БЫЛО ЛИ НАЧАЛО И БУДЕТ ЛИ КОНЕЦ? 4 глава

Базар шумит до семи-восьми часов. Потом быстро спускается темнота, разгораются костры и таганы, все остальные запахи забивает запах кипящего масла — готовится ужин. Долго сидят у костров полуодетые люди, играя в карты и громко размышляя о событиях минувшего дня. Кое-кто идет спать в душные комнаты своих жилищ или на веранды и крыши. Большинство устраивается на улице — прямо на панели либо на де­ревянных кроватях с веревочными сетками, вытаски­ваемых из разных углов. Старый город ненадолго ус­покаивается, готовится к новому красочному дню.

КАЛЬКУТТА

 

Сейчас воротами Калькутты служит аэропорт Дам-Дам. Путь в город через него — не самый радостный, но, безусловно, самый поучительный. Видишь, что Калькутта — это прежде всего город нищеты.

До недавнего времени связи с внешним миром осу­ществлялись по реке Хугли, а затем — по железной дороге, подходящей к реке с обратной, западной сто­роны. Там расположен пригород Хаура. Для пасса­жира поезда или парохода визитной карточкой города служил знаменитый Хаурский мост. Его ажурные кон­струкции, напоминающие Крымский мост в Москве, легко несут потоки машин и трамваев и гармонируют с пепельной водой и серо-голубым небом.

Не менее красив он и в период муссона — серебря­ное кружево блестит на фоне фиолетовых туч.

Параден мост, парадна часть города, примыкаю­щая к нему,— самая старая часть, состоящая из пра­вительственных зданий и форта Вильям.

Основанный в 1690 г., он сделался резиденцией ан­глийского генерал-губернатора в Индии, потом вырос­шая вокруг него Калькутта стала столицей «Индийской империи». Здесь разместился двор вице-короля. Даже когда двор переехал в Дели, Калькутта осталась круп­нейшим городом и столицей английского капитала. А после независимости, потеряв первенство по числен­ности населения — ее обогнал Бомбей,— она приоб­рела славу города беспокойного, с наибольшим нака­лом классовых страстей.

Историки британского владычества в Индии обычно не жалеют слов, восхваляя дальновидность англичан, сделавших своей базой душную, но богатейшую Бенгалию, ресурсы которой помогли им выйти победите­лями из борьбы со своими самыми опасными конкурентами — французами, обосновавшимися на Восточ­ном берегу. Бродя по улицам Калькутты сейчас, когда изобретены кондиционеры и бушеты, ванны и шорты, души и черные очки, и пытаясь представить себе то да­лекое туманное утро, когда английский офицер в чер­ном высоком шлеме (пробковые шлемы тоже были еще неизвестны), красном мундире и белых шерстяных штанах указал полуголым коричневым землекопам, где рыть котлован под стены форта, поражаешься не столько дальновидности, сколько дьявольской настырности и энергии завоевателей.

О калькуттском климате написать очень просто. Тут нет четко выраженных сезонов, как в Дели, хотя летом еще жарче, чем зимой, а в период дождей еще более влажно, чем и зимой и летом. В общем, держится поч­ти постоянная влажная жара, сменяющаяся в некото­рые зимние ночи влажной прохладой. Город располо­жен на болотах, в самой дельте Ганга. В канавах, жирно поблескивающих черным, стоит вода — даже в самый сухой из сухих сезонов. Весь город — ровный как блюдо, без холмика. И теперь, при том что су­ществует хоть какая-то канализация, каждый ливень оборачивается наводнением — нет стока.

Петр I, закладывая примерно в то же время Санкт-Петербург на болотах устья Невы, искал выхода для России на европейские рынки. Британские «купцы-авантюристы» (официальное наименование пайщиков Ост-Индийской компании), основывая Калькутту, иска­ли вход для европейского рынка в Индию. Но если кли­мат Ленинграда, где каналы большую часть года сто­ят замерзшими, никто не назовет здоровым, то климат Калькутты, где болота испаряются круглый год, безу­словно, вреден.

Англичанами двигала, конечно, жажда обогаще­ния. Обогащалась Великобритания, обогащались от­дельные участники грандиозного грабительского меро­приятия. В Англию возвращались «набобы» — сказоч­но богатые служащие компании. Их рассказы о пере­житых страданиях лишь подхлестывали молодежь, жаждущую приключений и быстрой карьеры. Их образ жизни — полувосточная нега, расточительность, спо­собность купить все, вплоть до дворянских титулов и мест в парламенте,— распалял воображение. Тот, кто не возвращался, а находил последнее успокоение на кладбищах, разбросанных под жарким солнцем тропи­ков, естественно, ничего не рассказывал.

