БЫЛО ЛИ НАЧАЛО И БУДЕТ ЛИ КОНЕЦ? 5 глава

Центральная, самая старая часть города располо­жена на полуострове, вдающемся гигантской двузубой вилкой в воды Аравийского моря почти параллельно материку. С запада его омывает собственно море. Два выдающихся мыса — Малабар и Колаба разделены за­ливом. Набережная его, уставленная величественными зданиями, залитая солнцем днем и огнями рекламы вечером, изгибается правильным полукругом. Она — наиболее парадный, открыточный вид Бомбея. С востока город ограничен другим заливом, отделяющие его от материка. Здесь возвышаются «Ворота Ин­дии»— тоже достопримечательность, но характер залива другой — деловой, это торговый порт и военно-морская база.

Бомбей весь пропитан морем. Трудно проехать куда-нибудь, хоть раз не попав на набережную. О море напоминают бравые морячки в белоснежных безрукав­ках и шортах. И воздух пахнет морем — водорослями и рыбой. Нельзя сказать, чтобы этот запах был прият­ным, особенно в жару.

Немного отдохнув душой в «индийской Европе» я ощутил, что прибыл в нее несколько не вовремя. Климат тут сравнительно умеренный, прохлады, когда надо кутаться в шерсть, не бывает. Редко поднимается ртуть и выше 30°. Но большая влажность делает и эту температуру трудно выносимой.

Я ходил в университет из гостиницы пешком Утром, пока я шел по теневой стороне улицы, было хо­рошо, но за те три минуты, что я пересекал площадь и достигал противоположного тротуара, я становился мокрым «до основания». Возвращение домой вечером было таким же трудным. Я брел по площади, борясь с желанием побежать и в уме перебирая вещи, которые мне предстояло снять с себя, прежде чем встать под душ: рубашка — раз, одна босоножка — два, вторая босоножка — три, носки — четыре, пять и т. д.

Вечер не приносил облегчения. Даже глубокой ночью мускульное усилие, необходимое для неспешной прогулки, вызывало потоотделение.

Да, лето в Бомбее, несмотря на умеренную темпе­ратуру,— серьезное испытание для души европейца и для его кожи.

Впрочем, климат здесь, если его сравнить с клима­том некоторых окружающих районов, не так уж плох. Тепло солнечных лучей все же умеряется влагой. И когда в марте попадаешь сюда, скажем из Гуджарата или Декана (Пуны, Аурангабада), ощущаешь чисто физическое наслаждение.

Впечатление о современности Бомбея оказалось прочным и действительно отражало одну из его харак­терных черт. Это единственный город в Индии, где хо­рошо работает общественный транспорт. Поездка на автобусе, особенно двухэтажном, не только вполне сносна, но иногда, не в часы пик, приятна, и недаром туристические путеводители рекомендуют несколько маршрутов автобуса как хороший способ осмотра дос­топримечательностей.

Город вытянут к северу — к месту соединения полу­острова с материком — и весь прирезан линиями элек­трички, которые служат еще одним достаточно надеж­ным видом сообщения. Здесь гораздо меньше рикш и гораздо больше такси.

И гужевой транспорт подчеркнуто европейский, хо­тя и допотопный: брички с широкими и мягкими «бар­скими» сиденьями, с кучером на козлах, с четырех­угольным фонарем сбоку — в нем когда-то горела све­ча, а теперь, конечно, ничего не горит. В Бомбее почти нет тонг, этого типичного элемента экзотики.

Европа середины XX в. просматривается и в нравах жителей, прежде всего молодежи. Вообще индийцы не отличаются изысканностью в одежде. Шлепанцы на босу ногу и просторные светлые бушеты носят почти все мужчины — даже некоторые профессора и клерки. Национальные костюмы и вовсе просты. В Бомбее же довольно часто можно встретить закрытые черные бо­тинки, черные костюмы, галстуки и прочие атрибуты стандартного европейца. Девушки носят мини-юбки или облегающие брюки ярких цветов.

