Проблема адекватного метода исследования семьи в советской и российской фамилистической литературе практически не обсуждалась. В советское время изначально предполагалось, что это марксистский диалектический (историко-материалистический) метод. Однако в его сталинско-вульгарном толковании, при котором конкретно-историческая форма семьи оказывалась непосредственным «производным» из «диалектики производительных сил и производственных отношений», «базиса и надстройки» указанный метод не стал научно плодотворным.
Соответствующим было и теоретическое отношение к самой семье, которая виделась в основном как общественная структура, призванная обслуживать интересы строительства коммунизма и идеологической борьбы, для чего и должна была осуществлять воспроизводство населения и социальное обслуживание детей и престарелых родителей. Задачи же воспитания «подрастающего поколения» в «духе преданности» возлагались на пионерские, комсомольские и партийные организации и трудовые коллективы, поскольку семья в силу своей исторической инерционности являлась носителем «мещанского» мировоззрения.
Поэтому советскими исследователями историко-материалистическая методология по проблемам семейно-брачных отношений практически не разрабатывалась, за исключением крайне редких публикаций с обильным цитированием классиков марксизма-ленинизма и партийных документов [47, c.75, а также 48, c.18], и лишь в начале практически каждой научной публикации по заведенной идеологической традиции (основанной на негласном, но жестком требовании партийной цензуры) приводились соответствующие теме «марксистско-ленинские» положения и (или) высказываний партийных руководителей высокого ранга, последующее же научное изложение шло фактически уже в духе тех методологических установок, которые были наиболее близки тому или иному исследователю.
|
|
Мэтр российской фамилистики А.Харчев является едва ли ни единственным из советских семьеведов, кто всерьез пытался заняться проблемой применения метода исторического материализма в исследованиях современной семьи [99, c.9-22; а также: 100, c.3-44; и 101, c.24-34] в рамках тех крайне идеологически ограниченных возможностей. Начав с известного положения о том, что «в работах основоположников марксизма под семьей понимается в первую очередь общественный механизм воспроизводства человека», отношение между супругами и родственниками «…», «в том или ином виде (обычая, морали, религии, права) узаконенное обществом» [101, c.24], автор вводит тезис «экономической необходимости» как отношения, опосредующего биологический механизм воспроизводства человеческого рода. А.Харчев признает, что в нашей литературе семья понималась преимущественно в качестве «элемента воспроизводства производительнх сил, примыкающего к производственным отношениям», а не рассматривалась в качестве равного с ними в соответствии с известным положением Ф.Энгельса [101, c.25].
Диалектику исторических изменений формы семейных отношений А.Харчев рассматривал через диалектику непосредственной и опосредованной жизни, которую в отношении семьи предлагал рассматривать как диалектику материальных и идеологических отношений. Происхождение единобрачия и моногамии в рамках и из родового строя рассматривается им как следствие и наиболее эффективная форма производства наиболее умственно развитых индивидов, при этом моногамия есть исторически преходящая форма семейных отношений, основанная на владении мужчинами средствами производства, то есть частной собственности, в отличие от единобрачия, которое есть следствие развития культуры и укрепления морали. «Духовный же, прежде всего нравственный и эстетический прогресс возвышает сексуальную потребность человека до потребности в прочном, длительном, пожизненном союзе мужчины и женщины, в индивидуальной половой любви» [101, c.26].
|
|
По мере осознания обществом социальной значимости семьи происходит ее институирование (официальная поддержка семьи обществом и государством), которое, по мнению А.Харчева, есть механизм разрешения противоречия между интимным характером внутрисемейных связей и общественной потребностью в ней [101, c.26]. В соответствии с указанной позицией, автор и определяет современную семью как институированную общность, складывающуюся на основе брака и порождаемой им правовой и моральной ответственности супругов за здоровье детей и их воспитание [101, c.27]. По его мнению, данное определение отражает марксистское понимание главной функции семьи, которой является … сама «семья, рассматриваемая в динамике ее жизнедеятельности, ее взаимодействия с обществом» [101, c.28].
