ТЯЖЕЛЫЙ ЧЕЛОВЕК
Рядовой Степанов слыл в роте самым неисправимым нарушителем дисциплины.Никто из подчиненных не доставлял командирам столько неприятностей, сколькоон. Своенравный, вечно недовольный, с глазами холодными и злыми, но всегда вчистом обмундировании и бритый, он был щепетилен в обращении и самолюбив допредела. Мне постоянно кто-нибудь жаловался на него. То он обидел своегокомандира взвода, то грубо обошелся с товарищами. - Я не знаю, что делать с ним, - докладывал лейтенант Гавриленко. - А что такое? - спросил я. - Приказы не выполняет. Я вызвал к себе Степанова и спросил: - Вы почему приказы командира взвода не выполняете?! - А потому, товарищ капитан, - ответил тот, - что он еще мало каши ел,чтобы людьми командовать и со мной так обращаться. У него еще на губахмолоко. Я вдвое его старше. А он мне кричит: "Степанов, иди заступай внаряд!" - Так почему же вы не выполнили его распоряжение?! - снова спросил я. - А потому, товарищ капитан, что в службе должен быть порядок, график,что ли, по крайней мере. А наш лейтенант Гавриленко посылает того, кто емуна глаза попадет. Организатор, называется. Я промолчал: конечно, должен быть график. А Степанов продолжал и опятьстоль же логично: - А потом, товарищ капитан, почему он мне "ты" говорит. Что я ему,мальчик или быдло какое?! Вот вы, например, обращаетесь ко мне по уставу. Яему говорю: "Ты что на меня орешь?" Так ведь обижается. "Как ты, - говорит,- ко мне обращаешься?! Ты что, - говорит, - уставов не знаешь?!" Выходит,ему хамить можно, а мне нельзя? Пришлось с лейтенантом Гавриленко поговорить. Убедить его, однако, неудалось. - Вы посмотрите, товарищ капитан, - сказал он мне напоследок, - вытолько посмотрите, какой у него взгляд: ехидный и злой, и вечно он чем-тонедоволен. И то ему не так, и это не эдак. Вот вы его оправдываете, а он,уверен, только на передок придем, к немцам убежит. Могу поспорить. - Ну вы уж загнули, - не согласился я с лейтенантом, - он, конечно,тяжелый человек, ко чтобы уж к немцам уйти... Мы в это время формировались в резерве фронта, пополнялись личнымсоставом, притирались друг к другу, а последнее время по-настоящему боевойподготовкой занялись. Как только начались занятия на местности, так лейтенант Гавриленкопришел ко мне в первый же день с категорической просьбой: - Заберите от меня Степанова, товарищ капитан! - Чем он опять не угодил? - спросил я. - Авторитет мой подрывает. - Чем же? - Откровенно скажу. Солдаты знают, что я в боях не участвовал. Потомуко мне присматриваются. Вам хорошо! Вы уже были... А я еще нет. - Ну и что? - Я взводу приказываю атаковать, а Степанов говорит: "Лучше покустарнику незаметно подойти поближе, сосредоточиться и оттуда ударить!"Сказал бы мне одному, а то всем. Значит, обсуждает мое приказание и не идетв атаку. Солдаты на него смотрят и тоже лежат. - Так, может быть, и правда, лучше, сблизиться с противником незаметно,а потом уже атаковать? Но лейтенант Гавриленко был уверен в своей правоте и возразил мне: - Товарищ капитан, до чего мы так с вами докатимся? Вы прикажетенаступать, а я буду доказывать, что лучше отойти. Понравится вам? Крометого, кому виднее, начальнику или подчиненному? - Хорошо, я со Степановым поговорю, - пообещал я. - А вы все-такипереломите себя. На пользу пойдет. Прислушивайтесь к нему, советуйтесь. Нетолько с ним, ко и с другими, кто постарше вас, да и в боях уже был. - Ну-у-у, - протянул лейтенант Гавриленко, - выходит, собрания будемпроводить, как в колхозе? Когда пахать, когда сеять, голосовать будем?! Нет!