«Характеристика
на Лурье Феликса Робертовича 1930 года рождения,
русского [sic! -- АК], члена КПСС с 1953 года,
образование высшее техническое.
Общий трудовой стаж Лурье Ф.Р. с 1954 года.
Трудовую деятельность в производственном объединении «Арсенал» имени М.В.Фрунзе начал в 1954 году старшим инженером, с 1969 г. работает ведущим инженером КБ.
За время работы зарекомендовал себя высококвалифицированным инженером, имеет 21 авторское свидетельство, большинство которых внедрено в производство. Награжден знаком «Изобретатель СССР». В 1964 году ему присвоено звание «Ударник коммунистического труда», которое он ежегодно подтверждает.
Нарушений трудовой дисциплины и общественного порядка не имеет. За успешное выполнение производственных заданий и общественную работу имеет благодарности руководителей объединения, портрет. Т. Лурье помещался на Доске передовиков КБ. Тов. Лурье Ф.Р. принимает активное участие в общественной жизни объединения, являясь членом общественной редколлегии многотиражной газеты «Заводская правда» и лектором общества «Знание». Хороший семьянин. Воспитывает двух детей. В быту скромен, морально устойчив. За честность, принципиальность и трудолюбие пользуется уважением в коллективе.
Характеристика дана для представления в Выборгский Дворец Культуры.
Заместитель генерального директора по кадрам В.Е.Городничев. (Подпись)
Секретарь парткома В.И.Калинин. (Подпись)
Председатель профкома В.Н.Кобзарев. (Подпись)
Круглая печать: Отдел кадров производственного объединения «Арсенал» имени М.В.Фрунзе».
Ох, как еще много любопытного в архиве Лурье! Но об этом как-нибудь в другой раз. В 1982, как я тебе уже рассказывал в прошлом письме, я совершенно разочаровался в фотолюбительском движении и прекратил общение с фотолюбителями. Так что, как распался клуб «Дружба», я не знал вплоть до 2009 года. К тридцатилетию со дня создания клуба в Центре микрохирургии глаза имени Святослава Фёдорова была организована выставка бывших его членов. Выставку поддержал и спонсировал наш былой одноклубник, а ныне директор этого центра Леонид Осипович Балашевич. (Он, между прочим, в начале восьмидесятых, подключался к прогулкам группы «Окно»). Я, как и ты, не люблю возвращаться к давно пережитому. Разговор о выставке бывшего клуба зашел еще в 2008, на семидесятилетии Балашевича, и мне прочили быть ее куратором. Я предлагал создать выставку из винтажей 1980-х годов, но поседевшие ветераны все как один заявили, что «наши цветные цифровые фотографии лучше прежних», и мой концепт не поддержали. Я отступился, но спустя год добрый Стас настоял и я, все же, отдался им как соучастник. И не жалею. К выставке был издан каталог, где бывший председатель клуба Гурий Сицкий рассказал, как и когда клуб закрыли. «В 1985 году фотоклуб «Дружба» отправил фотоработы на фестиваль юмора в фотографии, проходивший в болгарском городе Габрово. Эти фотоработы прошли обязательную процедуру цензуры в Горлите. Но они оказались в Смольном у чиновников, которым, видимо, хватило чувства юмора, чтобы забрать фотографии с Главпочтамта. Вскоре после этого фотоклуб «Дружба» закрыли».
