– Никак нельзя! Одна она там. Воды ей некому подать. Только бы не померла! Посмотрите… Хорошо будет!
– С утра поплывешь, – уговаривала Анка.
– Джанга, останься, – просила Бытерхай.
– Хорошо у вас, правда! И весело, и скот есть, но никак нельзя, – извинялся Джанга. – Опять вскорости приеду. Соседями будем. А так нельзя.
– Возьми вот. – Анка дала ему берестяной турсучок с молоком.
Джанга кивнул и поковылял к озеру.
В юрте текло. Шум ненастья, несмолкаемая дробь водяных капель, плеск бегущей воды доносились снаружи.
– Хорошо, сено успели скопнить, – говорил Грегорей.
– Худо, что земли не успели на крышу набросать. Не знаю уж, куда и спрячемся, – говорила Анка, глядя на струи воды, текущие с потолка.
– Ничего. Над кроватями сухо. И на стол не течет, – сказала Кутуяхсыт.
– Подожди… Протечет! – сказала Анка. – Пойду сена для Лысанки принесу. И амбар посмотрю. Боюсь, и там прорвет… Рыбу подмочит! – Она набросила накидку коровьей кожи и вышла.
Дождь плотной стеной огородил юрту. Анка закрыла дверь и пошла, нагибаясь под хлесткими порывами ветра.
– Награди ее Господь!.. Сжалился Он над нами, грешными, и послал ее ради облегчения мучений наших… – говорила Кутуяхсыт.
Осень
Текло уже и над столом, когда вдруг открылась дверь и вошел мокрый и грязный Джанга. За ним – сильно исхудавшая, с лихорадочно горящими глазами Мергень.
– Смыло… совсем смыло глину с нашей урасы. Невтерпеж! – неестественно весело сказал рыбак. – Холодище! А у вас хорошо, тепло и сухо!
Мергень молча прошла на свое старое место и бросила узелок с вещами.
Обитатели юрты переглянулись.
Отряхиваясь, Джанга присел к огню.
– Всегда говорил я, что вместе лучше, – смущенно сказал он и виновато улыбнулся.
Наступила поздняя, холодная, сухая рыже‑золотистая осень. Джанга возил с острова запасы и складывал амбар.
– Зачем развязали связки сушеной рыбы? – сурово спросила Мергень, входя в юрту.
– Заплесневели совсем… Надо было съесть, – оправдывалась Анка. Она сидела у огня, штопая одежду Грегорея.
– Пусть гниет – не ваше! – мрачно сказала Мергень и села к огню. – Будет с вас, что сетями моими пользуетесь… Пошто навоз не вынесла? – прикрикнула она на Бытерхай.
Та испуганно побежала за лопатой.
– Сети‑то наши были! – вдруг сказал Грегорей.
– Были, да сплыли! Разве получили бы вы их, если б я сама не отдала? – сказала она, протягивая к огню руки. – Ведь приходил ты за ними, Грегорей, – усмехнулась Мергень.
Наступила тяжелая пауза. Вбежала Бытерхай с лопатой и принялась выносить навоз.
– Дай иголку, – сказала Анке Мергень, снимая кухлянку.
Анка недоуменно подняла глаза. Мергень взяла у нее из рук иголку и села к огню, осматривая одежду.
Анка вышла на двор.
Джанга таскал припасы в амбар. По ее глазам, наполнившимися слезами, он догадался.
– Простите вы ей, – просто сказал он. – Совсем уж исправиться хотела, да в печень ее железом ткнули. Известно – от печени злость… Погоди, лето придет, на остров опять уйдем себе.
– Не знаю, как и до лета дотянем…
– Чего они все молчат? Чего не разговаривают? – спросила Мергень Джангу, который свалил у камелька принесенную охапку дров.
– Эх, ведь и я не могу здесь с тобой по душе говорить. Не так бывало у нас на острове… Людей много, а сердце не любит ушей.
– Меня, скажи, не любят! Скука! Хуже, чем в тундре! – зло сказала она.