Тут же наиболее полно представлены индийские (впрочем, и европейские) хиппи, обросшие, грязные, нечесаные и одетые в нечто среднее между индийской национальной одеждой и европейской нижней руба­хой. Несколько лет назад только в Бомбее попадались парочки, прогуливающиеся под ручку или даже целу­ющиеся на скамейках в парках. Сейчас подобная ма­нера поведения, к огорчению ревнителей традицион­ной нравственности, уже не является монополией Бомбея, хотя он продолжает лидировать в этом внеш­нем выражении европейского образа жизни.

Бомбей с середины XIX в. и до сих пор — крупней­ший промышленный центр. Именно в нем в 1853 г. возникла первая на индийской земле фабрика, и вско­ре он стал текстильной Меккой, городом ситца. Ткани «Бомбей дайинг» (Бомбейской красильной ком­пании) славятся повсюду. С начала века здесь стала развиваться и тяжелая промышленность — металлооб­работка, электроэнергетика. В Бомбее сосредоточены лучшие кадры технической интеллигенции, ведутся ши­рокие научные работы в области технологии. Не слу­чайно именно в его пригороде возник крупнейший тех­нологический институт, созданный с помощью Совет­ского Союза, и построен первый в Индии атомный реактор.

Семья индийского монополиста Таты распространи­ла свое влияние почти на всю страну и даже построи­ла свой «собственный» город в Центральной Индии — Джамшедпур, названный в честь основателя «динас­тии» Джамшедджи Таты. Но все же центром ее бизне­са остался Бомбей, там ей принадлежит несколько компаний, действующих в важнейших отраслях про­мышленности, Татовский технологический и Татовский социологический институты, выплачивающие своим сотрудникам колоссальное жалованье.

Тот же Бомбей — столица индийского пролетариа­та. «Европа», о которой я говорил, сосредоточена лишь на узкой оконечности полуострова. Здание пра­вительства штата, университет, банки, конторы, отели, рестораны и лучшие кинотеатры, фешенебельный тор­говый центр (Колаба) и самый богатый жилой квар­тал (Малабарский холм) жмутся к морю, а с севера над ними нависают кварталы собственно Бомбея — города рабочих и мелкого служилого люда.

Эта часть не поражает архитектурными красотами. Она правильно распланирована, застроена многоэтаж­ными домами. Ее прорезают меридиональные линии автобусных маршрутов и электрички. Чем дальше к се­веру, тем явственнее проступает лицо рабочего Бомбея. Трех-четырехэтажные дома, лучше сказать бараки, выкрашенные когда-то белой или желтой краской, до того закопчены, что о первоначальном цвете их можно догадаться только по отдельным пятнам и потекам. Черная копоть и черные водопроводные трубы, стоя­щие снаружи зданий, как леса, которые забыли убрать, отсутствие всякой зелени и благоустройства и неизбеж­ный спутник бедности — протянутые вдоль фасадов ве­ревки с застиранным бельем — создают очень стойкую в своей однообразности, безрадостную и суровую кар­тину постоянных будней.

Еще к северу — места отдыха: пляж Джуху, озера Повай и Вихар, молочное хозяйство «Аарей милк компани», в живописных окрестностях которого обычно устраиваются пикники.

В целом же вид Северного Бомбея определяют выс­троившиеся, подобно солдатам, грязно-светлые бара­ки. Город продолжает расти. Он давно уже выплеснул­ся за пределы полуострова, растекаясь по прилегаю­щим районам материка, и обогнал Калькутту по населению.

Это, пожалуй, единственный город Индии, где неук­лонно осуществляется программа жилищного строи­тельства и надежда на получение новой квартиры семьей служащего или рабочего достаточно реальна. Как и в других крупных городах, проблема жилья в Бомбее очень остра, но она имеет здесь свою специфи­ку. Если в Калькутте и даже в Дели бездомные, спя­щие на улицах или в жалких хижинах,— это самая низшая, нищая группа населения, которую просто нельзя обеспечить квартирами, потому что ей нечем было бы за них платить, то бомбейцы, живущие или спящие на улицах,— не всегда нищие.

