Есенинские стихи подействовали магически. Не прочитал, а поглотил их. Вторично перечитываю разумнее.
Удивительный талант! Пожалуй, чересчур тоскливый. В двадцать лет грусть его переходит в безысходную тоску. Старая корова мычит о только что зарезанной её тёлке; сука-мать – невольный свидетель утопления бездушным хозяином её щенят.
Ценное в Есенине не тоска, а любовь к России, её полям, берёзовым рощам, к русскому землеробу.
Филоненко рисовал мне план своего отпуска – поездке по Закавказью. Просил поехать с ним.
Хотелось бы посмотреть и на море, и на те горы, и я ответил согласием с одним «но» - остаться по отношению к нему просто товарищем. Филоненко поклялся, что так оно и будет.
Августа 1946 года.
Корпуса военного городка утопают в хвойной зелени. Сосны, что гигантские жёлтые свечи, по стройности не уступают макарьевским. Их ароматом заполнены штабы частей, казармы и столовые.
В столовой до завтрака перед красноармейцами дивизиона выступил начпрод. Объяснил причину получения недоброкачественной продукции, рассказал о создавшихся обстоятельствах, общих трудностях в стране.
Сильная засуха привела к неурожаю в основных зерновых районах страны.
Сказанное начпродом не было новостью. О гибели посевов мы знали из писем. Засухой охвачены не только южные области, но и север, в том числе Костромская область.
После обеда Филоненко поручил написать ведущую часть доклада на партийном собрании, и уехал на совещание в политотдел армии. Собрание созывается завтра, и я, не откладывая дела в долгий ящик, сел за письменный стол. Поработать, однако, спокойно пришлось недолго. В дверях появилась тощеватая фигура небезызвестного Карпенко. Дивизионный почтальон, маляр и художник явился с кистью и с банкой краски.
- Ты один? – опасливо озираясь, спросил он и, удовлетворённо хмыкнув, торжественно поставил на стол бутылку водки. Его голубые глаза почти победоносно воззрились на меня. Парень ждал одобрения и вопросов: «Где достал деньги?», «Где купил?».
Мне стало и смешно, и досадно, и я, словно не замечая водки, равнодушно спросил:
- Окна будешь красить?
- Так точно, Виктор, буду! Только сначала мы с тобой того…. Выпьем.
- Спаси меня бог: горькая очень!
- Да ты что!?
Его неприкрытому удивлению добавляю топлива:
- А вообще-то, дорогой, я и сладкое не пью: зачем сознательно отравлять мозги?
- Что ты этим хочешь сказать!?
- Хочу, что бы ты сейчас же убрал со стола пакость! Не уберёшь – высвистну её в форточку.
Карпенко торопливо сунул бутылку в широкий карман брюк. На красном лице дёргалось правое веко.
Меня распирал хохот, но обижать уже задетого моей грубостью столь доброго парня не хотелось. Я прихватил бумаги, пожелал другу успешной работы и вышел из комнаты.
Карпенко за мной не последовал. Ясно, ошарашен случившимся.
Читаю Леонида Леонова «Взятие Великошумска».
Отличные книги Леонова знакомы со школьных лет. Особенно хороши роман «Соть» и повесть «Саранча». «Взятие Великошумска» написан по-своему сочным языком, гибким и живым.
Августа 1946 года.
Согласно собственному распорядку дня в 6 часов утра натягиваю брюки и сапоги. Но вот водопровод не работает, а в бочке нет воды. Бегу освежиться на речку.
Утро холодное и серое, без волнующих запахов трав.
У караульного помещения на посту стоит коренастый Стёпа Нетяжук, парень из молодых, принципиальный по-украински. На вопрос «Сколько время?» «принципиальный» уставник без колебания отвечает, даже больше, берёт под охрану мой котелок. «Не по уставу служишь!» - кричу я ему. «Не утони, - предупреждает он, - а то не с кем будет побалакать».