Да, жажда обогащения «рыцарей первоначального накопления» была безграничной, но все же ею одною нельзя объяснить энергию и настойчивость, проявлен­ную англичанами на ранних этапах проникновения в Индию, когда они, еще не думая о возможности поко­рить огромный субконтинент, все же лезли и лезли впе­ред, утверждались в Калькутте, подчиняли Бенгалию, а затем Бихар и Ориссу.

Здесь играла роль психологическая обстановка то­го времени, искреннее убеждение в том, что лучшей до­рогой для юноши является участие в великих предпри­ятиях нации, что напряжение всех физических и духов­ных сил — нормальное состояние человека. Культ «сильной личности», «сверхчеловека» зародился в Ев­ропе именно тогда. Авантюризм был модным словом положительного содержания, примерно однозначным современным «героизм», «самоотверженность».

Так возникла Калькутта, так она росла, втаптывая в черную грязь болот кости десятков тысяч индийцев, но и сотен англичан.

Вокруг форта Вильям возникли здания управлений имперского правительства, дворец вице-короля, а к се­веру начал расти индийский город с неизбежными уз­кими улочками, перенаселением, грязью и красками Востока.

Создание англичан и символ британской власти — Калькутта в конце концов вышла из-под контроля хо­зяев. В 1905 г., когда англичане разделили Бенгалию на две части, индусскую и мусульманскую, началось мощное, невиданное до той поры массовое движение в провинции, нашедшее отклик во всей стране. В столи­це колонизаторам стало неуютно, и центр британского владычества был перенесен в Дели. А рост Калькутты, стихийный и неуправляемый, продолжался. Она все бо­лее превращалась в национальную столицу бенгаль­цев.

Для такого громадного города она удивительно на­циональна. В этом отношении с ней может поспорить только Мадрас. Дели и Бомбей тоже отчасти принадле­жат тем районам, в которых расположены: Северной и Западной Индии, но они все же слишком космополи­тичны, их население слишком многообразно, их влия­ние на индийскую политику и экономику слишком ве­лико.

Конечно, Калькутта имеет общеиндийское значе­ние. Однако характерные ее черты как города связаны прежде всего с тем, что собой представляет Западная Бенгалия.

Калькутта — важнейший порт Индии. Сюда по мно­говодной Хугли могут подниматься океанские корабли. У причалов стоят «все флаги», в том числе и наш. Порт — это, пожалуй, наиболее яркое свидетельство общеиндийского значения города.

Она — один из двух основных центров промышлен­ности и финансов. Здесь живет крупнейший капиталист Индии Бирла. Он, правда, не бенгалец (а марвари), но большинство калькуттских фабрик сейчас находит­ся все же в руках бенгальских капиталистов. И рабо­чие в Калькутте не многонациональны, как в Бомбее, а в основном бенгальцы. Калькутта неоспоримо столица индийской нищеты. Нигде больше вы не увидите мно­гокилометровые ряды и кварталы хижин, вообразимых только в горячечном кошмаре, заливаемых в дождь по­токами жидкой грязи и раскаленных в жаркое время.

Печальная история о том, как Бенгалия — страна с плодороднейшими почвами, былая житница страны — стала голодной, нищей областью, рассказывается очень просто. Англичане пришли сюда не для того, чтобы развивать производство, а чтобы пользоваться его плодами. Подавляющую часть продукта земли из года в год забирали у земледельца колонизаторы и на­саженные ими заминдары (помещики). Белый бенгаль­ский рис и серый джут в руках этих господ превраща­лись в желтый металл и оседали в английских банках и в сокровищницах заминдаров, шли в торговлю и спе­куляцию, на скупку земель, на основание предприятий по переработке тех же сельскохозяйственных продук­тов. Никто серьезно не думал об улучшении доли крестьян, о борьбе с извечными врагами земледельца — болотами, засухой и наводнениями. Правящие круги лишь брали, ничего не давая взамен.

Бенгальские крестьяне даже среди индийцев, отли­чающихся незлобливостью и мягкостью характера, выделяются исключительной терпеливостью и трудолю­бием. Население росло, а новых земель для распашки не осталось. Частные крестьянские участки все мель­чали, пока не стали так малы, что даже не могли на­кормить семью, не говоря уже об уплате налогов, рен­ты, процентов ростовщикам.

