БЫЛО ЛИ НАЧАЛО И БУДЕТ ЛИ КОНЕЦ? 17 глава

Серьезное положение сложилось в четырех юж­ных штатах и в Западной Бенгалии. Здесь широко распространено излишне критическое отношение к хинди как к языку базаров и толпы. Местные нацио­налисты проповедуют преимущества своего языка, ко­торый им кажется наилучшим.

Недовольство базируется не только на эмоциях. Есть у него и материальная подоснова. Прием на государственную службу происходит после экзаменов, которые проводятся на английском. В этом случае представители всех национальностей Индии имеют равные шансы сдать экзамены. Но правительство собирается проводить их на хинди. Тогда, несомненно, преимущество получат те, для которых хинди родной язык, они в основном займут вакансии, они станут фак­тически править страной.

Сейчас для нехиндиязычных штатов официально принята так называемая трехъязыковая формула. Во внутренней переписке ведомств и в сношениях с цент­ром разрешено употреблять один из трех языков — ан­глийский, хинди или региональный. Предполагается ввести хинди в качестве третьего обязательного языка во всех школах. Официальные объявления, названия станций на дорогах и т. п. также должны быть на трех языках. Все эти мероприятия рассматриваются как переходные к повсеместной замене английского языка языком хинди.

Но даже этот темп оказался слишком быстрым. Б 1967—1968 гг. по южным штатам прокатилась волна протестов, сопровождавшаяся кровопролитиями, раз­рушениями. Я застал лишь отзвуки этой волны — над­писи «Долой хинди» на зданиях и в витринах Мадраса, Бангалура и других городов.

В Бангалуре было особенно много бумажных биле­тиков с английскими буквами DWH (сокращение от «Down with Hindi» «Долой хинди») на стенах, на вит­ринах, на ветровых стеклах автомобилей. Это не значило, что в городе так уж много противников хинди. Просто хозяева магазинов и автомашин сами себе выдавали охранные грамоты или пропуска, чтобы сту­денты, основные зачинщики беспорядков, не сожгли автомашину или не разбили витрину.

В Майсуре я жил на незадолго до того реконструи­рованной улице Чама-раджа дабл роуд. «Дабл»— по-английски значит «двойная». Ее расширили и разде­лили пополам. На панели, разделявшей левую и пра­вую проезжие части, были установлены фонари сов­ременной формы, светившие, надо полагать, дневным светом. «Надо полагать» потому, что при мне они не светили. За несколько месяцев до моего приезда в го­роде состоялась большая студенческая манифестация, протестовавшая против введения хинди. Студенты вы­разили свои патриотические чувства, разбив фонари.

Трехъязыковая формула на железных дорогах Юж-ной Индии выглядит так: названия станций можно про­честь только на английском и местном, буквы хинди грубо замазаны черной краской.

В начале 1968 г. правительство Мадраса организо­вало Международный конгресс тамиловедов, задуман­ный как всемирная демонстрация величия и древности дравидийской культуры. Ухнули огромные суммы на устройство шествий, издание сувенирных книг, уста­новление позолоченных скульптур историческим деяте­лям — тамилам и героям эпических поэм.

Центральное правительство откликнулось на кон­гресс выпуском специальной марки. В день открытия ее начали продавать на Центральном почтамте Мад­раса при огромном стечении народа. Первыми в оче­реди у окошечка стояли министры во главе с Аннадураем, который хотел закупить несколько сот марок. Вдруг он нахмурился, покраснел и швырнул лист об­ратно в окошечко. Оказалось, что надписи на марке были сделаны на английском и хинди, а тамильским было лишь одно слово: название на корешке изобра­женной книги «Тирукурал». Праздник обернулся скан­далом.

В Западной Бенгалии волнения по поводу хинди были тоже, но слабее. Там даже мусульмане говорят на бенгальском, а не на урду, и все настолько убеж­дены в преимуществах своего языка, что никому даже в голову не пришло, выполнять распоряжения цент­рального правительства о трехъязыковой формуле.

