменился. Мне жаль, что я не могу сделать большего, чем только сказать, что как бы вы ни изменились, вас будут встречать с радостью, когда вы вернётесь. Делайте то, что должны. Если это вам поможет, то заприте свои чувства, закройте их. Может быть, мы когда‑нибудь выпустим их наружу вместе.
С уважением,
Пруденс
P. S. Вчера ходили с Беатрис рисовать. Прилагаю зарисовку кролика, добывающего себе еду в саду Рэмси‑Хауса. К сожалению, объект не позировал, а удрал в заросли чертополоха. Совершенно понятно, что у этих ограниченных гэмпширских зверушек нет никакого уважения к изобразительному искусству.
Когда Беатрис закончила, она сложила листки бумаги и приложила эскиз кролика в саду.
Она никогда никого не обманывала намеренно. Она чувствовала бы себя гораздо спокойнее, отправляя письмо Фелану от своего имени. Но она всё ещё помнила, с каким пренебрежением он когда‑то отзывался о ней. Он не хотел письма от той «странной Беатрис Хатауэй». Он просил о переписке золотоволосую красавицу Пруденс Мерсер. И разве письмо, написанное под чужим именем, не лучше, чем вообще ничего? Человек в ситуации Кристофера нуждался в любых словах поддержки.
Он должен был знать, что о нём кто‑то беспокоится.
И почему‑то, прочитав его письмо, Беатрис решила, что в самом деле, о нём беспокоится.
Глава 2
Харвест Мун[4]принёс сухую ясную погоду, а арендаторы и работники Рэмси пожинали самые богатые урожаи на их памяти. Как и все, Беатрис была занята сбором урожая и организацией праздника, который последовал за ним. На территории поместья был накрыт огромный стол на свежем воздухе и устроены танцы для более чем тысячи гостей – арендаторов, слуг и горожан.
К огорчению Беатрис, Одри Фелан не смогла посетить праздник – её мужа Джона преследовал сильный кашель. Она осталась дома, чтобы позаботиться о нём. «Доктор оставил нам лекарство, которое уже очень помогло Джону, – написала Одри, – но предупредил, что для полного выздоровления очень важен постоянный постельный режим ».
В конце ноября Беатрис отправилась к дому Феланов, следуя по прямой тропинке через лес, заросший корявыми дубами и раскидистыми буками. Тёмные ветви деревьев, казалось, окунули в сахар. Как только солнце пробивалось сквозь облака, они ярко вспыхивали на морозе сверкающими и переливающимися блёстками. Беатрис подошвами крепких ботинок топала по замороженному месиву опавших листьев и мха.
Она подошла к дому Феланов, в прошлом – королевскому охотничьему домику: большому, увитому плющом зданию, расположенному посреди десяти акров леса. Выйдя на очаровательную мощёную дорожку, огибающую дом, она направилась к передней двери.
– Беатрис.
Услышав тихий голос, девушка повернулась и увидела Одри Фелан, одиноко сидящую на каменной скамье.
– О, привет, – бодрым тоном отозвалась Беатрис. – Я не видела тебя несколько дней и подумала, что…– её голос замер, когда она внимательней присмотрелась к подруге.
На Одри было серое дневное платье, сливающееся по цвету с лесом позади неё. Она сидела настолько неподвижно, что Беатрис сама её и не заметила бы.
Они дружили уже на протяжении трёх лет, с тех пор как Одри вышла замуж за Джона и переехала жить в Стоуни‑Кросс. Существовали разные подруги: с одними общаешься, когда нет проблем, такой, например, была Пруденс. К другим обращаешься во времена бед или неприятностей – такой была Одри.
Беатрис нахмурилась, увидев, что лицо Одри гораздо бледнее, чем обычно, а нос и глаза покраснели.
Беатрис заметила с беспокойством:
– Ты не накинула ни плаща, ни платка.
– Все нормально, – пробормотала Одри, не обращая внимания на свои дрожащие плечи. Она отрицательно покачала головой и жестом остановила Беатрис, которая сняла свой тяжелый шерстяной плащ и подошла, чтобы укутать её хрупкие плечи. – Нет, Беа, не надо…
– Мне жарко после прогулки, – настояла на своём Беатрис.
Она села рядом с подругой на холодную, как лёд, скамью. Наступило молчание, и только у Одри судорожно дёргалось горло. Случилось что‑то очень плохое. Беатрис терпеливо ждала, а у самой тревожно сжалось сердце.
Наконец, она спросила:
– Одри, что‑то случилось с капитаном Феланом?
Одри недоумённо посмотрела на неё, как будто услышала иностранную речь.
– Капитан Фелан, – повторила она и встряхнула головой. – Нет, насколько известно, с Кристофером всё в порядке. Вообще‑то только вчера от него пришла стопка писем. Одно из них для Пруденс.
Беатрис вздохнула с облегчением.
– Я отнесу ей письмо, если хочешь, – вызвалась она, пытаясь изобразить застенчивость.
– Да, это было бы кстати.
Руки Одри нервно сжимались и разжимались на коленях.
Медленно потянувшись, Беатрис накрыла своей рукой бледные пальцы Одри.
– Кашель твоего мужа усилился?
– Доктор недавно уехал, – глубоко вздохнув, ответила Одри. И с изумлением добавила: – У Джона чахотка.
Рука Беатрис напряглась.
Установившуюся между ними тишину нарушал только шум сгибающихся под порывами ветра деревьев.
Чудовищность такой несправедливости судьбы было трудно осознать. Джон Фелан был порядочным человеком, всегда первым подававшим руку помощи, когда слышал о нуждающихся. Он заплатил за лечение жены крестьянина, чего эта семейная пара не могла себе позволить, и поставил в своей гостиной фортепьяно для местных ребятишек, чтобы они учились играть, и вложил немалые средства на восстановление сгоревшей до основания кондитерской лавки в Стоуни‑Кросс. Он не выставлял свои деяния напоказ и смущался, когда его добрые поступки становились известны. Почему такой человек, как Джон, должен был заболеть?