Диалектический генетический метод как способ теоретического решения проблемы семейного благополучия.

Представленные в предыдущем параграфе перечень и описание методологических подходов позволяет, по нашему мнению, сделать следующие обобщения относительно некоторых (основных) теоретических (методологических) достижений и проблем в социологии семьи.

Методология, основывающаяся на теории исторического материализма позволяет, прежде всего, обнаруживать и описывать зависимости состояния семьи от материальных составляющих общественного бытия (как способа производства и характера производственных отношений, так и отношений и результатов обмена и потребления, т.е., в том числе, и фактической материально-бытовой обеспеченности). При этом подходе семья всегда должна рассматриваться в ее конкретно-исторической форме, являющейся результатом разрешения противоречий ее предыдущей исторической формы и несущей в себе новое противоречие, которое неизбежно приведет к разрушению современных семейных отношений и становлению новых. Брак же здесь выступает как отражение всеобщей формы общественного разделения труда и имущественно-правовая база семейных отношений. В частности, представителями данного направления очень подробно рассмотрено и показано, как кризис «базисных» (материальных, производственно-экономических) отношений в России породил кризис и в «надстроечных» (духовных, морально-психологических) отношениях российской семьи.

Однако пока данная методология не выработала авторитетного алгоритма исследовательских приемов, который бы позволял адекватно формулировать основное отношение и основное противоречие современной семьи, что и не позволяет сегодня выстроить достаточно надежную теоретически (логически) цепь закономерностей из ее прошлого к настоящему и будущему, а также собственно систему современнных отношений и противоречий, из него (основного отношения) производных. Это, а также «усталость» социологов от многолетней некритической «гегемонии» данной методологии и представляются, прежде всего, главными и серьезными препятствиями для продолжения активного применения исторического материализма в практике российской социологической фамилистики.

Сравнительно-исторический метод может считать своим самым значительным достижением выработку алгоритмов прогнозирования изменений семейных отношений по мере и на основе происходящих изменений в экономической, политической, социальной и духовной (культурной) сферах. При этом подходе в арсенале исследователя всегда есть тот или иной авторитетный исторический пример, представленный во всей совокупности отношений той или иной формы семейной организации с окружающей социальной действительностью, что позволяет иметь «под ногами» весьма устойчивое «основание» для выработки теоретических гипотез.

Однако опора на исторические аналогии и описание различных социальных условий, связей и взаимодействий, в которых происходит переход от одной исторической формы семьи к другой ее форме, не позволяет раскрыть роль самой семьи в происходящих изменениях, ее активное начало, семью как активного участника этих преобразований, показать механизмы ее самодвижения, отводя ей сугубо роль следствия спонтанного исторического процесса. Кроме того, при этом подходе в теории нет достойного места конкретно-историческим особенностям предмета исследования, его необходимости, то есть той формы семьи, относительно которой и производятся исследовательские операции.

Основным теоретическим достижением структурно-функциональной парадигмы является выработка алгоритмов развернутого и подробнейшего описания как сети взаимосвязей семьи с различными социальными образованиями (институтами, организациями) и различных ее функций, разработка моделей их взаимодействия, так и внутрисемейных связей, отношений и функций. В частности, что касается современной российской семьи, широко описано, какие сегодня ее внутренние и внешние связи разрушены и какие, в связи с этим, функции семьи сегодня не осуществляются или ослабли, что и становится причиной многих проблем общества.

Однако данная методологическая система принципиально исторически «слепа» и не может дать алгоритма анализа причин возникновения или исчезновения тех или иных семейных связей, отношений и перспектив координации и субординации функций, почему и не может стать основой для выработки стратегических мероприятий позитивных изменений и перспектив семьи. Кроме того, в «структурно-фунциональной паутине» теоретически сложно осуществить концентрацию исследовательских усилий на «узловых» проблемах, поскольку множественность связей, функций и дисфункций (как явных, так и латентных) любого «семейного» феномена «размывает» его сущность. Происходит это по причине, прежде всего, отстутствия обоснований размеров влияния тех или иных мероприятий семейной политики на восстановление или развитие тех или иных функций семьи.