Это взаимодействие, отмечает далее А.Харчев, осуществляется на всех уровнях общественной структуры: от материально-экономического до идеологического, еще раз подтверждая мысль, что как любое сложное явление, как сам человек, само общество, «семья не может быть отнесена лишь к какому-то одному из этих уровней. Надо сказать, что такого рода схематизация, превращение диалектики из метода познания действительности в исходный пункт умозрительного конструирования, - занятие вообще для науки малопочтенное» [101, c.27]. И далее им приводятся многочисленные примеры тесной взаимосвязи проблем семьи с социальными и экономическими проблемами социализма, порождёнными слабым вниманием общества к семье и слабой эмпирической и теоретической базой ее научного анализа [101, c.28-32].
|
|
Таким образом, А.Харчев, с одной стороны, предчувствуя неотвратимую полипарадигмальность наступающего периода в российской социологии, с другой стороны, сам фактически демонстративно отказывается от того принципиального положения марксистской методологии, в котором говорится о необходимости обнаружения исходного отношения (противоречия) всякого социального процесса с последующим развитием из него его теоретической системы, и оказывается в сфере методологии структурно-функционального анализа. Следует, однако, заметить, что такая позиция является логичным следствием завершившейся, в общем, безрезультатно в советском обществоведении 60-х годов дискуссии об основном отношении и основном противоречии социализма.
Если о методе исторического материализма в советской фамилистике можно сказать, что он есть больше «идеологический штамп», чем развитая методология с развернутой эвристикой, то сравнительно-исторический метод в отечественной социологии семьи является, вероятно, первым и наиболее широко применяемым для обоснования постановки проблем и планирования дальнейших социологических исследований. Наверное, можно сказать, что именно и прежде всего в результате сравнительно-исторических социальных исследований фамилистика обрела статус persona grata в сфере общественных наук в СССР.
Вероятно, самыми первыми направлениями применения данного метода, непосредственно связанными с нашей социологией семьи, следует считать исследования изменений положения женщины в социалистическом обществе. А.Харчев, С.Голод, Э.Васильева, А.Вишневский, Е.Ворожейкин, З.Голенкова, М.Покровская, Е.Груздева, Э.Черпекина, Б.Павлов и другие
подробнейшим образом на основе данных статистики и социологических исследований показывали тенденции и размеры происходящего в СССР повышения всех видов и форм политической и трудовой активности женщин, рост уровня их образования и квалификации, повышение роли во всех сферах общественной жизни.
Другими результатами применения данного метода, давшими мощный толчок в развитии социологии семьи, стали выявленные отрицательные тенденции в установках репродуктивного поведения (прокреации). Сравнительно-исторический анализ, приводимый в обширном количестве публикаций (А.Антонов, В.Архангельский, В.Борисов, А.Вишневский, М.Мацковский, О.Кучмаева, И.Мокеров, А.Кузьмин, А.Петраков и др.) показывал неуклонную тенденцию к сокращению рождаемости в тех регионах, где как раз больше всего и требовалось расширенное воспроизводство рабочей силы (Прибалтика, Россия, Украина, Белоруссия) и высокие темпы прироста населения в трудоизбыточных республиках Средней Азии. С этого анализа начинаются активные социологические исследования репродуктивных установок.
К достижениям указанного метода следует отнести и результаты анализа тенденций браков и разводов. Было обнаружено возрастание числа разводов относительно числа браков по мере исторического развития советского общества и показана необходимость проведения в данном направлении специальных исследований. Применение М.Мацковским сравнительно-исторического метода позволило обнаружить, как происходит смещение интереса ученых от общего описания семейно-брачных отношений и институциональных составляющих семьи к ее групповым составляющим и межличностным отношениям [47, c.73].
Сегодня применение данного метода наиболее явно реализуется в концепции исторических типов семьи С.Голода. Последний предлагает в качестве предмета исследования структуру из трех типов современной моногамной семьи: патриархальной, детоцентристской и супружеской. Первая характеризуется как отмирающая на основе все большего укрепления в обществе эгалитарных семейных отношений. Фигура мужа и отца как главы семьи, имеющего непререкаемый авторитет в решении принципиальных опросов, все более заменяется на образ коллективного ведения семейного хозяйства и равноправие всех членов семьи, включая детей, что есть установление в качестве основного детоцентристского способа семейной организации. Но в последнее время особенно заметным становится приоритет межсупружеских отношений. «Ведущей адаптационной осью супружества …является поиск общих для мужа и жены ценностей и потребностей, т.е. духовная отзывчивость», а эта сфера уже больше относится к теории социального поведения и гендерной проблематике [23, c.126].