Когда в 1987 я вернулся к творчеству, я застал осколки «Дружбы» и «Окна» в образованном за год до этого некой Юшей Иолас так называемом «любительском объединении “Фотоцентр”» при Доме культуры им. Ильича, что некогда был на Московском проспекте. (Недавно городские власти это здание – редкий теперь образец авангардной архитектуры 30-х годов -- по дурости снесли). Стас был участником некоторых выставок Объединения, но вскоре и оно прекратило свою деятельность. Осенью 1987 я вступил в фотоклуб «Зеркало» и стал активно заниматься творчеством. А в следующем году Стас перестал выставляться, и эта пауза длилась довольно долго. Вот его слова: «Приблизительно в 1988 году я уже отходил от всяческой выставочной деятельности и вернулся только лет через 10. В то время я не знал даже, что происходит в городе, посещал только самые громкие выставки. А в 1997 году Александр Китаев и куратор из Русского музея Георгий Голенький затеяли выставку “След тени”. Я подумал, не выступить ли мне там, посмотрел свои старые снимки, принял участие в выставке и вскоре снова стал снимать». Дальше он рассказывает следующее: «Но с тех пор я начал особенное внимание уделять работе с архивом. Я вообще не люблю сразу печатать с отснятых пленок, для меня хорошо, если они полежат годик-другой, а то и пять лет. Вот, к примеру, недавно я печатал с негатива, снятого в 1983 году, то есть 21 год он пролежал, не будучи отпечатан, но я о нем помнил все это время. Самое “вкусное” обычно печатаешь сразу, а сейчас я достаю из архива то, что не успел попробовать. То есть, я это снял, но кадр долгое время существовал в виде негатива, и сейчас я вижу, что некоторые кадры, которые раньше не казались мне очень интересными, сегодня очень мне нравятся».
Вот, пожалуй, почти и все, что, пребывая жителем Хельсинки, я успел рассказать тебе о нашей фотолюбительской клубной молодости. Уже завтра я буду на берегу Невы, где моя мастерская в четырёх кварталах от твоего дома, и было бы глупо писать письма соседу. Так что, заклеиваю конверт и бросаю письмецо в почтовый ящик. А все недоговоренное мы обсудим при личной встрече.
А. К.
Хельсинки. Октябрь 2010 г.
Александр Ирине. Привет!
Вот ведь какая история, Ира -- нас было двое. Здесь, в Петербурге, притупившаяся было в Хельсинки боль, разгорелась с новой силой. И немудрено – стоит выйти на улицу и всё всё вокруг напоминает о нем. Вот известная всем башня городской думы – именно здесь тот офис отдела мультимедийных технологий, где последние четыре года Стас работал фотографом. На высоком крыльце башни мы частенько встречались. Вернувшись из Финляндии, увидел, что часы на ней остановились. Отныне, она для меня «Стасова башня». Стас с семьей переехали на Дибуновскую улицу в новую однокомнатную квартиру в 1981. Мне удалось купить квартиру на Приморском проспекте в 2003. Так что Стас в этом районе старожил и постоянно рассказывал мне, где и что тут было, как менялся район. У меня от дома два маршрута к разным веткам метро. Когда иду на «Черную речку», то по улице Савушкина. Вот здесь били его. Вот здесь нас грабили. Вот здесь он парковал машину. Если иду к «Старой деревне», то прохожу через его двор – вот его подъезд – и дальше, мимо его гаража, битком набитого разным фотооборудованием. А вот здесь мы прощались, расходясь по домам. Однажды поздно вечером мы возвращались то ли с очередного вернисажа, то ли со среды из мастерской. Естественно – навеселе. И все не могли наговориться. Сначала я его проводил – один квартальчик от Савушкина до Дибуновской, потом он меня – один квартальчик от Савушкина до Приморского, потом решили еще попить пивка. Это можно было сделать на трамвайной остановке. Есть такие павильоны со скамейкой, совмещенные с ларьком, и один из них стоял в то время на Серебряковом переулке. Взяли мы пива, сидим, пьё м, беседуем. Вдруг из ларька выскакивает продавщица: «Кто тут Китаев»? Стас в разговоре упомянул мою фамилию, а она подслушала. Оказалось, ее фамилия Китаева, и она не знает ни одного своего родственника. Принялась расспрашивать мою родословную и хоть ничего общего у нас не нашлось, она шастнула в свой ларек и со словами: «это от заведения», вручила нам еще по бутылке пива. Это уже был перебор! Но ведь как у русских? «Пусть хоть морда треснет, а выпить надо». Хорошо хоть наши дома были рядом. После этого случая Стас непременно посмеивался надо мной – у тебя, мол, личный китаевский ларек.
