В 2006 году Стас поменял место работы – теперь он стал фотографом государственного музея-памятника Исаакиевский собор. А здесь уже царили цифровые технологии. Стас скучал по «мокрой» лаборатории, неоднократно пытался найти какое-то помещение и оснастить его для серебряной печати. В эти годы многие сбрасывали традиционное фотооборудование, а Стас упорно собирал все необходимое для чаемой в будущем мастерской. Этой мечте не суждено было сбыться, но выход им был найден, когда в коломенской обители была оборудована первоклассная фотолаборатория. Мой друг помогал оснащать монастырскую лабораторию, и даже доставил туда из Петербурга станок для контактной печати, вывезенный им в свое время из мастерской Владимира Ивановича Теселкина. Теперь у моего друга появилась возможность работать в традиционной технологии, и Стас с удовольствием печатал в Коломне свои произведения. Увы! Недолго.
Подозреваю, Ира, что ты не была знакома с Тесёлкиным. Мне хочется здесь, пусть коротко, но помянуть этого легендарного моряка-художника. Капитан 1-го ранга в отставке Теселкин ушел из жизни через два с небольшим месяца после гибели Стаса, и хоть и не напрямую, но влиял на наше творчество и на наше понимание -- что есть фотоискусство. Он не был нашим кумиром, но его человеческая и творческая судьба не могут не вызвать уважения. Ведь в конце концов, когда ищешь свой путь в искусстве и учишься быть собой, то делаешь это не столько подражая мастерам, сколько отказываясь от того или иного авторского стиля или мировоззрения.
Флотский офицер-химик, Теселкин больше 20 лет прослужил в химических частях Северного военно-морского флота, где как раз в пору его молодости энергично проходили испытания нового ядерного оружия. Занимаясь с лейтенантских лет радиационной безопасностью, моряк-химик не раз десантировался в эпицентры ядерных взрывов и сколько он нахватал там рентгенов и бэров никто не считал. Едва ли не единственным лекарством от лучевой болезни в те годы считался алкоголь. Для Теселкина же своеобразным лекарством стало увлечение фотографией – пока его коллеги выводили из себя излишки радионуклеидов спиртом, он колдовал в фотолаборатории, и это, по его собственному признанию, спасло. «Мы жили на старом эсминце, переоборудованном под плавказарму, -- рассказывал Владимир Иванович, -- и каждый вечер дневальный по офицерскому кубрику расставлял на столе по стопке желтого от ржавчины “коньячного” спирта. Для иных эта пагуба оказалась пострашнее радиации. У меня же была фотография…». Военному моряку, работавшему с сугубо секретными технологиями, не позволяли участвовать в фотоконкурсах и публиковаться под собственной фамилией, поэтому в фотографическом мире он был известен преимущественно под псевдонимом Витов. (Для которого им были использованы собственные инициалы с прибавлением русского окончания). Снимки Витова регулярно публиковались в журналах «Советский воин», «Советское фото», «Север»; газетах «Правда», «Советская Россия», «Известия», «Красная звезда» и др. В 1979 году за успехи в фотоискусстве ФИАП ему было присвоено звание «Художник АФИАП». Теселкин-Витов был председателем Североморского фотоклуба «Скиф», членом Всероссийского фотоклуба «Кадр», почетным членом Мурманского и Львовского фотоклубов. Участник более 600 международных и отечественных выставок, где завоевал более 200 наград. В их числе пять Золотых медалей ФИАП, Золотая медаль Королевского фотографического общества Великобритании, комплект медалей --Золотая, Серебряная, Бронзовая – Королевского фотографического общества Бельгии, Золотая медаль Американского фотографического общества, медаль Niepce (Франция), комплект медалей ВДНХ, награды и призы различного достоинства 29 стран мира. Мы следили за его творчеством по публикациям, но не более того. Нам не нравилась, как нам казалось, излишняя броскость и плакатность его работ. Мы исповедовали иную фотографию.