В армии командир приказывает, а солдат должен выполнить. А? И в глазах его я увидел торжество победителя. Ему казалось, что онлучше меня знает уставы и порядок, а я, его ротный командир, позабыл всеэто. Повыветрилось на переднем крае! Хоть мне и не понравился разговор, я вызвал к себе Степанова. Он вошел в избу, наклонив голову, чтобы не удариться о дверной косяк,поглядел на меня исподлобья и, мне показалось, виновато. Потом спросил: - Вызывали, товарищ капитан? - Приходится, - ответил я и предложил сесть. Думал, вы умный человек.Командир взвода у вас хороший, грамотный, училище отлично закончил. Номолодой, неопытный, необстрелянный. А вы старше, в боях были. - Разве я кому-то говорил, что лейтенант плохой? - Ну вот. Так помогите ему. Не подрывайте его авторитета, подскажитечто надо. Но делайте это деликатнее. - Понятно, - сказал Степанов, и в этом слове было не только согласие сомной. В том, как он произнес его, я уловил иронию, обиду и несогласие. - Понятно-то понятно, товарищ капитан, - вдруг начал Степанов говоритьраздраженно. - А вот такой вопрос. Разве можно доверить лейтенантуГавриленко взвод? Тридцать человек. Я пока не доверил бы. Вот Тупиков - этокомандир, хоть и офицерского звания не имеет. Я не люблю старшего сержанта,но ведь на него можно положиться. Он не подведет. А этот, Гавриленко, впервом же бою хорошо если только сам погибнет, а то и весь взвод угробит. - Ничего, - сказал я уверенно. - Два-три боя проведет и научится. Нехуже Туликова будет. - Понятно, - сказал Степанов. - Что вам понятно? - спросил я его. - Понятно, почему мы столько народу положили. - Почему? - спросил я его, это начинало меня раздражать. - Ну-ка,расскажите. - Да вот если такие над нами поставлены, разве мы будем воеватьхорошо?! Ему вначале отделением бы покомандовать. Признаюсь, это меня обидело: я ведь тоже был значительно моложеСтепанова. Но он спохватился сразу: - Я вас не имею в виду. Хотя и тех, кто постарше вас будут, повыше, ятоже почистил бы. - Ну кого, например? - Да вот того майора, например, который меня в штрафную роту отправил. - За что? - Да ни за что... - Не может быть, чтобы ни за что. - Так что было-то. Началось с того, что свидетелем трусости оказался.Бегу я по траншее. Немецкую контратаку отбивали. А он, гад, в лисьей норе,забился в самый угол. Думал, убит. Тронул его, живой. Дрожит. Я его спрашиваю: "Что, майор, испугался?!" А он аж синий со страху,ничего не сказал. Вытащил его оттуда, автомат в руки сунул. "Приходи, -говорю, - сюда чаще, привыкнешь!" Потом, когда бои кончились, мыприспособили захваченный немецкий "телефункен" передачи слушать. А он узнали пропаганду мне приписал. Никак я не мог оправдаться. Вот подлец какой, аведь майор! Две шпалы носил... Разговор со Степановым так и не получился. Еще беседовали с ним неоднажды. И всегда его позиция была сильной. В его словах я чувствовал нетолько убежденность, но и правду. Потому свое мнение навязать ему неудавалось: я видел, что он расшатывает что-то устоявшееся и привычное в нас,но нельзя было не согласиться также, что это "что-то" и мешает нам. ВскореСтепанов вступил в конфликт с Тупиковым. На тактических дивизионных ученияхмы совершали длительный и трудный марш. Командир отделения сунул в рукиСтепанова вещмешок и сказал: - На-ка, понеси... Сержант недавно прибыл в роту и крутого нрава Степанова не знал,поэтому распорядился так легко и привычно. Степанов швырнул вещмешок всторону. Сержант прикрикнул, не ожидая, что сопротивление солдата будетстойким: - Отставить, Степанов! А ну-ка возьми! Я приказываю! Степанов со злостью ответил: - Пошел ты со своим мешком! И отбросил его ногой еще дальше. Тогда сержант подошел не спеша к немуи схватил за грудь. Степанов откинул его от себя так, что сержант неудержался на ногах, упал на спину и ударился головой о