По реке веет пронизывающей прохладцей. Отыскиваю облюбованное местечко у куста, сбрасываю на сырую траву бельё и лечу вниз головой в жгучую воду.
Люблю такие купания. Они добавляют бодрости, делают ещё сильней молодое тело. От вялости – ни следа.
Августа 1946 года.
Комсомольский актив задумал коллективный выезд в Борисов в кинотеатр имени Горького. Хочется посмотреть рекламируемый всюду кинофильм «Клятва». На меня, естественно, выпала организационная часть.
Захожу в кабинет начальника штаба.
- Что тебе, Ершов? – не поднимая головы от бумаг, спрашивает он.
- Нужна автомашина, товарищ майор.
- Это какая такая автомашина, легковая что ли?
- Нет, грузовая.
Начальник штаба встаёт, раздвигает и без того широкие плечи, во всю силу потягивается и зевает.
- Значит грузовая? А зачем тебе такая машина?
- Да в кинотеатр поедем, в Борисов.
- Так, так…. И с кем это ты, Ершов, собираешься поехать в кинотеатр?
- С комсомольцами дивизиона, товарищ майор.
- Хорошая затея, не спорю. Боюсь, что она неосуществимая. Побывал бы ты лучше в кабинете командира дивизиона: он то уж наверняка скажет «да» или «нет».
Я пытаюсь убедить Крюкова, что и он вправе дать нам автомашину, но – бесполезно. Майор опять зевает и утыкается носом в бумаги.
Командир дивизиона был неразговорчив. Когда я принялся убеждать его, он начал злиться. В конце «беседы» Спиридонов почти закричал:
- Ершов, не мешай работать! Выйди и прикрой дверь!
Оставался ещё один и, пожалуй, наиболее отзывчивый в таких случаях начальник – его величество майор Филоненко. И действительно, выслушав меня, замполит почти радостно вскочил на ноги, сухопарые и длинные; его тощее лицо озарилось, и он заговорил:
- Молодцы! А я, дурак, не догадался! Машина вам будет! Только быстрей принеси мне для просмотра список желающих. С изъянами в дисциплине не поедут! Сам возглавишь поход. Когда будем писать отчёт о работе за месяц, подчеркнём: «Важное политико-массовое мероприятие».
Через час автомашина с комсомольской братвой уже катила по Брест-Литовскому шоссе. До начала сеанса, значит, погуляем по улицам города, пожалуй, более древнего, чем Минск.
Выглядит Борисов плоховато, хуже Макарьева. Одноэтажные деревянные домики, изредка двухэтажные. Некоторые удивительной конструкции, с резными балкончиками. Именно такие увидишь в сказочных фильмах, да в детских книжонках по истории древней Руси.
Небольшой кинотеатр имени Горького чист и уютен.
Сделать твёрдое заключение о фильме «Клятва» (сценарий писал известный Павленко) трудно. Много противоречивого. В целом, безусловно, фильм Сталинскую премию отхватит. Даётся широкое полотно экономических и военных побед. Смотрится с волнением. Но…., а это в печати упускается, чересчур много восхвалений, которые коробят душу и искажают правду. Следовало бы сильнее выделить главное: народ – творец истории.
Читаю Э.Золя «Разгром».
Сентября 1946 года.
Днём – солнечная благодать, но ночи уже зябкие. Вода в речке, а мы, Нетяжук и я, ежедневно купаемся, заметно остыла.
Филоненко подзаболел. Дня три назад вынужден был побывать в медсанчасти. Вернулся расстроенный.
- Витя, захромало здоровье, - признался он. – На десять дней ложусь в медсанбат. Надеюсь, хозяином на квартире будешь надёжным.
Заменив отпускное удостоверение на направление в медсанбат, он попрощался со мной и уехал в Борисов. Сейчас любуется не вершинами кавказских гор, а деревянными крышами белорусского районного центра.