Методология социального поведения (понимающая социология) иллюстрирует множественность как типичных, так и нестандартных ситуаций семейной жизни, а основными научными достижениями здесь являются результаты исследований того, наличие каких индивидуальных параметров у супругов чаще может стать основой благополучной семейной жизни, а также различные своды правил и кодексы семейного поведения, опирающиеся на тот или иной набор ценностей: как должно вести себя супругам и другим членам семьи, чтобы в ней поддерживались благоприятный психологический климат, а конфликты не становились регулярным разрушительным явлением. Данная методология весьма привлекательна для исследователей еще и тем, что содержит хорошо разработанную в социологической литературе теорию потребностей как мотивов тех или иных составляющих поведения членов семьи.

Однако данная парадигма не дает возможности рассматривать семью как общесоциальное явление, поскольку «за рамками» остаются все ее «внешние» связи, а семья предстает как некоторая совокупность индивидов с их индивидуальным социальным поведением, то есть исчезает, как целое, как субъект социального действия, и значит перестает существовать в качестве объекта социальной науки. В рамках данной методологии семейная политика возможна, в основном, только как дидактика.

Основным достижением гендерной методологии является теоретическая разработка принципа соблюдения «гендерного баланса» при осуществлении любых социальных мероприятий и программ, а также обоснование направлений, по которым, прежде всего, необходимо снятие исторически сложившегося социального неравенства полов на основе учета объективной разницы «жизненных миров» мужчины и женщины и отказа от традиций как «домостроевского», так и «уравнительного» решения семейного вопроса. Семья рассматривается здесь с позиций социального партнерства мужчин и женщин, что является методологическим основанием необходимости теоретического пересмотра целого ряда традиционных взглядов на функции материнства и отцовства, интимности и публичности, автономии и долженствования ….

Однако необходимо заметить, что сегодня данная парадигма представляет собой преимущественно пока лишь только декларации и формулировки оригинальных исследовательских целей, но не имеет в своем арсенале необходимого набора концептуальных «заслуг», то есть более или менее последовательно разработанных теоретических конструкций, способных стать основанием целенаправленного социального действия. Правильные рассуждения о том, что общественный комфорт женщины определяется оптимальным соотношением ролевых функций матери, жены и работницы [54, c.20] часто забывают дополнять пониманием того, что общественный комфорт мужчины тоже определяется оптимальным соотношением ролевых функций отца, мужа и работника. И пока не выработано обоснованных подходов к проблеме критериев оптимальности этого соотношения. По этим и некоторым другим причинам гендерная методология представляет собой сегодня по сути пока лишь одну из разновидностей полипарадигмальногоподхода, хотя, возможно, и самую перспективную для теоретического решения семейных проблем.

Полипарадигмальный подход представляет собой широчайшее поле для рефлексии, поскольку предоставляет возможность эвристического успеха на основе согласования различных парадигм в ходе исследования. В основе этой возможности находится естественное стремление всякого исследователя к монистическому представлению объекта его исследований, что и становится действенным мотивом рефлексивного анализа. Неизбежные при данном подходе широта и многогранность рассмотрения проблемы позволяют обнаруживать новые, оригинальные и неожиданные связи и отношения объекта, что может привести и к соответствующим значимым научным результатам.

Однако реально сегодня в российской фамилистике полипарадигмальный подход есть пока больше стихийное выражение освоения свободы научного творчества и не может быть назван прочной основой для теоретических выводов и практических решений, поскольку также не имеет здесь пока авторитетных достижений.

Вероятно, по вышеуказанным причинам социологическая фамилистика вообще и российская в частности обычно предпочитает не ставить перед собой проблему адекватного метода, полагая, возможно, это сферой теоретической социологии или философии. С окончанием же идеологической монополии исторического материализма российская социологическая наука стала испытывать те же трудности, что и западная. Многообразие концепций, взглядов и подходов, безусловно, «раскрасило» нашу научную жизнь, - но и поставило совершенно реально проблемы синтеза научного багажа различных школ и направлений и по возможности монистического представления социальной действительности перед лицом необходимости обоснования рекомендаций, нормативных актов и управленческих решений. «Любая ситуация социального мира, описанная в языке различных...подходов, звучит по-разному. Одна и та же сцена покупки меховой шубы с длинным ворсом может быть описана в терминах символического взаимодействия продавца и покупателя, считаться рациональным актом «homo economicus» в модели спроса и предложения, индикатором благосостояния, проявлением демостративного потребления, противостоянием «зеленому движению», проявлением эмоционального самовознаграждения или реализацией подавленной детской сексуальности и «возвращением в материнское лоно» [41, с.10].