Но пока земля родила, крестьянин все же жил (как жил, об этом лучше не спрашивать), оставался на сво­ем поле, работал, как ему завещали предки, и если умирал, то умирал постепенно, вроде бы естествен­ным образом.

Но и такая жизнь была завидной по сравнению с той, которая начиналась после стихийного бедствия. Низкая дельта Ганга — район, где земледелие основа­но прежде всего на использовании ежегодных муссонных дождей. А эти дожди очень капризны. Они дол­жны идти с июня по сентябрь. Если они запаздыва­ют — урожай выгорает, если они затягиваются — уро­жай гниет.

Когда ливень продолжается несколько дней — а тропический ливень способен на это, в чем мне не раз пришлось убедиться,— начинается наводнение, кото­рое смывает не только посевы, почву, но и дома. И все это происходит не в отдельные неблагоприятные годы, а по существу ежегодно, то в одном, то в другом округе.

Лето 1968 г. было хорошим для урожая во всей стране. В прессе раздавались оптимистические голоса, предсказывавшие, что при столь же благоприятной по­годе в течение двух-трех лет Индия сможет наконец-то обеспечить себя хлебом.

И в это же время, на тех же страницах сообщалось о наводнении в округе Миднапур, по существу разру­шившем сельское хозяйство всего округа. По улицам Калькутты разъезжали грузовики, останавливаясь около храмов и на людных перекрестках. С борта ма­шин хорошо одетые леди с мегафонами кричали о не­обходимости собирать средства в помощь жителям Мидпапура. В газетах ежедневно помещалась сводка, сообщавшая, сколько тысяч рупий собрано в фонд по­мощи пострадавшим от наводнения.

Такого рода организованная филантропия была каплей в море. В город хлынули десятки тысяч миднапурцев, надеявшихся найти в этом громадном мура­вейнике хоть какое-то пропитание. Их явное отличие от профессиональных нищих: смущение, когда они об­ращались с протянутой рукой к прохожим, даже то, что они не усвоили простой нищенской науки — про­сить должны не мужчины, а изможденные женщины и полуголые дети,— сразу бросалось в глаза и трогало до боли.

Но еще более потрясало то, что Калькутта отнес­лась к бедствию безразлично — это случается постоян­но, это просто черта жизни, здесь уж ничего не поде­лаешь.

И впрямь, короткая история Калькутты дает ей право на такое отношение к жертвам голода и стихий­ных бедствий. Человеческая чувствительность имеет свои пределы. Если даже не перечислять все «вели­кие» голодные годы, начавшиеся еще в XVIII в., а вспомнить лишь 1942 год, когда Бенгалия пережила самый страшный голод, когда несколько миллионов людей умерли на улицах Калькутты, бросившись сюда в последней надежде; вспомнить, что не проходит года, чтобы здесь не появлялись жители того или иного рай­она — оборванные, просящие подаяния, невосприим­чивость к страданию не может сильно удивить.

Индия тоже привыкла к вечному неблагополучию в Бенгалии. Уже после событий в Миднапуре в октябре вдруг обрушился ливень на северные районы штата. Около Дарджилинга горные реки вышли из берегов, начались обвалы, были разрушены сотни деревень, погибло более тысячи человек — несчастье, которое могло бы всколыхнуть всю страну, другую страну, не Индию. Меня уже не было в Калькутте, и я следил за событиями по газетам. Одновременно произошло зем­летрясение в Иране, погибло около 60 человек. Об этом сообщалось во всей иностранной прессе, Международ­ный Красный Крест и организации Красного Креста отдельных стран выделили деньги и медикаменты для помощи пострадавшим. А индийское бедствие, гораздо более грандиозное, осталось эпизодом, индийцы не привлекли к нему всеобщего внимания. «В этой Бенга­лии всегда что-то случается».

За годы независимости сделано много для улучше­ния сельского хозяйства, в частности для борьбы с засухой и наводнениями. Строятся плотины, которые должны сдерживать излишнюю воду во время силь­ных муссонов и направлять ее на поля во время засухи. Но Бенгалия, наиболее страдающая от этих бедствий область, по-прежнему менее других ограждена от них. Как и тысячу, как и сто лет назад, бенгальский кре­стьянин надеется лишь на своих богов да еще на Калькутту — в крайнем случае она прокормит. Вот и растут повсюду в городе (не только на окраинах) ряды трущоб, расцветает нищенство и проституция, контра­банда и спекуляция. Жить надо.