землю. Старший сержант Тупиков, старшина роты, на глазах которого разыграласьэта схватка, сказал: - Ну погоди, Степанов, я тебя проучу! - Проучи-проучи... Много вас таких учителей было у меня! Сержант, сконфузившись, поднял вещмешок, накинул на плечи лямки иотошел в сторону. Но Тупиков долго смотрел в упор на Степанова и не думалпроходить мимо такого безобразия. Он был кадровым сержантом. До войныпрослужил: два года, службу знал твердо и командирскими качествами обладал вполной мере. Случай проучить Степанова подвернулся вскоре. Рота после учений вышлана тактические занятия. Была поставлена задача: на высоте, около деревни,вырыть две траншеи полного профиля на роту, связать их ходами сообщения изамаскировать выброшенную землю. Каждому солдату был выделен участок работы и дневная норма. Все сталиокапываться. Степанов вы полнил задачу раньше всех, сел да так и сиделнеподвижно, пока к нему не подошел старшина, - А ты почему сидишь? - Я свою норму выполнил. - А другим, товарищам по оружию, помочь не желаешь? - Вот это я уж делать не обязан... Они лясы точат, а я за них работай?Помогай дармоедам? Вкалывай во всю силу? - И в бою так же будешь? - Как так? - А вот так - лишь бы меня не трогали, а остальные меня не интересуют - В бою мы еще посмотрим, кто как будет... Как бы мне тебя учить непришлось. Больно вы здесь храбрые! - Была бы моя воля, Степанов, я бы тебя давно в штрафную загнал. Степанов насмешливо посмотрел на Туликова и сказал грубо: - Не пугай. Там тоже люди, не хуже тебя. - Не хуже, говоришь? - Такие же, как везде. Есть хорошие, есть и плохие. - Посмотрим, как ты запляшешь, когда опять туда пойдешь. - Ну и пойду. Не бойся, на колени не встану. Старшина Тупиков выпрямился во весь свой огромный рост и, заканчиваяразговор, отчеканил: - Я не люблю, когда подчиненные не выполняют приказания начальников.Запомни это. Я подошел к ним совсем близко и, внимательно разглядывая каждого,подумал: "Нашла коса на камень". Тупиков спросил меня: - Разрешите, я поговорю с ним, товарищ капитан, с глазу на глаз? Я не возражал. Тупиков и Степанов пошли рядом. Со скрипом открылипустой, брошенный хозяевами амбар и вместе вошли. Дверь, закрываясь, тожескрипнула. - И что это за человек такой? - спросил меня солдат, смахивая рукавомгимнастерки пот с раскрасневшегося лица. - Ни друга у него, ни приятеля...Вот, товарищ капитан, дома у меня, кажись, кроме бабы, ни одного друга небыло. Да и с ней какой разговор? Не с кем было слова перемолвить. Всеработа, да работа, да трудности, да нехватки. А здесь... - А что здесь? Друзей больше, чем дома? - спросил я. - Так ведь не сравнишь! Здесь что ни солдат, то друг да приятель. Вотведь, думаю, кончится война, по домам разъедемся, и каждый в своей халупезакроется, поди. Вот опять тоскливо-то будет... Да если бы не воевать, а воттак бы работать, не ушел бы я из роты никогда, до чего весело. А у этогочерного - ни друга, ни приятеля. - Обидели его здорово ни за что, - объяснил я, - забыть не может. - Э, товарищ капитан, кого из нас не обижали? Солдат посмотрел на меня,торопливо подтянул ремень, поправил пилотку и спросил: - Разрешите идти. И ушел, веселый, даже валявшуюся лопатку на ходу подобрал с земли ивоткнул так, чтобы заметили и не потеряли. О чем старшина Тупиков и бывший штрафник Степанов говорили в амбаре ичто они там делали, можно было только догадываться. Вышли они один задругим. Сначала - Степанов, за ним - Тупиков. Оба шатались, как пьяные наветру. Подойдя к изгороди, навалившись, долго стояли рядом, отдыхали иприходили в себя. Потом разошлись по сторонам. Степанов хромал и, согнувшись, держался заживот. Тупиков держал у носа грязную тряпку и смотрел