Структурно-функциональный метод, будучи в советское время «официально» критикуемым за его «буржуазное происхождение» и неспособность отражения противоречий и развития, «неофициально» уже давно и прочно утвердился в отечественной фамилистике. «Главной общественной функцией семьи при социализме становится обеспечение удовлетворения потребностей мужчины и женщины в супружестве, отцовстве, материнстве и воспитании детей» - говорится в академическом научном источнике того времени [1, т.23, с.245, к.721]. Однако современный, - тоже академический, - источник называет основными функциями семьи воспроизводство населения и социализацию, убирая из ее определения удовлетворение потребностей супругов [7, c.319].
Структурно-функциональный анализ следует отнести к наиболее популярным методам исследования семьи советскими и российскими фамилистами “доперестроечного” времени. Сложно отыскать хотя бы один известный труд, в котором бы не обсуждались и самым широким образом не были представлены взгляды авторов на структуру внутрисемейных и “внешнесемейных” отношений и функции семьи в обществе. М.Мацковский, представляя в 1982 году разработанный им тематический рубрикатор по социологии семьи, выделяет 21 направление исследований, большинство из которых содержит разделы со структурно-функциональной тематикой, при этом одно (из этих 21-го) направление под названием “Основные функции семьи” содержит почти такое же число публикаций, какое имеют все остальные 20 направлений [47, c.75-77].
«Анализ семьи, как и любой системы, имеет два вектора: один направлен на раскрытие внутреннего механизма ее функционирования и взаимодействия элементов; другой – в окружающий семью мир, взаимодействие с которым составляет ее внешнее функционирование» [23, c.90]. Это положение, наверное, можно поставить эпиграфом немногочисленной российской фамилистической методологии. Именно отсюда и начинается ее главная проблема: теоретически непротиворечиво согласовать общепринятый структурно-функциональный “конструкт” отношений семьи с “внешним миром” на базе объяснительного принципа системности с “социально-поведенческими” и “феноменологическими” структурами “внутрисемейного взаимодействия” на базе “этнометодологических” объяснительных моделей [11, с.28-31, 50]. Сделать это практически никто не пытается, поэтому большинство имеющихся на сегодня научных публикаций по семье методологически относится либо к первому, либо ко второму направлениям, либо к их одновременному параллельному применению.
Структура и функции семьи подробнейшим образом описаны в работах А.Антонова, С.Голода, В.Ключникова, С.Лаптенок, М.Панкратовой, В.Рясенцева, Г.Свердлова, А.Харчева, Н.Юркевич, З.Янковой, и многих других. В итоге на сегодняшний день в литературе сложился примерно следующий “набор” этих функций.
1.Генеративная (функция воспроизводства) обеспечивает продолжение человеческого рода, имеющее не только биологическое (репродуктивное) значение для сохранения рода, но и значение экономическое в смысле сохранения и развития интеллектуального и трудового потенциала нации, общества, цивилизации.
2. Первичной социализации (функция развития, воспитание человеческого индивида) обеспечивает интеллектуальное, эмоционально-волевое, действенно-практическое воспитание новых поколений людей, наделяет их сообщество коммуникативными и интерактивными связями.
3. Экономическая и хозяйственно-бытовая функция обеспечивает накопление, приобретение социального опыта хозяйствования, распределение обязанностей, бюджета, передачи данного опыта по наследству, управление различными формами жизнедеятельности семьи, психологические стереотипы поведения, общения.
4. Гедонистическая функция обеспечивает реализацию общебиологической половой потребности в форме секса, создает предпосылки здорового образа жизни, разумного социального поведения при планировании семьи, регулирует брачные и внебрачные отношения, потребности человека в любви, физической близости, интимности отношений.
5. Рекреационная (психотерапевтическая) функция обеспечивает социальную защищенность человека, принятие его личности независимо от социального статуса, карьеры, таланта, реализует социальные роли отца-матери, сына-дочери, бабушки-дедушки и т.д., создает условия для восполнения психических и физических сил.
Всплеск интереса к методологии социального поведения в социологии семьи в России стал естественной реакцией на создавшуюся актуальную и прогностическую ограниченность историко-материалистического, сравнительно-исторического и структурно-функционального методов. Первым из подходов в парадигме данной методологии, который разрабатывался весьма интенсивно и даже сегодня еще имеет очень большую авторскую аудиторию, был «морально-дидактический». И.Бестужев-Лада, В.Сысенко, Н.Обозов, К.Витек, А.Антонов, В.Медков, И.Дорно, Н.Козлов, А.Харчев и др. интенсивно разрабатывали «правила техники безопасности семейной жизни»: что должны и чего не должны делать супруги, родители и дети, чтобы сохранить мир и лад в семье.
