БЫЛО ЛИ НАЧАЛО И БУДЕТ ЛИ КОНЕЦ? 6 глава

Возникла общая религия — индуизм, хотя она и вобрала как бы совершенно механически самые разно­родные культы. Шива, ставший в конце концов наибо­лее почитаемым божеством, является по происхожде­нию дравидийским богом. Множество женских бо­жеств, которым поклонялись древние дравиды, нашли свое место в нынешнем индуистском пантеоне.

Но все же в этом взаимопроникновении культур ведущую роль сохранял североиндийский, «арийский» элемент. Именно санскрит стал языком культуры и науки, как позднее латынь в средневековой Европе. Именно веды — сборники гимнов-песнопений, создан­ные индоевропейскими племенами, стали главными священными книгами. И именно брахманы — наслед­ственные жрецы, толкователи ведийских гимнов и дру­гих священных текстов, стали носителями общеиндий­ской религии и общеиндийской культуры.

Правители многочисленных княжеств Южной Ин­дии, желая прослыть покровителями религии и искусств, приглашали с Севера сотни и тысячи брахманов, раздавали им деревни с прикрепленными к земле работниками, чтобы брахманы могли вести без­бедную жизнь, толковать веды, обучать санскриту, да­вать желающим благочестивые советы и, конечно, мо­литься за благополучие облагодетельствовавшего их монарха. Жрецы-дравиды тоже иногда добивались равного с ними положения, но чтобы их признали «на­стоящими» брахманами, им, надо было убедить окру­жающих, что они вовсе не местные, а тоже когда-то пришли с Севера.

Со временем брахманы на юге занялись вещами, далекими от благочестия,— сделались налоговыми чи­новниками, министрами и губернаторами, помещика­ми, военачальниками, купцами и людьми «свободных профессий». Но социальное их положение зависело от принадлежности к брахманскому сословию, и потому предания об их северном происхождении тщательно оберегались и культивировались.

Когда в начале XIX в. идеи национализма начали охватывать все области Индии, тамильский национа­лизм принял «дравидийскую» окраску. Тамильская интеллигенция, наиболее развитая по сравнению с ин­теллигенцией других народов Юга, претендовала на то, что она представляет всех южан — малайяли, каннада и андхра. Широкое распространение получили идеи отличия и, конечно, преимущества дравидийской культуры перед «арийской». Подчеркивалось, что североиндийцы утратили свою самобытность в результа­те вторжения ислама и-истинная индусская культура сохранилась только на Юге, что Север угнетает южан политически и экономически и т. д.

Национализм всегда ищет врагов не только внеш­них, но и внутренних. Для тамильских националистов врагами были делийские политиканы, бомбейские и калькуттские капиталисты, а также местные брахма­ны, которые заслужили нелюбовь народа тем, что за­нимали привилегированное положение.

Один из зачинателей «антибрахманского движе­ния» на Юге имел обыкновение поучать своих после­дователей:

— Если ты увидишь одновременно змею и брах­мана, убей сначала брахмана.

Впрочем, на самом деле движение было не столь кровожадным. Его руководители, образовавшие в 20-е годы XX в. «Партию справедливости», а потом Дра­видийскую партию («Дравида кажагам»), не призы­вали к террору против брахманов, но считали своими врагами не англичан, а североиндийцев, в том числе и лидеров Национального конгресса.

В 30—40-е годы, когда в борьбу за независимость включались все народы и все слои Индии, идея мест­ного сепаратизма не могла быть особенно популярной. «Дравида кажагам» (ДК) оставалась партией незна­чительной группы тамильских интеллигентов.

Однако после достижения независимости положе­ние изменилось. Англичане, будучи предметом общей ненависти, невольно выполняли объединяющую роль. После их ухода единство Индии могло быть обеспе­чено только равноправием ее наций, предоставлением равных возможностей культурного и экономического развития.

И оказалось, что обвинения ДК, направленные про­тив общеиндийских организаций, имеют под собой кое-какую почву. В них действительно руководящее поло­жение занимали северяне. Новые гидроэнергетические и индустриальные объекты решением правительства строились главным образом в Северной Индии, южным штатам отпускались на это относительно незначи­тельные средства.

Отколовшееся от «Дравида кажагам» левое крыло, принявшее название «Дравида муннетра кажагам» (Дравидийская прогрессивная партия) и возглавлен­ное видным адвокатом, большим мастером устного и печатного слова и хорошим организатором Аннадураем, быстро превращалось в могущественную поли­тическую партию.