Вечера сейчас целиком мои. Наслаждаюсь временным спокойствием, чистотой и читаю. Только что отложил в сторону сборник рассказов К.Паустовского «Дождливый рассвет». Отдельные рассказики превосходные. Ещё не сдал в библиотеку политотдела роман Яна «Чингиз хан».
И всё-таки, в какой-то мере грустновато без Филоненко. Что-то, что я ещё не уловил, роднит нас. Надо найти время и побывать в медсанбате. Уверен, что он будет рад моему приезду.
Сейчас с парторгом дивизиона капитаном Донцом кроптим над очередным политдонесением. Он подбирает материал для одного абзаца, я – для другого. Общую правку Донец доверил мне.
Перед сном ежедневно включаю радиоприёмник. Москва сообщает тревожные новости. Развернулась дипломатическая или «холодная» война со вчерашними союзниками. В её разжигании и с неистощимой злобой усердствует толстяк У.Черчиль.
Сентября 1946 года.
Не выполнил и половину упражнений утренней физзарядки, как раздался звонок. Дежурный связист Чегодарь окидывает взглядом мою комнату, затем завистливо произносит: «Побыть бы на твоём месте, Ершов….».
Чегодарю некогда раздумывать. Он передаёт мне приказ майора Филоненко без промедления шагать в медсанбат и уходит.
К этому я подготовился ещё вчера. Подзаняв денег, купил ему два килограмма яблок, в трубочку свёрнуты газеты. Тишина и спокойствие в комнате, как бы они не были умиротворяющи, надоедают. Я привык к более бурным будням с человеком, пропитанным предрассудками.
А вообще-то, Филоненко хороший товарищ. Капризный, иногда чересчур мелочный, всегда не в меру горячий, но, что самое главное, способный беззаветно отдаться дружбе. Много грубости, резкой и диковатой, но ни капли свинского эгоизма.
В полдень в город отправляюсь на своих двоих. Погода отличная. Сосновой смолой пропитан чистый от пыли воздух. Шагаешь легко, словно летишь.
Душевное спокойствие оказалось нарушенным на полпути от военного городка до Борисова. Оглянувшись, я увидел семенящую за мной Надю Шкарубо. Девушка стремилась меня догнать.
Надя работает поварихой в нашей столовой. В отличие от других девчат, избегает знакомств с военными. Глаз же на неё положили многие. Солдат и офицеров пленят физические достоинства девушки – стройный стан, красивые ножки, тонкий прямой носик и небесной голубизны глаза. Их попытки наладить знакомство с ней приводили к позору. На следующий день Надя без жалости высмеивала ухажёров, рассказывая в комическом свете об их ухаживаниях. Смельчаки поэтому находились всё реже и реже.
Ко мне Надя благоволила. Если она оказывалась на раздаче пищи, то я в обмен на дружескую шутку получал двойную порцию супа и каши.
На большее я сам не шёл. Только одна рожица, какой бы красивой она ни была, не побуждала играть в любовь. Поэтому и сейчас мне как-то следовало избежать встречи с Надей.
Когда я, шагая полным шагом, раздумывал над решением этой задачи, на брюках неожиданно лопнул ремешок. Решение задачи, таким образом, было определено. Однако, свернуть в кусты на глазах у девушки было крайне неприлично. Хочешь не хочешь, я почти затрусил по дороге и, добежав до первого поворота, юркнул в сторону. Оборванные концы ремешка связывал как можно медленнее, рассчитывая тем самым пропустить Надю. На дорогу выходил почти на цыпочках. И всё-таки просчитался. У Нади, оказывается, тоже произошла задержка – на ботинке порвался шнурок.
Два километра шли вместе. Надя ворковала о своём житие-бытие и, конечно, вспоминала тяжёлые годы оккупации.
- Витя, я окончательно решила заменить работу. Больше в вашу воинскую часть не пойду. Буду работать в городе.
