Он спешно разговаривает с ним, пока изображает врача. Он оглядывается вокруг и говорит Карлайлу, где мы. Его отец вешает трубку, и Эдвард забывает о телефоне. Он встает, обходит машину с другой стороны и нажимает на кнопку багажника. Я продолжаю звать его, и я не лгу. Я больше не могу сдерживать это. Я понятия не имею, что он делает.
Он достает из багажника наше одеяло, которое мы используем по воскресеньям, и свою медицинскую сумку. Он приседает передо мной. Одеяло на его коленях. Он осматривает меня и снова ругается.
Отчаяние никогда не было настолько велико.
– Я должна. – И воздух никогда не был настолько неощутимым.
Он обдумывает в течение трех секунд.
– Тогда тужься.
И я делаю так, и это похоже на сильнейшее облегчение и боль в одном. Все пылает и горит, но это не ново и я заслужила это. Эта тяжесть в моей груди – та же самая. Она всегда была там, и она вернулась, и я заслужила ее. И с последней попыткой освободить себя… все это просто исчезает с последним ударом плети Бога за все мои грехи.
И я могу дышать.
Мои глаза открываются и видят Эдварда. Но он не смотрит на меня. Я забыта, потому что его глаза находят другие. И наше одеяло больше не наше. Оно ее и его. Новая пара сверкающей обуви. Обуви Карлайла. Они разговаривают настолько быстро, что я не могу ничего уловить. Я смотрю, как они работают, и она исчезает из виду. Он заворачивает ее в одеяло на земле.
- Просто позаботься о Белле, пожалуйста, – его голос наполнен паникой, а Каллен не паникует.
Карлайл встает передо мной. На его лице - та же дружелюбная улыбка и такое же, как обычно, дружелюбное выражение… но его глаза - глаза его сына, - они говорят все.
Тяжесть возвращается в мою грудь.
– Что не так?
- Откинься, Белла. Просто оставайся спокойной. – У него тоже есть одеяло. Он работал сегодня, его не было на нашем пикнике, и я слышу вой сирен.
- Скажите мне, что не так, - требую я, пытаясь заглянуть за него. Все, что я вижу, это затылок Эдварда.
Карлайл наклоняется, его голос по-прежнему спокоен:
– Ты должна успокоиться, для себя и для него. Если ты запаникуешь, то он тоже, а ему нужно работать. Теперь откинься назад, чтобы я тоже смог сделать свою работу. – Он размещает одно из одеял на центральной консоли, и я вынуждена откинуться назад.
Вокруг нас появляются другие люди, из машины скорой помощи, и возникает слишком много суеты, разговоров, слов и кодов, значения которых я не понимаю. И я не слышу Каллена из-за их громких голосов. И мое сердце покидает мое тело. Я пуста, я настолько пуста...
Темнота и знакомый пищащий звук.
Знакомые руки.
Мне нужно найти их.
Все мои силы уходят на простое открывание глаз. И знакомое тепло снова найдено. Он наклоняется и целует мое лицо. Он пахнет потом и больницей. И тот факт, что у меня нет этого сумасшедшего желания отыметь его на том диване, как несколько дней назад, оставляет меня потерянной и напоминает ту же пустоту.
И мое сердце ничего не понимает. Ничего.
- Что произошло?
Он отступает. Его ладонь приглаживает мои волосы.
– Ты родила красивую девочку, – уголок его рта приподнимается, – и испортила мою машину.
В этом нет ничего смешного. Ничто не снимет тяжесть с моей груди и ничто, даже его лицо, не сможет сделать это лучше.
- Где…
Его большой палец разглаживает складку между моих бровей.
– Она в порядке. Она в NICU. (п.п.: отделение интенсивной терапии новорожденных.) – Он качает головой, понимая, что говорит на медицинском языке. – Она недоношена, поэтому должна находиться в специальном отделении больницы. Но она в порядке.
- Тогда почему она должна быть там? Если она в порядке? – И из моих глаз текут слезы, которых я не понимаю. Он вытирает их.
- Просто она маленькая, Белла. Ей необходимо искусственное дыхание. Ее легкие еще не до конца развились. Детка, посмотри на меня.
И я пытаюсь, но все размыто из-за слез.
- Я не стал бы лгать тебе, Белла. Никогда не лгал, верно?
Я киваю и пытаюсь понять. Он касается моего лица, и если бы это был кто-то другой, то я бы не поверила. Знакомые пальцы вырисовывают неизвестный узор на моей щеке, пока мои глаза не тяжелеют. Родные губы целуют меня в лоб, и темнота возвращается.