В качестве основной задачи она выдвинула отде­ление четырех южных штатов от Индии и образование независимого государства Дравидистан. Надо сказать, что попытка ее повести за собой другие народы Юга провалилась. Организации «Дравида муннетра кажа­гам» (ДМК), хотя и были созданы в Керале, Майсуре и Андхре, не получили массовой поддержки. Но в са­мом Тамилнаде, особенно в среде мелкой буржуазии Мадраса и ремесленников небольших городков, влия­ние ее росло стремительно. Карта будущего нового государства, охватывающего полуостров, стала все чаще появляться на стенах домов, на значках и на первых полосах тамильских газет.

В 1964 г. правительство законодательно запретило пропаганду отделения какой-либо части от Индии. ДМК пришлось внести изменения в свою программу — лозунг отделения был заменен требованием «достой­ного места» южным штатам в пределах единого госу­дарства.

Политическая обстановка на Юге, прежде всего в Керале и Тамилнаде, поддается визуальному опреде­лению. Здесь есть обычай вывешивать на домах и на улицах флаги той партии, за которую голосуют жи­тели. Если еще в 1963 г. число трехцветных (Нацио­нального конгресса), красных (Коммунистической партии), черных (ДК) и черно-красных (ДМК) фла­гов, трепетавших на морском бризе Мадраса, было примерно одинаковым, то в 1968 г. черные флаги ис­чезли совсем, число трехцветных и красных сократи­лось, а черно-красные господствовали.

Партия Аннадурая пришла к власти быстро и, по всей видимости, прочно.

Националистические тенденции характерны для многих штатов Индии, но в большинстве они выраже­ны еще глухо, лишь иногда проявляясь в борьбе ради­кально-левых и шовинистически-правых сил или же выливаясь в противозаконные акции фашиствующих организаций типа «Шив сены» в Бомбее. В Тамилна­де же национализм восторжествовал открыто. Эта но­вая тенденция в индийской политике позже, в 1969 г., была поддержана в Панджабе, где к власти пришла местная религиозная партия «Акали дал».

Огромную роль в победе ДМК сыграл ее лидер Аннадурай, которого в Мадрасе звали не иначе как «Анна» — уменьшительное от фамилии и в то же вре­мя слово, обозначающее «отец» или «старший брат». Говорят, что он одинаково безупречно владел тамиль­ским и английским, писал драмы и стихи, его речи производили ошеломляющее впечатление на толпу. Он создал крепкую, сплоченную партийную организацию. Но в начале 1969 г. Аннадурай умер, оставив своим последователям нерешенные проблемы.

Что же составляло силу ДМК, кроме защиты интересов Тамилнада и популярного лидера? На этот во­прос я пытался получить ответ, поехав однажды с то­варищами, тоже советскими индологами, в местное отделение партии в небольшом ремесленном городке Канчипурам.

Прежде всего, что символизирует красно-черный флаг?

— Черный цвет символизирует нашу привержен­ность делу дравидов,— объяснили нам.— А красный — веру в идеалы коммунизма.

Итак, эти некоммунисты, ожесточенно конкурирую­щие с Компартией за влияние в ремесленных и рабо­чих массах, сплачивающие их под лозунгом борьбы с «северянами», тоже, оказывается, верят в идеалы ком­мунизма.

В редакции местной газеты висели портреты — Маркс и Сталин. Зашел разговор и о них.

— Почему здесь портреты этих деятелей? — осто­рожно спросили мы и услышали в ответ:

— Потому что мы верим в коммунизм.

— Но почему висят именно эти портреты? Почему нет портрета Ленина?

— Как? — секретарь комитета ДМК смущенно об­вел глазами стены.— Разве нет? О, у нас есть его пор­трет, и мы его обязательно повесим, обязательно.

Все это можно считать демагогией и пропагандой, рассчитанной на уловление душ радикально настроен­ных масс. Тем более что «идеалы коммунизма», проповедываемые руководителями партии, весьма рас­плывчаты — всеобщее благополучие и благосостояние, борьба с бедностью, господство справедливости. Ника­ких следов научного социализма или стремлений пре­образовать экономическую систему в программе ДМК не обнаруживается.

