– Это не смертный приговор, – наконец сказала Беатрис. – Некоторые выздоравливают.
– Да, каждый пятый, – обреченно согласилась Одри.
– Твой муж молод и силён. Кто‑то же должен быть этим пятым. И это будет Джон.
Одри кивнула, но ничего не сказала.
Обе знали, что чахотка – опасное заболевание, разрушающее лёгкие и вызывающее потерю веса и апатию. Хуже всего, когда кашель становился постоянным, с кровью,, и это длилось до тех пор, пока лёгкие совсем не отказывали.
– Мой шурин, Кэм, может помочь – он очень сведущ в травах и лечении, – предложила помощь Беатрис. – Его бабушка была целительницей в таборе.
– Цыганское лечение? – с сомнением спросила Одри.
– Вы должны перепробовать все возможные лечения, – настаивала Беатрис. – Включая и цыганское. Цыгане живут среди природы и знают её силу. Я попрошу Кэма сделать отвар, который поможет лёгким мистера Фелана и…
– Джон наверняка не захочет его принимать, – сказала Одри, – его мать тоже будет против. Феланы – очень консервативные люди. Если не будет рецепта от врача или лекарства из аптеки, они этого не одобрят.
– Я всё равно попрошу Кэма.
Одри слегка наклонилась и на мгновение прижалась лицом к плечу Беатрис.
– Ты хороший друг, Беа. Мне будет очень нужна твоя поддержка в ближайшие месяцы.
– Можешь рассчитывать на меня, – просто сказала Беатрис.
Налетевший порыв ветра пронзил холодом руки Беатрис сквозь рукава. Одри словно очнулась, почувствовав дрожь подруги, встала и вернула плащ.
– Пойдём в дом, я поищу то письмо для Прю.
В доме было уютно и тепло, просторные комнаты с низкими деревянными потолками освещал скудный зимний свет, льющийся через окна с толстыми стёклами. Казалось, каждый камин был разожжён, и горячий воздух проникал во все комнаты. Всё в доме Феланов было неброско и со вкусом оформлено, обставлено величественной мебелью, достигшей достойного почтения возраста.
|
|
Выглядящая подавленной горничная подошла, чтобы взять у Беатрис плащ.
– Где твоя свекровь? – спросила Беатрис, поднимаясь следом за Одри по лестнице.
– Она отдыхает в своей комнате. Эти новости очень тяжелы для неё, – и добавила после едва заметной паузы: – Джон всегда был её любимчиком.
Беатрис знала об этом, как, впрочем, и большинство в Стоуни‑Кросс. Леди Фелан обожала обоих сыновей – единственных, кто выжил после смерти двух других детей, тоже мальчиков, и рождения мертвой девочки. Но Джон был особенным, в него леди Фелан вложила всю свою гордость и честолюбие. К сожалению, ни одна женщина не была хороша для Джона в глазах его матери. Одри пережила немало критики в свой адрес за последние три года, особенно из‑за отсутствия детей.
Беатрис и Одри поднялись по лестнице, вдоль которой в ряд висели семейные портреты в тяжелых золотых рамах. Большинство из них носили фамилию Бошампс – аристократической ветви семьи. Невозможно было не заметить, что на протяжении поколений представители рода были необыкновенно красивыми людьми: с выразительными глазами, прямым носом и роскошными густыми шевелюрами.
Когда девушки достигли последней ступени, то услышали приглушённый кашель из комнаты в конце коридора. Беатрис вздрогнула от этого надрывного звука.
– Беа, ты не против подождать немного? – спросила с беспокойством Одри. – Я должна пойти к Джону – сейчас время приёма лекарства.
|
|
– Нет, конечно, не против.
– Комната Кристофера, где он останавливается во время своих приездов, – там. Я положила письмо на комод.
– Я возьму его.
Одри пошла к мужу, а Беатрис осторожно вошла в комнату Кристофера, задержавшись, чтобы осмотреться, в дверях.
В комнате было темно. Беатрис приоткрыла одну из тяжёлых занавесок, позволяя угасающему дневному свету отбросить на покрытый ковром пол блестящий прямоугольник. Письмо лежало на комоде. Беатрис нетерпеливо схватила его, испытывая в пальцах зуд распечатать послание.
Однако она вовремя вспомнила, что письмо адресовано Пруденс.