В начале 1980-х капитан 2-го ранга Теселкин оказался в Ленинграде в должности помощника командира Ленинградской военно-морской базы, но прослужив еще два года, уволился в запас и целиком посвятил себя фотографии. Энергии у моряка было хоть отбавляй, фотографических регалий – выше крыши. Теселкин вступил в Союз художников и сумел получить небольшое помещение в самом центре Ленинграда – бывшую питерскую дворницкую, где и создал небольшую, но прекрасно оснащенную студию. Тут им был оборудован съемочный павильон, «мокрая лаборатория», кабинет, словом, все, что нужно фотохудожнику для творческой работы. Теперь его основным занятием стало фотографирование обнаженного женского тела и печать тиражей былых «нетленок». Но годы и болезни брали свое – к концу 1990-х здоровье уже не позволяло ему заниматься съемкой и печатью. Тогда экселенс АФИАП оставил мастерскую, освоил компьютер, и еще доброе десятилетие работал над своими образами дома. Мастерская постепенно приходила в упадок, а ее оборудование отдавалось любому желающему, кто умел и желал работать в доцифровой технологии. Вот тогда-то Стас вывез и сохранил у себя в гараже прекрасный станок для контактной печати. Кто этот прибор знает, тот поймет, что это прекрасный инструмент. Ну а позже Стас отвез его в Коломну.
В последний период своей творческой жизни Теселкин сформулировал довольно оригинальное направление в фотографии: «Натюрвив» или Изофеминика. «Самые совершенные линии», -- утверждал маэстро, -- «прочерчены не рукой художника, а созданы Творцом сущего, как бы его ни называли -- Богом ли, Природой. Созданы им не на полотнах или графических листах, а во плоти. Они, эти линии, в прямом смысле слова воплощены в рельефах человеческого тела, в очертаниях шеи, груди, талии, бедер, живота... Вот с помощью этих воистину божественных линий я и создаю свои графические композиции. Одни называют их "изосимфониями", другие "космосом Эроса", я же прибегаю к другому термину, прямо противоположному по смыслу "натюрморту" -- "натюрвив". Натюрморт, как следует из этимологии этого слова -- мертвая природа. Натюрвив -- живая натура». Моряк и фотограф Теселкин-Витов умер 13 декабря 2010 года, так и не приведя в надлежащий порядок свой колоссальный творческий архив.
Знаешь Ира, должен признаться – с архивами, с сохранением фотографического наследия, в нашей стране просто беда! Уходят мастера серебряной фотографии, оставляя после себя архивы -- плоды жизни и творчества, свидетельства времени и артефакты искусства. Все то, чем они жили, чем гордились и чем иногда зарабатывали на жизнь, близкие родственники чаще всего относят на помойку. Не по беспечности или недооценке созданного родственником-фотографом, а от безысходности – вымороченное хозяйство некуда пристроить, а жилплощадь приходится освобождать. Правда в последнее время ситуация хоть и медленно, хоть и с издержками, но меняется: появились целые институции, да и отдельные граждане – что куда ценней! -- которые любят фотографию, собирают её, покупают её, делают из своих собраний выставки и даже умудряются издавать каталоги. Мало, конечно, таких институций и людей, но и то сказать – совсем недавно их не было вовсе. Только через одиннадцать лет после смерти легендарного Бориса Смелова, группой энтузиастов была организована достойная его творческого наследия выставка. В 2009-м. Она прошла в залах Государственного Эрмитажа [sic!], и ее сопровождал роскошный каталог, изданный грандом фотоиздательского дела фирмой KERBER. Выставка и каталог – настоящие памятники художнику. Парадоксально, но и тут нашлись брюзгливые коллеги, раскритиковавшие и выставку и каталог. Особенно старательно ворчали те друзья, что за десять минувших лет палец о палец не ударили для сохранения памяти о покойном мастере.
Сейчас, Ира, все же, приведу, позитивный пример. Я уже упоминал в своем письме Олега Николаевича Полещука (1936-1997), замечательного человека и фотографа, который был почитаем Чабуткиным особо. Они были дружны. Полещука Стас любил, подчеркну -- это было взаимно. Стас относился к старшему товарищу с должным пиететом не напрасно (только не подумай – меркальтильно) – Олег в последней трети 20 века был одной из знаковых фигур ленинградской фотосцены. На его мастерстве, на его, если угодно, теоретическом анализе творчества современников учились многие местные фотографы. Вот теперь, как мне кажется, будет уместно рассказать о Полещуке несколько подробней, тем более что благодаря Стасу мне удалось получить о его жизни и творчестве первоклассные биографические материалы. Но, обо всем по порядку.