Как-то в одно из первых своих посещений Бомбея я решил пройтись по нему поздно вечером, почти ночью, «просто так». Конечно, это лучший, хотя и не са­мый безопасный способ познакомиться с городом. Я миновал кварталы магазинов и учреждений, углубился в переулки, освещенные мертвенным светом карбид­ных ламп и заполненные деятельной и веселой толпой, бойко покупавшей пан, орешки, фрукты, и попал на темную улицу, которая отделялась высоченной стеной от железной дороги. Вдоль стены в импровизирован­ных палатках, хижинах, сколоченных из старых ящи­ков, или просто на кроватях, стоящих под яркозвездным небом, расположились сотни семейств. Они гото­вили ужин на кострах, отмечавших красными точками всю длину улицы. «И здесь все то же,— подумал я,— та же нищета, та же грязь».

Вдруг я услышал музыку — обычную индийскую песенку из кинофильма, чуть лирическую и чуть весе­лую. Подошел ближе. Возле палатки на грязной зем­ле рядом с закопченной кастрюлей стоял обыкновен­ный транзистор. В 1963 г. Индия транзисторов выпускала мало, и я почти уверен, что этот был импортный, скорее всего японский, стоивший несколько сот рупий.

Семьи устроились вдоль стены, потому что она за­щищала от ветра по крайней мере с одной стороны, и, видимо, на самом деле не имели квартир. Конечно, их положение было ужасным. Но они создали свой, пус­кай примитивный, уют, не лишенный даже известного комфорта. Для них проблема заключалась, по-видимо­му, в нехватке домов.

А есть в Бомбее и другие «бездомные». Они запол­няют по ночам центральные улицы, вернее их широкие тротуары (благо они регулярно подметаются и относи­тельно чисты), приносят с собой тюфячки (чистые!) и одеяла и располагаются на ночлег с подкупающей до­мовитостью. Молодые люди в европейских костюмах сидят группами, болтая перед сном или играя в карты. Звучат шутки, смех. Ходить по этим тротуарам неудоб­но и стеснительно не потому, что мучает мысль о стра­даниях бездомных. Просто испытываешь чувство не­ловкости — вроде бы непрошеный гость.

Мне кажется, что эти люди могли бы спать и у се­бя дома, но там теснота, духота, дети. Многие рабочие семьи даже в центре живут в трущобах, хотя их нель­зя назвать хижинами, и предпочитают проводить ночь на свежем воздухе. Здесь больше места, здесь интерес­нее, а на полу спать или на тротуаре — разница неве­лика.

С начала века Бомбей был и до сих пор остается го­родом, где профессиональные союзы рабочих органи­зованы лучше всего и пользуются наибольшим автори­тетом. Это обстоятельство имеет громадное значение.

Заработная плата индийских рабочих крайне низка. Ее трудно сравнивать с заработной платой европей­ских рабочих: очень различны потребности и культур­ный уровень тех и других. Но экономисты подсчитали, что оплата труда квалифицированного рабочего, учи­тывая уровень цен, не обеспечивает прожиточный ми­нимум его семьи.

На общем безрадостном фоне Бомбей выглядит ос­тровом благополучия. Там всегда уровень заработной платы был выше, чем в остальной Индии, в последние годы этот разрыв еще увеличился. Дело в том, что в стране постоянно растут цены и усиливается нехватка продовольственных товаров. Законодатели позаботи­лись, чтобы рост цен не отражался на реальном возна­граждении труда — в соответствии с ростом цен дол­жна расти и специальная «надбавка на дороговизну» (по-английски «дирнес алоуанс», сокращенно Д. А.), которая уже давно превысила размер основного «ок­лада».