С нетерпеливым вздохом она положила нераскрытое письмо в карман платья. Задержавшись взглядом на комоде, она увидела вещи, аккуратно сложенные на деревянном подносе.
Маленькая кисточка для бритья с серебряной ручкой… лезвие для бритья… пустая мыльница… фарфоровая пиала, закрытая крышкой с серебряным наконечником. Не в силах преодолеть любопытство, девушка открыла крышку и заглянула во внутрь. Она обнаружила три пары запонок, две из серебра, одну – из золота, цепочку для часов и медную пуговицу. Закрыв крышку, Беатрис взяла кисточку для бритья и дотронулась ею до своей щеки. Волоски были мягкими и шелковистыми. От движения мягких волокон кисточки пошёл приятный аромат. Пряный запах крема для бритья.
Поднеся кисточку поближе к носу, Беатрис стала различать ароматы… мужского тела… кедра, лаванды, лаврового листа. Она представила себе Кристофера, намыливающего пену на лицо, оттягивающего кожу около рта и все мужские выверты, которые, как она видела, её отец и брат использовали в процессе удаления щетины.
|
|
– Беатрис?
Она виновато положила кисточку и вышла в коридор.
– Я нашла письмо, – сказала она, – и открыла занавески, сейчас задвину их обратно…
– О, не волнуйся об этом. Я ненавижу тёмные комнаты, – Одри натужно улыбнулась. – Джон принял лекарство. От него он становится сонным. Пока он отдыхает, я хочу побеседовать с поваром. Джон думает, что сможет съесть немного белого пудинга.
Девушки стали вместе спускаться по лестнице.
– Спасибо, что передашь письмо Пруденс, – поблагодарила Одри.
– Это очень мило с твоей стороны, что ты содействуешь переписке между ними.
– О, это не стоит беспокойства. Я согласилась ради Кристофера. Хотя признаюсь, была удивлена, что Пруденс выбрала время, чтобы ответить ему.
– Почему ты так говоришь?
– Не думаю, что она заинтересована в нём. Я предупреждала Кристофера перед отъездом, кстати. Но он был так пленён её внешностью и задорным характером, что сам себя убедил, будто между ними вспыхнуло настоящее чувство.
– Я думала, тебе нравится Пруденс.
– Нравится. Или, по крайней мере… я пытаюсь, чтобы так было. Из‑за тебя, – Одри слегка улыбнулась, увидев выражение лица Беатрис. – Я решила быть похожей на тебя, Беа.
– На меня? О, я бы не стала этого делать. Разве ты не заметила, насколько я странная?
Усмешка Одри переросла в улыбку, и на мгновение она стала похожа на ту беззаботную молодою женщину, которой была до болезни Джона.
– Ты принимаешь людей такими, какие они есть. Думаю, ты оцениваешь их так же, как воспринимаешь своих животных – ты терпелива, ты наблюдаешь их повадки, и ты не осуждаешь их.
– Я сурово осуждала твоего шурина, – заметила Беатрис, чувствуя себя виноватой.
– Если бы больше людей относилось к Кристоферу сурово, – с угасающей улыбкой сказала Одри, – это могло бы улучшить его характер.
Нераскрытое письмо в кармане было для Беатрис ничем иным, как мучением. Она поспешила домой, взяла лошадь и направилась в Мерсер‑Хаус, тщательно спланированное здание с витражными окнами и вычурно изгибающейся подъездной дорожкой.
Только что проснувшись после посещения бала, который продлился до трёх часов утра, Пруденс встретила Беатрис в бархатном халате, украшенном белой тесьмой.
– О, Беа, ты должна была пойти вчера вечером на танцы! Было очень много молодых красивых джентльменов, в том числе кавалеристов, которых через два дня отправляют в Крым, и они так роскошно выглядели в своей форме…
– Я должна была навестить Одри, – сказала Беатрис, заходя в спальню и закрывая дверь. – Бедному мистеру Фелану хуже, ну, в общем, я расскажу тебе об этом через минуту, а вот – письмо капитана Фелана!
Пруденс улыбнулась и взяла письмо.
– Спасибо, Беа. Теперь об офицерах, которых я вчера встретила… был один темноволосый лейтенант, который пригласил меня на танец, и он…
– Разве ты не собираешься открыть его? – с тревогой спросила Беатрис, наблюдая за тем, как Пруденс отложила письмо на дальний край стола.
Пруденс шаловливо улыбнулась.