Если мне не изменяет память, ты, Ира, со Стасом познакомилась на одной из моих сред, и было это в 2004 году. Я знаю, что вы подружились. Но я не знаю, что он тебе успел рассказать про наше с ним прошлое житьё-бытьё. Теперь уже и не расскажет, а мне это важно. Сей час поток моих воспоминаний достанется тебе. Так что, будь ласка, потерпи. Для начала я попытаюсь рассказать, как мы со Стасиком ездили на Святую Афонскую Гору.
Так сложилось, что Стас почти не бывал за границей. Если, конечно, не считать короткую корпоративную поездку с сослуживцами в соседнюю капстрану Финляндию, где в те годы надо было ходить скопом и проявлять бдительность. Но тот тур, пожалуй, не в счет и можно сказать, что за рубежом он и не был. Я все уговаривал его поехать со мной в Грецию, на Афон, куда я повадился ездить с 1996 года. Стас все не решался – ведь тратить деньги на удовольствия он себе не позволял – жить в одной комнате с двумя подрастающими детьми непросто, и ему надо было покупать новую квартиру. В 2000 он сдался, да и супруга Ира, видя его депрессивное состояние, благословила. И мы поехали. Это сейчас с визами и поездками за рубеж все просто (спасибо соседям финнам), а тогда каждое такое путешествие давалось большими хлопотами. Наша одиссея оказалась плодотворной и для него и для меня, поэтому попытаюсь рассказать о ней подробней. Если, конечно, мне хватит сил и умения, рассказать о ней больше, чем требуют того обстоятельства места и времени.
В двухтысячном я усиленно работал над «Афонским альбомом», который бы подытожил съемку пяти моих фотоэкспедиций на Святую Гору. Уже были отпечатаны все фотографии, сформирован черновой макет, написаны по моему заказу тексты и т.д. В этой программе мне существенно помогал один человек, имя которого не хочу раскрывать. Во-первых, потому что в противном случае мне пришлось бы как-то кривить душой и о многих вещах умалчивать, и тогда рассказ мой, так мне кажется, был бы лишен важных красок. Во-вторых, умолчание относятся не к конкретной личности (коя, как личность, вне моих интересов), а как к некому типу современников, живущих в одном с нами временном пространстве, но в каком-то параллельном мире. С этим миром я если и знаком, то по телевизору, и верно судить о нём не могу. Посему здесь и далее назовем этого человека так: «Ктитор». Это греческое слово как нельзя лучше подходит к нашей ситуации, поскольку в православном мире так называют лицо, цитирую Википедию, «выделившее средства на строительство или ремонт православного храма или монастыря или на его украшение иконами, фресками, предметами декоративно-прикладного искусства». И действительно, одна из сфер многогранной деятельности этого персонажа напрямую связана с ктиторством.
Итак, полным ходом шла работа над альбомом, как вдруг возникла возможность новой поездки на Афон. Да не просто «на Афон», а в дни празднования тысячелетия главенствующего и старейшего греческого монастыря -- Лавры святого Афанасия. Наш Ктитор намеревался поехать на юбилей и предложил мне сопровождать его. Здорово, ведь это уникальная возможность довершить работу над альбомом! Несмотря на то, что Стас хворал -- высокое артериальное давление и нелады с сердцем, и стоял в очереди, чтобы полежать в больнице -- я принялся настойчиво искушать его поездкой в Грецию. Мне необходим был партнер-профессионал, умеющий репродуцировать «изо» и снимать раритеты. Очень хотелось посмотреть и сфотографировать остатки пантелеимоновского фотоархива, ведь я уже знал о его существовании, поскольку мельком видел в прошлогодней поездке коробки со старыми стеклами-негативами. Списавшись со своим давним знакомцем греческим фотографом Костасом Асимисом (о нем позже), просил его прислать приглашение от монастыря для виз в Грецию, просил его подготовить старые снимки для нашей работы с ними, просил фотографии его работы для своего альбома и т.д. Забегая вперед, скажу, что Костас, палец о палец не ударил, чтобы нам помочь. Ни до поездки, ни во время ее. Зато Стас согласился ехать со мной. Из прошлых экспедиций, по себе знал – лучшей «больницы», чем путешествие на Святую Гору, не бывает.