Есть и еще различие между Югом и Бенгалией. Дравиды понимают, что ни один из их языков не может стать общеиндийским, и потому они пока защищают английский как язык общения между людьми разных штатов. Для бенгальцев же их язык лучше любого, в том числе и английского. Они находят глубокое удов­летворение в том факте, что переводов с бенгали в мире гораздо больше, чем переводов с любого другого индийского языка, включая хинди. Хотя бенгальцев в Индии не так уж много, около 40 млн., они уверены, что без их языка страна не обойдется.

Решить языковую проблему в Индии нелегко, но нужно сделать это во что бы то ни стало. Иначе могут повториться волнения 1967—1968 гг. и произойти еще более серьезные события.

Главное, что мешает решению языковой проб­лемы, — желание решить ее одним махом и побыстрее. Индийцы унаследовали от недавних британских хо­зяев благоговейную веру в могущество «Акта», т. е. закона, принятого парламентом. Сторонникам хинди кажется, что стоит объявить его обязательным, и все будет в порядке.

Между тем если бы вдруг оказалось возможным провести в парламенте такой закон, это означало бы наступление грозных и несчастных дней для страны.

Рост национальных (региональных, как их назы­вают в Индий) чувств и настроений — несомненный факт политической и культурной жизни. И с этим фак­том необходимо считаться. Будущее страны зависит от того, как этот неизбежный процесс будет сочетаться с ростом осознания индийской общности. Благоприят­ное сочетание может сложиться только в том случае, если национальные языки и национальные культуры не будут ущемляться в интересах одного языка и одной части населения.

В Мадрасе в аспирантском общежитии я однажды попросил принести мне газету на тамильском языке. Это известие взбудоражило всех обитателей. Ко мне в комнату набились люди, и, пока я с трудом разбирал текст, пользуясь словарем, рассевшиеся на стульях и кровати аспиранты благоговейно взирали на меня. Этот иностранец знает их язык! Пусть он знает его плохо, но он хочет его знать! Не последнюю роль в радостном оживлении играл «Тамильско-русский словарь», выпущенный Государственным издатель­ством иностранных и национальных словарей в Москве в 1960 г. Каждый подержал его в руках и умилился: подумать только, в далекой Москве интересуются их языком.

Кстати, один из составителей этого словаря стал знаменитым в Тамилнаде. Он год прожил в Танджуре, прекрасно знал язык и носил национальную одежду, принял древнее, исконно тамильское имя Шембиян, и никто не помнил его настоящей фамилии: С. Г. Рудип — преподаватель Ленинградского университета. За точность сведений не ручаюсь, потому что получил их не от самого Рудипа, а от его восторженных тамиль­ских почитателей, склонных к преувеличениям.

Как правило, обострение национального вопроса связывают с развитием капитализма: крепнущая бур­жуазия хочет утвердиться прежде всего на своем на-; циональном рынке и для этого установить границы, административные, государственные, таможенные.

Хотя содержание национального вопроса, как мне. кажется, шире проблемы внутреннего рынка и нацио-; нальные чувства растут под влиянием многих, не только экономических факторов, создание «собствен-: ной» буржуазии действительно играет большую роль в усилении сепаратизма в Индии.

Дело в том, что та «национальная» буржуазия, которая боролась с колонизаторами за «свой», индий­ский рынок, была вовсе не «своей» для многих индий­цев. Она принадлежала в основном к выходцам из Западной Индии — гуджаратцам, марвари, парсам, которые, однако, владели предприятиями и в Север­ной Индии, и в Бенгалии, и на Юге.

После достижения независимости активизировалось экономическое развитие почти всех областей, стала расти именно национальная — маратхская, бенгаль­ская, тамильская и т. д. — буржуазия. И требования «лингвистических штатов», все чаще выдвигавшиеся в конце 40-х — начале 50-х годов, отражали, в частно­сти, интересы этой мелкой и средней буржуазии.

Сейчас лингвистический принцип победил. В 1956 г. старая система административных границ, создав­шаяся в ходе британского завоевания, а потом в ре­зультате слияния ряда мелких княжеств в 1947— 1949 гг., система, совершенно не учитывавшая нацио­нальную принадлежность населения, объединявшая людей разных народов и разрезавшая один и тот же народ на две-три-четыре части, была отменена. Район расселения каждого народа выделялся в самостоя­тельный штат. Крупные нации Индии получили свои территории, а учитывая права автономии, имевшиеся у штатов и до этого, свою, хотя и ограниченную, госу­дарственность.