Однако члены семьи почему-то не очень охотно слушали эти рекомендации и продолжали делать то, что «не должны» и не делать того, что «должны». Обозначилась необходимость более глубокого анализа ситуации с выходами на проблемы мотивации различных типов семейного поведения. Соответственно, значительно расширилась теоретическая база исследований, началось «полулегальное» использование теорий совместимости, потребностей, конфликтов. Но ни одна из этих теорий не была презентована в «чистом» виде, и почти каждый из исследователей постоянно упоминал о теснейшей взаимосвязи этих сторон бытия в реальной семейной жизни, в комплексе и определяющих поведение членов семьи.
Самой малоизученной – и в тоже время всеми признанной в числе важнейших была проблема психофизиологической совместимости, напрямую связанная с сексуальной жизнью супругов. Здесь следует, прежде всего, отметить работы И. Кона. Показывая на основе многочисленных свидетельств различных исследователей и результатов собственных исследований важность сексуальных отношений для семейного благополучия, И.Кон не сводит их сугубо к физиологии, а пытается всегда показывать общекультурные основания любви и сексуальных отношений [37, с.63]. Однако объективная неразвитость теоретической и эмпирической базы данного направления принуждала автора (как и многих других) ограничиваться в своих выводах общими положениями о важности для семьи сексуальной жизни и необходимости проведения просветительно-воспитательных мероприятий с молодежью.
Труды В.Сысенко представляют собой преимущественно конфликтологическое направление методологии социального поведения. Автор на основе обширной эмпирической и статистической информации осуществляет классификацию семейных конфликтов [91, c.12-13] и мотивов разводов [91, c.33-48], вполне обоснованно полагая, что молодая семья создается «по образу и подобию» семьи родительской [89, c.100].
А.Антонов в своем капитальном труде [11] приводит и анализирует теорию взаимодополнительных потребностей Р.Уинча. Она «описывает брачный выбор, объясняет заключение брака между различающимися по своим потребностям партнерами, но ищущими в другом то, чего недостает самому» [11, c..238]. Теория возникла как своеобразная реакция на социальную гомогамию браков в США. Различие психологических потребностей супругов как бы уравновешивает или компенсирует «социальную неподвижность» их статусного сходства.
«Теория потребностей» А.Мослоу весьма почитаема в нашем обществоведении и является, применительно к семье, одной из наиболее разработанных по причине весьма широкого использования категории «потребности» в марксистской теории, что давало исследователям право оперировать ею без опасения быть уличенным в «преклонении перед Западом» и «недопустимых уступках в идеологической борьбе».
Потребности супругов здесь определяются как ведущий элемент семейного поведения. Наиболее глубокие из них – это потребности в семье и детях, которые относятся к высшему уровню потребностей человека наряду с потребностями в смысле жизни и творчестве, ибо созидание новой человеческой личности для родителей оказывается подлинным творческим актом сугубо экзистенциального свойства [11, c.238]. Однако автор даже не пытается продемонстрировать прикладные возможности теории потребностей, в основном приводя «общие» рассуждения о том, что ее применение зависит от каждой конкретной ситуации «семейного образа жизни» и специфики конкретных социологических исследований [11, с.239].
Приводя современную версию теории потребностей применительно к семейной ситуации (все те же шесть уровней: (физиологические; в безопасности; в социальной принадлежности; в самоуважении; в самоактуализации; в самотрансценденции), А.Антонов полагает, что идеальным вариантом в этой системе выступают такие отношения супругов, когда их потребности высшего уровня совпадают, во-первых, по «размеру», и, во-вторых, по совместимости данного размера с возможностями их реализации в партнере. Реальное, правда, отличается от идеального и зона совместимости может быть узкой и маловариантной, что будет признаком семейной незрелости [11, c.236-237]. Он также против того, чтобы слишком уж «напрямую» связывать демографические проблемы с экономическими. «Демографы и социологи семьи во всем мире разработали систему показателей предпочитаемого числа детей, в которой обыгрывается лишь различие материальных условий жизни, принимается во внимание только уровень жизни», что «косвенно свидетельствует о перекосе системы жизненных ценностей самими учеными на потребительство», справедливо отмечает автор [11, c.263].