Соответственно, следует признать, что социология семьи пока не выработала приемлемого методологического подхода удовлетворительного теоретического решения проблемы кризиса современной семьи. Основными результатами научных изысканий остаются здесь пока констатация происходящих изменений (в основном негативных) и дидактическая риторика о необходимости что-то делать с общими предложениями и рекомендациями по снижению «негатива» типа «поднять материальное благосостояние (уровень жизни) семьи», «усилить моральную ответственность родителей за воспитание детей», «освободить женщину от бытовых перегрузок», «усилить роль отца в воспитании детей» и т.п..

Но снятие тех или иных негативных моментов в положении семьи совершенно не значит автоматического увеличения позитивных. Так, ярко и широко представленное сегодня в литературе мнение о необходимости повышения уровня жизни для уменьшения числа разводов и увеличения рождаемости неизбежно «спотыкается» о ситуацию в Европе и в обеспеченных российских семьях, где высокий уровень жизни не просто не является гарантией предотвращения демографической катастрофы, но даже активно провоцирует ее, демонстрируя в качестве референтной группы обеспеченные пары, ведущие бездетный или малодетный образ семейной жизни. Поэтому совершенно верно отмечает С.Барсукова, что «позитивный образ не всегда и не полностью может конструироваться по принципу «от противного» [16, c.75]. Но она тоже ничего не говорит по поводу того, как такой образ наиболее реально мог бы «конструироваться».

При рассмотрении классических научных парадигм (что касается социологии, то это, прежде всего, учения О.Конта, Э.Дюркгейма, М.Вебера, К.Маркса, Н.Данилевского, О.Тоффлера и др.) складывается устойчивое понимание, что «позитивный» образ должен обнаружить свои собственные связи и закономерности и значит, требует своей собственной логики, отличной от логики «негатива» и, вполне возможно, далеко не являющейся ее «зеркальным» отражением. Всеобщим для этих и ряда других социологических теорий является генетический метод, суть которого - рассмотрение всего многообразия полученных «социальных фактов» сквозь призму исходных элементов общества. Наиболее авторитетными теоретиками в разработке этого метода признаны М.Ковалевский [34, с.118, а также 11, с.83] и К.Маркс [66, c.4,12,15, 21-23).

Марксизм в российском обществе сейчас «не в моде», поскольку он в обыденном сознании отождествляется с пустыми прилавками, 37-ым годом, «железным занавесом», формальными и скучными агитационно-идеологическими мероприятиями и другими малопривлекательными фактами и следствиями социальных экспериментов, осуществленных под прикрытием его общественной теории. Не в авторитете он и у представителей науки: ученые еще долго не забудут тотальные разгромы наших крупнейших научных школ, а также туманные, многословные и претенциозные рассуждения и поучения со стороны чиновников от идеологии при открытии научных конференций, симпозиумов и съездов советского периода и в передовых статьях научных изданий. Хотя, например, многие представители научной «оборонки» сегодня откровенно ностальгируют по тем «славным» временам.

Поэтому сегодня совершенно «естественно» марксизм отождествляется с коммунизмом, а последний – с теми тоталитарными режимами, которые в своей идеологии используют коммунистическую терминологию. Все вышеизложенное привело к тому, что современная российская социология практически от марксизма отвернулась.

Но учение о пролетарской революции и диктататуре пролетариата – это далеко не единственное и не самое важное научное достижение марксизма в обществоведении, каким его пытался представить сформировавшийся после октября 1917г в России режим для теоретического оправдания производимых репрессий. И в мировой общественной науке является бесспорным тот факт, что даже сегодня очень сложно обнаружить социальную теорию, разработанную так же полно, последовательно и логично, как это сделал К.Маркс в отношении теории капитализма или, как он сам пишет, «капиталистического способа производства и соответствующих ему отношений производства и обмена» [44, с.6].

Способ, которым осуществлена эта разработка, известен как диалектическо-материалистический генетический метод. Принято считать, что его суть наиболее ясно изложена Ф.Энгельсом в широко известном положении из работы «Карл Маркс. «К критике политической экономии»»:

«С чего начинается история, с того же должен начинаться и ход мыслей, и его дальнейшее движение будет представлять собой не что иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме… При этом методе мы исходим из первого и наиболее простого отношения, которое исторически, фактически находится перед нами… Это отношение мы анализируем. Уже самый факт, что это есть отношение, означает, что в нем есть две стороны, которые относятся друг к другу. Каждую из этих сторон мы рассматриваем отдельно; из этого вытекает характер их отношения друг к другу, их взаимодействие. При этом обнаруживаются противоречия, которые требуют разрешения…» [109, с.427].