Калькутта, наверное, единственный в Индии город, где можно «все купить». Страна экономит валюту. По­этому импорт иностранных товаров частниками огра­ничен, ввоз некоторых предметов роскоши запрещен вовсе. Но для местных торговцев запретов, кажется, не существует. Американские и английские сигареты, японская радиотехника, китайские авторучки — все можно найти на главной улице Чауринги (ныне улица Джавахарлала Неру) и на прячущемся на ее задвор­ках гигантском Нью-Маркете.

Неприкрытая нищета, готовая, чтобы прожить, проявить чудеса расторопности, делает Калькутту особенно контрастным городом. Скученность и грязь ра­бочих окраин (северная часть и Хаура) особенно по­ражает, когда едешь туда из центра, изобилующего пространством.

Знаменитый Майдан — площадь, целое поле, парк, прорезанный первоклассными дорогами,— лежит меж­ду фортом, ипподромом, музеем Виктория-мемориал и Чауринги. Этот парк был задуман как единый гро­мадный памятник британскому владычеству. Еще в 1963 г. «улицы» Майдана были плотно населены камен­ными англичанами. Теперь они опустели, и началось новое освоение площади: с одной ее стороны шествует чугунный Ганди, с другой — вздымает руку страстный трибун С. Ч. Бос, один из руководителей национально-освободительного движения в 30—40-х годах.

Чауринги, замыкающая площадь, отходящая от нее Парк-стрит и еще несколько улиц — парадная, празд­ничная часть города. Еще южнее — кварталы сравни­тельно зажиточного населения. Неширокие, но зеленые улицы, небольшие, но приятные на вид дома, чистая публика и, как ни странно, чистый воздух. Сюда обычно не доносится шум демонстраций и схваток, неред­ких в других частях Калькутты.

Все то, что я писал о грязи, лужах, трущобах, отно­сится к северной части, тянущейся вдоль Хугли широ­кой полосой. Тут весь день топчется по узким улицам многоголосая толпа, тут невозможно проехать на ма­шине в часы пик из-за невообразимой густоты движе­ния — трамваев, автобусов, рикш пассажирских и рикш грузовых, а в период муссонов — из-за периодических наводнений после дождей. Тут в стороне от прямых «авеню» прячутся кварталы хижин, тут живет основ­ная часть многомиллионного населения.

В Калькутте поездка на автобусе требует напряже­ния всех сил. Двухэтажные автобусы так набиты вну­три и так облеплены снаружи, что идут, накренившись на левый «бок» (в Индии левостороннее движение). С замиранием сердца смотришь, как эта красная гро­мада подпрыгивает на выбоинах. От постоянной пере­грузки скаты автобусов стесываются с одной стороны, и они сохраняют несколько наклонное положение, да­же когда пассажиров становится меньше.

Дороги в этой части Калькутты находятся в ужа­сающем состоянии, особенно во время муссонов. Дождь размывает непрочное покрытие, образуя при­чудливый узор из выбоин и неровностей. Мостовые на­чинают ремонтировать еще во время дождей — приво­зят очередную партию щебня, шлака и засыпают лужи. Это позволяет поддерживать их в более или менее при­личном виде до следующего муссона. В этом, как и во многом другом, чувствуется острая нехватка средств, приводящая к их разбазариванию. Вместо того чтобы проложить прочные и долговременные шоссе, способ­ные вынести тяжелый климат, из года в год занимают­ся их латанием, что стоит не меньших, а больших денег.

Итак, Калькутта не рай для туристов, не «удобное место, чтобы жить в нем», как выражаются англичане, и не скрою, я всегда испытывал облегчение, уезжая из нее в какой-нибудь иной город Индии.

Но даже я, не связанный «службой», имеющий воз­можность выбирать место пребывания, вновь и вновь возвращался в Калькутту, потому что в Индии нет рав­ного ей научного центра. Два университета, множество других учебных заведений, Индийский статистический институт — своего рода Академия математических и естественных наук, крупнейшая в Азии Национальная библиотека, крупнейший музей, крупнейший Ботаниче­ский сад — все это делает ее городом, который не мо­жет обойти научный работник, занимающийся любым вопросом. Театры, культурные, профессиональные и студенческие общества, острая, напряженная полити­ческая борьба придают существованию калькуттских жителей осмысленность и интерес. Мне постепенно стал понятен тот особый патриотизм и ревностная любовь, которую они и все бенгальцы питают к своему душному и влажному городу.