Внутри структуры семейного поведения выделяют брачное поведение, которое обычно делят на три части. Первая – это действия и отношения, ведущие к заключению брака (брачный выбор); вторая – собственно супружеское и родительское поведение; третья – это конфликтное поведение, ведущее к разрыву (разводу) [11, c.239]. Известным является направление исследований ролевого поведения и проблем согласования семейных ролей (мужа-добытчика, отца, опоры, верного друга и любовника…; жены-работницы, матери, хранительницы очага, верной подруги и любовницы…), (С.Голод, Ю.Клейберг, В.Сысенко).
С.Голод, подробнейшим образом разбирая межличностные отношения в исторических типах семьи и фазах ее индивидуальной эволюции, сравнивает соотношения удовлетворенности браком с показателями адаптации, интимности и автономии и убедительно показывает заметный рост их влияния на семейное благополучие и постепенную смену ими приоритетности показателей материально-бытовой и репродуктивной сфер семейного бытия [23]. Произведя развернутый анализ соотношения трех основных типов внутрисемейного супружеского поведения: брачного, прокреационного и сексуального, на основе сравнения ряда показателей автор доказывает, что сегодня высвечивается фундаментальный процесс автономизации этих типов поведения и стремительного сокращения области их совпадения [11, с.59].
В последнее время все большее внимание обращается на проблему насилия в семье и его негативных последствий во всех сферах жизни общества [28].
По мере накопления результатов различных исследований семейного и «вокругсемейного» поведения мужчин и женщин стало возникать понимание их принципиальной неполноты по причине необоснованности исходной позиции, находящейся на теоретическом уровне красноармейца Федора Сухова из известного советского боевика: «женщина – тоже человек». Исследования подтверждали то, что классики искусства и литературы утверждали уже давно: «тоже человек» - это другой человек, не мужчина, с другим жизненным миром, ценностями, потребностями и интересами, жизненными целями. Поэтому в сфере проблематики супружеской совместимости возникло идейное направление «общей межполовой совместимости», нацеленное на изучение возможностей баланса (равновесия) и плодотворного сотрудничества этих двух миров, исследуемое в парадигме гендерной социологии.
Как заявлено в программной статье одного из ее лидеров, - Г.Силласте, гендерная социология, - «это частная социологическая теория, которая изучает процессы развития и социального взаимодействия мужской и женской общностей, анализирует эволюцию их социальных статусов и отношений с учетом культурных традиций и стереотипов, а также рассматривает влияние биопсихологических особенностей пола на поведение и сознание мужской и женской частей общества» [80, c.7], а важнейшим методологическим принципом объявляется их диалектика (там же).
Весьма широко заявлены теоретико-методологические претензии этого направления, «в котором привычные для здравого смысла объяснительные модели подвергаются сомнению, а основные понятия переопределяются» [115, с.152]. По словам другого автора, «гендерный комплексный подход позволяет анализировать объект научного познания в его многоаспектном социально-экономическом многообразии» [54, с.9].
В настоящее время в России идет интенсивное обсуждение проблематики этого подхода, осмысление специфических особенностей данной методологии и ее эвристических возможностей. Идеи А.Бебеля, М.Вебера, Э.Дюркгейма, Р.Люксембург, К.Маркса, Ш.Монтескье, К.Цеткин, Ф.Энгельса и других классиков социологии и лидеров общественной мысли, европейской культуры и социализма, заложивших общетеоретические основы равноправия мужчин и женщин и предложивших их решение через преодоление в первую очередь классовых различий и устранение всесилия частной собственности, развивают и пересматривают сегодняшние российские авторы А.Андреенкова, С.Барсукова, Е.Гвоздева, В.Герчиков, Т.Гурко, Е.Здравомыслова, О.Исупова, И.Козина, О.Кричевская, Е.Лахова, С.Моор, Л.Рыбцова, О.Самарцева, Г.Силласте, И.Тартаковская, А.Темкина, Г.Турецкая, Т.Фомина, А.Чирикова, Е.Ярская-Смирнова и др.