Если спросить индийского рабочего или служащего об их заработке, в ответ они назовут несколько цифр — зарплата, надбавка на дороговизну, квартирные, иног­да транспортные и т. д.

Реальное получение надбавок зависит всегда от сплоченности и организованности рабочих, от их спо­собности вырвать у администрации полагающуюся по закону сумму.

Во всех без исключения промышленных или адми­нистративных центрах постоянно идет борьба за Д. А. Как ни странно, тяжелее всего в этой борьбе прихо­дится служащим и представителям управленческого аппарата, не имевшим до недавнего времени крепких профсоюзов.

Я уже упоминал о демонстрации служащих каль­куттской тюрьмы, проходившей у меня на глазах в ав­густе 1968 г. Лозунгом служила та же Д. А.

В 1967 г. под таким же лозунгом проходила забас­товка государственных служащих штата Уттар Прадеш. В течение месяца административная система крупнейшего по населению штата Индии не работала.

А в апреле 1967 г. случилось нечто совсем удиви­тельное — полицейские Дели организовали свой проф­союз, выставили требования и вышли на демонстра­цию, несмотря на запрещение правительства. К, счастью для властей, в их распоряжении оставались «лояльные» отряды, которые и посадили 657 своих мя­тежных коллег в тюрьму.

При мне подготавливалась и была проведена гран­диозная стачка служащих центрального правитель­ства. Если бы организаторам стачки удалось сделать ее, как планировалось, всеобщей, то целый день не ра­ботали бы все правительственные учреждения, почта, железные дороги, аэропорты, автобусы и т. д. Прави­тельство смогло убедить чиновников и железнодорож­ников не принимать участия в забастовке, но почта была закрыта больше недели. Письма лежали в уличных ящиках или сваленными в мешках у помещений почто­вых отделений. Сортировкой занимались солдаты. Поч­товики мешали им по мере сил.

В подобных условиях рабочие, особенно бомбей­ские, с их давними традициями профсоюзного движе­ния, значительной межотраслевой солидарностью, име­ют преимущество. Им, в общем, удается, хотя и не без труда, вырывать у предпринимателей то, что гаранти­руется законом.

Это не значит, что рабочие Бомбея живут в достат­ке — вопрос о том, как заплатить за квартиру и свести концы с концами, стоит для них так же остро. Но все же здесь гораздо меньше неприкрытой нищеты, безыс­ходности, отчаяния, чем в Калькутте и многих других городах.

Может быть, этим объясняется, что рабочий Бом­бей не всегда дает должный отпор крайне национали­стическим, шовинистическим настроениям городских низов.

Как-то в марте 1968 г. меня рано утром разбудили громкие крики, треск барабанов и звуки труб. По ули­це медленно ехали грузовики, наполненные орущими мальчиками в униформе. Это была демонстрация «Шив сены» («Армии Шивы»). В данном случае Шива — не имя индусского бога, наиболее почитаемого в Индии, а имя Шиваджи — вождя восстания маратхов против Могольской империи в XVII в., основателя националь­ного маратхского государства.

Лозунги «Шив сены» — «Бомбей — маратхский!», «Махараштра для маратхов!», «Долой немаратхов!» и «Смерть коммунистам!».

В этой организации много школьников и учащихся колледжей. Но не эти неоперившиеся юнцы, гордящие­ся выданной им формой цвета хаки, определяют лицо «Шив сены». Ее ударные отряды не маршируют по улицам, а под покровом ночи нападают на лавки и учреждения, принадлежащие мусульманам, гуджаратцам и другим «немаратхам», избивают рабочих-ком­мунистов, создают в Бомбее обстановку террора.

Интересно, что они никогда не трогают парсов — тоже «немаратхов». Объясняется это очень просто: парсы — могущественная капиталистическая группа, держащая в руках почти всю промышленность Бомбея и Махараштры. Сам Тэта — парс! Приобретать такого противника не входит в планы руководителей «Шив сены». Она отыгрывается на беззащитных мелких ла­вочниках и рабочих, приехавших в Бомбей на зара­ботки.