Визы в тот раз дались нам хоть и с нервотрепкой – едва-едва поспели к намеченной дате, но все же, легче, чем мне в предыдущие разы. Турфирмы заламывали неподъемные цены и неприемлемые сроки оформления, а время шло. Выручило мое личное знакомство с супругой греческого консула (спасибо Мария!), она бывала на моих афонских выставках и относилась ко мне благосклонно. Так что, в конце концов, визы мы получили дешево и быстро. Билеты на самолет до Фессалоник и обратно – летом дефицит – нам взялся раздобыть Ктитор. Он же забронировал нам номер в легендарной московской гостинице «Россия». (Её в 2006-м за каким-то бесом снесли). Словом, можно было ехать.
Наши приключения начались еще в Петербурге. Мы со Стасом сговорились встретиться в вагоне поезда, отправлявшегося в Москву. Я вышел из дома вроде бы вовремя, но дойдя до троллейбусной остановки на пр. Ветеранов, вдруг вспомнил, что забыл что-то совершенно необходимое в поездке. Пришлось вернуться и время оказалось потеряно – мне сразу стало ясно, что если и успею на поезд, то только чудом. Чудо случилось – подбежал к вагону за две минуты до отправления. Стас уже вынес из вагона свои вещи, не решаясь ехать без меня. Но все обошлось. В Москве нас ждали две новости: хорошая и плохая. Как водится, начну с плохой. Мы и без того были как ишаки нагружены фотоаппаратурой, а Ктитор попросил нас отвезти на Афон две посылки. Одна представляла из себя контейнер-холодильник с неведомыми нам лекарствами, в другой -- четыре большущих креста, усыпанных драгоценностями. Багаж, как понимаете, весьма щекотливый. Ктитор заявил, что в поездке обеспечит нам «зеленую улицу», а сам присоединится к нашей экспедиции дня через три-четыре на Афоне. Спросишь, что же за хорошая новость? Ктитор оплатил наши авиабилеты туда и обратно. Денег у нас было не густо, так что, выбора нам не оставалось. Однако, узнав адреса, по которым мы должны были доставить посылки – во всем надо искать хорошее – я понял, что нас со Стасом на Святой Горе ждут два прекрасных путешествия. Одно -- к известному всей православной России старцу-схимнику отцу Рафаилу в скит «Новая Фиваида», практически недоступное для пилигримов и давно чаемое мной место. Второе -- на другой конец Афонского полуострова, в Лавру Святого Афанасия, как раз в дни празднования её тысячелетия. Наутро к подъезду «России» была подана машина и мы, переходя из рук в руки, сопровождаемые специальными и специфическими людьми, были доставлены до самого борта авиалайнера. Лишь оказавшись в «Зале для официальных делегаций» аэропорта Шереметьево-2, мы со Стасиком сообразили (потом это подтвердилось), что находящийся при нас чужой багаж был отправлен очень высокопоставленными людьми и неспроста. Не имея уверенности, что все пройдет гладко и, не желая рисковать собой, эти осторожные люди использовали нас, олухов, в операции по доставке проблемного груза афонитам. Для нас -- вслепую. Не знаю уж какими средствами, но сопровождавшие нас Джеймсы Бонды все выполнили точно, так что наш со Стасом перелет до Фессалоник прошел без сучка, без задоринки. 9 июля 2000 года мы оказались на берегу Эгейского моря в столице греческой Македонии.