В их работах проблемы отношений мужчин и женщин выводятся с уровня классово-стратификационного подхода на уровень общечеловеческой проблемности, дополняются концепциями улучшения взаимопонимания и взаимоотношения полов на основе обнаружения, изучения и возможного снятия противоречий, происходящих из их (полов) существенных различий, не зависящих только лишь от формы собственности.
Начатые еще в советское время исследования особенностей трудового поведения работников разного пола показывали, что у женщин производительность труда ниже, чем у мужчин, по причинам как психофизиологических особенностей женского организма, так и загруженности женщин домашними обязанностями. Значительно (в 8 раз) отстают женщины и по участию в техническом творчестве, причиной чему является низкий уровень квалификации из-за той же занятости домашними обязанностями. Женщины имеют в два раза меньше свободного времени [78, с. 102-103, 106]. Рост общественной активности и культурного уровня колхозниц Ставропольского края сдерживается большими затратами времени на домашний бытовой труд [98, с.110].
Зато почти одинаковым был уровень (декларативно-статистический) участия мужчин и женщин в общественно-политической деятельности [78, с.103]. Так же отмечалось, что по мере развития коммунистического отношения к труду (как у мужчин, так и у женщин) увеличивается и установка на равноправные отношения в семье [78, с. 104-105].
Рыночные и демократические преобразования, однако, породили несколько другие взгляды и на место, и на роли женщины и мужчины и в семье, и в политике, и в труде. Современные гендерные исследования добавили к перечню фактов «бытовой» дискриминации женщин весьма длинный список разрушительно действующих на семью и общество других аналогичных «прегрешений» «сильной» половины и построенного по ее правилам общественного порядка («мужекратии») [55, с.14]. Исследователи отмечают такие основные современные моменты дискриминации, как «безработица с женским лицом», препятствия в развитии женского предпринимательства, непредставленность женщин в органах власти, дискриминация в сфере образования и науки [79].
По мнению С.Барсуковой, советская пропаганда пыталась «вписаться» в канву «таких инерционных материй, как «…» взаимоотношения полов, способ социального позиционирования женщин, социальная одобряемость их поступков» и делала это путем создания привычных для народа форм восприятия: мифов, легенд, сказок, в которых «кристаллизуются представления народа о праведном и неправедном, о степени эластичности нравственных категорий, о возможных и недопустимых вариантах поведения» [16, с. 75].
Наиболее любимым был здесь образ Золушки, три атрибута которого представляли позитивную социальную мобильность: 1) социальная узнаваемость образа: «Я – одна из вас»; 2) доказательство посильности и доступности поведенческой модели: «Все зависит только от вас»; 3) наличие в обществе атмосферы гарантированности обещанной награды: «Вас ждет то же» [16, с.76]. Под эту «музыку» «раскручивались» нужные режиму «звездные социалистические образы», наиболее яркие из которых - П.Ангелина и В.Терешкова. Сегодняшние «Золушки» – это женщина-предприниматель и жена «нового русского»: первый образ «символизирует успех, который в условиях рынка может прийти к наиболее энергичным и предприимчивым представителям женского рода; второй – утешительная лотерея для тех, кто этими качествами не обладает» [16, с.82]. Однако современные женские журналы в один голос утверждают, что и второй путь успеха вполне реален при правильной организации и последовательном проведении соответствующей «кампании».
Высокая же общественно-политическая активность женщин в советское время «во многом оставалась формальной» и была преимущественно следствием организационного выдвижения их на исполнение общественно-политических обязанностей, тогда как на Западе существует развитое самостоятельное феминистское движение, вносящее свои регулирующие функции в эти отношения [73, c.78].
Аналогичные взгляды изложены и в коллективном труде [59], в котором предпринята попытка провести гендерную методологию по основным проблемам межполовых отношений. В исследовании отмечаются противоречия между коммунистической риторикой равенства полов и реальной сегрегацией в сфере занятости и заработной платы; между патриархальными настроениями в российской семье и реальным главенством женщин в домохозяйстве; между ролями женщин в приватной и публичной сферах разделения труда [59, с.22,77,121,186].