Казалось бы, все в порядке. Национальная бур­жуазия, наконец, пришла к власти в своем доме и мо­жет распоряжаться его ресурсами. В действительности все обстоит сложнее. Во-первых, сохраняется опреде­ленный контроль центра и вмешательство с его стороны. Дискуссия о распределении прав между Союзом и штатами продолжается. Штаты добиваются расши­рения прав в использовании внутренних ресурсов, хотят поменьше средств и продуктов, в частности хлеба, отдавать на общеиндийские нужды и побольше получать из казны на внутреннее развитие. Но это в конце концов естественно при федеративной струк­туре, противоречия такого рода неизбежны и не страш­ны, пока они разрешаются более или менее мирно.

Гораздо важнее, что национальная буржуазия штатов оказалась, в свою очередь, не такой уж нацио­нальной. Требования административной перестройки звучат вновь и направлены теперь уже против инте­ресов культурно-языкового единства национальностей. Почти в каждом из лингвистических штатов оказались передовые и отсталые районы. И местные «деловые круги», относящиеся, конечно, к передовым экономи­чески районам, проявили явное стремление развивать дальше именно их за счет отсталых мест. Такую же позицию (вкладывать средства в «перспективные» районы) заняли и правительства штатов.

И вот раздались, пока еще глухие, призывы выде­лить, например, Телингану в самостоятельный штат. Чтобы понять всю трагикомичность этих требований, надо вспомнить, что Телингала — это часть территории, населенная народом андхра, которая до 1956 г. вхо­дила в состав княжества (а затем штата) Хайдара­бад. Народ андхра одним из первых в Индии начал борьбу за лингвистические провинции. Боевым лозун­гом движения было воссоединение андхров Мадраса с андхрами Хайдарабада. Они добились своего. И вот теперь некоторые горячие головы предлагают снова разделить их.

Другая часть бывшего княжества Хайдарабад, Махаратвада, населенная маратхами, вошла в 1956 г. в состав Махараштры. Еще одна территория маратхов, Видарбха, была передана в этот лингвистический штат из Мадхья Прадеша. И в данном случае нацио­нальные чаяния были удовлетворены.

Но эти отсталые районы так и не получили равных возможностей с районами, окружающими Бомбей. И сейчас все настойчивее выдвигаются требования отделения Махаратвады и Видарбхи от Махараштры.

Такие сепаратистские движения пока не представ­ляют особой опасности. Но никто не может поручиться, что они не активизируются. Ведь в Индии существуют не только межнациональные, но и межкастовые про­тиворечия. Каста, политически, численно или эконо­мически господствующая в одном районе, стремится сохранить это господство и не уступать его другой касте, более сильной в другом районе. О том, что меж­кастовые противоречия чуть не сорвали объединение народа каннада в пределах штата Майсур, я уже говорил. Подобные противоречия существуют и в дру­гих областях.

Кроме крупных народов в Индии проживают мел­кие народности и племена: бхилы, санталы, кандхи, кхонды и т. п., для национального самоопределения которых пока что не сделано почти ничего. Они тоже в последние годы стали противиться ассимиляции бо­лее передовыми народами. Их борьба за свои интересы осложняется тем, что племя не образует почти нигде компактного большинства. Многие его члены разбро­саны по деревням бихарцев, ориссцев, гуджаратцев, социально принижены, подвергаются тяжелой эксплуатации как батраки или издольные аренда­торы.

Правда, есть территория, заселенная племенами более густо — это так называемый «племенной пояс», тянущийся от границ Западной Бенгалии через Бихар и Ориссу к Гуджарату. Но и тут племена, принадлежа­щие к группам дравидов и мунда, живут чересполосно. Ни одно из них не может претендовать на какую-то свою территорию.

Эту трудность они стараются преодолеть укрепле­нием межплеменной солидарности, противопоставле­нием себя всему окружающему неплеменному миру. Ведется очень серьезная агитация за образование шта­та Гондвана, в который намечается включить гористые и лесистые районы, заселенные в основном племенами разного происхождения и входящие сейчас в штаты Бихар, Орисса и Мадхья Прадеш.

Жители пригималайских районов штата Уттар Пра­деш, недовольные тем, что за годы независимости их район так и не продвинулся в своем экономическом развитии, несколько лет назад тоже поставили вопрос о выделении в самостоятельный штат или в админи­стративную единицу в составе Уттар Прадеша.