одним глазом: другойзаплыл. Вечером я вызвал к себе Туликова и спросил; - Что произошло? - Да так, товарищ капитан, - весело ответил он. - Поговорили. Выяснилиотношения. Думаю, пойдет на пользу. Неплохой человек оказался. Я не стал интересоваться подробностями, а вызвал Степанова. С трудомперешагнув порог, с ходу, не доложив о прибытии, как товарищ товарищу,Степанов сказал: - Ну сила, товарищ капитан... Не дай бог под его кулак попадать! Врагуне пожелаешь. Я думал, что он только языком молоть умеет. - Значит, хорошо поговорили, убедительно? - А что, заслужил - получи. Я так понимаю. - Ну раз поняли друг друга, значит, и нам не стоит говорить?" -заключил я. Но Степанов спросил: - Можно я, товарищ капитан, с вами посижу? Я подвинулся на скамье,посадил его рядом. - Вот, товарищ капитан, - начал он разговор. - О чем я хотел поговоритьс вами. Мы до войны, сколько я помню, привыкли все выполнять, что на верхуна самом скажут. Что ни велят, все выполним. Я председателем колхоза был.Скажут - посеем, скажут - уберем, и все в сроки, которые нам укажут, хотяэто иногда и во вред шло. А потом сколько нужно, столько государству сдадим.Себе ничего не оставим, а в город свезем. Мы так привыкли. Когда войнаначалась, так же и воевать стали. Все давай и давай. Нечего нас баловать,все выдержим, все вынесем. Нет чтобы подумать, да похитрее, да поумнее,чтобы немца обмануть, а все вперед и вперед, все в лоб да в лоб. Разветак-то мы победим когда-нибудь? Ведь сколько же нашего брата погибает, когдавсе давай да давай! - Надо. Что делать? - спросил я его. - А кому надо-то? - спросил Степанов. - Это ведь только немцу напользу. Может, я не понимаю эту нашу военную стратегию? Но, кажется, мысовсем не то делаем. Он нас клиньями, а мы через всю Россию траншею роем,как веревку протягиваем. А когда же мы клиньями будем бить, окруженьяорганизовывать?.. Эту беседу со Степановым я вспомнил через год, когда и у нас на фронтеманевренная война пошла. А в тот раз я сказал ему: - Умный вы человек. Но поймите: и мы научимся. Жизнь заставит. Все всвои нормы войдет. - Спасибо,- сказал он. - Мне как-то легче стало! Выговорился. Потому,видно... Последние дни мы чувствовали, что скоро нас бросят в бой. В ротыдоставили боевые гранаты. Комбат приказал всех солдат пропустить черезметание гранат по цели. Услышав об этом, Гавриленко предложил мне: - Может, мы Степанову дадим другое задание? Еще подорвет кого-нибудь! Я не согласился. - Подорвать он может и на переднем крае, - сказал я. Мы с Тупиковым стояли на огневом рубеже, подстраховывали. Большинствосолдат работали хорошо. После взрыва гранаты Тупиков искал чеку, которуюметавший гранату бросал на землю, и укладывал ее, чтобы потом доказатьначальнику боепитанья, что граната подорвана. Были и курьезы. Один солдат бросил гранату, не выдернув чеки. Граната,естественно, не взорвалась. Тупиков ходил с ним, чтобы найти ее и упражнениеповторить. Другой, будто скованный, выдернув чеку, долго держал гранату вруке, боясь бросить ее, и только после неоднократной команды "Бросай!",будто опомнившись, метнул ее так, что она упала на бруствер и, чудомскатившись на противоположную сторону, взорвалась в десятке метров от нас. Ксчастью, никого не задело. Настал черед Степанова. Он спокойно подошел, взял гранату, выдернулчеку и положил ее в левый карман шинели, но гранату не бросил, а зачем-тополез снова в карман. - Бросай! - скомандовал я. - Обождите, товарищ капитан, - тихо сказал он, зачем-то вынул изкармана чеку, которую только что туда положил. - Бросай! - крикнул Тупиков. - Ты что орешь?! - обернулся к нему Степанов. Он переложил гранату в левую руку, а правой положил чеку в правыйкарман. Потом снова взял гранату в правую руку, посмотрел на цель, широкоразмахнулся и с силой бросил. Я подал команду: - Ложись! Мы с Тупиковым укрылись в траншее. А Степанов дождался, когдапроизойдет взрыв, и только после этого пригнулся. - Готово! - сказал он. Цель была поражена. - А зачем вы перекладывали гранату? - спросил я. Он ответил хмуро: - Положил я чеку в карман, а он, оказывается, худой. - Ну и что? - Так ведь Тупиков съест, если чеку потеряешь. Мы смеялись, а Степанов только усмехнулся. "Ну и ну!" - подумал я.