Однако, если и как только мы попытаемся непосредственно в практике научного поиска применить указанный метод, то сразу обнаружится, что «первое и наиболее простое» отношение, которое «исторически, фактически находится перед нами», надо сначала еще найти! То есть обосновать и доказать, что именно оно является «первым и наиболее простым», избежав при этом резонерства и произвола. А эта задача оказывается далеко не такой простой.

Сам К.Маркс тоже не оставил в своих трудах алгоритма решения указанной проблемы. Правда, В.Ленин в свое время отмечал, что хотя Маркс не оставил учебника по Логике, он оставил логику «Капитала» [42, с.301]. Однако и сам «Капитал», тем не менее, не дает непосредственной разгадки начала своей логики.

Известными являются цитаты, где, в частности, по поводу такого «начала» К.Маркс рассуждал о «клеточке тела», которую изучать гораздо сложнее, чем «равитое тело» [44, с.6], но что именно в ней уже содержится и «начало», и закономерности развития ее («клеточки») в это тело. Но, как говаривал Гегель, «известное не есть познанное».

По этой проблеме «клеточки» в советской философской и политэкономической литературе в свое время состоялась обширнаядискуссия (сноска):

(см. Астальцев В., Хубиев К. Исходное производственное отношение социализма//Экон.науки. – 1985. № 11.; Афанасьев В., Ланцов В. Карл Маркс и методология политической экономии социализма//Вопр.экономики.-1983.-№3; Зелински Я. К вопросу об исходном и основном отношениях коммунистического способа производства// Экон.науки. – 1985. № 12; Кедров Б.М. О методе изложения диалектики.-М. 1983; Козельский Н.Н. К вопросу об исходном пункте политической экономии социализма и коммунизма./Известия АН СССР, серия экономическая. 1970.-№1; Конышев В., Куровский К. Метод политической экономии// Вопр.экономики.-1978.-№3; Кузьмин В.П. Принцип системности в теории и методологии К.Маркса. М., 1986; Маргулис А.В. К характеристике методологических аспектов общесоциологической теории//Вопр.философии.-1981.-№12; Мареев С.Н. Диалектика логического и исторического и конкретный историзм К.Маркса. М., 1984; Метод «Капитала» и вопросы политической экономии социализма./Под ред. Н.А.Цаголова. М., 1968; Сюсюкалов Б.И. Социалистическое общество: проблемы диалектики развития. М., 1973; Тиханова Т.Е. Системный анализ исходного производственного отношения в «Капитале» К.Маркса. Киев-Одесса.- 1983; Федоренко Н.П. К вопросу о клеточке социалистического производства//Вопр.философии.-1978.-№4; Цаголов Н.А. Вопросы методологии и системы политической экономии. М., 1982; и др., а также исследования этой проблемы в работах советских обществоведов (философов и социологов): Э.В. Ильенкова в теории диалектической логики, В.И.Плотникова в диалектике социального и биологического, Л.Н.Когана в диалектике социального и индивидуального, М.Мамардашвили в диалектике исторического и логического……),

в которой с разных сторон, в разной мере и разных отношениях говорится о том, что к товару как исходной категории восхождения от абстрактного к конкретному в теории капитализма К.Маркс пришел, начав свой теоретический анализ с абстрактнейших категорий гегелевской философии, выйдя затем к абстракциям частной собственности, отчуждения труда, стоимости, капитала….

Теперь задача становится более понятной, оставаясь от этого, однако, не менее сложной: необходимо понять, почему в цепи этих категорий К.Маркс остановился на понятии «товара»? Потому что оно «схватывает» всеобщее отношение капитализма? А категория «капитал» не «схватывает» такого отношения? А «деньги»? А «частная собственность»? А «отчужденный труд»? А «стоимость» и «прибавочная стоимость»? По каким критериям К.Маркс остановился именно на товаре и почему именно с него начал изложение своей теории?