Все названные племена вдохновляются примером административно-политических преобразований в шта­те Ассам.

Этот самый восточный угол страны, почти совсем отрезанный от остальной Индии территорией Восточ­ного Пакистана,— находка для лингвиста и этнографа. Ассамцы, индоевропейский народ, родственный другим североиндийцам, занимают очень незначительную, хотя и самую важную и плодородную часть штата — долину реки Брахмапутры. К северу, к югу и к востоку от нее высятся холмы и горы, покрытые лесами и населенные в основном монголоидными народами.

Почти сразу же после завоевания Индией незави­симости они стали бороться за самоопределение. В ре­зультате в составе штата была образована автономная область Северо-Восточное Пограничное Агентство. Район обитания племен нагов пришлось выделить в со­вершенно самостоятельный штат Нагаленд (1960 г.). Однако некоторых вождей это решение не удовлетво­рило. До сих пор здесь происходят вооруженные кон­фликты между правительственными войсками и теми нагами, которые требуют полной независимости.

В марте 1966 г. вспыхнуло восстание в округе Мизо на юге Ассама. Местные племена под руководством подпольной организации Национальный фронт Мизо выступили с оружием в руках за «независимость». Подобные движения, по-видимому, не пользуются мас­совой поддержкой, поэтому войскам удается довольно легко с ними справляться, но они отражают глубокое недовольство жителей этих районов своим экономиче­ским и социальным положением национальных мень­шинств. Их желание получить хотя бы элементарное самоуправление законно. Индийское правительство это в общем понимает и постепенно расширяет здесь права местных органов власти.

Но трудность возникает также и с другой стороны. Ассамцы долины Брахмапутры почему-то считают, что, раз англичане некогда создали провинцию Ассам, включавшую территории окраинных племен, а после освобождения страны штат того же названия сначала сохранялся в прежних границах, они имеют право управлять людьми, ничем с ними не связанными, кроме соседства. Они в свое время резко критиковали обра­зование Нагаленда и Северо-Восточного Погранич­ного Агентства, продолжают выступать против админи­стративных реформ в штате, говорят о «вивисекции», производимой центральным правительством, и выдви­гают лозунг «Ассам для ассамцев!» Он направлен как против бенгальцев, захвативших прочные экономиче­ские позиции в штате, так и против племен, пытаю­щихся отстаивать свою самобытность.

Ассамцы, конечно, экономически более развиты, чем окружающие их племена, но они претендуют также и на ведущую культурную роль. Последняя претензия опирается главным образом на то, что ассамцы — индуисты, а члены племен сохраняют «примитивные» ве­рования или же приняли христианство. Доказать пре­имущества индуизма по сравнению с анимистическими культами невозможно. Аргумент, выдвигаемый ассам­цами в качестве главного, что они вегетарианцы, а гор­цы едят свинину и пьют пиво, доказательством, разу­меется, считать трудно.

Действительно, многие племена или части племен приняли христианство, но это значит, помимо всего прочего, что они в массе грамотнее «передовых» ассам­цев. Между тем программа «консолидации» Ассама предусматривает введение в школах на племенных тер­риториях ассамского языка в качестве обязательного предмета. Члены племен понимают, что знания только родного языка недостаточно, чтобы развивать собст­венную культуру и хозяйство. Они готовы изучать английский или хинди, но против ассамского, столь же чуждого им, как и все остальные языки, они воз­ражают.

Противоречия в области культуры, конечно, усили­ваются и столкновениями в сфере административной. Племена все более явственно осознают, что они сами могли бы решать свои дела и обойтись без чиновников-ассамцев.

26 января 1968 г. в День республики, всенародного праздника, отмечаемого по всей стране, в Гаухати со­стоялась демонстрация, в основном студенческая, под лозунгом «Ассам для ассамцев!» Она была отнюдь не мирной и окончилась погромами живущих в столице штата членов племен — наиболее обездоленной части жителей — стычкой с полицией и человеческими жерт­вами.

Правительство учредило комиссию для расследо­вания беспорядков и во избежание дальнейших стол­кновений ввело в штат подразделения Центральной ре­зервной полиции, т. е. внутренние войска.