Солдаты обсуждали поведение Степанова. - Ты посмотри, что за человек. Хоть бы слово кому сказал. Если ответит,так будто в долг деньги дает. И все поперек старается. Будто из железасделан, - удивлялся один. - Говорят, у него всю семью дома расстреляли каратели, - объяснилдругой. - А наши его - в штрафную роту. За что, не знаю, врать не буду. Ночто он к начальству озверел, так это, однако, факт. - Слышал я, - сказал молодой солдатик, - в дивизии рассказывали.Там-то, верно, знают. Убил он кого-то, кто-то обидел, он и убил. Когда изштрафной роты пришел в дивизию после госпиталя, так просился в разведку. Невзяли. Начальство боялось, что к немцам уйдет. Так он в полковую разведкувсе-таки упросился. Но скоро оттуда откомандировали. Не мог ни одного немца живогопритащить. Пока несет - задушит. "Не могу, - говорит, - на них на живыхсмотреть". Какая ненависть у человека... Я сам видел. Принес одного,связанного, на горбу пер. Принес и бросил, будто бревно какое. Смотрим, апленный-то уже весь синий, и глаза вылезли. И вот что непонятно. Немцевхвалит: и траншеи у них глубже и чище, и огонь организовать умеют. А я егоспрашиваю: "Вот так, грудью на амбразуру, они умеют, как мы, к примеру?!"Смеется ехидно. И что говорит? Да говорит: "Глупое дело не хитрое". Вот ипойми его... На следующий день рота была поднята по тревоге и марш-броскомвыдвинулась на передний край, чтобы участвовать в отражении атак противника.Начались бои. Степанов, по-прежнему мрачный и нелюдимый, отличался выдержкойи стойкостью, хотя вперед никогда не вырывался. Он не был среди тех, кто первым взбирается на высоту, кто ведет засобой других, но и среди тех, кто не выдерживал натиска немцев и первымначинал отступление, его тоже никто не видел. Его ни разу не ранило -казалось, пули и осколки обходят его, как заколдованного. За это времянекоторые уже по два-три раза побывали в госпитале, а его ничего незадевало. Солдаты иногда даже говорили о нем: - Хороших людей убивает, а его будто пули обходят. Но были и такие, кто говорил о нем по-доброму. Однажды слышал, как маленький, тощий и, видимо, очень нервный солдатикговорил о Степанове: - Меня ранило тут позавчера. Испугался, конечно, здорово. Подумал:"Конец". А кругом нет никого, помощи некому оказать. Лежу и кричу:"Санитары, санитары!" А он, черный-то, подползает ко мне и спрашивает: "Ты чего орешь?" -"Ранен, - говорю, - санитаров прошу". Он вытаскивает пакет индивидуальный,разрывает его зубами и давай мне руку бинтовать. Забинтовал он хорошо, надосказать, как санитар, не хуже, а потом посмотрел на меня своими желтымиглазами и говорит: "Вставай, - говорит, - симулянт, не притворяйся!" - и ксамому носу моему кулак поднес. И в самом деле, поднялся я, живой, и пополз за ним. А он обернулся ишипит на меня: "Винтовку-то почему бросил? Дерьмо ты", - говорит. Сползал яза винтовкой. Ну и что? Сейчас думаю: "Если мы все такие были бы, как он,разве плохо было бы? А?" Точку в жизни Степанова поставил дикий случай. Иначе не назовешь. Однажды наш батальон прорвал передний край противника, а немцев вглубине не оказалось. Видимо, они не могли уже по-прежнему плотно удерживатьоборону по всему фронту. Мы прошли километров двадцать и не встретилисопротивления, не видели ни одного человека. Стрельба слышалась все время где-то далеко: то спереди, то слева, тосправа. Было так тихо и спокойно, а местность просматривалась на такуюглубину, что комбат свернул батальон в походную колонну, и пошли мыфорсированным маршем, выставив впереди и по сторонам разведывательныедозоры. Шли по четыре в ряд. В колонне было человек триста, не менее.