БЫЛО ЛИ НАЧАЛО И БУДЕТ ЛИ КОНЕЦ? 10 глава

И неудача не бывает катастрофической — ресурсы касты практически неистощимы, и они сразу мобили­зуются, когда одному из членов нужна помощь.

Кастовая сплоченность помогла парсам и марвари «завоевать» практически весь бизнес Индии в конце XIX —начале XX в.

Сейчас растут новые капиталисты — в Бенгалии, в Тамилнаде, в Северной Индии, повсюду. Им трудно конкурировать со старыми монополиями — у тех и капиталы, и техника, и лучшие инженерные кадры, к ним (не всегда бескорыстно) благоволят чиновники и по­литические деятели.

Эти новые слои буржуазии, с трудом выбивающие­ся наверх, служат опорой националистических стрем­лений в штатах, они же поддерживают антимонополи­стические тенденции политики центрального прави­тельства.

Между двумя мирами, в которых живет индиец, пет каменных стен. Если его частная жизнь испыты­вает влияние общественной (влияние почти неощути­мое, нечто вроде слабого ветерка), то и общественная несвободна от влияния личной. Демократическая борьба, идеологические расхождения и даже капита­листическая конкуренция — все будто так же, как на Западе, и не совсем так. Вот почему политические со­бытия на Востоке, в частности в Индии, сложны для изучения. Влияние второго, подспудного, традицион­ного, кастового мира, о котором почти не пишут в га­зетах и не говорят, очень трудно учесть. А умалчи­вают о нем по двум причинам, каждая из которых существует тоже в разных мирах: во внешнем граждан­ском мире каст нет, и о них говорить неприлично и не­уместно, а во внутреннем все понятно и без слов, здесь действует не столько разум, сколько инстинкт.

Англичане, завоевавшие Индию, естественно, не соблюдали кастовых правил — они ели мясо и при этом преимущественно говядину, пили виски, разгова­ривали с любым и у любого просили напиться, не знали индусских священных книг. Словом, по всем показателям были неприкасаемыми. И брахманы, имевшие дело с европейцами, долгое время выполняли очистительные обряды после общения с ними.

Но англичане были правителями. Им принадле­жали власть, суды, армия, деньги. И постепенно они заняли положение самой высокой касты. Спесь и пре­зрение к туземцам только помогали им в этом: именно так должны вести себя «благородные» по кастовым понятиям. Кроме того, англичане довольно строго вы­полняли один кастовый завет — жениться лишь на своих.

Случалось все же, что иностранный офицер всту­пал в брак с индианкой, оставался после выхода в отставку жить в Индии и создавал семью, в которой господствовали обычно европейская одежда, но ин­дийская пища, английский язык и христианство, но индийский образ жизни. В этих случаях отчетливо проявлялось, насколько близки расистские представ­ления просвещенных англичан средневековой кастовой идеологии. Потомков англичан и индийцев, получив­ших официальное наименование «англо-индийцев», ев­ропейцы не приняли в свою среду. Те стали изгоями, хотя их, христиан, хорошо знавших язык и хорошо образованных, широко использовали на государствен­ной службе в колониальном аппарате. Не приняли их к себе и индусы. Англо-индийцы стали особой «общи­ной», по существу замкнутой кастой, со своими обы­чаями, организациями и представительством в парла­менте.

Произошло то, что происходило в Индии всегда, когда люди разных каст вступали в брак — дети зани­мали промежуточное положение или спускались ниже обоих родителей и выделялись в любом случае в осо­бую новую группу — новую касту.

Брахманская традиция вообще объясняет многооб­разие каст именно смешанными браками между чле­нами четырех изначальных каст (вари).