Изучая связи гендерной пролематики с семейной, Г.Турецкая приходит к выводам, что «женский деловой успех связан с личностными качествами женщин и такой системой ценностей, где семья является приоритетной…. Бизнес выигрывает от наличия семьи» [96, с.73]. Но, с другой стороны, «важнейшим показателем качества браков оказывается не количество разводов, а личное благополучие и удовлетворенность всех членов семьи – детей и взрослых. Главной ценностью семейных отношений выступает не число детей, а справедливость, взаимное уважение в семье» [115, с. 152], однако при всех сегодняшних тенденциях эгалитарности отец все еще мало участвует в воспитании детей [59, с.121]. Вообще же, общественный комфорт женщины «определяется оптимальным соотношением ролевых функций матери, жены и работницы» [55, с.20].
В этих же рамках рассматривается и проблема насилия в семье. Насилие, свидетелем которого люди становятся в родительской семье, - это последовательный и мощный фактор, способствующий вербальному и физическому насилию, переживаемому в собственном браке. «Вероятность насилия тем выше, чем меньшим количеством ресурсов (доход, образование, работа) обладает женщина» [59, с.230]. В ходе специального анализа выявляется также, что в образовательных учреждениях, помимо явного учебного плана, существует скрытый, который не только отражает гендерные стереотипы, но и поддерживает гендерное неравенство, отдавая преимущества мужскому и доминантному, недооценивая женское и нетипичное [28, с.139].
Что касается общеметодологических вопросов гендерного подхода, С.Моор отмечает, что толкование «гендерные исследования» далеко неоднозначно. «В научной литературе в качестве «гендерных» обычно использовались понятия «полоролевые» или «социополовые», которые не охватывают всей ширины проблематики». Поэтому предлагается расширительное толкование «гендера» с включением всех аспектов жизнедеятельности человека с позиций пола [55, с.15].
Отмечается, что сегодня в литературе существует несколько направлений решения проблемы отношений мужской и женской общностей. Феминистское и неофеминистское направления (представленные преимущественно западными авторами) исходят из позиции эксплуатации женщин мужчинами (в т.ч. и в различных скрытых формах) через разные дискриминации; патриархальное направление предлагает не «раздувать проблему» и вернуть женщину в семью; эгалитарное – не стирать различия между полами, а давать равные возможности развития, независимо от пола. С позиции же «гендерного баланса» целесообразно вообще исключить из обсуждения тему равенства полов как уводящую в сторону от возможного пути решения проблемы и препятствующую правильному пониманию ее, заменив «равенство» на «баланс» или «равновесие», осуществляя гибкие дифференцированные подходы:
- социиум, политика – равноправие;
- экономика, семья – элитарный подход к женщине;
- рынок, бизнес, карьера – эгалитарный подход [55, с.16-18].
Полипарадигмальный подход также «официально» не заявлен фамилистами в качестве основного методологического принципа, но при этом весьма активно ими применяется. Наиболее ярко выражена эта методология при составлении учебников социологии и социологии семьи. При рассмотрении различных аспектов данной темы авторы представляют теоретические позиции, наиболее полно и логично раскрывающие, по их мнению, суть проблем, не стремясь при этом к какому-то методологическому единству.
Эта картина отражает реальную противоречивую ситуацию вокруг семьи, которая, как уже отмечалось, является чрезвычайно запутанным узлом в большом клубке противоречий и интересов всех существующих социальных образований в обществе. Простое определение семьи как всеобщего посредника между личностью и обществом есть только «презентация» семьи в этой роли и констатация ее важности [13, с.34], но еще не ее (этой роли) раскрытие и обоснование.
Явно высвечивается полипарадигмальный характер современной фамилистики и в концепции С.Голода: сравнительный историзм при анализе эволюции современной семьи, структурный функционализм при анализе каждого из типов семьи, социальное поведение при анализе супружеских отношений [23].
Эта ситуация породила и тот факт, что разница в анализе проблем семьи у различных авторов представляла собой по преимуществу лишь смещение акцентов в сторону того или иного феномена, и позиции различных школ в отношении семьи оказываются весьма близкими. Это «согласие», с одной стороны, облегчает предварительное рассмотрение, поскольку позволяет впоследствии опереться в выводах на всю мощь авторитетов. Но то положение, что даже такой «согласованный» научный натиск не выработал социальных технологий решения центральных семейных проблем, что и породило семейный кризис, обозначает очень четко проблему методологической недостаточности приведенных в параграфе подходов и необходимости «выхода» за пределы традиционных форм анализа, что неизбежно влечет за собой значительный научный риск с его неизбежными последствиями в виде требований исключительной осторожности в выводах и их максимально возможной обоснованности.