«Шив сена» — это и местная политическая партия, уже овладевшая муниципалитетом Бомбея и серьезно-подумывающая о завоевании большинства в Собрании Махараштры.

Начало бомбейского шовинистического движения можно отнести к 1956 г., году проведения администра­тивной реформы. Новые границы штатов более или менее соответствовали территориям расселения основ­ных народов. Однако вопрос о Бомбее долго оставался нерешенным.

Многие современные города разноязыки и разноплеменны. Бомбей особенно. Он возник в конце XVII в. как торговая база англичан и постепенно стал экономическим центром всей Западной Индии, он использует ресурсы Махараштры, Гуджарата, Мадхья Прадеша, Карнатака, аккумулирует средства и насе­ление всех этих областей. Конечно, маратхов в нем большинство, но гуджаратцы уступают им незначи­тельно. Целые кварталы заняты мусульманами не толь­ко индийского происхождения, но и приехавшими из Ирана и из арабских стран. Немало представителей Южной Индии, не считая уж «говорящих на хинди».

Авторы административной реформы 1956 г., не зная, куда отнести Бомбей, предлагали даже, вопреки «язы­ковому принципу», объединить Гуджарат и Махараш­тру в составе одного штата, чтобы Бомбей принадле­жал сразу обеим областям. Когда выяснилось, что такое решение невозможно (стремление к самостоя­тельности было слишком сильным и в Махараштре и в Гуджарате), появился проект выделить Бомбей в осо­бую административную единицу — «союзную террито­рию».

И вот тут-то возникло довольно сильное маратхское националистическое движение. Его участники победи­ли: Бомбей стал столицей Махараштры. Но ведь ха­рактер его от этого не изменился. Формальное провоз­глашение маратхского «суверенитета» над городом показалось шовинистам недостаточным. В 1966 г. была создана «Шив сена», ставящая целью низвести «чу­жаков» из других районов Индии до положения граж­дан второго сорта и, создав для них атмосферу тер­рора, со временем их вообще «выселить».

В 1968 г. еще можно было думать, что эта' органи­зация не представляет серьезной опасности, что произ­водимый ею шум не соответствует ее действительному весу. Хотя уже тогда было ясно, что это не случайное движение. В других штатах тоже кипели национали­стические страсти, в Мадрасе, например, к власти при­шла, партия, декларирующая, что она руководствуется интересами только своего штата.

Но потом, уже в феврале 1969 г., произошли собы­тия, показавшие, к чему может прийти Бомбей, если деятельность этой организации фашистского типа не будет пресечена.

Границы между штатами проведены приблизитель­но, учитывалась национальная принадлежность боль­шинства жителей района (талука), а не каждого города и деревни. Город Белгаум, скажем, где боль­шинство составляют маратхи, отошел к Майсуру. «По­граничный конфликт» между двумя штатами продол­жается, то затухая, то разгораясь.

«Шив сена» потребовала, чтобы вопрос был решен немедленно в пользу Махараштры. Когда же цен­тральное правительство не ответило на это требование, боевые отряды организации вышли на улицу уже при свете дня. Четыре дня город находился во власти банд, громивших магазины, поджигавших машины и авто­бусы, убивавших людей. Полиция оказалась бессиль­ной. Лишь регулярные войска прекратили эту оргию разрушения.

МАДРАС

 

Мадрас — самый маленький, самый южный и тро­пический, самый живописный из крупных городов Ин­дии. Он расположен на берегу моря, и это выражение «на берегу» как нельзя лучше определяет его внешний вид и характер.

Когда смотришь на город с высокого маяка, ка­жется, что он составлен из двух равновеликих час­тей — домов и моря, разделенных прямой полосой желтого песка. Линия горизонта воспринимается как городская черта, хотя сам город, вытянувшийся вдоль пляжа на много километров, невозможно увидеть це­ликом.