Конечно, «коммунизм» ДМК — это прежде всего средство возглавить и повести за собой народ. Но же­лание сохранить массовую поддержку может в буду­щем толкнуть партию далеко влево, даже гораздо дальше, чем предполагают нынешние ее руководители.

После прихода ДМК к власти в Мадрасе она осу­ществила в интересах народа несколько мероприятий, самым важным из которых было установление твер­дой цены на рис — 1 рупия за килограмм. Значение итого факта станет яснее, если вспомнить, что рис слу­жит основной пищей индийцев, особенно на Юге, и что неурожаи в 1965—1967 гг. поставили многие районы страны на грань голода.

И вот в 1968 г., когда в Дели и Калькутте были введены два «безрисовых дня» в неделю (его запре­щали в эти дни продавать в лавках и подавать в сто­ловых и ресторанах), а в соседней с Тамилнадом Андхре, рисовой житнице Индии, рис стоил 3 рупии, правительство ДМК организовало распределение его (пусть низкосортного, мелкого) всего по 1 рупии. Раз­ницу между рыночной и декретированной ценой оно торговцам компенсировало. Правда, делалось это за счет налогоплательщиков, т. е. в конечном итоге того же народа, но ведь все правительства распоряжаются народными деньгами, только распоряжаются по-раз­ному.

Обстановка относительного благополучия и до­вольства, создавшаяся в то время в Тамилнаде, резко контрастировала с напряженностью в Дели, Каль­кутте, в Керале и других районах.

Разумеется, это мероприятие вызвало много труд­ностей — утечку средств, которые отвлекались от вло­жений в промышленность и сельское хозяйство, необ­ходимость учреждения специальных таможенных за­став на границах штата — дешевый мадрасский рис предприимчивые торговцы стремились вывезти в со­седние Андхру и Кералу и реализовать по цене в 2—3 раза выше.

И тем не менее оно увенчалось успехом — удалось обеспечить население продовольствием до нового уро­жая, а он оказался хорошим, и положение с зерном улучшилось во всей Индии.

Другая мера ДМК относится совсем к иной сфере. В июне 1968 г. Законодательное собрание Мадраса (штат еще не был переименован) приняло постанов­ление, запрещающее выставлять изображения божеств в общественных местах. Значение постановления мо­жет понять лишь тот, кто хоть раз посетил индийское учреждение или завод. Индийцы в массе очень рели­гиозны. Мысли о боге, исполнение обрядов занимают огромное место в их жизни. Естественно, они стремятся лицезреть любимое божество всегда, в частности и во время работы. Поэтому повсюду, порой в самых не­подходящих, с нашей точки зрения, местах, вроде цеха современного завода, висят бумажные картинки-ико­ны, изображающие популярного в данной местности бога. Нередко они соседствуют с портретами обожест­вляемых политических деятелей — Ганди и Неру, в Бенгалии — С. Ч. Боса, в Махараштре — Шиваджи.

Портреты иногда налеплены прямо на стену, ино­гда в аккуратных рамочках под стеклом повешены на гвоздике. Обычно под ними теплится лампадка, ды­мится сандаловая палочка или, на крайний случай, горит электрическая лампочка.

Это может показаться трогательным, но на' самом деле не так безобидно. Подчеркивание приверженно­сти к индуизму получило сейчас политическую окра­ску. Не все жители Индии — индусы. Есть еще мусуль­мане, христиане, джайны, буддисты. Христианам хо­рошо: они могут поместить над рабочим столом или станком Иисуса Христа и Мадонну. Джайнов и будди­стов, во-первых, совсем немного, во-вторых, им индуи­стские боги если не родные, то двоюродные. А вот у мусульман, самого крупного религиозного меньшин­ства, особенно в городах, нет ни икон, ни других изоб­ражений Аллаха. И демонстрация приверженности индуистским богам приобретает антимусульманскую окраску.

Представляется просто невероятным, что национа­листическая ДМК не побоялась замахнуться на все­властие индуизма. Ведь мусульмане — тоже «северя­не», еще больше, чем брахманы. Во всяком случае, на Юге они появились позже. Даже Национальный кон­гресс и руководимое им центральное правительство, провозгласившие в Конституции секуляризм, т. е. не­зависимость от религии, не решились на подобную меру.

Любопытно, что это распоряжение, столь, казалось бы, противоречащее традициям, фактически не встре­тило в Мадрасе противодействия. Видимо, ДМК чутко уловила настроение масс, вовсе не склонных, несмотря на религиозность, к воинствующему клерикализму, к проповеди исключительности своей религии.