- А в городе, где будешь работать?
- Буду поваром в столовой.
- Что ж, хорошо, отпадёт необходимость так далеко ходить.
- И мамке помогать времени будет больше.
Несколько минут шли молча. Что бы как-то продолжить разговор, поинтересовался, чем она занимается в свободное время. Надя совершенно серьёзно ответила:
- Нет у меня свободного времени и хорошо что нет. При свободном времени скучища мучит.
- Не думаешь где-то учиться?
На мой почти шаблонный вопрос Надя Шкарубо ответила без заминки.
- Главное сейчас – работа. О куске хлеба должны заботиться. Это вас, солдат, кормят и одевают. Посмотри, что делается кругом, голодают люди, в обносках ходят.
Да, Надя права. Особенно здесь, в разоренной и обожжённой Белоруссии, многие находятся без крова, миллионы мечтают о сытной пище.
Надя приглашала зайти к ним в дом, передохнуть. Отказался как можно вежливее.
Филоненко почти бегом выскочил из палаты навстречу ко мне. Яблоки привели его во вторичный, более высокий восторг.
Больше часа сидели под старыми тополями во дворе медсанбата. Говорили обо всём, даже о международном положении Советского Союза.
Домой явился к ужину. Из столовой со Степаном Нетяжуком ещё раз бегали на речку. Вода в ней, действительно, похолодала.
Уже 22 часа. Меняю перо на томик М.Горького. Следует прочитать его повесть «Исповедь».
Сентября 1946 года.
После завтрака дивизион выстраивается на последний праздничный осмотр. Весь командный состав во главе с майором Спиридоновым тщательно просматривают чистоту солдатских воротничков, надраенность обуви и добротность заправки. Малейшая недоделка и – марш из строя! В числе таких, чем только чёрт не шутит, оказался мой земляк Лёня Рыжов. Всегда служивший мерилом подтянутости, он, оказывается, забыл пришить оборванную два дня назад пуговицу на гимнастёрке. Спиридонов не посчитался с его занимаемым положением – адъютант (так у нас называют ординарцев) майора Крюкова: «Для тебя срок 5 минут, понял? Выполняй приказ!»
Через 10-15 минут все выдворенные из строя стояли на своих местах. Над колонной поднимается Боевое Красное знамя части, подаётся команда: «Шагом марш!» Идём в сторону Борисова по дороге, пропылённой колёсами и гусеницами 20-ти полков механизированной дивизии.
Прошёл лишь год и несколько месяцев со дня окончания войны. Части эти, прошедшие славный боевой путь, неузнаваемо изменились.
Я думаю о своём «Третьем отдельном Горном Гвардейском Миномётном ордена Александра Невского дивизионе». Кое-что не соответствует даже названию. Чисто горные, похожие на пауков М-8, знают только вчерашние фронтовики. Ребята послевоенных пополнений, в том числе и Степан Нетяжук, их не застали. Слово «казачий» как определение дивизиону утратило всякий смысл.
В поле недалеко от города плотниками сооружена большая трибуна. Здесь играет сводный духовой оркестр. Части и подразделения дивизии выстроились напротив трибуны. Красноармейцев привлекают не «высокие» лица на трибунах, а огромный табун городских мальчишек, толпящихся у трибуны и приветствующих нас радостными криками и визгом.
Парадно-торжественную часть праздника открыл высокий и объёмный детина-генерал. Он подал команду «Смирно!», но голосом тонким и резким, не соответствующим внешнему виду и, по-солдатски вытягивая ноги, подошёл к командиру корпуса: «Товарищ генерал-лейтенант, части 13-ой механизированной дивизии на митинг в честь дня танкиста выстроены. Докладывает генерал-майор Хрусталёв!»
Не дожидаясь окончания поздравления нас с праздником секретарём райкома партии и представителями промышленных организаций, ещё громче зашумели и загалдели мальчишки.