– А ты пожалей, пожалей их – сразу полегчает! Я всегда так делаю.
– Ты бы и бревно любил, если б соседей не стало…
– Летом на остров укочуем, – шепнул Джанга и неловко приобнял ее.
– Кто знает, что до лета случится? Зима длинная! – Она брезгливо отстранилась. – Может, ноги твои совсем отвалятся…
Она встала и вышла из юрты.
Здесь, несмотря на позднее время, кипела работа. Бытерхай подносила навоз и помогала Анке смешивать его с глиной. А Грегорей обмазывал этим раствором стены юрты.
– Навоз подсохнет и весной будет гореть от солнца. Лучше, как раньше, щели мхом законопатить, а сверху глиной! – решительно сказала Мергень. – А корову я бы совсем выбросила вон из юрты! Нет у нас ни ямы, ни желобов! Будет вечная сырость и вонь.
Из юрты вышел Джанга и испуганно уставился на нее.
– Пусть скотоводы строят хлев для своей скотины! – обращаясь к нему, сказала она.
– Ты чего?! – только и смог вымолвить он.
– Из‑за одной коровенки нельзя, чтобы люди задохнулись! – сказала она и ушла в юрту.
Ошалевшие от этой тирады прокаженные смотрели на Джангу. Он виновато развел руками и посмотрел на них.
– А что, Грегорей, давай построим! Может, и лучше, – вдруг спокойно сказала Анка.
– Построим! Конечно, построим! – обрадовался Джанга. – Завтра же с Грегореем начнем столбы рубить, бревна таскать! Конечно, построим!
Заканчивалась осень. Мелкие лужицы уже не оттаивали днем, хотя солнце еще грело.
Смастерив нехитрый остов маленькой юртенки, Джанга обставлял его кругляками, а Грегорей, закончив покрывать жердями яму для скотины, мастерил в углу возле камелька лавку.
– Мы с Анкой, наверное, сюда переберемся, – как бы невзначай сказал Грегорей.
Джанга промолчал, укрепляя очередное бревно.
Грегорей быстро взглянул на него.
– Ты, Джанга, не обижайся. – Он прекратил работу и посмотрел на Джангу. – Заживем как соседи! – сказал он неестественно бодро.
– А я хотел, чтоб все вместе, как раньше, – сказал Джанга, не прекращая работы.
– Ты не обижайся…
– Давай… Снег скоро… – сказал Джанга.
По двору носился бычок. Бытерхай затыкала стены большой юрты мхом.
Анка пригнала корову.
– На крышу надо будет сена набросать, – устало сказала она.
Мергень поставила на землю корзину с рыбой и посмотрела на работающих мужчин.
Любовь
Снег накрыл землю. Две похожие, но разные по размеру юрты стояли рядом. Две струйки дыма поднимались вверх.
Бытерхай через низенькую обшитую кожей дверь с трудом протолкнула внутрь корову и сама едва протиснулась мимо нее и Быса к камельку, где в страшной тесноте жались Анка, Грегорей и Джанга.
Джанга весело пел якутскую песню. Время от времени Грегорей хрипло подхватывал.
Анка налила Бытерхай чаю с молоком.
В большой юрте у огня сидела Мергень. Глаза ее лихорадочно блестели. Тихо стонала Кутуяхсыт. Снаружи доносилось пение.
Мергень встала и вышла наружу. В маленькой юрте смеялись. Тонко звенел голосок Бытерхай.
Мергень подошла к крошечному окошку и, постояв мгновение, крикнула:
– Джанга! Бытерхай! Спать пора! Хватит зубы скалить‑то! Завтра опять на работу с полудня!
– Идем, идем! – испугался Джанга. Весело улыбнулся, махнул рукой и протиснулся к двери, подталкивая перед собой Бытерхай.
– Прытка она других на работу гонять! – прошептала Анка.
– Пусть ее! – весело прошептал Грегорей. – А хорошо, что мы сюда перебрались. У меня в костях полегчало.
– А дальше что? – тревожно спросила Анка, держа руку на огромном животе.