Таких людей как Олег Полещук современники называли «человек с рюкзаком». Для многих россиян его генерации это было естественно – в горах и лесах, вдали от партсобраний и политинформаций, они чувствовали себя свободными людьми, а не заложниками псевдосоциалистического государства. В начале рюкзак за плечами был атрибутом его первой профессии – Полещук по образованию горный инженер-геолог, а позже, когда в 1968 году (Полещуку 32!) он резко сменил профессию и стал фотокорреспондентом, он и вовсе с рюкзаком сросся. С фотоаппаратом в руках ленинградец объездил практически все окраины Советского Союза. Несколько лет работал на Чукотке, потом на Алтае, где выпустил большой альбом об этом удивительном крае, но более всего любил Карелию, которую снимал на протяжении полутора десятков лет.
Познакомились мы в фотоклубе ВДК, куда в поиске единомышленников Полещук пришел в начале 1970 годов. Иного варианта, иного места и возможности общения с людьми искренне преданными фотографии (несмотря на разность творческих позиций и амбиций) в те времена просто не было! Виделись в клубе мы с Олегом не часто -- неиссякаемый заряд энергии продолжал гонять мастера по городам и весям, но его неординарная личность не могла не запомниться даже во время нечастых встреч. Другой наш со Стасом одноклубник и старший друг Юрий Петрович Богданов некогда рассказал об этом. Ох! Ира, а его-то кто помнит и знает?
Богданов покинул наш мир в юбилейное для Петербурга лето. (2003). Тогда, в газете «ФотоПетербург» (№ 8, 2003. С. 8) был опубликован некролог подписанный следующим образом: «Группа товарищей фотоклуба “Дружба”». Цитирую выборочно: «Богданов, инженер-судостроитель, тогда [начало 1970-х -- АК] вернулся из полугодового плавания в составе научной экспедиции по странам Индийского океана. Юрий Петрович принес в фотоклуб кипу фотографий. Это было интересно и необычно -- тогда выхода за “железный занавес” у фотолюбителей с фотокамерой так просто, как теперь, не было. <…> Юрий Петрович быстро адаптировался в фотосреде ВДК, и фотография стала его второй профессией. Он был постоянно окружен молодыми фотолюбителями, которым он терпеливо передавал секреты фотопроявителей и фотопечати. Впоследствии из них выросли известные в Санкт-Петербурге фотомастера: Саша Китаев, Борис Конов, Стас Чабуткин, Виктор Васильев. Они называли его любовно “наш Петрович”. <…> Большое место в творчестве Богданова занимает [не смею править -- АК] портретная галерея бардов Ленинграда и Москвы. Эти портреты экспонировались во время фестивалей бардовской песни и в концертных залах. Фотографии Ю. Богданова украшают многие сборники песен бардов, а также виниловые пластинки, аудиокассеты, лазерные диски А. Брунова, В. Выхорева, А. Городницкого, Е. Клячкина, А. Хочинского и других авторов-исполнителей. Стихи и песни книги “Петербургский аккорд” (более 100 песен и стихов о Ленинграде -- Санкт-Петербурге), вышедшей в 2000 году в издательстве “Профессия”, иллюстрированы снимками города, выполненными Ю. П. Богдановым». Творчество «нашего Петровича» ныне мало кому известно, равно, впрочем, как и имена перечисленных в некрологе авторов-исполнителей бардовской песни, но один снимок Богданова уже несколько десятилетий стоит у меня перед глазами в качестве идеально реализованного в фотоискусстве образа Петербурга. Конечно же, я не сумею вербально описать тот снимок, посему сохраню интригу и отправлю желающих в … нет, нет!, не в интернет, в полузабытое пространство, в библиотеку. При сём, замечу ещё одно – если от кого-то из нас (фотографов) останется в памяти современников всего-то один одинешенек снимок – жизнь его автора была прожита не зря. Тут, для того, чтобы остаться в памяти потомков, художнику не помогут какие-то звания, ордена, медали и прочие ходули. Тут все просто – или ты автор, или бессовестно украл то, что тебе никогда не принадлежало. Впрочем, и в этой сфере есть особо одаренные деятели, которые умудряются красть даже у своих родителей. По счастью, таких орденоносцев в Петербурге не так уж много, и чтобы унять их растопыренные пальцы, мне хватит одной руки.