– О, ты так нетерпелива сегодня. Ты хочешь, чтобы я открыла его прямо сейчас?
– Да.
Беатрис уселась на стул, обитый тканью в цветочек.
– Но я хочу рассказать тебе о лейтенанте.
– Я не дам за лейтенанта и обезьяну[5], я хочу услышать о капитане Фелане.
Пруденс захихикала.
– Я не видела тебя такой взволнованной с тех пор, как ты украла ту лису, что лорд Кемпдон привёз из Франции в прошлом году…
– Я не воровала её, а спасала. Привозить лис для охоты… Я считаю это не спортивным, – Беатрис кивнула на письмо, – открой его!
Пруденс сломала печать, бегло просмотрела письмо и с удивлённым недоверием покачала головой.
– Теперь он пишет о мулах, – она закатила глаза и передала письмо Беатрис.
Мисс Пруденс Мерсер
Стоуни‑Кросс
Гэмпшир, Англия
7 ноября 1854 года
Дорогая Пруденс,
несмотря на то, что репортажи описывают британских солдат как неустрашимых, уверяю Вас, что, оказавшись под обстрелом, стрелки, несомненно, уклоняются, уворачиваются, и ищут укрытие. По Вашему совету я добавил к своему репертуару шаг в сторону, с отличными результатами. По моему мнению, старая басня ошибочна: в жизни бывают моменты, когда хочется быть зайцем, а не черепахой.
Двадцать четвертого октября произошёл бой около южного порта Балаклава. Лёгкой кавалерии по непонятной причине было приказано в лоб атаковать батарею русских пушек. Пять полков конницы наступали без огневой поддержки. В течение двадцати минут мы потеряли две сотни бойцов и около четырехсот лошадей. Ещё больше погибло в бою пятого ноября при Инкермане.
Мы выступили, чтобы спасти солдат, оказавшихся в ловушке, прежде чем их могли настигнуть русские. Альберт отправился со мной под шквальный огонь пушек и пуль и помогал находить раненых, чтобы затем их вынесли за линию обстрела. Погиб мой самый близкий полковой друг.
Пожалуйста, поблагодарите свою подругу Беатрис за совет об Альберте. Его кусучесть уменьшилась, и он перестал нападать на меня, хотя предпринял несколько попыток укусить заходящих в мою палатку.
Май и октябрь – лучше всего пахнущие месяцы? Я предпочитаю декабрь: запах хвои, мороз, горящие дрова, корица. Что касается вашей любимой песни… неужели вы знали, что «Вдали за синею грядой» официальный марш Стрелковой бригады?
Такое ощущение, что все вокруг, кроме меня, стали жертвами разных болезней. У меня нет никаких признаков холеры или ещё какой‑либо хвори, которые пронеслись через две дивизии. Мне кажется, что я должен хотя бы имитировать пищеварительную проблему из солидарности.
По поводу ссоры из‑за осла: хотя я очень сочувствую Гарду с его кобылой лёгкого поведения, но не могу не указать, что рождение мула не самый плохой результат. Мулы более выносливы и вообще здоровее, чем лошади, а самое их главное достоинство – очень выразительные уши. И они не слишком и упрямы, если ими правильно управлять. Если вас заинтересует, откуда моё очевидное нежное отношение к мулам, то могу объяснить это тем, что в детстве у меня был любимый мул по кличке Гектор, названный так после того, как я прочитал об этом герое в «Илиаде».
Не смею просить вас, Прю, дожидаться меня, но прошу написать снова. Я прочитал ваше письмо больше раз, чем могу сосчитать. Через две тысячи миль вы стали мне ближе, чем раньше.
Ваш навсегда,
Кристофер
P. S. Прилагаю портрет Альберта.
Во время чтения Беатрис была поочередно обеспокоенной, взволнованной и полностью очарованной.
– Разреши мне ответить ему от твоего имени, – попросила она, – ещё только одно письмо. Пожалуйста, Прю. Я дам его тебе прочитать перед отправкой.
Пруденс рассмеялась.
– Честно, это самая глупая вещь, которую я делала… О, хорошо, напиши ещё, если тебе это нравится.
В последующие полчаса Беатрис приняла участие в бессмысленной болтовне о бале, гостях, которые туда прибыли, последних лондонских сплетнях. Она положила письмо Кристофера в карман платья… и замерла, почувствовав незнакомую вещь. Металлическая ручка… и шелковистый ворс кисточки для бритья. Побледнев, она поняла, что случайно взяла кисточку для бритья Кристофера с комода.