После официальной части состоялись интересные соревнования – преодоление танкистами разнообразных препятствий. В них мы не участвовали, даже не соблюдали строй, а были просто зрителями, и это, надо сказать, придало празднику действительно праздничный вид.
Т-34 для нас, для лиц за трибуной и для мальчишек демонстрировали своё мастерство. Набрав полную скорость, они преодолевали одно препятствие за другим – глубокую траншею, засыпанные землёй штабеля брёвен и толстые сосновые надолбы. Почти все были на высоте.
Не обходилось без конфузов. Один из танков, например, преодолевая траншею, погрузил хобот орудия в землю и оказался засыпанным песком. Неудачника-танкиста вместе с его машиной из траншеи вытягивали с помощью толстенного троса другим танком.
Одновременно на шоссе «Минск-Москва» проходили гонки мотоциклистов. Почти лёжа на своих лёгких машинах солдаты мотомех-батальонов мчались, обгоняя друг друга.
Все праздничные мероприятия смотрелись мною с непередаваемым чувством грусти. Всё-таки, основной костяк личного состава этих воинских частей – люди, знающие цену крови, действительные защитники Родины, непосредственные участники трудных и победных боёв во многих странах Европы. Эти самые орудия били по вражеским дотам и дзотам, расчищая путь пехоте и вот этим Т-34-кам. Пройдёт совсем немного времени и от воинских частей останутся прежними разве только одни названия. Уйдут на пенсию бывалые генералы, сменится личный состав, другой станет боевая техника. Да и форма проведения праздников станет иной, более сухой и, может быть, официальной. Мальчишкам-подросткам, совсем недавно приветствовавшим приход советских солдат в их города и сёла, едва ли придётся быть непосредственными участниками армейских праздников.
Вечером зашёл в кабинет командира дивизиона и попросил у него легковую автомашину:
- Часа на два, не больше, - сказал я. – Надо побывать у майора Филоненко.
- Может, отложим на завтра, - предложил Спиридонов.
- Это было бы нечестно: сегодня праздник.
Спиридонов сразу же дал согласие.
Филоненко встретил меня по-обычному. Принял пачку газет и приступил к тщательной прочистке моей совести – крайне редко появляюсь в медсанбате. Жадно расспрашивал обо всём, даже упрекнул, что я полный профан в жизни «пятачка».
- Витя, не ценишь ты молодость! Зря, зря и зря! Сегодня же подумай, как переломить себя. Завтра вечером познакомься с хорошенькой девушкой, а потом мне доложишь.
Я расхохотался.
- Чего ржёшь!? О тебе забочусь!
- Никакого желания знакомиться, особенно на «пятачке».
Филоненко вскипел. Забыв, что он находится в медсанбате, в полный голос обвинил меня во вредном упрямстве, якобы по ошибке принимаемом за убеждения, а когда я стал возражать, начал орать, заявив при этом, что со мной страшно трудно работать. Наш спор прервал дежурный врач, подхвативший под руку Филоненко, что бы проводить в палату. Лицо Филоненко сразу сделалось кислым, он принялся взывать: «Витя, будь добрый, приходи почаще!....»
В городе встретил старшего лейтенанта Долокьяна. Он предложил мне побывать на стадионе, на встрече футболистов армейской и городской команд.
- Как пожелает Толя, - кивнул я на шофёра Хмырова. – Возможно, он в часть торопится.
Толя с готовностью поддержал Долокьяна, и мы втроём покатили на стадион.
Играли плоховато, особенно армейцы. Счёт был всего лишь 1:3.
Сентября 1946 года.
Только что ушёл от меня Степан Нетяжук. Пришёл он необычно расстроенный, как говорят, сам не свой. Задал один вопрос, другой, но по лицу и голосу парня видно, что ответы его не интересуют и что в душе имеет что-то более важное.
- Не тяни волынку Степан, говори открыто, что тебе надо? – подбодрил я Нетяжука.