Положение англо-индийцев в колониальный период было неплохим. Англичане, не считая их ровней, тем не менее покровительствовали им, продвигали по службе, не давали в обиду. После 1947 г. положение их постепенно изменилось. Они теперь не любимые дети режима, а пасынки, нежелательные последствия его колониального предшественника. Их христианство, бывшее раньше охранной грамотой, теперь порождает недоверие, слишком чистый английский язык и неже­лание употреблять какой-либо местный язык раздра­жают индийского патриота, а претензии играть по­литическую роль вызывают усмешку — их капля в море.

Приехав в Калькутту вторично, я зашел в знако­мую англо-индийскую семью. Визит оказался про­щальным. Хозяйка дома с детьми взяла билеты на па­роход в Австралию (там уже устроилась ее сестра), брат, инженер по специальности, получил предложе­ние от канадской фирмы.

— Почему вы уезжаете? — спросил я брата.— Ведь это все же родина, а ваши знания инженера обеспе­чивают вам хорошее место и здесь.

Он ответил пространно и зло:

— А что мне делать в этой стране? Мой родной язык — английский, у меня британский паспорт. С этой страной меня связывает только цвет кожи, но он не помогает мне на службе, где любой индус имеет больше шансов на повышение, чем я. К нам относятся с недоверием... Нет, надо бежать отсюда как можно быстрее.

Отъезд инженера, конечно, связан не только с по­ложением англо-индийцев. В западные страны уезжают многие ученые и техники Индии, в том числе и чисто­кровные индусы из высших каст. Впрочем, «утечка мозгов» — проблема не специфически индийская, она встает и перед другими государствами.

Однако вернемся к кастам. Англичане пришли на Восток как завоеватели и расисты и потому не разру­шили кастовую систему, более того, они укрепили ее, подхватив и развив основной ее принцип — презрение сверху вниз и преклонение снизу вверх.

Индийский образ жизни проникнут этой идеей, и, наблюдая за ее проявлениями, всегда гадаешь — что здесь от традиций кастеизма и что от британского снобизма.

Прежде всего для индийского обывателя ты не человек, а сааб — «господин» и все остальные — либо равные тебе саабы, либо слуги, низшие существа. Если ты обратишься к этим существам, как к равным, на первый раз тебя простят («сааб шутит!»), во вто­рой не поймут и осудят, в третий же решат, что ты, наверное, вовсе не сааб, а член низшей касты, и будут относиться к тебе соответственно.

При англичанах любой европеец был саабом. Это представление так устойчиво, что окончательно не раз-Рушено до сих пор, хотя и серьезно поколеблено. Число европейцев, посещающих сейчас Индию, воз­росло, следовательно, возможности их оценки резко увеличились. Богатые американцы более всего соот­ветствуют индийскому понятию сааба по чаевым, но менее всего по манерам — им недостает респектабель­ности и сдержанности. Когда американский посол, стремясь к популярности, начал разъезжать по делий­ским улицам на велосипеде, его стали презирать. Вы­соко котируются деловитые западные немцы — доста­точно богаты, солидны.

Но есть теперь в Индии и другие европейцы — ту­ристы с ограниченными средствами или просто хиппи, которые не только не дают чаевых, но и сами не прочь понищенствовать, Один из них — молодой парень, го­лый, если не считать тряпки на поясе, грязный, с пышной черной шевелюрой и обезьянкой на плече, по­дошел ко мне на улице Варанаси:

— Не смогли бы вы дать мне немного денег, а то я сегодня ничего не ел, и обезьянка моя голодна, а пе­ревод из Германии задержался...

Это был студент из ФРГ, сын обеспеченных роди­телей, решивший на каникулах «сходить в Индию». Такие, конечно, не вызывают уважения. Не саабы!

Тяжело приходится там советским людям, живу­щим «своим домом» — корреспондентам центральных газет, специалистам, работникам международных ор­ганизаций. Они должны иметь слуг, иначе их пере­станут уважать. Но они не могут не считать их за лю­дей, отдавать отрывочные приказания, «в упор не замечать» и т. д.— убеждение и воспитание не по­зволяют. И получается плохо. В темную голову слуги, привыкшего к помыканию, вползает мятежная мысль: «А может быть, мой хозяин — не настоящий сааб?»