Ответ на этот вопрос можно обнаружить, если еще раз проанализировать гегелевское видение развития науки как теории. Когда Гегель рассуждает о проблеме «начала» Логики, которое («начало») не должно быть ни чем опосредовано [22, с.53], то он не просто путем логических операций с дефинициями методом определения понятий через подведение каждого из них под другое, более широкое (то есть «опосредуя» их, находя то общее, что их связывает, «средство» их связи), «добирается» до предельно широких и бессодержательных «бытие-небытие», для которых уже не существует «определения» (или «опосредования»). Он параллельно на максимально общирных данных истории философии пытается показать, что именно «бытие-небытие» было главной и всеобщей темой уже самых первых систематических философских исследований древнейших мудрецов всего мира [22, c.83,90-91,177]. А это значит не что иное, как то, что параллельно с логическим обоснованием начала науки Гегель дает ее социологическое обоснование. То есть исходным принципом его логики является принцип единства исторического и логического, обоснованный социологически.

Как известно, дать определение понятия – это значит, подвести данное понятие под другое, более широкое. Однако если попытаться представить товар как начало изложения просто на том основании, что он является начальной или конечной категорией в какой-то их цепи, то сам по себе этот подход не даст искомого решения. С позиций этой логики, товар – самое обычное и ничем не выделяющееся понятие в цепи других категорий политической экономии (см. «Капитал», отдел первый «Товар и деньги» и отдел второй «Превращение денег в капитал») [44]: «капитал есть деньги…»(с.165); «деньги есть товар»…(с.100); «товар есть стоимость»…(с.168); «стоимость есть труд» …(с. 188); «труд есть деятельность»… (с.195). А вот «деятельность» уже есть «предметное», «специфически человеческое отношение к миру» [1, т.8, с.180, к.528]; здесь уже придется остановиться в дальнейших определениях, поскольку категории «предметности» и «человеческого» уже выводят нас из сферы социального знания в сферу философского.

Значит, на этом этапе категориального анализа более понятно оформляется теоретическая задача, известная в методологии как «проблема предела абстрагирования в процессе нахождения исходной категории восхождения от абстрактного к конкретному». В самом общем смысле она может быть сформулирована так: на каком основании можно делать вывод о том, на какой категории в цепи определений необходимо остановиться, чтобы с нее начать теоретическое развертывание системы категорий избранной для анализа предметной сферы? То есть в ходе использования данной версии диалектической логики следует полагать, что в рамках всякой предметной сферы, обладающей системными качествами, имеется отношение, всеобщее для данной системы. Сама система есть производное данного отношения, «служебная область» для обеспечения нормального осуществления прежде всего именно этого отношения. Оно является основой системы, всеобщим посредником, мерой всех остальных отношений исследуемой социальной реальности. Те же отношения, которые далее определяют эту меру, уже выходят за рамки данного качества и, конечно, могут исследоваться, но уже в рамках другой теории, другой науки, более общей и фундаментальной, каковой, например, является теоретическая физика по отношению к, скажем, физике элементарных частиц или философия по отношению к социологии.

Из той ситуации, что в рамках традиционного категориального анализа средствами формальной логики невозможно обнаружить и обосновать исходную категорию (отношение) данного качества, часто вполне «логично» следует вывод: раз это невозможно, значит избранный метод и принципы неверны и следует от них отказаться. Отсюда следуют две взаимоисключающие (с позиций формальной логики) друг друга версии: 1) наука должна отказаться от претензии отыскания оснований ее предметной сферы и опираться лишь на наблюдательно-описательную методологию, классифицируя научные факты все более широко и подробно раскрывая связи и взаимозависимости, схваченные ее понятиями, что есть область структурно-функционального и сравнительно-исторического методов («классический позитивизм»); и 2) что как сами объекты науки, так и предметы ее исследования настолько своеобразны, что они просто в принципе не могут иметь единого основания и должны быть просто представлены наиболее полно каждый в своем своеобразии. Это уже сфера действия теорий культурно-исторических типов и социального поведения.

Однако возможна и другая версия выхода из данной проблемной ситуации: чтобы решить задачу предела абстрагирования, можно попробовать воспользоваться рекоменданцией Ф.Энгельса, выйти за пределы формальной логики и попытаться обнаружить, как идет отраженный данной категориальной областью (или последовательностью категорий) конкретно-исторический, практический процесс. То есть понять, что с некоторого момента задача не решается на «чисто теоретическом» или «чисто логическом» уровне, хотя с виду и кажется сама предельно абстрактной и «затеоретизированной». Именно здесь, в предельно абстрактной области самых общих понятий впервые наиболее явно в логическую, сугубо понятийно-категориальную сферу («спекулятивную логику» по Гегелю) решительно вторгается жизнь, эмпирия, практика, то есть обнаружение исходного отношения находится в действительности данного качества этой практики, материальных и объективных явлениях его существования, в форме собственно социологической эмпирической составляющей: ежедневный практический опыт каждого действующего в капиталистическом обществе индивида демонстрирует ему, что товарные отношения есть непосредственная жизнь всех граждан данного общества во всех ее проявлениях. То есть товар есть мера всех вещей капитализма (или «индустриального общества» в терминологии Р.Арона и У.Ростоу). Вся жизнь данного общества завязана вокруг товарного производства, потребления и обмена. Это главные темы средств массовой информации, художественных произведений (взять, к примеру, Э.Золя, Ги де Мопассана, О.де Бальзака, Т.Драйзера и т.д.) или современных российских и латиноамериканских телесериалов, кухонных разговоров и сплетен.