Когда я приехал в Гаухати в конце августа 1968 г., там, казалось, все было спокойно. Правительственная комиссия, занявшая многоэтажный особняк в центре, неторопливо работала. На улицах поддерживался по­рядок.

Я жил в гест-хаузе, расположенном рядом с цен­тральным стадионом. Как-то, возвращаясь домой вече­ром, я услышал тугие удары по мячу. Сердце болель­щика взыграло, я не удержался и пошел на стадион, где, как оказалось, шел футбольный матч на Кубок между командами Ассамской полиции и Восточной же­лезной дороги из Калькутты.

Был период муссона, размокшее поле не позволяло игрокам проявить даже те физические и технические способности, которыми они, несомненно, обладали. В целом матч не доставил большого удовольствия. Раза два он прерывался: с трибун летели в игроков камни (конечно, в бенгальцев, а не в своих). Я это при­нял за обычное выражение футбольных страстей, отличающееся, как известно, большим разнообра­зием.

Все началось потом, когда матч закончился. Позже я возблагодарил судьбу, вернее приобретенную на мос­ковских стадионах привычку ни секунды не оставаться на трибуне после финального свистка. Если бы я, как делают некоторые «ненастоящие» болельщики, подож­дал, пока схлынет толпа, неизвестно, что со мной было бы.

Пробившись сквозь узкие ворота стадиона наружу, я увидел плотные ряды грузовиков и людей в хаки с винтовками. В тот же момент в воздухе засвистели камни. Это молодые люди, уже выбравшиеся за внеш­нюю ограду, выражали свои чувства к Центральной резервной полиции.

Минуты три та оставалась в растерянности, а за­тем с устрашающим криком, что-то вроде «У-у-у-а-х!», пошла с примкнутыми штыками в атаку. Толпа рас­сеялась. Но это было только начало. Отступив, моло­дежь, в том числе мальчишки, явно школьники, собра­лись в другом месте и стали подбирать с земли новые камни. Они бросили их, а при приближении отряда подняли руки вверх, демонстрируя свою непричастность и лояльность. Полицейские с криком пронеслись мимо, а ребята снова подняли камни. Позже в ход пошли палки, выдернутые из земли, столбы, на которых дер­жалась ограда, а также железные складные стулья, стоявшие на трибунах. Но это оружие ближнего боя было обращено, конечно, не против полицейских, а про­тив трибун, стекол и гест-хауза. Его первый этаж был разбит. Полицию же обстреливали оружием дальнего боя — камнями и бутылками с содовой, добытыми в буфетах стадиона и гест-хауза.

Затем раздались выстрелы (как оказалось впослед­ствии, полиция стреляла в воздух). Толпа, ворвавша­яся в дом для приезжих, была окружена. В холле пер­вого этажа производился предварительный, отбор — кого арестовать, а на ступеньках лестниц, ведущих наверх, мальчишки с бутылками содовой воды в руках готовились вступиться за арестованных.

Бессмысленность этой стычки и производимых раз­рушений усиливалась тем, что я никак не мог понять, так сказать, диспозицию: одни полицейские бегали с примкнутыми штыками, получали удары камнями и принимали на свои головы мебель, сыпавшуюся с три­бун, другие же в это время спокойно разгуливали, до­бродушно переговариваясь с «мятежниками». Лишь на другой день мне объяснили, что объектом вражды и нападения являлась Центральная резервная поли­ция, а местная, ассамская была даже рада, что на ее конкурентов свалились такие неприятности.

Это делало понятным не только ход событий 30 ав­густа, но и их причину. Случившееся было эпизодом движения «Ассам для ассамцев», за вывод из штата Центральной полиции. Понятным становилось и то, почему некоторые ассамские газеты дали совершенно искаженную картину событий. В заметке в «Ассам Трибюн» говорилось: «Столкновение началось внезап­но у ворот № 7 стадиона имени Неру (как раз те ворота, через которые выходил я.— Л. А.), когда Цен­тральная резервная полиция принялась избивать лю­дей, пытавшихся выйти после конца игры». Далее сообщалось, что, спасаясь от избиений, возмущенные и «бес­помощные» болельщики разгромили стадион и гест-хауз. 50 человек поступили в госпиталь с увечьями, а один мальчик двенадцати лет умер от штыковой ра­ны в живот.