Здесь, в Древней Салуни -- так некогда россияне называли этот город – нам предстояло оформить разрешение на длительное пребывание на полуострове. Дело в том, что специальное письменное разрешение на посещение Святой Горы Афон, называющееся Диамонтирион, дает право пребывания в монашеской республике лишь в течение четырех дней, правда, с правом ночевки в любом монастыре. Эту своеобразную визу выдают в городке Уранополисе, откуда пилигримы попадают на полуостров морем, поскольку официальной сухопутной дороги туда нет. Обычно процедура получения пропуска происходит утром, непосредственно перед отплытием парома к святым местам. Индивидуальное же разрешение выдаётся самим монастырем на неограниченный срок с правом ночевать только в монастыре, означенном в приглашении. Это ограничение не очень строго соблюдается, и с подобным Диамонтирионом паломник может беспрепятственно переночевать в любой другой обители. И за ту и за другую визу надо платить специальную пошлину, стоимость которой из года в год растет. В год нашей со Стасом поездки Пантелеимоновым монастырем на выдачу нужной нам «визы» был благословлен салунский фотограф Костас Асимис. Прилетев в Салоники мы и явились к нему в офис.
С Костасом я познакомился еще в 1996-м, и с тех пор мы не раз встречались на греческой земле. Его биография довольно причудлива и показательна для Европы двадцатого века. Вот беглый очерк его жизни. Отец Асимиса был коммунистом и когда в Греции в конце 1940-х годов вспыхнула Гражданская война – не буду сейчас объяснять ее геополитические причины – эмигрировал в СССР. Коммунистов тогда по всей Греции отлавливали и просто резали. Они порскнули кто куда, в основном в т.н. «страны восточного блока». Наш «Вождь народов» также открыл границу, но прибывавших в Одессу марксистов прямиком отправлял в Азию. Костас родился в Ташкенте, где и учился в советской школе. Когда ему исполнилось 20 лет, семейству Асимисов удалось «воссоединиться» с той частью родственников, что после бегства оказалась в Югославии. Там Костас отслужил в армии, окончил филологический факультет местного института, получил гражданство и перебрался в Германию, в Мюнхен, где стал работать фотографом. В Германии не прижился и вернулся в Югославию, а тут, в 1984 году правительство Папандреу покаялось и несколько опрометчиво призвало беглецов вернуться на родину. Костас патриотично отозвался на это воззвание. А через год в Советском Союзе грянула Перестройка, и не только те, прощеные потомки коммунистов, но и т.н. «причерноморские понтийцы» с кавказских окраин СССР многомиллионной армией хлынули на историческую родину. Опрометчивость правительства сказалась в том, что поток «вернувшихся» оказался так велик, что в Греции возникли жуткие социальные проблемы. И без того безработица, а тут еще... Оказавшись в Салониках, Костас стал искать себе применение. Узнав про Афон, он ходил из монастыря в монастырь, предлагая свои фотографические услуги. Ничего не получалось, пока один афонский старец не сказал ему: «выбери монастырь по душе, и служи ему». Естественно, русскоязычный грек прибился к русскому монастырю Святого Великомученика Пантелеимона. Принялся его обслуживать и снимать диковинку -- Святую гору. Так он пристроился и выжил. Его теперешнее основное фотографическое амплуа – съемка свадеб. У греков принято приглашать на венчание всю многочисленную родню и число гостей нередко переваливает за сотню. Так что, помимо главных, оплаченных молодыми (или их родителями) комплектов снимков события, за ними приходят к фотографу десятки гостей-родственников. А это уже сверхприбыль. Одна беда – все это «чистый нал» и, к примеру, квартиру на эти не декларированные деньги не купишь. Но Костас не горюет и берет «кэш», где только можно.