Так вот, в 1996 о приходе в клуб Полещука Богданов рассказал следующее: «В самом начале 70-х годов фотоклубом ВДК г. Ленинграда продолжал руководить Герман Михайлович Мутовкин. К этому времени Герман Михайлович уже точно знал, какими должны быть фотографии во вверенном ему фотоклубе. Массивные фигура и подбородок председателя, казалось, олицетворяли истинность и незыблемость его суждений. Герман Михайлович мог месяцами не замечать робких новаторских экспериментов преданных своему делу любителей, дабы в удобный момент выступить с уничтожающей критикой. Сам он давно уже не показывал на публике своих фотографий. Постепенно в фотоклубе утвердилась атмосфера рутины и скуки. Осенью 1972 года среди любителей стал появляться худощавый и подвижный парень в сером свитере. Поначалу общение с коллегами было беглым, скоротечным, короткими репликами. Заметим, что в ту пору существовала утвержденная форма клубной работы в виде плановых самоотчетов любителей. В назначенный день взволнованный автор появлялся со своей коллекцией фотографий. Примерно час уходил на подготовку -- развешивание, подписи, регулировку освещения. Постепенно зал заполнялся, зрители придирчиво разглядывали развешанные фотографии, ожидая начала выступления. Автор в это время с указкой в руках нервно переминался с ноги на ногу где-то в углу освещенной эстрады. Затем начинался его рассказ, далее следовали критические выступления зрителей. Итог прениям, как правило, подводил председатель Мутовкин. После него уже никто не решался выступить. Затем -- последнее слово автора и клубный вечер заканчивался.
В тот вечер все шло как обычно. Представленные снимки были обсуждены. Каждый желающий выразил свое мнение о том, как бы он на месте автора снял тот или иной сюжет... Автора отчасти похвалили, отчасти пожурили за выявленные недостатки. Подвел свой итог и Герман Михайлович. Казалось, все сейчас мирно разойдутся. Но... Не тут-то было. Где-то в середине зала поднялась рука, потом в проход нетерпеливо шагнул наш, еще малознакомый, парень. Он решительно направился к эстраде, предварительно забрав указку из рук слегка оторопевшего автора. Ближайшие зрители явственно почувствовали запах недорогого "портвешка". Олег Полещук, а это был он, давно намеревался выступить. И теперь он заговорил. Как ни странно, очень собранно, четко, аргументируя каждое свое замечание, как будто никакого "портвешка" не было и в помине. Постепенно зал пришел в волнение, глаза автора заблестели, он расправил плечи, а щеки и шея председателя Мутовкина начали багроветь. Полещук закончил выступление так же резко, как и начал, словно налетев с разбегу на невидимое препятствие. "Вот и все, о чем я хотел сказать" -- стало заключительной фразой всех его дальнейших клубных выступлений. Отныне председатель Мутовкин утратил свой покой арбитра-ясновидца. А запах "портвешка" стал отличительным признаком бойцового настроения Олега в каждый клубный вечер».
Просто поразительно, как точно Богданов описал клубную атмосферу начала 1970-х! Но мы, молодые фотонеофиты, пришедшие в знаменитый ВДК, те самые, про которых в цитированном мной некрологе написано лестно: «…выросли известные в Санкт-Петербурге фотомастера…», всей этой «пыли и отставки» не видели. Наоборот! Мы были по щенячьи в восторге от возможности лицезреть авторов фотографий, опубликованных в единственном тогда «профильном» фотографическом журнале, безупречном «органе Союза журналистов» -- «Советское фото». Тем паче, мы видели их фотографии в иных иллюстрированных журналах и газетах, которые, конечно же, были органами того или иного партийного тела, но производили на нас неизгладимое обучающе/развивающее впечатление. Мы видели фотографии, слушали суждения о них, таких легендарных профессионалов, как Л. Л. Зиверт, А. И. Бродский, И. А. Наровлянский, Р. П. Кучеров и многих других мастеров старшего поколения. Мы их видели и знали, и мы были счастливы, что нам было у кого учиться! А ведь в том же клубе оказались и сильнейшие авторы следующей генерации, о некоторых из которых я уже говорил. Сегодня я много мог бы рассказать о Полещуке, о его роли в становлении многих ленинградских-петербургских фотомастеров, но этот рассказ завел бы нас слишком далеко. Посему, вернусь к оси Полещук – Чабуткин.