Его хозяин действительно не сааб, слуга тысячу раз прав. Однако редко подобное открытие приводит к улучшению отношений между ними. Бывает, что слуга начинает проявлять пренебрежение к хозяину, а этого тоже нельзя допустить по самым разным и до­статочно важным соображениям. Саабы отдают при­казания не в форме «Сделайте, пожалуйста!» и даже не в форме «Сделайте», а безлично-непререкаемо: «Сделать!», «Пойти!», «Принести!». И это не от пло­хого воспитания или скверного характера. По мнению некоторых, это социальная необходимость.

Позиции господина и слуги относительны. Тот, кто выше другого по социальному положению, может ока­заться ниже третьего. Тогда господин превращается в слугу. Не фигурально, а буквально: меняется его осанка, походка, интонации, и это не вызывает улыбку или осуждение.

Способность расчленять людей на высших и низ­ших, на «хозяев» и «слуг», всегда искать и находить, к кому следует относиться льстиво, а к кому презри­тельно,— вовсе не результат несовершенств «азиат­ского» характера. Это, к сожалению, пережиток много­векового искривления душ кастовой системой, а в по­следние столетия — также и колониализмом, то «куль­турное наследство», от которого рано или поздно при­дется отказаться. Многие передовые интеллигенты, даже религиозные проповедники, понимают это, но далеко не все. Благодаря усилиям прогрессивных дея­телей каста внешне утратила свои позиции, теперь уже считается неприличным публично проявлять кастовые предрассудки. Однако они живут, и, чтобы иметь пред­ставление об Индии, надо знать о них. Потому-то я и написал эту неприятную для меня самого главу.

ВЕРИТЕ ЛИ ВЫВ БОГА?

 

Такой вопрос задают чиновники и студенты, про­фессора и домохозяйки всякому, кто прибывает в Ин­дию. Отрицательный ответ вызывает, в зависимости от темперамента спрашивающего, веселое оживление, скорбь или неподдельный ужас. Преобладает все же радостное удивление: в атеисте видят удобный объект для обращения, слушателя, на которого можно выплес­нуть выношенные мысли о сущности бога, бессмерт­ной душе, морали и аморальности, греховности и воз­даянии. Почти каждый индиец — самодеятельный фи­лософ, много думающий над загадками бытия.

В течение тысячелетий выработалась высокая куль­тура мышления, концентрирующегося вокруг про­блемы «человек и бог». История Индии знает десятки проповедников и религиозных наставников, каждый из которых вносил что-то свое в трактовку проблемы. Из­лагать содержание классических религиозно-философ­ских систем Индии я не буду: их невозможно изло­жить популярно. Если же читатель готов потратить время и умственную энергию на усвоение их принци­пов, к его услугам несколько книг по индийской фило­софии на русском языке. Скажу только, что среди этих доктрин можно встретить прямо противоположные — такие, в которых вообще отсутствует понятие бога, и такие, которые признают существование исключительно бога, а во всем остальном видят лишь его проявления.

Подавляющая часть индийского населения считается индуистами (индусами), т. е. последователями инду­изма. Буддизм, распространившийся по всей Восточ­ной Азии, на своей родине почти исчез. Джайнизм, воз­никший в Индии в глубокой древности, так и не за­воевал здесь большого числа последователей и остался религией узкой прослойки торговцев и ростовщиков.

Позиции ислама ослабли в последнее время, с до­стижением независимости и выделением районов му­сульманского большинства в отдельное государство Пакистан. Впрочем, и сейчас в стране насчитывается около 50 млн. мусульман. Ислам остался второй по значению религией Индии, и отношения между инду­сами и мусульманами — по-прежнему острая проблема внутриполитической жизни.