В связи с этим возникают сомнения в справедливо­сти притязаний крайне правых религиозно-общинных организаций вроде «Джан сангх», утверждающих, что они выражают «истинный дух» индийского народа.

«Дравида муннетра кажагам» — партия очень сложная, будущее ее во многом еще не определено. Благожелательно-враждебный нейтралитет к комму­нистам пока не помешал ей принять их поддержку на выборах. Характерно и чрезвычайно дружественное отношение тамильского правительства к Советскому Союзу. За последние годы культурные и экономиче­ские связи между СССР и Тамилнадом значительно расширились.

Правительство ДМК приобрело большой авторитет твердой позицией по вопросу о правах штата на свою долю при распределении централизованных средств — оно выступает с конкретными предложениями по уве­личению этой доли, но воздерживается от всяких угро­жающих жестов в адрес Центра и неукоснительно вы­полняет решения индийского правительства. После раскола Конгресса фракция ДМК в парламенте фак­тически поддерживает курс Индиры Ганди.

Дальнейшая судьба ДМК зависит от многих фак­торов — полевение мелкобуржуазных масс может тол­кнуть ее на радикальные социальные реформы, в то же время пребывание у власти без проведения серьезных преобразований в экономике при быстром росте мест­ной крупной буржуазии, с которой приходится идти на компромиссы и вступать в соглашения, может при­вести к превращению ее в обычную буржуазную пар­тию, прикрывающуюся прежней славой выразителя интересов всего народа.

МНОГОЭТАЖНАЯ ДЕРЕВНЯ

 

Сколько раз мне доводилось слышать: «Чтобы узнать Индию, надо жить в деревне». Действительно, Индия — страна аграрная, и основное ее население живет вне городов. Крестьянская психология прочно и долго держит в своих тенетах даже того, кто покинул деревню и порвал с ней связь. Но совсем порвавших немного. У одних горожан там остались родственники, и часто очень близкие,— жена, дети, у других — собст­венный клочок земли или дом, хотя в нем давно не живут. Они любят приезжать сюда на день, на два и называют это «съездить домой». У третьих когда-то были дом и земля, и они вспоминают свое детство в деревне с большой теплотой.

Однажды я застрял на вокзале в маленьком городе Махоба и несколько часов ждал поезда. Моим това­рищем по несчастью оказался немолодой, но крепкий и живой человек, как выяснилось,— финансовый ин­спектор из Уттар Прадеша. Он уже 20 лет работает в Аллахабаде, часто бывает в командировках — надо проверить счета то в Канпуре, то в Банде, то в Джханси. Мы проговорили с ним с 5 вечера до 2 ча­сов ночи — на вокзале, а потом в поезде. О чем? Ко­нечно, о религии и еще о любви, ведь оба мы возвра­щались из Кхаджурахо, в храмах которого столь прочно слиты эти две темы.

Мой собеседник, как я сказал, был горожанином, правительственным чиновником среднего ранга. Но, к моему удивлению, семья его — жена и дети — до сих пор жила в родной деревне, где у него с братьями имеется около 30 акров земли, где он женился и от­куда молодым человеком отправился на поиски места в город.

— Почему же вы не взяли семью к себе?

— Ну, сначала я не мог—не было средств. Да и сейчас легче одному. С семьей я проживал бы в го­роде все жалованье, а так я могу немножко помогать братьям.

— Но ведь это, наверно, тяжело — месяцами не ви­деть семьи, быть фактически холостяком всю жизнь.

— Нет, я довольно часто бываю дома, раз в месяц или раз в два месяца, провожу там отпуск. В молодо­сти было, правда, трудновато. Теперь привык.

Я вспомнил этого человека потому, что он не един­ственный. Таких «полугорожан» в Индии очень много. Их связывают с деревней не только воспоминания, а сама жизнь.

Заветная мечта тех, у кого нет в деревне ни род­ственников, ни земли, но остался, скажем, дом, посте­пенно приходящий в ветхость,— отремонтировать его и доживать там свой век, наслаждаясь природой и общением с односельчанами.

Действительно, неторопливая сельская жизнь близка душевному складу индийца, склонного к само­деятельному философствованию и нетребовательного к удобствам.