Постепенно Полещук остыл к клубной деятельности. Однако это не помешало ему общаться со многими, казавшимися ему самыми интересными и перспективными фотографами и фотолюбителями Ленинграда. И, даже, быть своего рода координатором, связующим звеном между ними. Тут открылась еще одна ипостась маэстро – Олег первым (по крайней мере, на моей памяти) осознал важность собирания фотографий своих коллег-современников. Не старую русскую, или французскую, а именно фотографию, которая была рядом с нами. Фотографию, к которой мы сами не очень-то серьезно относились в смысле понимания ее значимости и ценности. А этот провидец уже тогда, в конце 1970-х понял, что вот это и есть то самое, что нужно собирать и беречь. Тут надо кое-что пояснить. Мы ведь, авторы того времени, будь ты стар или млад, творя свои произведения, даже и не помышляли о каком-то рынке. Никто из нас не печатал тиражи, и мы, варясь в собственном соку, довольно легко и беспечно относились к своим отпечаткам. Казалось, все лучшее ещё впереди, а сейчас так, разминка. Важно было снять, напечатать, показать в своем кругу и, если повезет, отправить на редкие в те годы выставки. Вот и вся жизнь отпечатка. А Олег, видимо понимая необратимость процесса и нашего отношения к снимкам, лучшие из них всеми правдами и неправдами собирал. Постепенно у него сложилась довольно значительная коллекция. Как он, обладатель своего колоссального фотоархива, умудрялся еще и этот сторонний содержать в идеальном порядке? Бог весть! Но это – факт.
В 1997 Полещук отдал богу душу. Весь его архив и коллекция оставались в коммуналке на набережной Фонтанки. В семье. Прошло время. Однажды -- кажется, это был 2004 год, вряд ли раньше -- мне позвонил Стас и рассказал, что к нему обратилась вдова Олега Полещука за консультацией, в какую сумму можно оценить архив покойного мужа? Выяснилось, что к ней приходил некий человек, посмотрел архив и коллекцию и предложил забрать всё подчистую оптом за некую сумму денег. Осиротевшая семья едва сводила концы с концами -- пришла пора что-то делать с архивом, которым до сей поры никто не интересовался. А тут вот такое предложение! Про сумму не буду сейчас говорить буквально, но и Стас и я знали, что предложенная сумма -- это на тот момент стоимость одной, к примеру, моей фотографии. В 2003-м в Петербурге был создан Государственный центр фотографии (ныне РОСФОТО) и у Стаса возникла идея предложить коллекцию Полещука на государственное хранение. Даже если и за те же деньги. Мой друг тогда не был знаком с директором этой организации и потому обратился ко мне. Конечно же, чтобы понять, о чем идет речь, я попросил Стаса устроить мне встречу с вдовой, для просмотра собрания. Когда я увидел что насобирал Олег, я был поражен. Для меня это была потрясающая встреча с молодостью, со зрелыми работами мастеров старших и сверстников, с полузабытыми нашими юношескими и еще не очень умелыми отпечатками, со снимками наших коллег, обошедшими множество выставок и т.д. И все это в винтажах! Многие с клеймами отечественных или международных вернисажей, словом – сокровища! Вот так, усилиями Стаса, эта коллекция попала в государственное учреждение, и теперь ученый или просто любознательный человек может всмотреться в оригиналы и ознакомиться с творчеством лучших ленинградских фотографов конца 20 века в винтажных подлинниках.
Прошло сколько-то лет, и мне приспичило подготовить и прочитать лекцию «Фотоэстафета запечатлений Петербурга от дагерротипа до цифровой эры». Ведь теперь я на рейде стал старшим, и мне показалось интересным проследить на примере съемки одной и той же городской среды становление фотографии как искусства и изменение ее восприятия в обществе. Причем, все это на фоне непрерывно меняющихся фотографических технологий почти в двухсотлетней цепочке фотозапечатлений былой столицы Российской Империи. Петербург некогда был рожден столицей новой/обновляющейся страны, но позже, большевики, создавая свою империю, насильственно превратили его в провинциальный город. (Коим, замечу, он никогда не был). Полещук обладал врождённо имперским сознанием и тонко чувствовал эту грань «столица-провинция». На этапе 1970-1980 гг. он был ключевой фигурой в становлении нашей самоидентификации. Его творчество и его, если угодно, идеологическое воздействие, сказавшееся на изменении современной ему популяции фотографов, для меня -- несомненно. Нынешние историки в своих исследованиях привыкли опираться на интернет, и порой нам кажется, что там все есть. Увы, сейчас в этом пространстве, как некогда на карте земного шара, зияют огромные белые пятна. Интернет охотно заселяют/засоряют своими амбициозными