Колонизаторы принесли в Индию христианство — преимущественно в форме католицизма, но также и протестантизма, разного рода баптистских и евангели­ческих течений и т. п. Одно время англичане подумы­вали даже о сплошной христианизации порабощенной страны, видя в том верный путь к «цивилизации» и к прочному идеологическому подчинению ее народов. Однако от этой мысли пришлось быстро отказаться — после первых успехов обращение в христианство пре­кратилось. Сейчас христиан довольно много на Юге, особенно в Керале (четвертая часть), число их значи­тельно среди племен Центральной и Северо-Восточной Индии. Впрочем, в масштабах страны все это ничтожно мало.

Итак, индийцы в большинстве своем — индусы. Но их объединяет главным образом то, что они не испо­ведуют другой религии, что они не буддисты, не му­сульмане, не христиане. Когда стараешься уяснить основные догматы индуизма, часто встаешь в тупик.

Из книг исследователей узнаешь, что индуистом можно считать того, кто руководствуется принципом ненасилия (ахимса), старается достичь трех целей в жизни — духовного самосовершенствования (дхарма), материальной выгоды (артха) и удовольствия (кама) — с тем, чтобы добиться полного духовного осво­бождения (мокша), верит в переселение душ, регули­руемое принципом воздаяния за содеянное в прошлых существованиях (карма).

Так как даже этих широких принципов недоста­точно, чтобы вместить в лоно одной религии всех тех, кого называют индуистом, иногда добавляют еще три: приятие священности вед (древних сборников гимнов), священности брахманов и обожествление коровы.

Индуизм на практике, в реальной жизни народа — это прежде всего множество верований, богов и обрядов. Есть два главных индуистских бога — Шива и Вишну. Есть еще третий — Брахма — самый главный. Но ему не строят храмов, ему не поклоняются: он слишком всеобщ и слишком высок.

Шива — бог-разрушитель. Но разрушение — одно­временно и форма созидания. Поэтому одни покло­няются тем изображениям Шивы, где он преисполнен гнева и жестокой энергии, а другие — иному Шиве, например, Натарадже («Король танца»), который ис­полняет космический танец, символизирующий сотворе­ние всего сущего. Распространен и специальный культ не самого Шивы, а его созидательной, оплодотворяю­щей функции (силы) — лингама.

Вишну еще более многолик. У него 12 воплощений (аватар), и каждое из них служит объектом почитания.

И жены главных богов носят по нескольку имен и принимают разные обличья. Так, скромная и нежная Парвати, сильная и решительная Дурга и кровавая Кали — все они, оказывается, одна жена Шивы.

Поклоняются индусы и сыновьям главных богов и прочим божествам, не связанным с ними родственными узами. Обожествляется бык Найди, на котором обычно ездит Шива, и мифическая птица Гаруда, на которой летает Вишну.

Кроме того, любая деревня имеет своего бога-по­кровителя — грубо обтесанный или совсем не обтесан­ный камень, дерево или ручей. Именно им приносят жертвы, когда просят у небес дождя или излечения от болезней.

В домах индийской интеллигенции, которые мне до­велось посетить, всегда присутствовали изображения нескольких богов, ибо у всех обитателей дома был среди них свой избранник.

Этот политеизм индуистской религии сложился исторически. Большинство исследователей сходятся во мнении, что индуизм вбирал в себя местные культы разноязыкого и разноплеменного населения, вбирал, почти не перерабатывая, просто причисляя различные божества то к семье Шивы, то к перевоплощениям Вишну. Так получилось, что и вепрь, и страшное суще­ство с головой льва, и черепаха, и легендарный герой древности Рама, и чернокожий бог Кришна, который сам выступает в двух совершенно несхожих образах — воина-колесничего ивеселого пастушка,— все это Вишну.