– А убьют ее, потому как не оставит она воровать. Убьют ее, а мы останемся с ее богатством…
– Забываешь меня! Оставляешь одну!
– Что ты, Мергень… – оправдывался Джанга. – Просто ты молчать любишь, а я страсть люблю разговаривать. И как я могу забыть мою красавицу. – Джанга игриво обнял ее.
Она брезгливо оттолкнула его руку.
– Видишь, какая ты! Ни себе, ни людям, – обиделся Джанга.
– Скажи им, пусть завтра же перебираются в общую юрту! – вдруг сказала она. – Иначе корову выгоню или зарежу! А домишко сожгу! Пусть сейчас, завтра же перебираются!
– Нет… Этого я им сказать не смогу! – испугался Джанга.
– Тогда хочешь, сейчас сожгу! – решительно сказала она, и по тому, как вспыхнули ее глаза, Джанга понял, что она не шутит.
– Скажу, ужо скажу! – примирительно сказал он. – И что ты за баба? Никогда не понять человеку женщины… – проворчал он.
– Молчи и проваливай! – просто сказала она.
Джанга тихонько посапывал на своей прежней лавке рядом с Бытерхай. Только теперь она не прижималась к нему.
Мергень не спала. Она слышала, как в последний раз простонала Кутуяхсыт. Мергень встала и подошла к ее лавке.
Старуха лежала вытянувшись с открытыми глазами и ртом.
Мергень не стала никого будить и тихо вышла из юрты.
В соседней юрте светилось крошечное окошко, поднимался дымок, и было слышно, как Анка что‑то весело говорила. Засмеялся Грегорей.
Мергень постояла, зашла в юрту, взяла из камелька горящую головешку, вышла наружу и просто воткнула ее в сено, наваленное на северную стену маленькой юртенки. Затем взяла полено и тихонько приперла дверь.
Когда сено разгорелось и послышалось тревожное мычание, она вернулась в юрту и легла.
Снаружи доносились крики.
Первым проснулся Джанга.
– Горит! – воскликнул он и выскочил наружу.
– Горит! – закричала Мергень и выбежала за ним.
Юрта горела. Джанга бросился к двери и выбил полено. Корова ринулась в освободившийся проход, задела коленями за высокий порог, упала и закрыла собой выход. Гудел огонь, валил дым. Внутри бились и кричали люди.
Джанга пробовал вытянуть Лысанку за рога, за ноздри, но скотина только вытягивала шею и жалобно мычала.
Бытерхай бегала вокруг и плакала от страха и бессилия.
Корова в последний раз рванулась вперед, но силы изменили ей, и животное, ударившись грудью об косяк, вывалило дверь. За дверью рухнула вся стена, придавив корову и Джангу, который пытался через нее пролезть внутрь.
– Грегорей! – закричала Мергень и с безумным взглядом бросилась в огонь. Черные клубы смоляного дыма поглотили ее. Рухнула юрта.
Бытерхай уже не бегала. Она стояла и смотрела. Пламя отражалось в ее высохших, пустых глазах.
Она не чувствовала холода, хотя юрта уже едва тлела. Она стояла там же, глядя на обгоревшие тела людей и животных, а потом пошла на непривычный звук.
Она нашла Анку чуть в стороне от пепелища. Верхняя часть ее была завалена бревнами и землей с крыши. Между раздвинутых ног что‑то копошилось и кричало.
Бытерхай наклонилась и подняла красное, скользкое существо с длинной пуповиной.
Бытерхай
В юрте она обмыла ребенка изо рта, как это делала Анка с ребенком Мергень, затем спеленала в свою чистую, припрятанную на праздник рубашку.
Потом она села и прижала его к себе, как это делала Мергень. Но груди у нее не было. Заплакал ребенок.
Бытерхай положила его на кровать и прошлась по юрте.
Вытянувшись, с неестественно открытым ртом лежала Кутуяхсыт.