поделками новые ловцы цифровых видимостей, не помнящие и даже не желающие знать родства своего. Каждый думает, что он первый, что стоит ему, как в годы американской золотой лихорадки, застолбить участок, и на него хлынет благодать. Рецензии/эпитафии на этих интернет-участках чаще всего звучат так: «Клёво, чувак!». На мой запрос «Фотограф Олег Полещук», кажущийся всё могущим Google вежливо и самоуверенно ответил, что, может быть, я ошибся и предлагал свои механические версии, дабы удовлетворить моё любопытство. Как будто и не было человека! Спасибо, машина! Ты убедила меня, что (слава Богу!) без человека ты еще ни на что не годна. Вот тогда я вновь обратился за помощью к Стасу. Цитирую фрагмент своего письма: «Привет Стасичек! Мне опять нужна твоя помощь. Глянул в паутину на запрос "Олег Полещук" и ужаснулся -- почти ничего нет! Да просто ничего нет! Давай попробуем восстановить его биографию? Помнишь, продажа его коллекции Захару была реализована на покупку для дочки компьютера. Значит она в сети. У меня предложение. М.б. ты позвонишь вдове и попросишь емелю дочки? (Мне просто со всеми не справиться). Мы с ней спишемся, и тогда сможем воссоздать его биографию. <…> В лекциях о питерской фотографии я без Полещука никак не могу обойтись, а информации и снимков почти нет». Стас откликнулся немедленно, не спрятался за занятостью или нехваткой времени, созвонился с вдовой, съездил к ней, отсканировал и распечатал все сохранившиеся бумаги Полещука: подробную автобиографию, статьи и размышления о фотографии, письма и т.д. Благодаря этому архиву у нас появился ключик для расшифровки «кладези удивительных творений, рожденных разумом, сердцем и талантом русского художника». (Фраза друга Полещука поэта Дмитрия Быковицкого).
Мой друг был поразительно предан всем, кого когда-либо полюбил. Теперь знаю – не только прижизненно, но и пожизненно. При этом не обязательно было личное знакомство. Пример тому любовь Стаса к Битлам, которую он пронёс через всю жизнь.
Есть на северном берегу «Маркизовой лужи» такое местечко, которое называется «Тарховка». Я уж не знаю, почему именно там, но факт остается фактом: отечественные битломаны издавна избрали дикий берег Финского залива возле Тарховки в качестве своеобразного капища, т.е. едва ли не языческого культа поклонения любимой рок-группе, и каждый год принялись праздновать здесь день рождения Джона Леннона. Летом 2004-го этот ритуал оказался окрашен долго ожидаемым битломанами событием – в нашу страну впервые приехал леворукий экс-битл Сэр Пол Маккартни. Его концерт вот-вот должен был прозвучать (вопреки стонам директора ГЭ М. Пиотровского) на Дворцовой площади. Помню, как Стас заранее, по интернету, приобрел билет на премьеру. Тарховка – через залив -- как раз на траверзе новой президентской резиденции в Стрельне (сначала Путинской, потом Медведевской, а теперь все равно), где поселился сэр-кумир. К слову, на диком берегу Стрельны в 1980-е мы со Стасом в составе группы «Окно» провели несколько фотосессий, и всем нам удалось сделать там немало крепких выставочных фотографий. Не знаю, как часто он бывал в Тарховке, но в 2004-м друг-меломан меня туда позвал. Мы поехали. Для меня это было несколько непривычное зрелище – участники, почти все с гитарами, меняя друг друга, вдохновенно исполняли любимые песни нашей юности. Стас активно включился в концерт, и я любовался другом и действом. Тем более, всё было окрашено близостью визави – если по воде, всего-то около трёх километров – места пребывания Маккартни. Лишь потом я понял, что так Стас готовился к ожидаемому празднику – концерту на Дворцовой. А готовился мой друг к этому событию, зная о запретах на фотосъемку и звукозапись, основательно. Стасичек, как потом оказалось, ошибочно выбрал билет в крайнем к Зимнему дворцу ряду -- надеялся, что выходя со своего места, будет свободно перемещаться с камерой вдоль фасада и делать уникальные снимки. Кроме того, Стас смонтировал микрофон в головном уборе – при входе на площадь всех обыскивали и отбирали не предусмотренное регламентом концерта. Вот тут-то и сказалась ошибка и просчет -- перемещаться с фотоаппаратом оказалось невозможно, а отраженный от фасада дворца звук погубил чистоту записи. Конечно же, Стас был расстроен! Нет бы отдаться наслаждению созерцания и созидания, а он, озабоченный сохранением памяти – вот бич и привычка фотографа – был занят обслуживанием нелегального звуко и видео записывающего оборудования. Через пару дней я услышал от Стаса горькие слова: «Знаешь, Саня, у меня в жизни была мечта – побывать на концерте Битлс. Свершилось, побывал. Теперь жить нечем, не о чем мечтать»!