Конечно, устали. Солдаты валились с ног. И комбат разрешил большой привал. Дозоры остановились, колонна втянулась в лощину, и люди запрудили ее,как вода в половодье овраги заполняет. Комбат приказал снять вещевые мешки, составить оружие в козлы. Моя ротаоказалась в центре всей этой массы людей и была сжата со всех сторон.Солдаты начали искать друг друга, но комбат крикнул: "Прекратить шум!", ивсе затихли. В это-то время случилось то, чего никто не ожидал. Когда винтовки былисоставлены в козлы Степанов, снимая с себя вещмешок и запутавшись вснаряжении, с остервенением дернул рукой за лямку, нечаянно вырвал из ручнойгранаты Ф-1 кольцо предохранительной чеки. Граната, висевшая у него напоясном ремне, упала под ноги, а спусковой рычаг запала отскочил в сторону. Степанов понял, что через 3-4 секунды граната взорвется. Предотвратитьвзрыв было невозможно. Солдаты, копошившиеся рядом, видели, как покатиласьграната, упали и ждали. Сотни осколков разлетятся со страшной силой далековокруг. Будут убитые и раненые. И только чудо может спасти тех, кто близко. Надо сказать, что Ф-1 из всех ручных гранат - самая мощная. Немецкиегранаты с деревянной ручкой, падавшие в наши траншеи, мы нередко успеваливыбрасывать - только не бойся, и они рвались где-то далеко, никому из нас непричиняя вреда. От нашей РГД можно было заслониться вещмешком. От "Лимонки",как звали Ф-1, спасения не было. Поэтому ее бросали всегда из укрытия. Засчитанные секунды Степанов мог бы ударом ноги отшвырнуть гранату от себя, ксвоим товарищам, и она не задела бы его, упади он сразу после этого наземлю. Я тоже приник к земле и думал: "Вот сейчас он отбросит гранату, и все.Кого-то приговорит к смерти"... Но Степанов только выругался, и тут же землясодрогнулась от сильного глухого взрыва. После того как земля успокоилась, а взрыв затих, я глянул вокруг, впервый момент не сообразив ничего, тряхнул оглохшей головой и понял:Степанов лег на гранату и принял на себя ее взрыв. Солдаты вырыли яму, захоронили все, что осталось от Степанова, иобложили могилу дерном. И надо же было, чтобы в это время громыхнула гроза ихлынул короткий ливень. Будто само небо пожалело несчастного человека. Через каких-то полчаса батальон вытянулся из проклятой лощины. Я шел иприслушивался к разговорам. Один солдат рассказывал, что он на привалетолько присел и сразу уснул, а проснулся, когда взрыв уже произошел. - И как это так случилось, не пойму, - говорил он - Лежу я и слышу, чтокто-то идет. Идет и идет ко мне, это мне во сне-то кажется. А это Степановружье на меня наставил. "Вперед!" - говорит. И вот выстрелит. А я жду, когдаон выстрелит, и думаю: "За что?" И тут я от грохота-то и проснулся. Солдаты шли и обсуждали событие, и еще долго смерть Степанова где-товитала рядом с батальоном, часто еще люди вспоминали о ней и удивлялись,почему в ту минуту, когда смерть подошла к нему, он не отшвырнул ее кдругим, а принял сам, без колебаний, безропотно и спокойно, как и должнобыть. И потом, далеко отойдя от места, где это случилось, мы жалели, чтоникак не отметили эту могилу - ни звездочкой, ни крестом, не оставилинадписи, и никто уже никогда не сумеет разгадать тайну этой смерти. Люди на фронте по-разному погибали.