Бытерхай осмотрела запасы, хранившиеся в юрте, и нашла берестяное ведро с остатками молока. Она перелила молоко в зеленую бутылку из‑под водки, оторвала от своего платка полоску ткани, свернула его в виде пробки и закупорила горлышко. Вскоре ткань пропиталась молоком, и Бытерхай поднесла бутылку ко рту ребенка. Он жадно схватил губами кончик материи и принялся сосать.
Бытерхай уснула.
Проснулась она от постороннего шума снаружи. Ребенок спал.
Бытерхай порывисто выскочила наружу и остолбенела. На пепелище орудовал медведь. Он развернулся на звук и посмотрел на девочку.
Бытерхай захлопнула дверь, вернулась на кровать, взяла ребенка на руки и прижала к себе.
Утром сытый медведь спал в тени.
Бытерхай осторожно открыла дверь и вышла, держа в руках ребенка. За плечами висел дорожный мешок.
Она прокралась мимо пепелища и спящего медведя.
Заплакал ребенок.
Медведь проснулся и принюхался.
Стараясь не бежать, Бытерхай быстро шла к реке.
Медведь не спеша ковылял за ней.
Почти выбежав на берег, Бытерхай увидела лодку. Лодка, присыпанная снегом, лежала вверх дном.
Перевернув ее, Бытерхай сняла мешок, положила внутрь ребенка и стала толкать лодку к еще не до конца замерзшему руслу. Лодка поддавалась с трудом, но по льду пошла легче. Вдруг тонкая кромка льда подломилась, и лодка легко соскользнула в воду. Подхваченная стремительным течением, она быстро заскользила вдоль белых берегов.
Бытерхай оглянулась.
Медведь не спеша шел к ней. Позади была река.
Она встала на колени, быстро развязала мешок и достала патефон. Отпустив пружину, она опустила головку на стоявшую там пластинку. Грянула музыка.
Медведь испугался и сел.
Они сидели и испуганно смотрели друг на друга.
Лодка плыла. Мальчик не плакал. Он сосал молоко и смотрел в небо.
Лодка вошла в устье большой реки, впадающей в огромный Ледовый океан.
Война
Под любительские кадры чеченской хроники о зверствах российских солдат в первой и второй кампаниях идут титры фильма. Они сопровождаются патриотической песней об отважном чеченском народе. Песня исполняется на гитаре бородатым парнем в камуфляже.
В маленькой камере без окна на фоне стены, выкрашенной темно‑зеленой краской, сидит молодой светловолосый парень с усталым лицом. Одет он в тюремную робу, плечи опущены. Говорит неспешно, тихо, но разборчиво, время от времени поднимает на нас голубые глаза – ясные, несмотря на синие круги бессонницы, и курит.
– Фамилия Задоломов. Зовут Иван. Михайлович, по отцу если… А его – Джон. Так что мы как тезки вроде. Познакомился, значит, я с ним летом 2001 года. Я тогда второй месяц уже сидел в ауле Верхний Исхой у Аслана Гугаева… Это полевой командир у них там мелкий. Из наших его тогда и не знал никто – какой он командир… Но у них там много таких: набрал в горах двадцать парней без мозгов, раздал автоматы и объявил себя полевым командиром… Нас там трое тогда сидело. Я, Федька и еврей один, коммерческий, из Владикавказа, кажется… Семеном звали… – Парень затягивается и делает паузу. – Да, это… мы с Федькой тогда дрова пилили, когда их на грузовике привезли… С ними еще наших двое было…
Изображение на любительской видеокамере неловко проследило за крытым грузовиком и, выпустив его, остановилось на двух оборванных бойцах, которые пилили дрова. Один из них был тот самый светлый рассказчик Иван, только заросший и худой.
Крытый грузовик медленно вполз по узкой горной дороге в небольшой населенный пункт с древней каменной башней в центре и остановился рядом с чем‑то вроде площади.