Великодержавные чувства истинных ассамцев еще До конца 1968 г. подверглись новому испытанию: было объявлено об образовании штата «Кхаси энд Джантия хидлз» (в 1970 г. переименован в «Мегхалая»). Эта территория вблизи прежней столицы Ассама Шиллонга заселена в основном племенами кхаси и гаро. Здесь не было вооруженной борьбы и кровавых столкновений, но зато действовала крепкая организа­ция — «Всепартийная конференция горных лидеров». Она проводила митинги, посылала депутации в цен­тральный парламент, проявила завидные выдержку и настойчивость, и ее усилия были вознаграждены. Но­вый штат не полностью самостоятелен. У него общий с Ассамом губернатор, и он сносится с центральным правительством через правительство Ассама. Но там будет создано свое Законодательное собрание и свое правительство, автономное во внутренних делах.

Создание этого штата — принципиальный шаг индийского правительства, вводящий новый элемент во всю административно-политическую структуру страны. До того Конституция знала лишь два типа административных единиц — самостоятельные штаты и союз­ные территории, управляемые из центра. Прецедент образования автономного штата внутри другого, может быть, позволит решить многие вопросы, связанные с борьбой мелких народностей за самоопределение.

Помимо национальных и региональных движений, направленных на самоопределение внутри государства, в Индии существуют и другие движения, гораздо более опасные, ставящие целью выход из Союза.

Об одном из них уже упоминалось — о вооруженной борьбе части народности нага. Но это сравнитель­но малозначащий уголок обширного государства, кроме того, большинство нагов удовлетворено статусом самостоятельного штата, уже ряд лет военные дей­ствия не ведутся, и есть основания надеяться на мир­ное разрешение конфликта.

Еще не так давно движение за отделение от Ин­дии было очень активным также в южных районах, особенно в Тамилнаде. Но, как говорилось, «Дравида муннетра кажагам», добившаяся крупных политиче­ских успехов, действуя под лозунгом образования са­мостоятельного государства Дравидистана, после акта парламента, запретившего пропаганду сепаратизма, исключила этот лозунг из своей программы. На выбо­рах 1967 г. ДМК пришла к власти в Тамилнаде. Она по-прежнему основную задачу видит в отстаивании ин­тересов тамилов и считает второстепенной борьбу за интересы Союза, однако, кажется, совершенно забыла о требованиях отделения.

Глубоко распространены сепаратистские настрое­ния в Гоа — маленькой территории на Западном побе­режье Индии, бывшей колонии Португалии. Она была освобождена вооруженным путем. Португалия реши­тельно отвергала любые попытки переговоров о пере­даче Индии этого куска земли, отторгнутого 450 лет назад. В 1961 г. индийские войска просто перешли границу и, почти не встретив сопротивления, сбросили колонизаторов в море. То была акция справедливая и назревшая. Но политическое воссоединение должно до­полниться воссоединением культурным и экономиче­ским, а это намного труднее. 450 лет изоляции от ма­терика наложили на облик Гоа и его жителей неизгла­димый отпечаток.

Это связано прежде всего с католицизмом. Порту­гальцы не жалели усилий, чтобы подчинить гоанцев политически и морально, прививая им «истинную» ве­ру. Они использовали все, включая инквизицию и дис­криминационные законы. Одно время нехристианин даже не мог владеть землей. Сейчас католичество испо­ведует большинство населения, а местная интеллиген­ция и чиновничество — практически целиком католики. В городках Гоа повсюду видны церковные купола, на каждом шагу — черные, белые или раскрашенные кресты, распятия, изображения Христа и мадонны. В монастыре Пилар продолжает функционировать одна из крупнейших семинарий католического мира, где обучение длится 25 лет. Выпускники ее потом полу­чают доступ к высшим церковным должностям.

Тот же монастырь ведет широкую пропаганду «истинной веры» среди «некатолических друзей». За 6 пайс вы можете получить по почте кипу брошюр, не накладывающих на вас никаких обязательств, но «в ясных и простых выражениях» отвечающих на жи­вотрепещущие вопросы: «Зачем я в этом мире? Куда я иду? Есть ли Бог?»

С католицизмом связаны серьезные отличия в быту, пище, одежде, обрядах гоанцев.