Мадрас не имеет удобной естественной гавани. Бе­рег Бенгальского залива понижается постепенно и ровно. В 1639 г. англичане взяли в аренду кусочек суши у местного раджи и построили на нем форт Сент-Джордж, но суда тех времен не могли приставать к берегу. Их приходилось разгружать и нагружать в от­крытом море с помощью вертких туземных фелюг и плотов. На сохранившихся картинах и рисунках изоб­ражены эти примитивные средства транспорта, преодо­левающие полосу прибоя, а на валу форта — затянутые в мундиры англичане, с нетерпением ожидающие гру­зов и писем.

Слава ведущего морского порта так и не пришла к Мадрасу, хотя тоннаж судов рос, пребывание в от­крытом море стало более безопасным, совершенство­вались средства перевозок, связывающие корабли с берегом, были выстроены доки и ремонтные мастер­ские и даже небольшой искусственный порт, оснащен­ный современной техникой, в том числе венгерскими портальными кранами.

В декабре 1967 г. разразилась буря, и греческий пароход выбросило на пляж. Снять его не удалось, и он был продан местным дельцам на слом. Однако биз­несмены решили выколотить из судна денег больше, чем оно стоило. Они организовали осмотр его, устано­вив входную плату в 1 рупию — цена приличного веге­тарианского обеда. Расчет был верен: желающих ока­залось немало. Каждый вечер по желтому песку дви­жется к черному пароходу белая очередь. Компания зарабатывает несколько тысяч рупий в день, а ла­сковое море не торопится расправиться со своей жертвой.

Пристанями Индии сделались Бомбей с его есте­ственной гаванью, Калькутта с полноводной Хугли, а на восточном побережье — Масулипатам, а потом Висакхапатнам.

Но корабли продолжают приплывать в Мадрас — он очень важен и без порта. Это политическая и эко­номическая столица Южной Индии, во многом специ­фического района. Свои товары для экспорта, свои по­требности в импорте, своя культура.

Столь неудобная для гавани пологость берега при­дает Мадрасу исключительное пейзажное своеобразие. Чистое ультрамариновое море, по которому нескончае­мой чередой бегут белейшие барашки,— уже само по себе изумительное зрелище. Безобидные барашки, превращаясь в могучие зеленые волны, накатываются на светло-желтый блестящий песок.

Пляж шириной в несколько сот метров тянется вдоль всего города и выходит за его пределы. Говорят, по размерам и красоте он уступает только знамени­тому пляжу Копакабана в Рио-де-Жанейро.

Он резко отчеркнут дугой современной асфальто­вой магистрали Марина-драйв, которая днем гораздо живописнее бомбейской набережной, но несколько те­ряет в яркости ночью из-за отсутствия световой рек­ламы.

Набережная Мадраса начинается портом и фортом Сент-Джордж. Там сейчас музей. Его, как и многие другие музеи в Индии, можно назвать «Англичане в тропиках».

Далее Марина-драйв окаймлена зданиями разных времен. Английский период представлен «колониаль­ным» стилем — неизбежный кирпич и башенки-купола. Но здесь купола не похожи на гайки. Они украшены затейливыми узорами, придающими им веселый, мо­лодой и наивный вид. Современные здания (строгий геометризм форм, красные стены, расчлененные бе­лыми солнцеотражателями) тоже хорошо смотрятся на фоне яркой природы.

Я полюбил этот город сразу. В первый мой приезд меня поселили в общежитии для аспирантов универ­ситета, на самой набережной.

Когда юркий маленький человечек, мистер Мохан, ввел меня в крошечную комнатку с окном без стекол, где всего мебели было железный стол, железный стул, кровать, покрытая свежевыкрашенным железным ли­стом, и объявил, что здесь нет фена, так как он не ну­жен, я здорово приуныл.