Еще до остановки из кузова посыпались возбужденные чеченцы с автоматами. Они громко разговаривали, разминая затекшие члены. Один из них помог вытащить избитого прапорщика – крепкого парня лет двадцати восьми со связанными за спиной руками. На нем клочьями висела форма. Голова была разбита, глаз заплыл, но держался он хорошо. За ним вытолкнули совсем мальчишку. Ему не было и двадцати. Он попытался удержаться на ногах, но упал в пыль. Затравленно озираясь, он старался встать, но мешали крепко перетянутые за спиной руки. Бородатый чеченец с автоматом что‑то сказал ему и засмеялся. Их не били. За ними вытолкнули перепуганных мужчину и женщину лет тридцати в гражданском. Женщина тоже упала. Чеченец поторопил ее, сильно пнув ногой. Мужчина, боясь удара, инстинктивно отпрянул. Их быстро отогнали в сторону.
Жители аула, подгоняемые бойцами, потихоньку стекались на площадь с полуразвалившимся памятником воинам, погибшим в ВОВ, в центре.
Возле одного из тесно стоящих маленьких домов в ста метрах от происходящего двое грязных солдат лет двадцати, которых мы видели на плохом видеоизображении, пилили дрова. Их загорелые тела кое‑как прикрывали остатки военной формы. Головных уборов уже не было. Они напряженно посматривали в сторону машины, но работы не прекращали. Они были скованы между собой цепью. Цепь проходила через железные обручи, надетые вместо солдатских ремней. Ноги были схвачены кандалами. Дрова они складывали в старый разбитый пазик без колес, служивший сараем.
Привезенных военных вывели на «лобное место» в нескольких метрах от памятника. Из кабины грузовика легко выпрыгнул чеченец, поправил автомат и принял у подошедшего отличную цифровую видеокамеру последней модели. Мирные жители молча встали полукругом. Мальчишки от восьми до тринадцати лет во главе с маленьким Джохаром отрабатывали на прапорщике удары каратэ. Один из ударов пришелся в пах, и прапорщик упал на колени.
Иван перестал пилить и вытер пот. Мимо не спеша прошел Аслан. При его приближении люди расступились. Боевики приветствовали его как командира. Один из них окриком отогнал мальчишек. Те послушно отступили, предварительно пнув солдата.
Гражданские пленники, затравленно озираясь, жались к каменному дувалу. Их никто не охранял.
Чеченец с камерой начал снимать. Сначала Аслан обратился с речью к жителям аула. Они молча слушали, некоторые кивали.
Потом он повернулся к прапорщику и что‑то сказал. Прапорщик ответил и плюнул под ноги.
С того места, где стояли Иван с Федькой, слов было не разобрать.
Сзади к прапорщику подступил чеченец, на ходу вынимая десантный нож, и быстро перерезал ему горло. Прапорщик сразу упал.
– Гады, – прошептал Федька. Было видно, что он напуган.
Иван молча смотрел.
Аслан обратился к молодому солдату. Тот стал что‑то быстро говорить, заплакал и упал на колени. Аслан слушал, потом кивнул боевику.
Боевик ударил мальчишку сзади ногой в спину так, что тот ткнулся лицом в пыль, затем наступил тяжелым ботинком на шею, вынул нож и умелым движением быстро отсек мальчишке голову. Обезглавленное тело обмякло.
Боевик поднял голову солдата на вытянутой руке, обернулся и два раза выстрелил в воздух.
Аслан пошел обратно. Чеченец продолжал снимать. Жители стали расходиться. Проходя мимо наших солдат, Аслан улыбнулся. Те быстро отвернулись и молча принялись пилить.
Звякнула щеколда, и свет широкой полосой ворвался в полутемный сырой подвал. Высокий, худой, явно близорукий и какой‑то нелепый человек, сидевший напротив входа, прищурился и прикрыл глаза. Невзрачная женщина неопределенного возраста тоже инстинктивно посмотрела наверх, где в проеме появились Федька с Иваном. Отстегнутая цепь висела на Федьке.
– Сматрэт вниз! – крикнул охранник, открывая решетку.
Только один из троих быстро опустил глаза. Новенькие продолжали смотреть.
Взяв у чеченца кувшин и муку, солдаты полезли вниз по грубой цементной лестнице. Привычно преодолев высокие, неудобные для спуска в кандалах ступени, Иван протянул худому муку.