Я не избежал ошибки, свойственной почти всем иностранцам,— судить об Индии по ее городскому меньшинству, более доступному для наблюдений. Я то­же лучше знаю городскую Индию, чем деревенскую, и поэтому судить о стремлениях и чаяниях сельского индийского жителя мне очень трудно. Однако кое-ка­кие черты, может быть, самые яркие, лежащие на поверхности, мне удалось подметить.

Конечно, многообразие страны лишает возможно­сти рассказать о типичной деревне, об индийской де­ревне вообще. В Северной Индии плоскость равнин, перерезанных межами и земляными валами, которыми одно поле отделяется от другого, кое-где прерывают группы домов, поставленных посреди разбегающихся пыльных дорог и открытых солнечному свету. Вокруг ни кустика, тень отбрасывают лишь глиняные заборы, напоминающие наши среднеазиатские дувалы.

Бихарские деревни, состоящие из круглых хижин, теряются в красиво возделанных полях пшеницы и са­харного тростника. Бенгальские деревни видны далеко. Они располо­жены на естественных или насыпных холмах, которые спасают их от частых здесь наводнений. Внизу поля риса — ровные, как правило, заболоченные.

В Ориссе и Южной Индии деревни укрыты паль­мами. Искривленные ряды стволов пальм на межах очерчивают границы полей.

Керала — одна сплошная деревня, один сплошной сад, разбитый на ступени-террасы и прерываемый лишь руслами речек, в пойме которых растет рис.

В Раджастхане на желто-серой твердой земле пу­стыни редко разбросаны кое-как обработанные участ­ки и мелкие однодворные поселения — дхани.

И все же кое-что в облике индийских деревень можно считать общим. Русский человек прежде всего замечает, что дома в них обычно не деревянные, а глинобитные, саманные либо каменные, крашенные белым, нередко двухэтажные; много также хижин из тростника, камыша, бамбука, чаще всего круглых или овальных, похожих на юрты.

Характерной чертой деревенской жизни является бездорожье, хотя на Юге положение несколько лучше. В Бенгалии в период дождей дороги вообще исчезают под водой, и основным средством передвижения стано­вится лодка. В Раджастхане дожди так редки, что дорожная проблема там не очень остра. Если не обра­щать внимания на пыль, можно путешествовать в лю­бом направлении.

В Гуджарате я поехал в деревню, интересную для историка. Мне повезло — уполномоченный по выращи­ванию хлопка в Броче, очень любезный мистер Моди собрался туда же по делам, так что в нашем распоря­жении оказался казенный джип.

Когда машина свернула с асфальтового шоссе, вы­бралась из кювета и покатилась, лавируя между колю­чими кустами и поднимая тучи пыли, мистер Моди раз­вел руками и, словно продолжая разговор, счел необ­ходимым объяснить:

— Есть у нас еще такие дороги.

Я сочувственно промычал, но удержался от заме­чания, что мне знакома подобная картина.

Позже я попросил одного своего товарища съез­дить в эту деревню опять: работа была не закончена.

Но наступили дожди, и он сообщил мне, что проехать туда пока невозможно.

Проблема дорог решается по-разному. Их, конечно, строят, но протяженность их совершенно недостаточна. Чаще индийские сельчане идут по пути приобретения мотороллеров, мотоциклов и велосипедов, способных, как известно, преодолеть любые препятствия. Сохра­няется и традиционное пристрастие к двуколке, запря­женной парой быков.

Однажды американский социолог, индийский эко­номист и я беседовали на излюбленную тему горо­жан — о судьбах индийской деревни. Американец, кстати сказать, занимавшийся исследованием касто­вого строя деревни, жаловался на консерватизм ее жителей, не желающих перенимать новую технику.

— Взять хотя бы знаменитую индийскую двуколку с ее огромными колесами. Она тяжела и неудобна, гру­зоподъемность ее ничтожна. Обычная телега — просто чудо техники по сравнению с нею. Но крестьяне упор­но цепляются за двуколки, известные еще со времени Мохенджо-Даро.

Археологическая культура Мохенджо-Даро и Хараппы, или Индская цивилизация, существовала в 3000—2000 гг. до н. э. и считается началом индийской истории.

— Но примите во внимание, дорогой друг, — мягко возражал индиец,— состояние наших дорог. Ведь на четырех колесах по ним можно не проехать. Так что консерватизм наших крестьян в данном случае объ­ясним.