- Боюсь, что ты смеяться будешь, не поймёшь.
- Не бойся.
- Дай слово!
Я дал слово, и он протянул мне сложенный вдвое лист из школьной тетради. Лист был исписан рукой девушки.
- Прочти, Виктор, и посоветуй, что делать.
Письмо оказалось редким по содержанию. Девушка, можно сказать любимая Степана, раскаивалась в тяжёлой ошибке: она забеременела от парня односельчанина и сделала аборт. Грех этот стал известен всем жителям сельсовета. Она просит простить её, так как его, Степана, стала ценить после случившегося больше.
- Ты её любишь? – спросил я.
- Люблю, - признался Нетяжук.
- Сможешь в будущем воздержаться от упрёков?
- Думаю, что смогу.
- Если сможешь, продолжай дружить! Она осознала ошибку и сейчас станет чище и твёрже.
- Спасибо, Виктор! Я надеялся, что ты так ответишь.
Лицо его ожило, и он ушёл от меня уже счастливым. Взволнован был и я.
Нетяжук – парень что надо. Нравится его неумение кривить душой, разумное упорство, сила воли. Правда, он мало читал, и упущенное в чтении пытается наверстать сейчас. Я ему дал список лучших произведений русской и мировой классической литературы.
Сам читаю ежедневно, обычно по вечерам на балконе, овеваемом целебным воздухом с запахом сосновой хвои и смолы. Но сегодня, увы, белорусская погода не избежала осенней придури. Даже в комнату сквозь дверные щели с балкона проникает прохладный, отсыревший воздух. По балкону настойчиво хлещет дождь, а из жолоба под окном льётся струйка воды.
Сентября 1946 года.
Ходил в знакомый Борисов. Мне нравятся в нём деревянные дома, многие из которых словно сошли со страниц сборников народных сказок: старославянская резьба по дереву, причудливые балконы.
Филоненко истомился от безделья. Когда я нашёл внешнюю схожесть его с главным героем Сервантеса, комиссар встревожился.
- Это, который с мельницей воевал? Неужели я так исхудал!?
- Потощал ты, товарищ майор. Наверное, молоко не пьёшь. Вот я на вашем месте выстоял бы.
- Нечего тебе здесь делать! И сам скоро уйду и тебе не велю.
Дон Кихотом быть Филоненко явно не нравилось.
Вечером в части состоялось партийное собрание. Обсуждались вопросы, связанные с проведением тактической стрельбы. Завтра в 3 часа дня дивизион выезжает на 15 дней под Минск. Я остаюсь. Использую эти дни для чтения. Читаю 2-й том «Истории 19-го века» Лависсо и Рембо.
Сентября 1946 года.
Дивизион на практических учениях, Филоненко в отпуске. Солдат, оказавшихся вне общего строя подобно мне, всего шесть человек.
Живу свободно. Весь отдаюсь чтению. Одолел первый том К.Маркса, приступил ко второму. Материал чрезвычайно интересный, но трудный. Сказывается моя погрешность в политэкономии. Явные прорехи. Политэкономию не знаю, а потому большие куски текста недожёвываю.
Затруднилась задача получения литературы. Политотдел удалился ещё на два километра. Ходить за книгами на 4-х километровую дальность опасно: могут засечь как нарушителя дисциплины.
Сентября 1946 года.
Несколько дней на заборах и домах гарнизона висят зеленоватые объявления об открытии для офицеров вечерней средней школы. Занятия будут проходить в Доме Офицеров. Сказал Нетяжуку:
- Попытаемся, Степан! Может, пробьёмся.
Нетяжук возразил:
- Бесполезно. Были бы хоть сверхсрочниками.
Доказываю ему, что вся наша жизнь – бесконечные попытки и не все удачные. Не повезёт, бог с ним, попытаемся в другой раз. Лишь бы не складывать руки и не огорчаться при неудачах.