– Я требую связи с британским консулом! – безо всякой надежды на успех крикнул тот охраннику по‑английски.
– Чиво хочит? – спросил охранник сверху.
– По‑английски чего‑то, – уверенно сказал Иван. – Ведро забери, воняет!
Охранник молча закрыл решетку и накрыл крышкой. Стало темно. Лишь узкая полоска освещала другой угол, где сидел сильно избитый мужчина в еще не успевшем обтрепаться костюме.
– Кто стрелял? – испуганно спросил он, поднимая глаза.
Звеня цепью, Федька протянул ему кувшин и подставил ладошки под муку. Иван стал насыпать.
– Наших двоих убили, – сказал Федька.
– Англичане или кто? – спросил Иван, насыпая муку.
Мужчина не ответил.
Иван быстро глянул на него через плечо и протянул муку. Тот подставил ладошки.
– They cut his head off, – сказал он, доверчиво глядя Ивану в глаза.
– И не такое бывает, – сказал Иван и сел.
Все молча жевали, передавая друг другу кувшин с водой. Еврей не ел. Он подавленно смотрел на муку, которую держал перед собой. Руки едва заметно дрожали.
– Скоро и нас… – как‑то жалобно сказал он.
Женщина быстро взглянула на него и отвернулась.
Остальные просто не реагировали.
– Иван, – сказал Иван и два раза ткнул себя в грудь.
– Джон, – сказал мужчина и посмотрел на спутницу. Она промолчала. Он выждал паузу и тихо сказал Ивану: – Маргарет.
Федька облизывал ладошки.
– Она мне не понравилась тогда. Высокомерная такая… Молчит все время, не смотрит даже. Я сначала не понял, что она просто стесняется… И этот сначала дохляком показался… – говорит Иван. – В яме когда сидишь, там каждый за себя – жрать охота и бьют все время. Хотя он ничего… все‑таки о ней заботился… Как у них там это… джентльмен. – Иван устало улыбается. – И ко мне он как‑то сразу… Из‑за английского, наверное… Я ведь еще в Тобольске компьютерную школу закончил, и там уже Аслану по интернету новости доставал. Сами‑то они не врубаются. А телевидения у них в горах нет… Там вообще ни хера нет…
– …и еще многих кроме него. Я вас, черножопых, давил и давить буду, потому что вы враги моей Родины, – с трудом сказал прапорщик и презрительно плюнул кровью. Вблизи было хорошо видно его изуродованное лицо. Единственным заплывшим глазом он жестко смотрел на кого‑то, стоящего за камерой. Из‑за его спины быстро появился чеченец, сверкнул нож, что‑то булькнуло, и прапорщик упал. Камера неловко проследила за падением.
В небольшой скупо обставленной комнате горел традиционный для горцев камин. За простым деревянным столом сидел Аслан. Перед ним стояла тарелка с остатками ужина. На другом конце стола сидел Иван. Большой суперсовременный телевизор SONY и видеомагнитофон странно смотрелись в более чем скромной обстановке. Странность усугублялась спутниковым телефоном и очень хорошим ноутбуком с жидкокристаллическим монитором, стоявшим перед Иваном. За окном было темно.
Аслан аккуратно закончил сворачивать косяк и с удовольствием закурил.
– Не убивайте, пожалуйста, не убивайте… – просил мальчишка. – Я… я не виноват… я не убивал никого… я только прибыл… пожалуйста… не убивайте… у меня мама одна… я, я все, что хотите, сделаю… я… – сзади подступил чеченец с ножом, Иван отвернулся.
Аслан выключил магнитофон и потянулся.
– Эх, устал, слушай. Никак нэ атдахну. Вайна идет, – немножко рисуясь, сказал он и передал Ивану косяк. Тот затянулся.
– Когда кончится? – спросил Иван.
– Кагда все рускиэ на Сэвэре жыт будут. Вы жэ бэлыэ. У вас там Бэлоэ море. А мы чорныэ. У нас и морэ Чорноэ. – Аслан засмеялся.