Её проблема вернулась.
Каким‑то образом ей удалось продолжать улыбаться и спокойно болтать с Пруденс, в то время как в глубине души у неё царила полная сумятица.
Время от времени, когда Беатрис нервничала или беспокоилась, она присваивала маленькие вещицы из магазина или чужого дома. Это начало происходить после смерти родителей. Иногда она вообще не замечала, что что‑то взяла, а изредка искушение было настолько велико, что она начинала потеть и дрожать, пока не сдавалась.
Кражи не вызывали проблем. А вот при возвращении взятых предметов возникали трудности. Беатрис и её семье всегда удавалось вернуть вещи обратно. Но иногда это требовало необыкновенных усилий в неподходящее время суток или изобретение диких оправданий, когда их заставали бродящими по чьему‑то дому, что только укрепляло репутацию Хатауэйев, как странных.
К счастью, в случае с кисточкой не должно возникнуть трудностей. Она сможет вернуть её, когда в следующий раз пойдет навестить Одри.
– Думаю, мне пора одеваться, – наконец заметила Пруденс.
Беатрис без колебаний поняла намёк.
– Конечно. Мне пора домой и заняться делами по хозяйству, – она улыбнулась и добавила: – А заодно и написать следующее письмо.
– Не пиши ничего странного, – сказала Пруденс. – У меня, знаешь ли, есть репутация.
Глава 3
Капитану Кристоферу Фелану,
1‑ый батальон стрелковой бригады
Военный лагерь на Килен‑балке [6]
Инкерман, Крым [7]
3 декабря 1854
Дорогой Кристофер!
Сегодня утром я прочитала, что в недавней битве погибло более двух тысяч наших людей. А один из стрелков получил штыковое ранение. Надеюсь, это не вы? Вы не пострадали? Я так боюсь за вас. И мне так жаль, что погиб ваш друг. А мы готовимся к праздникам, развешиваем остролист и омелу. Я вкладываю в свое письмо рождественскую открытку, нарисованную местным художником. Обратите внимание на ленточку‑закладку внизу – если вы дернете за нее, то веселящиеся джентльмены отхлебнут из своих кубков вино. («Отхлебнуть» – не правда ли, весьма странное слово? – но одно из моих любимых.)
Я люблю старые добрые рождественские гимны. Люблю то, как одно Рождество похоже на другое. Люблю сливовый пудинг, даже если на самом деле он мне не нравится. В традициях ведь есть что‑то успокаивающее?
Альберт, похоже, весьма милый пес. Может быть, внешне и не джентльмен, но внутри славный и верный малый.
Я беспокоюсь, что с вами что‑нибудь случится. Надеюсь, вы в безопасности. Каждую ночь я зажигаю за вас свечку.
Ответьте мне так скоро, как сможете.
Искренне ваша,
Пруденс
P.S. Разделяю вашу привязанность к мулам. Весьма неприхотливые создания, которые никогда не похваляются своей родословной. Можно только лишь пожелать, чтобы некоторые люди в этом отношении были чуть больше похожи на них.
Мисс Пруденс Мерсер,
Стоуни‑Кросс
Гэмпшир
1 февраля 1854
Дорогая Прю!
Боюсь, я и в самом деле тот, кто получил штыковое ранение. Как вы догадались? Это произошло, когда мы штурмовали высоту, чтобы взять батарею русских. Незначительная рана в плечо, определенно, не достойная упоминания.
Четырнадцатого ноября разразилась буря, разрушившая лагерь и утопившая в гавани французские и английские корабли. Мы потеряли много людей и, к сожалению, почти полностью лишились зимних припасов и военного снаряжения. Думаю, именно это называется «тяжелой военной кампанией». Я голоден. Последнюю ночь мечтал о еде. Обычно я вижу во сне вас, но прошлой ночью, как с сожалением должен признаться, вас затмил ягненок под мятным соусом.
Стоит жуткий холод. Сейчас я сплю с Альбертом. Мы – пара неприветливых супругов, но оба готовы вынести всё в попытках избежать смерти от переохлаждения. Альберт стал незаменимым членом – он доставляет депеши под огнём и бегает при этом намного быстрее любого человека. А ещё он великолепный часовой и разведчик.