***
Через несколько дней мы дома. Но не все. Ее заставили остаться. Я не видела ее. Во мне живет страх, которым я не могу управлять. Который не могу преодолеть. Эдвард помогает мне подняться по лестнице, и я сажусь на нашу кровать. Он уходит на мгновение, сказав, что пойдет, разыщет Анжелу. Я киваю, как исполнительный робот, которым как-то была, и он уходит.
Я встаю с кровати и пробираюсь в ванную. Закрываю дверь и включаю в раковине воду. Вид передо мной настолько странный. Вода бежит, а я просто пялюсь на себя. Плоскую. Пустую. Я поворачиваюсь боком, только чтобы удостовериться. Удостоверяюсь. И это должно было бы подарить мне чувство свободы. Я так долго хотела, чтобы это исчезло. Прошло так немного времени, а теперь я даже не узнаю себя.
Я ополаскиваю влажное от слез лицо холодной водой. Плачу в нее и пытаюсь остановиться, чтобы Каллен не узнал. Жду, пока мое лицо не остынет и не исчезнут красные пятна, после чего выхожу. Когда я открываю дверь, он сидит на краю кровати, щелкая каналами. Я заползаю на свое место, а он останавливается на каком-то канале.
Я чувствую себя бесчувственной и оцепеневшей. Я чувствую все. Он встает и подходит к моей стороне кровати. Кладет пульт рядом со мной и целует меня в щеку.
- Я собираюсь приготовить что-нибудь нам на обед. Скоро вернусь. – Еще поцелуй, и он снова уходит.
У еды нет вкуса, но я жую. По телевизору идет комедия, но мне не смешно. Телефон Эдварда звонит каждые тридцать минут, и я знаю почему. Карлайл отчитывается. Это первый раз, когда Эдвард покинул больницу с момента нашего приезда туда.
Наконец это прекращается, когда спадает темнота. Уже поздно, и он в постели рядом со мной. Его глаза закрыты, а дыхание ровное. Я встаю и возвращаюсь в ванную. Я сижу в шкафу на полу и не знаю почему. Возможно потому, что это единственное место, где я могу побыть одна.
Несколько моих вещей висят рядом с его. Если бы и существовал когда-нибудь визуальный показатель разницы между нами, то это стало бы им. Он – цельный, богатый и отлично сочетает в себе свои качества. Я… нет.
Мои глаза видят сидящего на полке медведя, которого он подарил мне. Я встаю и дотягиваюсь до него. Спускаю вниз и пристально смотрю на него. Я помню то, что он сказал мне - о сердце внутри. Он подарил мне сердце, и, да, он сделал это.
Я тихо выхожу из ванной, а потом и из нашей комнаты. Он по-прежнему спит, и в остальной части дома стоит тишина. Я подхожу к комнате рядом с нашей и останавливаюсь. Моя рука дрожит, когда я поворачиваю ручку. И сердце, которое он подарил мне, пульсирует и бьется так же сильно и так же быстро, как и то, которое Бри хотела, чтобы я послушала.
Эта комната мягкая и теплая, и просто такая, какой бы ее сделала хорошая мать. Здесь все… что бы я хотела, если бы была хорошей матерью. А может, я и такая, потому что у нее есть все это. Кто знает. Я – точно нет. Я делаю несколько шагов и осматриваюсь. Сажусь в кресло-качалку, которое Эсме поставила здесь. Она - хорошая мать. Медведь лежит на моих коленях, и мы просто сидим. Мы просто… наблюдаем.
Все, что я вижу, говорит мне, что это правильно. Позволить ему иметь ее, а ей его, - самая правильная вещь, которую я сделала. Он будет сидеть здесь и качать ее. Он будет читать ей книги, которые находятся на полках в этой комнате, и она вырастет умной. И она будет смотреть в его глаза и будет знать, что он – правдивый человек. И он отдаст ей сердце. Я сжимаю медведя и встаю. Подхожу к ее пустой колыбели и оставляю его внутри. И это единственное, что я могу ей предложить.
Это единственное сердце, которое я имею.
Эдвард.
Я переворачиваюсь. Мои руки ищут то, что привыкли обнимать. Кого. От утреннего света мои глаза моргают, но рядом с собой я вижу только белую простыню. Я стираю сонливость с лица и перекатываюсь на другую сторону. Мои ноги касаются пола, и, прежде чем спуститься, я натягиваю джинсы и рубашку.