Иван брякнул цепью и передал Аслану косяк.
– Пацанов за что? – спросил он.
– А, я этова куска тры годы ыскал. Трыдцат тысяч доллары сваи атдал, штобы найты, – самодовольно сказал Аслан. – Он брата моиво растрилял. Я иво в Ростови нашол. Он ищо много мусульманин прававерный убивал…
– А салагу? – Иван кивнул на темный экран.
– А!.. Каму такой нужин, слушай… За водкай пашол. Вайна. А он пост бросил. Харашо это, а? Иван? – Аслан передал косяк.
Иван мотнул головой и затянулся.
– Вот. – Аслан настроился порассуждать. – Всэ делютса на пастухов и баранов. Тэ, што дают сэбя пасты и рэзат, – бараны.
– Русские… – сказал Иван и передал косяк.
– Ест срэды вас люды, – миролюбиво сказал Аслан. – Я пад Вирхаянским на зоне видэл аднаво. В законе. Сильный… Как нохча. Эсли б такие Расией управляли, магли бы вайну пабэдит… Но такие мала у вас. Ви глупый и слабый. И правят вами дураки. Украина атдалы, Казахстан… Полстраны отдалы проста так. Скора Дальний Васток китайц заберот. Вот ви с нами воюетэ, а у меня в Москвэ гастыниц, тры рэстаран и четырэ брыгады в Питер, Москва и Самара. Я рускых дою, как коз, а они мнэ ище дэнги из бюджет дают. А?
Иван промолчал. Аслан затянулся, но косяк не передал.
– Знаиш, пачиму ты плоха ваюиш? Нэ знаишь! Эта патаму что ты нэ за Родина ваюиш! А ваюеш ты, патаму что прыгнали тэбя, как баран. А вот я… я прэдкав сваих до сэдмова калена знаю. Я – патомак мюрида Хаджи Бэка. Он ишо сто пидисят лэт назад вас рэзал. Эта мая зимля, и я буду чистит ие от сабак нэвэрных, пока ни адново русскава до Валгаграда нэ будит. Понил?
Иван кивнул.
Аслан улыбнулся и подошел к окну. Там группа бойцов готовилась к третьей молитве.
– Аллах акбар! Аллах акбар! – красиво пели они.
– Ну што там пра нас пишут? – не оборачиваясь, спросил Аслан.
– Слышь, Аслан, скажи своим, чтоб по голове не били меня, ладно… Это ж интернет, здесь думать надо… и по‑английски много…
Горное утреннее солнце резануло уставшие от темноты глаза, когда открыли люк.
Охранник просунул лестницу. Спустились двое чеченцев. Один держал доску, похожую на кухонную.
Первый положил доску на пол.
– Иды суда, – просто позвал он еврея.
Второй подошел и так же просто потянул его за волосы.
– Я заплач у … Заплач у, – воскликнул еврей.
– Па законам шариата атнимат дэнги у иврэив на видэниэ далнэйшых баевых дэйствий щитаитса законным, – читал Аслан сверху по мятой бумажке.
Еврей вырывался, когда его вытащили на середину подвала. Стоящий там схватил его за руку, а второй два раза сильно пнул по голове. Еврей все понял и извивался, как уж.
– И пака ви нэ будите платыт, ми будим атризат вам палцы, – закончил читать Аслан, развернулся и ушел.
– Я заплачу! – кричал еврей.
Но чеченец уже привычным движением втянул его ладонь на доску, приложил к указательному пальцу нож, положил на нож другую доску и быстро ударил по ней молотком. Еврей закричал. Чеченцы полезли наверх, забрав инструменты и палец.
Еврей продолжал кричать.
Обитатели зиндана молча жались к стенам. Только Маргарет сидела, зажав руками уши.