И вот мы в Доме Офицеров. Стоим перед высоким стройным капитаном.
- Зачем пришли? – спрашивает он строго.
- К вам, - говорю я.
- Что вам нужно?
Объясняю. Строгий взгляд капитана становится озадаченным. Минутку помолчал, постукивая пальцем по столу. И вот решение созрело:
- Ладно! Приходите 1 октября к обеду. Только не забудьте взять разрешение у командира части. Будет разрешение – подумаем.
К командиру дивизиона ходил Нетяжук. Спиридонов ответил полусогласием, с оговоркой «подумаю».
Поступлю сразу в 9-ый. С девятью классами получу вызванную временем возможность поступить на подготовительный курс любого института. Через два-три года прекратит существование даже такой курс.
Переписываюсь с младшим братом. Алексей работает на военном заводе в Коврове. Жалуется на материальные трудности, всё ещё полуголодную жизнь.
Трудно не только в Коврове. Даже на страницах газет сквозь победные марши в экономике чувствуешь, что страна находится в бедственных условиях. Запасы американской тушёнки кончаются, своей ещё нет, и едва ли скоро будет. В западных областях начинаем с азов и в промышленности, и в сельском хозяйстве. Колхозникам и рабочим не один год предписано на своих плечах и желудках ощущать последствия войны. Политическое положение и обстановка в СССР требуют быстрейшего развития промышленной экономики, что обязательно притормозит развитие сельского хозяйства и, значит, обеспеченность населения продовольствием.
Октября 1946 года.
Вторично читаю «Диалектику природы» Энгельса. Как подлинная поэма. Над её страницами можно сидеть всю ночь без всякой сонливости.
Оформился в вечернюю школу. Сегодня в шесть вечера состоится организационное собрание: ознакомят с правилами учёбы, распорядком работы, расписанием.
Временами овладевает поэтическая блажь. Сочиняю стишки, но очень скверные. Стихоплётство и скудость мысли вызывают почти что омерзение, и листочек с текстом бросаешь в печку. Вот два куплета такой стряпни:
«Нет запаха, огня и дыма;
С Японией закончилась война,
И потому зовёт неодолимо,
Как птиц весной
Родная сторона.
Ещё сияют золотым и алым
Погоны, прикреплённые к плечам,
Но, как мне кажется,
Что даже генералам
Свои деревни снятся по ночам.
Октября 1946 года.
Холодно. В воздухе закружились первые снежинки. Сквозь щели пробивается сырая зябкость.
Утром у меня побывали Лёшка Арефьев и Степан Нетяжук. Первый занят вопросом вступления в партию. Взял у старших товарищей рекомендации. Главное, как говорит он, выдержать вступительный экзамен на партийном собрании. Ко мне ходит за разъяснениями по теории.
Нетяжук добивается от начальства освобождения от нарядов, в связи с поступлением в вечернюю среднюю школу.
- Давай вместе пойдём к командиру дивизиона, - предложил он мне, - потерять, ничего не потеряем, а вдруг повезёт.
Я не проявляю восхищения его настойчивости, и это в конце концов его возмутило.
- Ты, что, омертвел что ли!? Пойми, если освободят от нарядов, учиться будет много легче!
- А не дадут ли наши старания обратный ход? – спрашиваю я.
- Какой это обратный?
- Запретят посещать школу.
- Да почему?
- Школа организована для офицеров. Нам разрешили учиться, но, оказывается, нам этого мало: «Освободите, пожалуйста, от прямых воинских обязанностей – нарядов!». Понял? Если Спиридонов удовлетворит нашу просьбу, то только ради такой поблажки в школу запросятся многие.
Степан хмыкнул, но согласился со мной не полностью. Уходя, напомнил только одно: без него в школу не ходить, ждать.