Подобного рода обсуждения — не новое явление. По существу они ведутся вот уже двести лет, с момента прихода англичан в Индию. Презрительно взирали ко­лонизаторы на «бестолкового» пахаря, который не имел лошади, «предпочитал» медлительных волов, употреблял деревянный плуг с небольшим железным наконечником (его даже нельзя было назвать лемехом, потому что он рыхлил, но не переворачивал пласт), не знал «правильного» севооборота, пахал то слишком часто, то слишком редко и, уж конечно, слишком мелко.

Много раз англичане пытались внедрить европей­ский железный плуг, ввести «правильный» севооборот, научить, наконец, индийского крестьянина уму-разуму. Но все усилия цивилизаторов разбивались об его, казалось, необъяснимую пассивность и нежелание изменить традиционным методам.

Потребовались долгие годы изучения индийского сельского хозяйства, прежде чем стала вырисовываться истинная картина. Конечно, никто не станет отрицать, что крестьянин в Индии и в других странах консерва­тивен. Он, безусловно, больше доверяет тысячелетиями накопленному опыту своих предков, чем новомодным приспособлениям и ухищрениям, часть из которых, как показывает тот же опыт, бывает ненужной или даже вредной для урожая.

Индийский земледелец за многие века создал соб­ственную систему обработки земли, приспособленную к почвам, климату, имеющимся тягловой силе и удоб­рениям. Основой системы служит тот самый прокли­наемый экономистами как символ технической отста­лости плуг, который вовсе и не плуг, а соха. Этот плуг действительно бывает целиком деревянным — «палка с вертикально торчащим сучком» (так его презритель­но именовали англичане). Но употребляется он только на легких лессовых, хорошо обработанных, размягчен­ных орошением почвах. Там он вполне пригоден. Если же почва чуть тверже или если это залежь, индиец всегда, по крайней мере в течение двух тысячелетий, надевает на рабочую часть железный наконечник. А для подъема целинных и для вспашки черных почв, довольно распространенных на Декане, приме­няется плуг, который и поднять-то тяжело и в который запрягают парами шесть или восемь быков.

Разные плуги и разные упряжки нужны порой для одного и того же поля, находящегося на разных ста­диях индийского оригинального севооборота. Так, для первого посева поле обрабатывается очень тщатель­но — производится несколько вспашек-рыхлений, вруч­ную собираются корневища сорняков, и хорошо раз­биваются комья. Но зато потом, лет пять-шесть, а то и все десять или двадцать, его засевают ежегодно почти без обработки лишь после легкого боронования поверхностного слоя.

Некоторые читатели, возможно, слышали об ориги­нальном методе обработки земли, предложенном Терентием Мальцевым. Статьи об этом не раз печатались в газетах, изданы книги самого Мальцева. Я читал все эти материалы со странным чувством: долгое время мне казалось невероятным, что может быть какая-то связь между Сибирью с ее суровым климатом, необоз­римыми колхозными полями пшеницы и тропической Индией с ее мелкой агрикультурой риса. А связь про­слеживалась.

Сибирский самородок, овладевший современной агрономической наукой и ставший крупным ученым, на основе опыта и размышлений разработал систему,-; поразительно напоминающую ту, которая была со­здана многими поколениями неграмотных индийских земледельцев!

Теоретические принципы системы Т. Мальцева из­лагать я, конечно, не буду, но замечу, что предложен­ные им глубокая безотвальная вспашка раз в несколь­ко лет, удаление по возможности всех сорняков, а за­тем лишь боронование и посев без вспашки — это и есть индийская система. И самое поучительное, что урожаи в Курганской области, где применяется метод Мальцева, из года в год растут и достигли рекордных для Сибири цифр.

Напрашивается вывод, что об отсталости индий­ского сельского хозяйства надо бы говорить очень осторожно. Принятая там система земледелия не­плоха, и не надо ее бездумно уничтожать только по­тому, что она отличается от общепринятой европей­ской.

Вместе с тем урожаи в Индии на протяжении по­следних ста лет снижаются — это тоже факт, и с ним республика не может мириться, особенно при бурном росте населения. В чем же причина? Видимо, дело как раз в том, что отличает колхозную Сибирь от Индии с ее обнищавшим, забитым крестьянством, в характере общественных отношений. Это они не обеспечивают правильного функционирования агрономической си­стемы, которая считается «отсталой».

Прежде всего индийская агротехника предпола­гает большую неравномерность в количестве труда, прилагаемого к полю в разное время. Это означает не только сезонные колебания занятости (сев и уборка, например, требуют мобилизации всего деревенского населения, а в остальное время люди сидят без ра­боты), но и колебания в трудовых усилиях в разные годы.