Вот несколько вещей, которым меня научил Альберт:
1. Любая еда ещё может стать твоей, пока её не проглотил кто‑то другой.
2. Спи, пока можешь.
3. Не лай по пустякам.
4. Гоняться за хвостом – порой неизбежное занятие.
Надеюсь, у вас было великолепное Рождество. Благодарю вас за открытку – её доставили двадцать четвертого декабря, и она обошла всю мою роту, большинство членов которой никогда прежде не видели рождественских открыток. До того, как опять вернуться ко мне, открыточные джентльмены, прикрепленные к закладке, изрядно нахлебались.
Мне тоже нравится слово «отхлебнуть». Собственно говоря, мне всегда нравились странные слова. Вот, к примеру, «подковыкать»[8], которое относится к подковыванию лошадей. Или «гнездовье» – гнездо. Кобыла мистера Кейрда уже ожеребилась? Возможно, я попрошу брата поторговаться с ним. Никогда не знаешь, когда может понадобиться хороший мул.
Милый Кристофер!
Отправка писем по почте кажется таким прозаическим занятием. Хотела бы я найти намного более интересный способ… Привязать клочок бумаги к птичьей лапке или отправить вам послание в бутылке. Между тем, исходя из быстроты, я вынуждена делать это при помощи Королевской почты.
Я только что прочла в «Таймс», что вы участвовали в ещё более серьёзных столкновениях. Почему вы должны так рисковать? Даже обычные обязанности солдата достаточно опасны. Позаботьтесь о собственной защите. Будьте осторожны, Кристофер, если не ради себя, то хотя бы ради меня. Моя просьба абсолютно эгоистична… Я не вынесу, если от вас перестанут приходить письма.
Я так далеко, Прю. Я стою на обочине своей жизни и смотрю на неё со стороны. Среди всей этой жестокости я открыл простые удовольствия: игры с собакой, чтение писем, разглядывание ночного неба. Сегодня ночью я почти решил, что рассмотрел древнее созвездие, называемое Арго[9]… в честь корабля, на котором Ясон и его команда отправились в поход за золотым руном. Вы не представляете, как сложно увидеть Арго, если вы не в Австралии, но тем не менее я почти уверен, что заметил его проблеск.
Умоляю вас, забудьте то, о чём я писал раньше. Я хочу, чтобы вы дождались меня. Не выходите замуж, пока я не вернусь домой.
Дождитесь меня.
Милый Кристофер!
Аромат марта – это дождь, запах земли, птичьи перья и мята. Каждое утро и в обед я пью свежий чай с мятой, подслащённый медом. В последнее время я много гуляю. Кажется, мне намного лучше думается на свежем воздухе.
Прошлая ночь была удивительно ясной. Я смотрела на небо и пыталась найти Арго. Я абсолютно ничего не понимаю в созвездиях. Никогда не могла найти ни одного, за исключением Ориона и его пояса [10]. Но чем дольше я смотрела, тем больше небо напоминало океан, и тогда я увидела целый флот кораблей из звезд. Флотилия маленьких судов стояла на якоре у луны, в то время как остальные разбрелись по всему небу. Я представила, что мы на борту одного из них, плывем по дорожке из лунного света.
По правде говоря, я обнаружила, что океан лишает мужества. Он слишком широк. Я предпочитаю леса вокруг Стоуни‑Кросс. Они всегда очаровательны и полны маленьких чудес… паутинки, сверкающие после дождя, небольшие деревца, растущие из дубовых поваленных стволов. Хотела бы я, чтобы вы увидели всё это со мной. Вместе мы бы слушали ветер, порывами проносящийся сквозь верхушки крон, его приятную гудящую мелодию… музыку деревьев!
Когда я писала письмо, то поставила ноги в чулках слишком близко к огню в камине. И подпалила их так, что мне даже пришлось топать ногами, чтобы потушить чулки, когда они начали дымиться. Даже после этого случая, я всё ещё не могу избавиться от этой привычки. Ну вот, теперь вы даже с завязанными глазами всегда сможете найти меня в толпе. Просто следуйте за запахом подпалённых чулок.
Вкладываю пёрышко малиновки, которое сегодня утром я нашла на прогулке. Оно на удачу. Храните его в кармане.