Так случилось, что одновременно с нами в его офисе оказался знаменитый московский театральный режиссёр, создатель «Школы драматического искусства», Анатолий Васильев. Васильев, после двухмесячной работы в Европе – на него было больно смотреть – выглядел ужасно: изможденный и взвинченный, сплошной оголенный нерв, рвался на Святую Гору, зная (а Стас мне все ещё не верил), что она его спасение. Он заведомо, через своего секретаря выправил и оплатил тур на Афон, а когда пришел за Диамонтирионом, тёртый калач Асимис ему заявил, что надо платить ещё. Тот на дыбы: «я уже за все заплатил»! Костас невозмутимо — надо ещё. Деваться некуда, Васильев с руганью отдал деньги и, в бешенстве хлопнув дверью, поехал в Уранополи и дальше, на Гору. Через несколько дней мы на Афоне повстречались. Человека было не узнать: спокойный и смиренный, с открытым и доброжелательным лицом, он выгнал из себя всех насевших на душу бесов и готов был жить и творить дальше. В земном уделе Божией Матери все: окружающая природа, разлитый в воздухе покой, богослужения в храме во имя святого великомученика и целителя Пантелеимона, сделали свое дело. Надеюсь, с нами тоже сотворится подобное чудо исцеления и умиротворения. К слову, нам тоже пришлось переплатить за визу, что Стаса огорчило, но я знал, что «Рим стоит мессы». Понимая, что грядущая экспедиция будет более насыщенной, чем предполагалось ранее, я попросил Костаса купить и переслать мне на Афон 10 катушек пленки, сам купить уже не успевал.
В Салониках нам больше делать было нечего. Посетив музей Византийской культуры и новоиспеченный Музей фотографии, мы сели на Северном вокзале в автобус и, пересекая Халкидики по диагонали, уехали в Уранополис. В этом «Городе неба» все пилигримы оставляют жен, сестер, дочерей и, последний раз поев мясо, сугубо мужской компанией поднимаются на борт парома, чтобы отправиться в паломничество по святогорским обителям. Паром отчаливает по утрам один раз в сутки и, как я уже говорил, другой дороги на Святую Гору нет. Сняв на ночь комнату, мы со Стасом провели чудесный вечер, купаясь в ласковых водах Афонского залива, попивая пивко и любуясь изумительным средиземноморским закатным небом – где-то там сияла Вифлеемская звезда. Я знал и предупредил спутника -- на самом Афоне купаться запрещено.
Кто знает, почему в двадцатом веке оказалось много богатых гречанок? Расскажу. Греческие крестьяне -- завзятые скотоводы и садоводы. Испокон веков, выдавая дочерей замуж, они отдавали им пустые никчемные и соленые прибрежные земли в качестве приданого. Сыновьями же наследовались горные сады и пастбища. Пришел 20 век с его индустрией туризма, и прибрежные пляжи стали золотыми, обогащая своих владелиц. Ну а бараны и оливки подобной прибыли принести уже не могли. Так случилось и с убогой деревушкой Уранополи -- нынче это процветающий курортный город. Ко всему, через него протекает паломничий поток, осаждающий в приморских гостиницах современных Пенелоп, коим издавна вход на Святую гору закрыт законом.
Почти весь 20 век ручеек русских паломников из богоборческой страны был весьма скуден, но к концу века стал полниться. Спросишь, что туда влекло россиян? Каждого свое. Что влекло меня? Отвечу чужими словами. Когда в 1881 году русский философ и первый библиограф Достоевского Н. Н. Страхов направился на Афон, его друзья удивлялись, почему именно туда? Ведь в те годы все они стремились в европейские столицы – Рим, Париж, Лондон, Берлин… В опубликованных позже воспоминаниях об этом путешествии, Страхов разъяснил свой выбор. «Одною из причин моей поездки … на Афон была прямо похоть очей ». И это неспроста! «Мне захотелось увидеть что-нибудь новое» -- писал он -- «посмотреть собственными глазами на какое-нибудь большое зрелище, не похожее ни на что прежде виденное, и прикоснуться душою к какой-нибудь людской жизни, идущей не по тем началам, по которым мы сами живем». А вот про Европу: «Европа меня не тянула <…> Европу ведь можно видеть тут, в Петербурге; ее жизнь, ее нравы и вкусы широкою волною наплывают к нам через это “прорубленное окно” и оседают здесь в самых точных его формах». Так вот и для меня это была, прежде всего, «похоть очей». Теперь воспользуюсь словами русского писателя Бориса Зайцева, который паломничал на Святую Гору в 1926 году. «Я был на Афоне православным человеком и русским художником. И только». Посему в своем повествовании я постараюсь не вдаваться в описание уклада иноческой жизни, не обсуждать богословские вопросы и, тем более, проблемы современной церкви.