Всегда, когда я сталкивался с жителем Калькутты или ее уроженцем, я слышал вопрос:

— Ну, как вам нравится Калькутта? В Дели никогда не спросят, нравится ли вам Дели. Там могут спросить и спрашивают:

— Как вам нравится в Индии?

Редко осведомится и житель Бомбея или Мадраса о впечатлении, производимом на посетителя их горо­дами. Они слишком уверены, что те не могут не нра­виться.

Иное дело калькуттец — он любит свой город стра­стно, но вполне отдает себе отчет, какое неблагоприят­ное впечатление последний способен произвести на визитера.

Об этом калькуттском патриотизме я долгое время не догадывался и отвечал обычно откровенно:

— Это ужасный город. Пыль, грязь, нищета.

Меня вводило в заблуждение то, что спрашиваю­щие не обижались, а, напротив, казалось, даже охотно поддакивали:

— Да, да, какие дороги, боже мой! А влажность воздуха! О, Калькутта совсем не удобное место для житья. Но,— добавляли они неожиданно с извиняю­щейся улыбкой,— нам нравится Калькутта.

Они не объясняли, чем нравится, и я не придавал этому непонятному пристрастию значения. В конце концов у индийцев много пристрастий, которых нам не понять и не разделить,— пан, например. Я не за­мечал, что уничижительный отзыв о городе ронял меня в глазах собеседников, он свидетельствовал либо о поверхностности, либо о том, что я предпочитаю жизненные удобства культурным ценностям.

Однако когда эта извиняющаяся улыбка появилась в десятый или двадцатый раз, пришлось задуматься. До меня постепенно дошло, что любовь к Калькуттте имеет не экзотическую, а общечеловеческую природу и, более того, базируется на вполне современном пред­ставлении о том, каким должен быть город. Конечно, Бомбей, скажем, гораздо современнее по архитектуре, нравам, одежде, характеру бизнеса. Но зато Каль­кутта современнее по уровню развития культуры. На­ибольшее число писателей, художников, историков, скульпторов, философов, артистов Индии происходят из Бенгалии и живут в Калькутте или учились там и там же начинали свой творческий путь.

Есть и другая сторона — интеллигенция из прочих районов с удовольствием переезжает в Калькутту, ибо здесь наилучшие возможности для проявления своей индивидуальности. Одно имя Тагора, величайшего поэта Индии, внесшего вклад почти во все сферы творческой деятельности, должно убедить в справед­ливости подобного мнения.

Когда я понял это, то стал отвечать на повторяю­щийся вопрос иначе:

— Вы знаете, мне не нравится климат Калькутты, но, к сожалению, там живет слишком много умных людей.

Такой ответ бывал по душе моим собеседникам.

В последние несколько лет Калькутта показала себя и как центр радикального, революционного и про­летарского движения. Можно было бы просто расска­зать читателю о том, что в результате двух выборов, 1967 и 1969 гг., к власти в Западной Бенгалии пришел блок левых партий, куда входили коммунисты, что пра­вительство Объединенного фронта провело ряд меро­приятий в интересах народа. Я сам наблюдал в 1968 г., когда правительство временно пало и установилось президентское правление, высокую активность народа, практически ежедневно выходившего на демонстра­ции под красными флагами и лозунгами «Да здравст­вует революция!». Но все это лишь часть истинной сложной картины.

Мне хотелось бы поведать читателю о нелегком пути Западной Бенгалии и Калькутты к этой победе, а также о том, что омрачает ее радость.

В Индии очень много — несколько десятков, может быть, и сот миллионов людей, находящихся в бедст­венном положении или даже на грани голодной смер­ти,— сельскохозяйственные рабочие, не имеющие ра­боты большую часть года, крестьяне — владельцы ми­зерных участков, мелкие ремесленники, товары кото­рых не пользуются спросом, так как фабричные изде­лия привлекательнее и дешевле, пауперизированный городской люд, существующий вообще непонятно чем. К этим группам населения надо добавить студентов — не столь уже бедных, происходящих, как правило, из средних слоев, но лишенных ясных перспектив — без­работица среди образованных в процентном отноше­нии гораздо выше, чем среди неквалифицированных работников.