Вентилятор в Индии, я уже хорошо знал это,— не­пременное условие хоть какого-то комфорта. Он позво­ляет чувствовать себя при сорокаградусной жаре так, будто сейчас только 35. А известно ли вам, как это много — 5 градусов?

Вот почему, услышав от Мохана, что обычно с моря дует «прекрасный бриз», я только вздохнул и решил претерпеть это и отсутствие душа ради любви к науке, ведь все равно делать было нечего.

Я счастливо ошибся. В апреле, когда во всей Индии стоит удушающая жара, я в своей железной комнатке без удобств, всего в 13° от экватора, кутался в одеяло и крепко закрывал дверь — иначе сквозняк становился просто опасным. Вечерами ветер не раз сдувал бумаги с моего стола. Он нежно обвевал меня по ночам, а утром я даже замерзал.

Будили меня не только знаменитый бриз, но и лучи солнца, встававшего из-за моря. Эти свежие и чистые лучи раскидывались широким веером, разрезанным на несколько, казалось, равных частей параллельными полосами голубого, синего, желтого и серо-черного — небом, морем, песком и асфальтом.

Вечером я выходил на балкон-коридор с другой стороны здания, чтобы увидеть закат — карминное небо с черными силуэтами пальм и храмов Майлапура.

Да, мне повезло. И потом, когда я жил в отелях, снабженных идеальной системой кондиционирования, я вспоминал свою железную комнатку на Марине, и изредка долетавшее до меня на душных центральных улицах дуновение морского ветра тотчас воскрешало всю картину — оранжевый восход, голубые, желтые, черные полосы и восхитительный освежающий бриз. Мне было на редкость тяжело работать в непроветри­ваемых залах мадрасского архива, мои поры непре­рывно выделяли влагу, но на всю жизнь осталось впе­чатление о Мадрасе как о городе, где жара перено­сится легче, чем где бы то ни было в Индии.

Марина-драйв — благословение и украшение горо­да. Когда кончается рабочий день и солнце начинает клониться к закату, сюда устремляются толпы мадрасцев — вдохнуть свежего воздуха, побродить по ласко­вому песку босиком, встретиться со знакомыми. Этот многокилометровый «клуб для всех» работает с пол­ной нагрузкой несколько часов, пока не закатится солнце и вечер вдруг сменится темной ночью.

Пляж не используется по прямому назначению — здесь не загорают и не купаются. В лучшем случае гу­ляющие доходят до прибоя и осторожно ступают в на­бегающие волны. Большинство индийцев, даже моло­дежь, не умеют плавать.

Кроме того, купаться в черте города не разреша­ется. Считается, что это опасно — акулы. Пляжи, где можно купаться,— Эттур к северу от Мадраса и Элли­от-бич к югу — ничем не отличаются от пляжа Мари­на-драйв. Они так же открыты морю, так же подвер­жены набегам волн, затрудняющим пловцам прибли­жение к берегу. По-моему, объясняется все тем, что пляж в городе облюбовали для себя рыбаки, хижины которых — черные пятна на светлом песке — и прими­тивные лодки, связанные из трех бревен, расположены тут же. Желающих купаться не так много, в основном это европейцы и богатые европеизированные индийцы. Они могут без труда отправиться на своих машинах и за город. А рыбакам гораздо удобнее ловить рыбу здесь — ближе к базарам и скупщикам. Вот и распро­странилась молва, что купаться здесь опасно.

Как во всяком крупном городе, районы Мадраса разнятся по внешнему виду и населению. Но я не заме­тил тут такого резкого контраста, как в Калькутте или Бомбее.

Когда англичане основали форт Сент-Джордж и вокруг него начали селиться индийские торговцы и ткачи, спасавшиеся от войн и грабежей, которые раз­дирали в то время Южную Индию, возникло деление на «белый» и «черный» город. Англичане жестоко экс­плуатировали ткачей, заставляя их производить вели­колепные ткани за бесценок. «Черный» город в конце XVII — первой четверти XVIII в. стал ареной первых серьезных столкновений колонизаторов с их «поддан­ными» — ткачи и торговцы объявляли забастовки, прекращали снабжать англичан тканями, требуя ува­жения к своим обычаям.