11 июля 2000 года, высадившись с парома на пристани Пантелеимонова монастыря, мы со Стасом ступили на Святую землю. Поселились, как и положено странникам в архондарике (так называют в афонских монастырях гостиницы для паломников), что находится вне монастырского каре, и я стал знакомить друга с монастырем, его уставом, святынями и достопримечательностями. Помню, как все окружающее поражало меня, когда я впервые попал на Афон. У меня тогда был замечательный спутник – историк Михаил Талалай, много лет проводивший исследование русского Афона. Мы с ним познакомились ещё в Ленинграде, когда он был одним из лидеров группы «Спасение», отстаивающей сохранение исторических и культурных памятников Петербурга. Позже Миша был одним из первых экспертов созданного Дмитрием Сергеевичем Лихачевым «Фонда культуры». Ну а потом он уехал в Европу, уже давно живет в Италии, где занимается, преимущественно, взаимопроникновением русской и европейской культур. И вот ведь воля провидения: лихачевский фонд тогда располагался в тех самых стенах, где последние свои четыре года проработал фотографом Чабуткин. Попав в 1996 году на Афон, я был настолько переполнен новой и необычной информацией, что рассказы Талалая о прошлом и настоящем той или иной афонской обители просто не вмещались в мое сознание. А теперь пришла моя пора быть гидом, и я старался не перегружать своего спутника – пусть осмотрится, попривыкнет. Как некогда в моем, так сейчас в его мозгу еще не было тех «полочек», на которые можно было бы положить такой объем совершенно новых знаний.
Стас, присматриваясь к монастырской жизни, хмурился, смотрел на все с нескрываемым скепсисом и воспринимал сцены монастырского быта как некий спектакль, разыгрываемый насельниками специально для путешественников. (Отчасти он был прав, но ведь, как известно, в чужой монастырь…). Византийское времяисчисление, по которому живет монастырь никак не совпадающее с нашими европейскими часами, аскеза архондарика – в нашей келье две койки, тумбочка да керосиновая лампа; долгие службы с «метаниями» в храме; в трапезной – еда по команде и под чтение писаний святых Отцов и Учителей Церкви -- все его раздражало. К слову, к святогорским трапезам и правда привыкнуть не просто. Они происходят два раза в день, и то, если не пост: тогда один. В огромной монастырской трапезной, (если по-нашему, по-советски – в столовке), где в иные времена сиживало за длинными столами до тысячи едоков, а теперь изредка доходит до сотни, правила остались те же: насельники отдельно, трудники и паломники отдельно. Войдя в трапезную, все стоят у столов, пока по знаку игумена не начнет звучать чтение священных текстов. Тогда все садятся и быстро вкушают то, что подано на стол. Кончилось чтение – встали, перекрестились и на выход. Стасу вписаться в темп монастырского «общепита» было трудно, тут сказывалась еще одна его черта -- он всегда медленно ел. В дружеских застольях мне частенько доводилось видеть, как его тарелка, наполненная закуской в самом начале пира, не была исчерпана до позднего вечера. А тут – вставай и иди прочь, с сожалением глядя на недоеденную пищу. Стас все ворчал. Я любовался изумительным приморским пейзажем, а он: «да как у нас в Крыму, ничего особенного». Я не перечил – он сам должен был все увидеть и принять или не принять. Свои глаза другому, даже другу, не вставишь. К тому же, я разболелся. Непривычная вода и пища сделали свое дело -- проснулась язва, разнылись зубы. Мой давний афонский знакомец, бывший петербургский реставратор, а ныне монах о. Ефрем, философски утешал меня: «Болезни -- это нераскаянные грехи. Я верю, что человек может достигнуть такой степени очищения, что все болезни спадут, и он будет светел и чист». Я тогда записал в дневнике: «Надеюсь, что окрепну здоровьем и начну проявлять инициативу, а то Стас у меня совсем скиснет».