Каждому богу часто посвящен свой храм, но не обя­зательно. В Анклешваре я наблюдал службу, шедшую одновременна в разных приделах: одни поклонялись Шиве, Дурге, Найди, другие тут же, через дворик, осы­пали цветами изображения Вишну, Рамы, Кришны, Ханумана.

Индуизм — это отказ от всех земных радостей, умерщвление плоти, и он же — возведение радостей жизни в культ, обожествление живой, отнюдь не пла­тонической любви. Ведь наслаждение — кама всеми священными книгами признается одним из путей к спа­сению.

Барельефы, изображающие любовные сцены, осо­бенно часто встречаются в Южной Индии, где вообще сохранилось гораздо больше средневековых храмов, чем на Севере.

Но наиболее полно тема любви воплощена в храмах Кхаджурахо, небольшого городка, даже деревни, рас­положенной там, где равнина Северной Индии перехо­дит в плоскогорье Декан. В XI—XIII вв. здесь правила династия Чанделлов, правители которой ничем не от­личались от других индийских государей. Так же вое­вали они с соседями, так же выбивали надписи на каменных стенах, так же прославляли себя, свои походы и клялись в преданности брахманам и ин­дуистским богам — Вишну и Шиве. В честь этих богов они возводили храмы — десятки храмов, и богато украшали их скульптурами. Однако сюжеты их, по неиндийским представлениям, весьма далеки от благочестия.

Превосходная техника резчиков по камню позво­ляла им точно передать плавные линии человеческого тела. Сцены любовных утех, многие из которых сейчас мы называем извращениями, выполнены не просто реа­листично, а, я бы сказал, упоенно.

Современный индус вполне может заявить, что бог — это любовь. Ведь кама — наслаждение, но Кама с большой буквы — бог любви в индуистском пантеоне. Так что возникновение храмов Кхаджурахо вполне ло­гично. И все-таки взрыв культа любви в Центральной Индии в средние века пока не объяснен историей.

Кхаджурахо — подлинная жемчужина. Сюда со всех концов света приезжают туристы полюбоваться удиви­тельными скульптурами. Образованные индийцы тоже знают о его славе. Но помимо гордости за своих пред­ков, создавших произведения искусства, которые полу­чили мировую известность, они подчас испытывают и чувство стыда за их «распущенность». Мужчины ста­рательно делают вид, что они не смущены и не очень заинтересованы, женщины у наиболее откровенных изображений закрывают лицо концом сари.

Аморфность индуизма, способность индусов охотно признавать, что Вишну и Шива — не единственные боги, что Христос и Аллах ничуть не хуже или что бог — это человек, приводили к тому, что мои дискус­сии по вопросам мировоззрения, если их нельзя было избежать, не всегда кончались резким расхождением. Собеседник бывал удовлетворен, убедившись, что мой атеизм не означает проповеди идеи «все дозволено», что я верю в конечную победу правды, добра и соци­альной справедливости.

— Вот видите,— говорили мне индийцы, понаторев­шие в метафизике,— вы, коммунисты, тоже верите в силы, стоящие над человеком. Вы называете их объек­тивными законами истории, а не богом, но это не ме­няет дела. Раз они объективны, не зависят от воли и желания человека, значит, они в вашей системе взгля­дов занимают то место, которое у нас занимает бог.

Попытка перейти от человека к людям, творящим историю, успеха при этом не имела. Понятие «люди» или «народ» не значится в арсенале идей верующего, занятого проблемой индивидуальных отношений «че­ловека» и бога.

Впрочем, такое согласие достигалось редко. Обычно мой собеседник не мог уразуметь, как соединить неве­рие в бога и мораль, как жить, не умея объяснить слу­чайное несчастье вроде падения кирпича на голову.

Религия — основа мировоззрения многих индийцев. Более того, через систему обрядов и бытовых пред­писаний она пронизывает всю их жизнь. Это относится в равной мере к индусам, мусульманам, джайнам, хри­стианам в Индии. Религия властно заявляет о себе в области политики и идеологической борьбы. При этом она служит не просто средством, оружием, религиозное морализирование в политике — неотъемлемая черта выступлений индийских общественных деятелей независимо от степени их личной честности и искрен­ности.