Другой проблемой является язык. Территория Гоа расположена на границе двух историко-культурных об­ластей, Махараштры и Карнатака. В качестве разго­ворного языка здесь употреблялся конкани — по мне­нию одних, вполне самостоятельный, по мнению дру­гих — диалект маратхи. Роль языка литературы и управления выполнял португальский. До сих пор гоанская интеллигенция в основном португалоязычна. Кон­кани, хотя на нем в последние годы издаются газеты и кое-какие брошюры, остается презираемым, «мужиц­ким». Английский и хинди еще не получили распрост­ранения.

Когда вопрос о будущем статусе Гоа, ныне союз­ной территории во главе с присылаемым из центра лей­тенант-губернатором, был поставлен на плебисцит, большинство населения высказалось против включения в Махараштру. Местное собрание представителей, не пользующееся законодательной властью, объявило официальными языками территории португальский и конкани. Тем самым было выражено твердое желание сохранить самостоятельность в пределах Индийского союза.

Есть горячие головы, мечтающие о полной незави­симости, о статусе «вольного города». Они полагают, что этот маленький пятачок суши может существовать, опираясь на трех китов: вывоз железной руды, произ­водство орехов кешью и туризм.

Но в Гоа не хватает продовольствия (из материко­вой Индии привозят не только рис, но и овощи), здесь нет собственных источников электроснабжения — по нескольку раз в день электричество выключается, чтобы обеспечить работу копей. Потребность в элек­троэнергии будет удовлетворена лишь через несколько лет с вводом в строй гидростанции на реке Калинади в Майсуре — опять-таки с помощью материковой Индии.

Даже свою внешнюю торговлю Гоа не может успешно развивать без поддержки центра. Недавняя механизация повысила пропускную способность порта очень значительно — с 51 тыс. до 7600 тыс. тонн руды в год. Новый проект предусматривает повышение мощ­ности до 6 тыс. тонн в час. Модернизация, требующая 270 млн. рупий, будет произведена на средства цент­рального правительства (правда, с привлечением иностранного капитала) и даст свободный выход руде, добываемой как в Гоа, так и в районе Хоспет-Беллари.

Следовательно, экономические и политические факторы не позволяют Гоа существовать в качестве самостоятельного государства, однако это не означает, что подлинная интеграция с остальной Индией может совершиться сама собой. Нужны длительные усилия и максимальное внимание к национальным интересам гоанского народа.

После освобождения территория управляется индийскими чиновниками, присланными из центра. Я уже писал о гигантском росте административного аппарата в стране, Гоа в этом смысле побило все ре­корды. За последние семь лет число чиновников там увеличилось в несколько раз, главным образом за счет так называемых делегированных, т. е. прибывших из других частей Индии. Многие из них сразу же заняли важные посты и стали учить местную служи­лую интеллигенцию, как надо вести дела. Антагонизм между местными и делегированными чиновниками пока не уменьшается.

Его питают также и социально-религиозные про­тиворечия. Гоанцы, по мнению маратхских брахманов, слишком европеизированы. Отсутствие у них пищевых ограничений воспринимается как показатель мораль­ной нечистоты и падения. В свою очередь, гоанцы, среди которых кастовые предрассудки очень слабы, болезненно реагируют на привнесенный индусской бю­рократией дух превосходства высших и низкопоклон­ства низших. Один из видных местных чиновников, д-р Ж. Алмейда, рассказывал мне о том, чем недо­вольны люди, подобные ему, т. е. сохранившие ру­ководство департаментами. Он особенно упирал на изменение нравственной атмосферы в учрежде­ниях.

— Да, конечно, мы подчинялись португальцам, но именно поэтому между собой мы были равны. Самый высший и самый низший из нас могли находиться в дружеских отношениях. Я мог пригласить своего сек­ретаря к себе домой или выпить с ним в ресторанчике. А новые служащие просто пропитаны духом чинопо­читания. Они либо саабы — по отношению к низшему, либо слуги — по отношению к высшему. Мы в своей среде смеемся над такими привычками, но вынуждены следовать им, чтобы не заслужить репутацию неприят­ного или даже опасного человека.

Знакомый уже с порядками в индийских оффисах, я сумел оценить всю печальную значимость этого замечания.