Только что я испытала весьма странное чувство, словно, пока я пишу письмо, вы находитесь в комнате вместе со мной. Если бы мое перо стало волшебной палочкой, я вызвала бы вас прямо сюда. Если бы я пожелала достаточно сильно…
Милая Пруденс!
Я ношу пёрышко малиновки в кармане. Откуда вы узнали, что мне нужен талисман, который можно взять с собой в бой? Последние две недели я просидел в одиночном окопе, перестреливаясь с русскими. Это больше не кавалерийская война, теперь всё решают инженеры и артиллерия. Альберт оставался со мной в траншее, убегая только для того, чтобы доставить послания дальше по цепочке.
В минуты временного затишья я пытаюсь представить себя в каком‑нибудь другом месте. Я воображаю вас: ваши ножки, вытянутые к камину, ваше дыхание, сладкое от мятного чая. Я представляю, как гуляю с вами по лесам Стоуни‑Кросса. Я хотел бы увидеть какие‑нибудь маленькие чудеса, но не думаю, что сумел бы найти их в одиночку. Мне нужна ваша помощь, Прю. Думаю, вы можете оказаться моим единственным шансом вновь стать частью мирной жизни.
Я чувствую, будто владею гораздо большим количеством воспоминаний о вас, нежели есть на самом деле. Я был с вами всего лишь несколько раз. Танец. Беседа. Поцелуй. Я хотел бы вновь возродить к жизни эти мгновения. Теперь я стал бы ценить их много больше. Прошлой ночью я снова видел вас во сне. Я не мог разглядеть вашего лица, но чувствовал, что вы рядом. Вы что‑то шептали мне.
Последний раз, когда я обнимал вас, я и не знал, какая вы на самом деле. Или какой я. Мы никогда не заглядывали дальше глубже. Может быть, оно и к лучшему – я никогда бы не смог покинуть вас, чувствуй я тогда то, что чувствую сейчас.
Я расскажу вам, за что сражаюсь. Не за Англию, не за её союзников и ни по какой‑то иной патриотической причине. Всё сводится к надежде быть с вами.
Дорогой Кристофер!
Вы заставили меня понять: слова – самое важное, что есть в мире. И никогда они не были так значимы, как сейчас. В ту минуту, как Одри передала мне ваше письмо, моё сердце забилось чаще, и я убежала в свой тайный домик, чтобы прочитать его там в одиночестве.
Я ещё не рассказывала вам… весной, в одну из своих долгих прогулок я обнаружила в лесу весьма странное сооружение: одинокую башенку из кирпича и камня, полностью скрытую под плющом и мхом. Она расположена на некотором расстоянии от поместья Стоуни‑Кросс, которое принадлежит лорду Уэстклиффу. Позже, когда я спросила леди Уэстклифф о ней, она рассказала, что сооружение таких тайных домиков вошло в обычай в здешних местах во времена средневековья. Хозяин поместья мог использовать его как жилье для своей любовницы. А однажды предок Уэстклиффа скрывался там от своих собственных кровожадных слуг. Леди Уэстклифф позволила мне пользоваться домиком, когда только пожелаю, поскольку он давным‑давно заброшен. Теперь я часто хожу туда. Это моё тайное место, моё убежище… А сейчас, когда вы узнали о нём, оно также стало и вашим.
Я просто зажгу свечу и поставлю её в окне. Крохотную путеводную звёздочку, которая приведёт вас домой.
Дорогая Пруденс!
Среди всего этого грохота и безумия, среди солдат я пытаюсь думать только о вас в вашем тайном домике… о моей принцессе в башне. О моей путеводной звезде, сияющей в окне.
На войне приходится делать всё… Я считал, что со временем станет легче. И должен с сожалением признать, что был прав. Я боюсь за свою душу. Из‑за поступков, которые совершал, Прю. И из‑за вещей, которые продолжаю делать. Я не жду, что Господь простит меня, как я могу просить вас о том же?
Милый Кристофер!
Любовь прощает всё. У вас не должно возникать даже и тени сомнения.
С тех пор, как вы написали мне об Арго, я много читала о звёздах. Поскольку этот предмет представлял особый интерес для моего отца, у нас остались целые груды книг по астрономии. Аристотель учит, что звёзды состоят из иной материи, нежели четыре земных элемента, – эфира, «пятой сущности» [11], из которой состоит также душа человека. Вот почему наше духовное начало взывает к звёздам. Может быть, это и не слишком научная точка зрения, но мне нравится думать, что в каждом из нас есть частичка звёздного света.