В стране крепчал капитализм, некоторые наши общие знакомые становились богатыми людьми, а мы становились все более известными фотографами, что, впрочем, не приносило нам серьезных денег и не избавляло от унижений. Нас все чаще приглашали на разного рода презентации и пати в гламурных местах, а мы, движимые любопытством посмотреть на параллельную жизнь, не находили в себе сил отказаться. Вот там-то зачастую мы и сталкивались с образцами хамства и вопиющего невежества. Богатство и нищета – два испытания, данные нам всевышним, и, как это ни горько, далеко не все достойно проплывают между Сциллой и Харибдой. Мы со Стасом, в результате естественной смены поколений, становились старшими на рейде и теперь предстояло нести эстафетную палочку нам. Ценя учителей, нам очень не хотелось её уронить! Однако не все зависело от нас и наших светлых побуждений. Мы, наивные, сталкиваясь с гримасами капитализма, нередко попадали в довольно дикие ситуации. Расскажу об одной из них, произошедшей с нами в 2007 году в галерее «Рахманинов дворик». Сейчас, вспоминая всё, мне даже не верится, что подобное варварство могло свершиться именно по отношению к моему кроткому другу. Все кажется неправдоподобным, но у меня сохранились документы, тут уж приходится смириться – было! Попытаюсь рассказать подробности, как помню и знаю. События, предшествовавшие этой выставке и подробности ее последствий. Для этого мне предстоит покрутить ленту воспоминаний то на несколько лет назад, то несколько вперед.
В январе 2007 года я получил от Стаса письмо. Он писал: «Саня, обслужи и меня, пожалуйста. У меня сейчас гадостная почта и не отправить всем сразу... В Александровском проекте у меня 2-го февраля в 18-00 на Казанской 5 открывается выставка. Пригласи народ, пожалуйста». И приложил краткий анонс: «Уважаемые господа, галерея «Рахманинов дворик» имеет честь пригласить Вас на выставку черно-белой фотографии из проекта А. П. Александрова «Петербургская рукотворно-серебряная художественная фотография на рубеже веков». Станислав Чабуткин «Избранное. 1976-2006». Открытие выставки состоится 2 февраля 2007 г. в 18.00 в галерее «Рахманинов дворик», ул. Казанская, 5 (под арку направо). Будем рады Вас встретить на вернисаже»! Как видишь, Ира, это не отсебятина, а слово в слово приглашение, сформулированное галереей. Я сделал рассылку нашим друзьям, коллегам, и мы с любопытством и нетерпением ждали вернисаж – ведь мало уже кто помнил, какие фотографии делал Стас в семидесятых-восьмидесятых. К вернисажу мы еще вернемся, а сейчас поясню, что это за, как выразился Стас, «Александровский проект».
Анатолия Павловича Александрова ко мне в мастерскую привел Стасик. Для рассказа об этом мне придется вернуться на несколько лет назад. В 2006-м в тексте о Смелове я уже рассказывал, что в послеперестроечное время ленинградское отделение Союза фотохудожников так и не было создано. Но вот прошло время, и в нашем городе появился никому не известный человек -- Анатолий Павлович Александров -- с полномочиями от председателя всероссийского Союза фотохудожников Андрея Ивановича Баскакова быть директором петербургского филиала. С одной стороны – а оно нам тут, в Петербурге, надо? С другой – да и ладно, пусть будет. Александров много лет работал крупным руководителем в одном оборонном ведомстве. Он рассказывал нам, что работа его неимоверно выматывала, и, предчувствуя нервное истощение, он каждый раз брал рюкзак, фотоаппарат и улетал подальше от людей. Говорит, обошел пешком весь Байкал и прошел вдоль и поперек Алтай и все что видел примечательного, запечатлевал на пленку. Так что, наш брат, фотолюбитель. Однако, видимо, стесняясь нашего профессионального взгляда, показать свои снимки категорически отказывался. Оказавшись на пенсии и не желая сидеть без дела, Александров решил создать Петербургский филиал Союза фотохудожников.