Описать атмосферу глубокого религиозного тумана, окутывающего эту страну,— трудная задача для чело­века, не имеющего навыков религиозного мышления. Поражает не то, что почти все жители, включая многих образованных и творческих людей,— верующие. Инду­изм настолько широк и многогранен, что легко ужи­вается с самыми новейшими достижениями естествен­ных наук. Поражает, что эти люди часто так же при­вязаны к обрядам, символам и обетам, как и самый темный крестьянин, не ушедший дальше поклонения дереву, камню или корове.

Однажды в Пуне меня принимал профессор Потдар — один из ведущих историков, глава исторического факультета, а в то время еще и вице-канцлер (что со­ответствует нашему ректору) университета.

Меня попросили немного подождать.

— Профессор в ванной,— почтительно объяснили мне.

Вскоре он появился — плотный старик с приятной улыбкой, весь перепачканный охрой. Он, оказывается, молился и по обычаю мазал лоб краской. То ли он то­ропился, чтобы не заставлять меня долго ждать, то ли в ванной не было зеркала, только краска легла неров­ными мазками, захватив лоб, уши и даже типично про­фессорское головатое темя. У меня создалось впечатле­ние, возможно обманчивое, что профессор в этот раз особенно усердно молился, ведь он готовился принять заведомого атеиста.

Мы потом виделись с профессором Потдаром неод­нократно. Он интересный собеседник, живо реагирую­щий на все вопросы, включая политические, человек отнюдь не реакционных взглядов, с уважением относя­щийся к нашей стране. И я всегда замечал на его лбу тщательно обновленные охряные полосы.

В южноиндийском городе Мадурай ответственным за мой прием был инспектор народного образования, по-нашему говоря,— заведующий гороно. Организовал он мою программу идеально и был чрезвычайно вни­мателен. Я мотался целыми днями, осматривал знаменитый храм и не менее знаменитый город, встречал­ся с преподавателями колледжа и деловыми людьми округа, посещал фабрики и школы. Но наиболее труд­ная часть рабочего дня наступала для меня после 9 ча­сов вечера, когда мы удобно устраивались с инспек­тором в креслах и начинали нескончаемый разговор на тему: «Есть ли бог?»

Он исповедовал не индуизм, а христианство, но осо­бого различия между Иисусом Христом и Шивой не делал. Все тысячи индуистских богов были для него так же реальны, как и Дева Мария. Мои контраргу­менты вызывали у него лишь одно — чувство глубочай­шего искреннего изумления: возможно ли, что человек, производящий впечатление нормального, способен от­рицать такую самоочевидную вещь, как божественное провидение.

Благодаря заботам инспектора я впервые попал на мыс Коморин — южную оконечность Индии. Он угово­рил меня потерять почти два дня в пути, чтобы прове­сти одну ночь на мысе, увидеть закат и восход солнца. И надо сказать, я был вознагражден, красота моря, солнца, песка и скал меня потрясла.

Не мог я, конечно, уехать оттуда, не искупавшись в водах трех морей, которые, по утверждению индий­цев, здесь сливаются: Аравийского моря, Бенгальского залива и Индийского океана. Там есть бассейн с мор­ской водой и еще естественное озерцо — небольшая лужа, отделенная от бурных валов грядой скал. Помок­нув немного в этой-луже, я не вытерпел и решил про­браться через скалы в собственно океан. Моя попытка окончилась плачевно: очередной вал приподнял меня и проволок по скале. В результате я ободрал кожу, главным образом на руке.

Была страшна не боль, а сознание опасности. Это произошло в первое мое посещение Индии, когда она представлялась мне привлекательной, но полной ко­варства. Меня пугала мысль о заражении крови, а по­том о безвестной могилке в земле Тамилнада.