В Калькутте такого горючего материала особенно много.

Эти социально обездоленные массы готовы на все, чтобы вырваться из невыносимых жизненных условий. Они могут поддержать лозунги пролетарской револю­ции, но могут быть увлечены и любой шовинистиче­ской или фашистской пропагандой и в слепой ярости обрушиться не на угнетателей, а на братьев по классу или братьев по положению, если те принадлежат к другой касте, национальности или религии.

Чрезвычайно опасной стала шовинистическая наст­роенность этих масс в конце 40-х годов, когда англи­чанам удалось разделить Индию на два государства, а Бенгалию — на Западную, вошедшую в Индию, и Восточную, мусульманскую, отошедшую к Пакистану. В то время Калькутта пережила период мусульман­ских погромов. Горели лавки, неизвестно откуда взяв­шиеся банды люмпенов набрасывались на людей, вры­вались в дома, били витрины, не разбираясь, индусу или мусульманину они принадлежат. Во всей Бенгалии погибли миллионы человек.

Вместе с тем события 1962 г., когда обострился конфликт на границе Индии и Китая, показали, что вспышка шовинизма еще не сделала Калькутту цент­ром реакции. Антикитайские настроения были в тот период очень сильны в стране, и прежде всего в Калькутте, где живет много китайцев и где они представля­ют удобный объект для возбуждения вражды — ла­вочники, владельцы ресторанчиков, прачечных (т. е. конкуренты индийцам). Начались китайские погромы, но не сильные. Несколько сгоревших лавок и не­сколько избитых человек — это все, на что индусские шовинисты сумели толкнуть голодную, порой не знаю­щую, на чем сорвать свой гнев, часть калькуттского населения.

В 1963 г. казалось, что положение изменилось к худ­шему, что фанатики снова и окончательно сумели придать протесту обездоленных жестокие и бессмыс­ленные формы.

Осенью этого года, как уже упоминалось, пропал волос из бороды Мухаммеда в одной из мечетей Сри­нагара. Вспыхнули антииндусские погромы и демон­страции в Кашмире и в Пакистане, в том числе и в. Восточной Бенгалии. Ответом была резня мусульман, главным образом в Калькутте.

Какие-то неизвестные лица распространяли страш­ные слухи, будто в Калькутту из Дакки, столицы Во­сточного Пакистана, прибыло по почте несколько че­моданов, набитых головами индусов. Какие-то, тоже неизвестные люди кричали в мегафоны на перекрест­ках, призывая разделаться, наконец, с собаками-му­сульманами. Ударные отряды, созданные неизвестным центром, вооруженные не только железными палками, но и револьверами, разрушали и поджигали здания и обороняли район беспорядков от полиции.

Однако, пройдя через все эти испытания, Калькут­та не стала шовинистической, а набрала опыт, позво­ливший ей лучше понять, с кем и как ей надо бороться. Фанатики, разумеется, остались, остались и массы пауперов, готовых на любые беспорядки. И все же результаты выборов 1967 г. продемонстрировали уди­вительную для тех, кто знал город в прошлом, полити­ческую зрелость.

Выставление кандидатов в Индии — дело сложное. Помимо их личных качеств и политической ориента­ции, учитывается религиозная принадлежность, их ка­ста и т. д. В рабочем районе Калькутты кандидатом левого фронта был выдвинут коммунист, по проис­хождению мусульманин. И он победил, хотя по религиозным мотивам вроде бы мог возбудить лишь вражду.

К сожалению, такого рода успехи — очень важные свидетельства роста классовой сознательности — еще редки. Процесс размежевания классовых интересов только наметился, и вспышки дикой, бессмысленной жестокости продолжаются, но энергия, скопившаяся в народе, получает все более организованное и целе­направленное выражение.

Я был в Калькутте в очень важный период ее ис­тории — после падения первого правительства левого фронта. Город находился в ожидании сначала созыва Законодательного собрания, а потом, когда попытка навязать собранию правительство реакционного мень­шинства провалилась, следующих выборов.