В школе – тишина. Пустые классные комнаты. Карты развешаны по стенам. Низенькие ребячьи парты в чернилах. Стало до неловкости грустно. Всего 4 года назад сам был недорослем-мальчишкой. Короткое, но тяжёлое время, о котором напоминают потрёпанные гимнастёрки с наколотыми значками и медалями.
Взгрустнул даже Степан. Сдвинув брови, он предложил пойти в канцелярию Дома Офицеров, что бы «навести справки». В канцелярии нас встретил чернявый с рыжими глазами майор. Грозно спросил:
- Откуда? Что за ученики?
Объяснили. Майор до конца не дослушал (видимо, таких как мы было много) и, указав глазами на двери, приказал:
- Идите в свою часть и ждите демобилизации. Выучитесь дома!
Лицо Степана залилось краской. Что бы предотвратить беду, тихо попросил его выйти. Он заупрямился, и тогда я сам продолжил с майором разговор. В наш адрес полетел ещё более грозный приказ:
- Вы, что, оглохли!? Освободите комнату. Вы мешаете работать!
- Мы пришли выяснить, когда начнутся занятия, а вы – гоните. Ответьте нам, и мы уйдём.
- А кто вас зачислил в школу?
- Не знаем. Не верите – просмотрите списки.
- Фамилии?
Мы ждали в напряжении, так как не были уверены, что значимся в списках учеников, но, слава богу, сказанное напропалую попало в цель. Можно было кричать «Ура!» Майор, однако, сдался не сразу. «Как можно скорее принесите от командира части письменное разрешение на учёбу!» - потребовал он. Разговаривал с нами уже без крикливости, хотя и строго. Под конец, даже обещал достать некоторые учебники.
В части все радостно возбуждены. Московское радио сообщило о смертных приговорах через повешение Герингу, Риббентропу, Кейтелю, Розенбергу и другим 12-ти главарям фашистской Германии.
Октября 1946 года.
День как день, начался с подъёма. До завтрака думал посидеть за «Диалектикой природы», но не прочитал и полстраницы, как в дверь постучали. Через минуту передо мной стояла совершенно незнакомая девушка. Извинившись, она дружески улыбнулась и попросила включить радиоприёмник. «Мне хотелось бы послушать утреннюю радиопередачу» - пояснила она.
На моём лице, видимо, читалась полная растерянность, чего не могла не заметить девушка. Поэтому она ещё раз извинилась и сказала: «Не стесняйтесь, я – сестра жены капитана Гоголец».
И улыбка с извинениями и, как она свободно и просто назвала себя, на какое-то время сделали меня беспомощным. В поведении девушки не было ни развязности, ни навязчивости. Всё как-то шло ей, одетой в дешёвое ситцевое платье с халатом. Русые волосы, большие серые глаза как-то шли ей, и я, оправившись от столь необычного знакомства, покорно подошёл к радиоприёмнику и включил его.
Но что делать дальше? Девушке я пододвинул стул, а сам сел в угол, что бы погрузиться в «Диалектику природы». Но какое там чтение? Следовать за мыслями Энгельса не хватало силы воли. По всей вероятности, я выглядел смешным до дикости.
- Скажите, а что вы больше любите – песни по радио слушать или книги читать? Книги, наверное? Ну вот, так и есть.
Она ворковала беспрерывно, а когда выпорхнула за дверь, я вздохнул свободно.
После завтрака, как просил Арефьев, побывал в казарме. Лёшка по серьёзному готовится стать коммунистом. Читает и учит всё, что рекомендовал ему капитан Донец. Устав ВКП(б) знает на зубок, как ни одно стихотворение из школьной хрестоматии.
Чем живёт братва? Разговоры сводятся к главному – к демобилизации. Каждый мечтает скорее вернуться в родной колхоз или на завод. Лишь мои одногодки да те, кто чуть постарше, слушают их с завистью. У нас нет даже приблизительной границы срока службы. Долго ещё не освободиться от шинелей и кирзовых сапог.