Но все это я рассказываю не для пробуждения со­чувствия у читателей. Случай оказался интересным совсем в другом отношении. Дело в том, что мыс Ко­морин, как и многие другие города и районы в Ин­дии,— место священное. Здесь владычествует богиня Каньякумари, чей храм с красно-белыми полосатыми стенами расположен в ста метрах от воды.

Когда я вечером того же дня, измученный жарой и болью в руке, добрался до Мадурай, я встретил своего знакомого инспектора образования и сказал ему: «Вы были правы. Вот я не верил в бога, и Канья­кумари меня покарала». Он понял шутку и засмеялся, но в его смехе было меньше веселья, чем благоговей­ного трепета и немного, совсем немного злорадства. А может быть, и вправду покарала?

В Алигархский мусульманский университет я попал во время рамазана — месяца поста у мусульман. В это время они могут есть только ночью, пока нет солнца. На всех видных местах висел приказ вице-канцлера, в котором извещалось, что буфеты и столовые на тер­ритории университета должны быть закрыты, пока не зайдет солнце. Время захода устанавливалось еже­дневно, и студенты оповещались об этом сиреной. Хотя университет «мусульманский», не все студенты и пре­подаватели в нем мусульмане, однако приказ ректора был обязательным для всех. Я познакомился с ним поздно, а до того успел совершить неловкость.

Однажды ректор пригласил нас, участников семи­нара, на чай. Время, назначенное для приема, 17.28, показалось мне странным. Может быть, две минуты дается на сбор гостей? Мы расположились за столами, уставленными чашками, чайниками, печеньем и пирож­ками, чуть раньше срока. Присутствовавшие ожив­ленно беседовали, но не притрагивались к угощению. Увлеченный разговором, я рассеянно взял пирожок и надкусил его. Тут же я услышал испуганный шепот товарища:

— Что вы делаете? Сейчас есть нельзя!

Тогда только я вспомнил, что рамазан, что едят с заходом солнца и т. д. Пришлось положить пирожок на место. Впрочем, вскоре прозвучала сирена, все за­двигались, стали наливать друг другу чай...

В Майсуре я работал в оффисе, занимающемся исследованием и публикацией материалов эпиграфики — безмолвных свидетелей прошлых эпох. Штат учрежде­ния был невелик, но составлен из блестящих специали­стов в области хронологии, лексикографии и палеогра­фии основных языков Индии. Многим из них я чрезвычайно признателен за помощь в интерпретации над­писей, в разъяснении терминов. Однажды я решил об­ратиться к специалисту по надписям на языке телугу мистеру Мурти. Его нет, сказали мне, он поехал совер­шить паломничество. Оказывается, в его семье что-то случилось, и он дал обет — если все обойдется, совер­шить паломничество в Тирупати, к знаменитому храму в Андхре.

Через несколько дней я его увидел. Он сидел за столом, обложенный, как всегда, фолиантами, малень­кий и незаметный, но на голове его красовался огром­ный коричневый берет.

Я позволил себе бестактность и спросил, почему он сидит в берете.

Он улыбнулся, снял берет и, показал мне абсолют­но голый череп.

— Вы же знаете, я совершал паломничество. А в Тирупати такой порядок: каждый посетитель, прежде чем переступить порог храма, должен побриться наголо. Это первое, самое маленькое, жертвопри­ношение. Потом уже можно жертвовать деньги или вещи.

У меня не хватило смелости спросить его, человека явно небогатого, сколько же он пожертвовал храму, но он сам с восторгом сообщил мне, что ежедневный доход храма Тирупати от жертвоприношений равен 100 тысячам рупий.