Для выполнения первого поручения нашего Ктитора – доставки лекарств в «Новую Фиваиду», мы должны были найти в русском монастыре незнакомого мне монаха, тут назову его Евграф. Только он мог связаться со старцем Рафаилом и организовать нам прием в скиту. Найти инока несколько дней не удавалось, даже в трапезной -- он отсутствовал в обители. И мы ждали встречи. Должен сказать, что немалый опыт посещения Святой Горы давно приучил меня – здесь нельзя строить планы, все равно все произойдет не по твоей воле, а по воле божией. Так что лучше расслабиться. Посмотреть здесь было что, и я, водя Стаса по монастырю и окрестностям, показывал: вот «костница», где покоятся с эпитафиями на лбу честные главы-черепа святогорцев. Вот второй в мире по величине колокол. Вот мельница Святого Силуана, где преподобному в молодости явилась Богородица. Мы бродили с фотоаппаратами по обезлюдевшим ещё в двадцатые годы прошлого века многочисленным монастырским мастерским. Там до сих пор, если не считать вмешательства любопытных фотографов, выстроивших свои натюрморты, почти все оставалось на своих местах. (Впрочем, как и натюрморты). Созерцание и фотографирование разбросанного тут и там «антиквариата» несколько выправило настроение Стасика -- давнего коллекционера и реставратора-любителя. «Но брать ничего нельзя» -- предупреждал я его – «На обратном пути, на пароме нас ждет таможенный досмотр. Попадешься, и тогда для тебя путь на Гору будет закрыт навсегда». Конечно же, как всегда на Афоне, было множество знакомств, разговоров со встреченными пилигримами, много услышанных судеб и историй – здесь все как-то особенно открыто исповедуются друг другу.
Наконец, через три дня, мы нашли отца Евграфа, оказалось, что его послушание проходит на монастырском огороде, где он и проводит все время. Мы со Стасом явились на огород и представились иноку. Наш новый знакомый оказался веселым, общительным и гостеприимным человеком. Потчуя нас только что сорванным с бахчи арбузом и прекрасной дыней, он, тут же получив по телефону благословение из скита, организовал наш вояж. Нам следовало доплыть на пароме до пристани Зографского монастыря, а там нас подхватит моторная лодка, которая и доставит в Фиваиду. Да, я ведь еще не рассказал, как осуществляется каботаж по маршруту «Уранополи – Дафни». Паром с паломниками на Святую Гору, отчалив от пристани Уранополя, плывет вдоль берега Афонского полуострова и по ходу ненадолго причаливает сначала у арсаны (монастырской пристани) болгарского монастыря Заграф, потом у двух греческих: Дохиар и Ксенофонт; потом у русского Пантелеимона и, наконец, конечная -- главный афонский порт Дафни. Первые святогорские постройки, которые видят пассажиры при вплытии – руины некогда знаменитого русского скита «Новая Фиваида». Зрелище печальное и шокирующее: на скалистом берегу высятся заброшенные постройки с пустыми амбразурами окон и покосившиеся ржавые купола храмов. Теперь нам со Стасом предстояло плыть на пароме из Пантелеимона в сторону материка до причала болгарской обители.