Я думаю о вас, как о собственном личном созвездии. Как далеко вы бы ни были, дорогой друг, всё равно вы не дальше, чем эти неподвижные звёзды в моей душе.
Милая Прю!
Мы готовимся к длительной осаде. Неизвестно, когда у меня появится шанс написать вновь. Это не последнее моё письмо, просто возникнет некоторый перерыв. Не сомневайтесь, когда‑нибудь я вернусь к вам.
Пока я не смогу сам сжать вас в своих объятиях, эти избитые и затасканные слова – единственный способ прикоснуться к вам. Что за скудное выражение любви! Буквы никогда не смогут отдать вам должное или выразить то, что вы значите для меня.
И всё же… Я люблю вас. Клянусь в этом светом звёзд… Я не покину эту землю, пока вы не услышите эти слова от меня лично.
Сидя в лесу на массивном стволе поваленного дуба, Беатрис просматривала письмо. Она не осознавала, что плачет, пока не ощутила, как ветерок коснулся её влажных щёк. Мышцы лица заболели, когда она попыталась успокоиться.
Он написал ей тринадцатого июня, не зная, что она написала ему в тот же день. Ничего нельзя было изменить, кроме как принять это в качестве знака.
Она не испытывала такой глубокой горькой потери и отчаянной тоски с тех пор, как умерли её родители. Конечно, это был другой вид горя, но он оставлял тот же самый привкус безнадёжной потребности.
«Что я наделала?»
Она, которая всегда двигалась по жизни с беспощадной честностью, пошла на непростительный обман. А правда только ухудшит положение. Если Кристофер Фелан когда‑нибудь обнаружит, что она писала ему под чужим именем, он станет презирать её. А если не узнает, то Беатрис навсегда останется «девчонкой, которая толчется на конюшнях». И никем более.
«Не сомневайтесь, я к вам вернусь…»
Эти слова предназначались Беатрис, даже если и были адресованы Пруденс.
«Я люблю вас», прошептала Беа, и слёзы полились ещё сильнее.
Как эти чувства подкрались к ней? Боже мой, да она едва могла вспомнить, как выглядит Кристофер Фелан, и всё же её сердце томилось по нему. Хуже всего была почти абсолютная уверенность, что заявления Кристофера навеяны трудностями военного времени. Тот Кристофер, которого она узнала по письмам… мужчина, которого она полюбила… мог исчезнуть, вернувшись домой.
От сложившейся ситуации не приходилось ждать ничего хорошего. Он должна это остановить. Она больше не может притворяться Пруденс. Это было несправедливо по отношению ко всем им, особенно к Кристоферу.
Беатрис медленно пошла домой. Войдя в Рэмси‑Хаус, она столкнулась с Амелией, которая держала на руках своего сынишку Рая.
– Вот ты где! – воскликнула Амелия. – Не хочешь пойти с нами на конюшни? Рай собирается покататься на своём пони.
– Нет, спасибо. – Улыбка Беатрис была такой широкой, словно уголки её губ растянули на гвоздиках. Каждый член семьи, столкнувшись с ней, тут же включал её в свою жизнь. В этом отношении все они были чрезвычайно великодушны. И тем не менее она совершенно определённо чувствовала себя лишней, словно старая незамужняя тётушка – старая дева.
Она – странная и одинокая. Неудачница, как и животные, которых она приютила.
Разум Беа сделал неожиданный скачок, вызвав воспоминания о мужчинах, которых она встречала на танцах, обедах и суаре. Она не испытывала недостатка в мужском внимании. Возможно, ей нужно поощрить одного из них, просто выбрать наиболее подходящего кандидата и удовлетвориться этим. Возможно, власть над собственной жизнью стоила того, чтобы выйти замуж за человека, которого она не любит.
Но это будет ещё одной формой страдания.
Её пальцы скользнули в карман, чтобы прикоснуться к письму Кристофера Фелана. Ощущение пергамента, который складывал он, заставило её живот напрячься в приступе жаркой приятной боли.
– Последнее время ты такая тихая, – заметила Амелия, её голубые глаза изучали сестру. – Ты выглядишь так, словно плакала. Что‑то беспокоит тебя, милая?
Беатрис пожала плечами.
– Полагаю, мне грустно из‑за болезни мистера Фелана. Одри говорит, что ему становится всё хуже.