Меня эта цифра поразила, и когда я повторил ее, в голосе моем звучало, видимо, такое изумление, что присутствовавшие при разговоре сотрудники сочли нужным разъяснить:

— Но ведь почти все эти деньги идут на благотво­рительные цели—на милостыню беднякам, на финан­сирование школ. Храмовые власти даже основали соб­ственный университет, где исследуются важные про­блемы по истории и культуре Индии.

Храм в Тирупати очень популярен. Ежедневно его посещают тысячи паломников, и среди них не только профессиональные святые, но и самые обыкновенные крестьяне, рабочие, клерки и интеллигенция. Для них подаются специальные поезда, билеты на которые стоят дешевле, их размещают в недорогих домах для приезжих. Дело паломничества поставлено на широ­кую ногу.

Я не был в Тирупати, но однажды проезжал мимо. И хотя наш поезд был обычным экспрессом Мадрас — Пуна, состав пассажиров в Тирупати почти полностью обновился, как будто было два поезда — один Мад­рас — Тирупати, а другой — Тирупати — Пуна.

Таких святых мест в Индии очень много, но круп­нейшим и наиболее посещаемым является, конечно, Варанаси, город, представляющий собой, если можно так сказать, концентрированное выражение не просто индуистской религии, а индийской религиозности во­обще. Помимо индуистских храмов, здесь есть и мечети, и соборы, и сикхские гурдвары, и памятники некогда господствовавшего буддизма.

Архитектура подавляющего большинства этих соо­ружений не заслуживает внимания. Исключение со­ставляет знаменитая буддийская ступа в Сарнатхе — гигантский каменный овал, искрошенный по бокам вре­менем, но спокойный и величественный;

Красив, правда совсем по-другому, и новый храм на территории университета. Там много пространства, света и мрамора. Бросаются в глаза пышность, богатство оформления. Его посещают не столько благоче­стивые паломники, сколько молодежь, использующая прохладный зал мраморной громады для неприхотли­вого отдыха.

Надо упомянуть еще храм Бхарат-маты (Матери Индии), воздвигнутый в 30-х годах по инициативе М. К. Ганди и призванный по идее будить в верующих патриотические чувства. Он отличается от прочих тем, что объектом поклонения служит здесь не одно из тра­диционных индуистских божеств, а огромный, выпол­ненный из мрамора рельеф на полу, изображающий карту Индийского субконтинента. Говорят, что все про­порции (высота гор, ширина рек, глубина морских впа­дин вокруг полуострова) соблюдены совершенно точно. В окружающие Индию «моря» налита вода для вящей реалистичности.

Впрочем, новый культ, придуманный индийскими националистами и патриотами, не привился. Храм пуст. Он давно требует ремонта. Исторические карты на сте­нах, воспроизведенные, кстати, по «Кэмбриджской истории Индии» и давно не соответствующие сегодняшнему уровню исторических знаний, облупились и про­изводят жалкое впечатление.

В соответствии с замыслом храм открыт для всех — для индусов и мусульман, для брахманов и неприка­саемых, и, видимо, именно поэтому в нем нет никого.

Собственно Варанаси, Варанаси религиозный, жмется к воде. Он расположен на левом берегу Ганга, который течет тут с юга на север. Солнце всходит за рекой, и первые его лучи бьют прямо в лицо тем, кто приходит сюда для омовения.

Река — главная притягательная сила Варанаси. Она священна, она — богиня. Почему она более священна именно в этом месте, объяснить нельзя, но это непре­ложный факт, установленный религией. Жить в Вара­наси, ежеутренне с благоговейным трепетом окунаться в мутные воды, одновременно приветствуя солнце,— это самый прямой и верный путь к спасению. Если же ты не можешь жить в Варанаси, постарайся по край­ней мере умереть там. Если же и это не удалось, жела­тельно, чтобы родственники отвезли туда труп, сожгли его там и бросили пепел в реку. Каждый верующий должен хоть раз в жизни побывать здесь, омыть душу и тело в Ганге и привезти с собой горшочек священной воды — она поможет избавиться от грехов перед смертью.