Поле надо вспахивать тяжелым плугом раз в пять-десять лет, однако держать все эти годы необ­ходимые три-четыре пары быков невыгодно, и непо­сильно даже для среднего крестьянина. Разумеется, подобная трудность давно осознана, и индийские кре­стьяне придумали, как ее частично преодолеть. Бед­ные хозяйства иногда объединяют свой скот, чтобы по очереди вспахивать участки. Поля отдельного крестья­нина (их всегда несколько, даже если земли немного) находятся обычно на разных стадиях кругооборота — одни поля в данный момент нужно пахать, другие лишь бороновать, третьи остаются под паром. Нако­нец, можно на короткий срок занять быков у бога­того соседа.

Система «супряги» и взаимопомощи, наверно, хо­рошо действовала в древности, когда общинный быт приглушал стремление к личной выгоде. Теперь же «объединение усилий» нескольких семей на практике нередко означает, что бедняк отдает своего единст­венного быка в хозяйство богатого «сотоварища» и работает весь сезон на него, урывая несколько дней для собственного поля. Заем быков тоже стал очень дорогим удовольствием — за это надо расплачиваться трудом, долей урожая или деньгами. В результате земли деревенской мелкоты — а ее большинство — ока­зываются просто плохо обработанными.

Кроме того, индийская система не меньше, чем европейская, нуждается в применении удобрений — а их-то не хватает. Издавна здесь употребляли доступ­ные виды удобрений — навоз, компост из травы, золу.

Я проезжал по западному побережью весной, в раз­гар полевых работ. Темнокожие крестьяне на кирпично-красных полях были заняты тем, что стаскивали сюда сушняк, заранее заготовленный в горах, склады­вали его в кучи через каждые 2—3 метра и поджигали. Над всей долиной стоял сизый дымок, навевавший мысли о кострах, котелках и туристских походах, хотя эти костры не имели никакого отношения к туризму. Полученную золу тонким слоем рассыпают по участку и запахивают в почву.

На плоскогорьях Декана используется другой спо­соб удобрения, говорят, очень эффективный. Там до сих пор существуют специальные касты, занимающиеся выпасом овец и коз. Пастухи кочуют по всей стране, питаясь козьим молоком, продавая шкуры и ковры, изготовленные из овечьей шерсти. Им платят еще за то, что их овцы ночуют на поле того или другого крестья­нина. Оно обносится веревочной сеткой, дабы живот­ные, не дай бог, не забрели на соседний участок. После такой ночевки поле, как утверждают, хорошо родит несколько лет. Но даже это, сравнительно дешевое средство поднятия урожайности не по карману многим бедным хозяевам.

Главная беда — недостаток навоза. Его в основном употребляют на кизяк — дешевое и часто единственно доступное топливо. Когда-то Индия была лесистой страной. Один из султанов Дели со всей своей армией заблудился в лесах Доаба — территории между реками Ганг и Джамна. Сейчас, глядя на жидкий кустарник по межам необозримых полей Северной Индии, в это трудно поверить. Знаменитые джунгли сохранились лишь в горах: в Гималаях, Центральной Индии, на Западных Гатах и на Майсурском плато.

В последние годы в качестве топлива употребляется и керосин, но он все же очень дорог. Цена на него вздута косвенными налогами. Таким образом, даже то, что навоз не используется для удобрения, а сгорает в миллионах примитивных печек, свидетельствует о бед­ности земледельца, а не о его консервативности. Там, где есть возможность, все запасы навоза тщательно собирают и вносят в почву.

Традиционные плуги сохраняются в хозяйстве еще по одной немаловажной причине: участки очень мелки. 80% хозяйств в Индии имеет меньше 5 акров (2 гек­тара), да и эта земля разбита на участки, расположен­ные часто в разных концах деревенских угодий. Лоскутные поля — первое впечатление от Индии у путешественника, подлетающего к Дели на самолете. И по мере того как едешь через Уттар Прадеш, Бихар, Бенгалию, а потом через Южную Индию, лоскутность все сильнее отпечатывается в памяти. Поля нередко столь малы, что даже упряжка быков с плугом с тру­дом разворачивается на них. Современному же плугу, который тяжел и может двигаться только при помощи трактора, просто нет места на таких лоскутьях.