14 февраля 1968 г., в день открытия собрания, все боялись беспорядков, столь обычных здесь, толп, опья­ненных жаждой разрушения, эксцессов, сражений с полицией, перевернутых автомашин и автобусов. У ме­ня на этот день как раз была назначена лекция в уни­верситете. Многие уговаривали меня отказаться от нее и пересидеть в безопасном далеке загородного Статистического института, где мы жили. Я тем не ме­нее поехал: меня толкало нежелание выказать тру­сость, любопытство (хотелось посмотреть, как выгля­дит город в момент напряжения его воли и сил) и за­верения тех местных знакомых, которые убеждали ме­ня, что советскому человеку в Калькутте бояться не­чего. Я поехал, прицепив к лацкану пиджака совет­ский значок с Кремлем и красной звездой.

Меня поразил порядок, царивший в центре города. Не было возбужденных толп, бессмысленных выкриков, сжатых кулаков, перекошенных лиц. На тротуарах кучками стояла молодежь, будто бы безучастная, но серьезная и напряженная. В 2 часа эти кучки собра­лись в колонны (а не в толпы!) и не торопясь, избегая провокаций, стали прорывать полицейские кордоны и окружать здание собрания.

Весь темперамент бенгальцев, казалось, сконцент­рировался в этот день внутри ассамблеи. Депутаты ле­вых партий, поддерживавшие незаконно свергнутое правительство Объединенного фронта, кричали, сту­чали ногами и пюпитрами, не давали говорить губернатору штата, пытавшемуся представить присутству­ющим новое правительство. На следующий день буржуазные газеты воздали должное мужеству губер­натора, зачитавшему все же свое послание грохочуще­му залу, хотя, по признанию тех же газет, ни одного слова нельзя было расслышать.

В тот день левые силы добились своего — непопу­лярное правительство ушло в отставку и было объяв­лено президентское правление. Это означало, что через шесть месяцев состоятся новые выборы.

Они были назначены на сентябрь, перенесены на ноябрь в связи с наводнением в Миднапуре, потом от­ложены в связи с наводнением на севере. В конце кон­цов выборы состоялись через год, в феврале 1969 г.

Правительство Объединенного фронта снова при­шло к власти.

Но чего это стоило! Калькутта — гигантский мура­вейник, и управлять накопившимся в нем горючим ма­териалом непросто. Прогрессивным деятелям и орга­низациям пришлось в течение целого года поддержи­вать высокую политическую активность масс, в то же время препятствовать экстремистским, а то и просто хулиганским выходкам. Я имел возможность убедить­ся, что выдержка и организованность, проявленные калькуттцами 14 февраля, не были случайными. Город бурлил. Каждый день по центральным улицам шли демонстранты — один профессиональный союз, другой, студенческий союз и даже работники тюрьмы, требо­вавшие увеличения оплаты. Это было ново и неожи­данно. Старого и ожидаемого тоже хватало: и хулиган­ских выходок, и безотчетной злобы, и незрелых выступ­лений. Газеты услужливо и подробно сообщали о них, более или менее завуалированно сваливая вину на «левых». Молва разукрашивала эти сообщения потря­сающими подробностями. Калькутта никогда не испы­тывала недостатка в слухах.

Все же мне кажется, что худшие ее годы позади. Политическое развитие Западной Бенгалии и ее столи­цы даст, наверно, немало зигзагов, но, как бы ни сло­жилась дальнейшая борьба, я уверен, что Калькутта останется одним из важнейших центров прогрессив­ных сил.

БОМБЕЙ

 

В Бомбей я впервые попал в мае 1963 г. после трехмесячной, очень трудной с непривычки поездки по стране, переполненный новыми и, если можно так вы­разиться, экзотическими впечатлениями и уставший от этих впечатлений. Очень многое в Индии непривычно, и постоянная мысль, что здесь «все не так, как у нас», и, значит, как «должно быть», угнетает. Вот с таким настроением я приехал в Бомбей, поселился в цент­ральной его части и вышел прогуляться.

Бог мой, да ведь это же Европа! Широкие улицы с мощным, но упорядоченным движением, прекрасные мостовые, нормальные тротуары, парки. И дома, прош­лого или нынешнего века, все ярко индивидуальны. А. П. Чехов, путешествуя по Италии, писал, что в Москве — дома, а Венеция, Флоренция, Рим состоят из архитектуры. Так же поразил меня Бомбей после дру­гих городов Индии, где большинство зданий — это лишь места обитания, не несущие эстетической на­грузки.

Архитектура Бомбея довольно разнообразна, но и здесь наиболее распространен стиль, который может быть назван колониальным или колониально-виктори­анским: напоминающие готику устремленные ввысь и увенчанные белыми куполами красные кирпичные со­оружения.