Выступления мадрасского люда жестоко подавля­лись, но все же колонизаторы вынуждены были пойти на уступки. Им пришлось поднять закупочные цены и чуть ли не впервые согласиться с тем, что «черный» город будет управляться советом уважаемых местных граждан.

Роль Мадраса в качестве опорного пункта завое­вателей в Южной Индии в конце XVIII в. после реши­тельной победы над французами и разгрома княже­ства Майсур — главного противника англичан в этом районе — значительно уменьшилась. Вывоз индийских тканей, которыми особенно славилось Восточное побе­режье, сначала был англичанами сокращен, а потом прекращен вовсе. Экономическая роль Мадраса, сле­довательно, тоже упала. Англичан больше привлекали Калькутта, резиденция генерал-губернатора, и Бомбей, центр деловой активности. В результате в Мадрасе оказалось немного европейцев и не создалась местная крупная буржуазия — два элемента, из которых обыч­но складывалась богатая часть населения. И он пре­вратился в довольно однородный город среднего до­статка.

Конечно, есть здесь Маунт-роуд, главная улица — средоточие крупных магазинов и контор — и боковые улочки, забитые мелкой торговлей, транспортом и, ко­нечно, людскими толпами. На Чайна-базаре и Мур-маркете можно купить и ржавые гвозди, и подержан­ные книги, и прекрасные произведения индийских ма­стеров.

Но во всех районах толпа по виду примерно одно­типна — женщины в тяжелых, но не слишком дорогих сари, мужчины в европейских брючках или в дхоти — кусок белой материи, который повязывается вокруг ног на манер юбки. Дхоти можно сделать длинным до земли или же, если жарко,— выше колен: подвернуть концы и сложить его вдвое.

Мадрасцы гордятся этим простым и эффективным изобретением народного «ателье мод». Когда я спро­сил однажды у своих тамошних друзей, что бы купить на память о Мадрасе, они посоветовали приобрести именно дхоти, тут же продемонстрировав, как оно удобно в носке, и объяснили, помахав его концами, что оно обеспечивает «прекрасную вентиляцию тела».

Итак, мадрасская толпа отличается большей одно­родностью — мало нищих, мало выставляемых напо­каз богатства или бедности,— простотой, привержен­ностью к национальной одежде и (самое заметное) активностью и жизнерадостностью. Особенно поражает южный, темпераментный и беззаботный строй жизни города, когда приезжаешь в него из хмурой Каль­кутты, чьи многочисленные нерешенные проблемы во­пиют па каждом шагу.

Мадрас — столица штата, который назывался тоже Мадрас, но как раз накануне моего отъезда был переименован в Тамилнад. Это изменение имеет важное значение — отражает рост национального сознания населяющих его тамилов.

Чтобы охарактеризовать политическую обстановку здесь, надо начать издалека. Известно, что население Индии многонационально и многоязычно, однако ос­новные национальности принадлежат к двум груп­пам — индоевропейцам и дравидам. Первые, более светлые и «европеоидные», населяют в основном Се­верную Индию, включая часть областей на Деканском полуострове вроде Махараштры. Вторые — люди с темной кожей и курчавыми волосами — живут в Юж­ной Индии. Дравидийские языки во многом схожи между собой и резко отличны по грамматике и фоне­тике от индоевропейских.

Вопрос о том, как дравиды и индоевропейцы по­явились на Индийском полуконтиненте, все еще вызы­вает ожесточенные споры, и о нем позже. Ясно одно — они «соседи по Индии» и за несколько тысячелетий совместного существования сильно сблизились. В ин­доевропейские языки перешло немало дравидийских слов, а в языки южноиндийцев — еще больше слов из санскрита — древнего литературного языка северян.