Разумеется, непосредственно разговоры ведутся не о товаре, а о деньгах, недвижимости, театральных постановках и новых романах, удачных и неудачных браках, высказываниях тех или иных политических деятелей и околобогемных скандалах… Но все эти кажущиеся настолько далеко отстоящими друг от друга факты, как и отображающие их художественные произведения и материалы СМИ, представляют собой товары, поскольку производятся для продажи! Вероятно, именно поэтому сам К.Маркс однажды заметил, что в смысле политической экономии Бальзак дал ему гораздо больше, чем все современные теоретики-экономисты.

Теперь, поняв, почему именно товар определен К.Марксом в качестве «исходной категории восхождения от абстрактного к конретному в теории капитализма», можно, обратившись к предметной сфере другой социологической практики - анализу современной исследовательской проблематики различных направлений фамилистики, публицистических материалов и бытовых разговоров на околосемейные темы – обосновать и вывести соответствующую «исходную категорию», «меру» всей семейной жизни, отношение, определяющее все остальные отношения семьи и в семье.

Как и перед К.Марксом в политической экономии, перед нами в социологической фамилистике налицо весьма значительное число различных категорий и отношений: семья, брак, развод, семейный конфликт, семейный бюджет, благополучная и неблагополучная семья, супружество, интимность, любовь, социальная функция семьи, институт семьи и брака, малая группа, институированная общность и т.д., и т.п. Например, М.Мацковский в своем рубрикаторе понятий социологии семьи приводит их более 300 с разбивкой по 24-м группировкам [48, с.24-25]. И если попытаться определять их «чисто теоретически», то возникает та же ситуация, что и в политической экономии: нет доказательств выбора того или иного из них в качестве основного, всеобщего, всякий выбор окажется произволом или резонерством. Но если социологически изучить, что именно во всеобщем смысле обсуждается во всех вышеуказанных социальных сферах (СМИ, кухне, культуре), то это обсуждаемое «схватывается» в конечном итоге категориальной конструкцией (отношением) «семейное благополучие – неблагополучие».

И действительно: какую бы мы ни взяли научную, публицистическую или художественную сферу семейной тематики, все материалы (даже если это материалы по истории семьи, демографии или семейной статистике) имеют конечной целью соотнесение их с той или иной сферой семейного благополучия- неблагополучия, что есть социологическое основание принятия данного понятия в качестве исходной категории восхождения от абстрактного к конкретному в теоретической реконструкции современной семьи.

Однако с таким эмпирическим «вычислением» отношения, заявляемого на роль всеобщего посредника остальных семейных отношений главная задача не решается, а еще только ставится. Истинность избранного метода сможет быть доказана только полученными результатами, которыми должно стать систематическое изложение и объяснение основных семейных отношений и их перспектив на основе развертывания ситуаций семейного благополучия-неблагополучия. Но для этого необходимо сначала проанализировать понятие «благополучия» в его связях с ближайшими определяющими его и определяемыми им другими понятиями, а затем и само отношение «семейного благополучия», которое, образовавшись из «семьи» и «благополучия», и должно дать в результате «синергетического эффекта» их согласованных «действий» некоторое новое знание, могущее стать недостающей основой теоретической системы.

§ 7. Концептуальное определение понятия семейного благополучия.

Представляется, что все вышеизложенное позволяет нам говорить о развитых направлениях “психологии счастья” и “философии счастья”, но не о его “социологии”: таковая как систематически разработанная и опирающаяся на достоверные результаты эмпирических исследований логичная концепция в литературе отсутствует. То есть отсутствует социальный феномен счастья, его социологическое определение. Эта проблема как социологическая методологически т