– Я пытался перевести им, что сказал тогда Аслан, но Джон не понял. Тогда я просто сказал, что они евреев не любят… Можно мне еще сигаретку? – Иван тянется к столу, берет сигарету и прикуривает. За столом сидит человек и внимательно слушает. Рядом с ним видеокамера на штативе. – Про евреев он сразу понял, – продолжает Иван, – а что все это для него делалось… что готовили его… Чё там Аслану эти Семеновы семьдесят штук… – Иван машет рукой. – Ему ведь месяц ничего про выкуп не говорили. Они как… одних бьют, других пугают. Им главное сломать человека, чтобы он сам отдал. Что‑что, а сломать они умеют… – Иван затягивается. – Ну, а потом нас увезли…
Их выводили по одному, и каждый прикрывал глаза рукой. Вывели всех, но еврей с завязанной тряпкой рукой до грузовика не дошел. Двое боевиков уверенно подтолкнули его в противоположную сторону. Он беспомощно оглянулся.
– Куда этого? – спросил Иван, первым подойдя к грузовику.
– Пра сэбя спрасы, – сказал чеченец, сильно пнул его и надел на голову мешок.
За ним последовали остальные.
– Это нарушение прав человека! – испуганно заявил Джон по‑английски.
Чеченец не возразил, больно ударил его и натянул мешок.
– Маргарет! – крикнул Джон, но вместо ответа получил еще пинок.
Ехали молча. Грузовик сильно трясло. Время от времени кто‑нибудь из охранников что‑то говорил по‑своему.
– Маргарет! – тревожно позвал Джон.
– I’m ОК, Джон! – отозвалась она из глубины машины.
– Малчи, сука! – сказал сидящий напротив чеченец и несильно стукнул ее по голове.
– Это нарушение прав человека, – затравленно сказал Джон.
– Што хочит? – спросил чеченец.
– Пить просит, – сказал Иван.
– Пуст тэрпит, – сказал чеченец.
– Заткнись, Джон, – перевел Иван.
– Куда они нас везут? – спросил Джон.
Иван промолчал. Чеченец просто так передернул затвор. Джон вцепился руками в коленки.
Маленький горный аул, поместье на одну семью, прилепился к горе и, казалось, с трудом удерживался от сползания в бурную реку внизу. По единственной очень узкой дороге, минуя хорошо укрепленные пулеметные гнезда, вполз грузовик.
– Во окопались, – с облегчением сказал Федька, когда с него сдернули мешок.
Иван молча осмотрелся.
– Молчи. Делай, что говорят, – тихо сказал Иван напуганному дорогой Джону, который нервно озирался.
– Зачем нас сюда привезли? – спросил Джон.
Иван сурово посмотрел на него и пошел за охранником.
– Маргарет! – позвал Джон.
Их поместили в тесный зиндан, похожий на огромный кувшин, закопанный в землю, с узкой горловиной и аккуратно выложенными камнем расширяющимися книзу стенами. Сверху он был забран сваренной из арматуры решеткой, запертой на замок. Вниз спустили трехметровую деревянную лестницу.
В яме, на земляном полу, покрытом соломой, облокотившись о стену, полулежал мужчина лет тридцати с худым изможденным лицом. На нем висели остатки офицерской формы без погон.
– Я люблю тебя, Мардж, – шептал Джон Маргарет, встав на колени и нежно держа ее за руку. – Мы выберемся. Мы обязательно выберемся. Я обещаю тебе.
Маргарет грустно улыбнулась.
– Давно чалишься? – спросил Федька, присев на корточки, когда убрали лестницу.
– Капитан Медведев. Доложите по форме, – тихо сказал мужчина.
– Чего? – не понял Федька.
– Доложите по форме, – повторил мужчина.
– Да ладно тебе, – сказал Федька и сел.
– Ну‑ка, смирно! – властно скомандовал капитан и подтянулся на руках вверх по стене.
Маргарет перестала улыбаться и посмотрела него. Ее можно было бы назвать некрасивой, если бы не большие умные глаза.
Федька недоуменно встал.
– Кто такой? – тихо, но жестко спросил капитан.
– Рядовой Кулик, – сказал Федька и посмотрел на Ивана. Капитан тоже перевел глаза.