Анжела в кухне. Она сидит на месте Беллы и ест то, что Белла никогда бы не стала. Она проглатывает и вытирает рот.
- Доброе утро, доктор Каллен.
- Доброе. Эмм… Белла спускалась?
Она качает головой.
- Нет, сэр. Однако утром я слышала автомобиль. Может, она поехала по делам?
Я киваю, но мое сердце знает лучше.
- Я собираюсь сегодня в больницу. Нам нужны продукты, а у меня нет времени. Я составлю список для тебя.
Ее лицо сникает.
- Оу… эмм, Белла говорила, что воскресенье - выходной. Эмм… неважно. Я могу это сделать, сэр.
Воскресенье. Верно. Я машу головой.
- Нет, она была права. Извини, я забыл. Прошлая неделя вроде как… выбила меня из колеи. Приятного дня.
И мои ноги передвигаются, пока я бормочу сам с собой и хватаю ключи со стойки. Я еду, и когда паркуюсь, то наконец-то могу вздохнуть. Я чувствую себя почти глупым. Виноватым. Я выхожу из машины и иду по тропинке, пока не подхожу к месту, где захоронен ее отец. Она не поднимает голову, и я просто сажусь рядом с ней на землю.
Я молчу с минуту. Я не знаю, мешаю ли ей. Я не знаю, должен ли оставить ее одну, дать ей время, и я понятия не имею, что делать с Беллой, которая не срывается на мне, если хочет побыть одной. Я передвигаю ее волосы так, что теперь они лежат на ее плечах. И ничего. Она как маленькая статуя, и я пробегаюсь пальцами по ее щеке.
- Поговори со мной, Белла.
И только прозрачные ручьи бегут по ее лицу. Мой большой палец стирает их, и я осторожно пересаживаю ее к себе на колени. Я устраиваю ее лицо у себя под подбородком и пытаюсь утешить ее, но я не знаю причины, почему она нуждается в утешении. Я могу только предположить. Я - умный человек, но ее спокойствие может быть обманчивым.
Я высказываю предположение:
- Это не твоя вина, милая. И она в порядке.
Она отталкивается.
- Это уже слишком для лжи.
- Я не лгу. То, что Грейс родилась преждевременно, не твоя вина. Такое происходит со многими женщинами.
Теперь выходит настоящая Белла.
- Со многими женщинами? Правда, Каллен? И как много женщин пили, накачивали себя, курили и позволяли мужчинам трахать себя за деньги ночи напролет? Скажи мне, доктор Каллен… какова вероятность, на ваш профессиональный взгляд, что это дерьмо могло навредить ей?
Ее слова вызывают озлобленность и резкость, которые я обычно не применяю в разговоре - не с ней, - но это просто что-то пробуждает во мне. Навредить ей. Эта часть. Навредить ей. Она не навредила ей. Только слова Беллы это делают - повреждают.
Я не милый.
- Ты права, Белла. Ты - ужасный человек. Ужасная мать. Ты мне противна. Правда. Лучше? Чувствуешь себя теперь лучше?
- По крайней мере, это правда.
Я передвигаюсь, и она больше не на моих коленях. Она хочет правды. Прекрасно. Вот правда.
- Почему в тот день, в кондитерской Элис, ты не взяла те бумаги? Ты просила, чтобы я дал тебе номера. У меня их было три. Три лучших врача, которые положили бы всему конец. Они сделали бы все бесплатно, так что даже не говори, что вопрос был в деньгах. Ты за этим пришла в тот день. Я дал тебе их. Единственные бумаги, что ты взяла в тот день, были по уборке моего дома. И ты пришла. И ты не делала свою работу дерьмово. Прежде всем сходило с рук то, что они дерьмово выполняли свою работу, и ты вышла бы сухой из воды также, но ты все делала. Ты не украла ничего из моего дерьма, как думала Элис. И ты делала все, о чем я просил тебя. Так скажи мне, правдоискатель, почему?
И она молчит, как и все мертвые вокруг нас.
Я - нет:
- Единственное, что меня бесит в тебе, Белла, это то, что сейчас ты должна чувствовать благодарность. А не устраивать себе гребаную вечеринку жалости.
Белла, которую я знаю:
- Я благодарна тебе. Так что пойди и трахни себя.
Я трясу головой.
- Я не себя имел в виду. Я говорю о том, что несмотря на все то дерьмо, которое ты делала с собой, с ней, она жива и здорова. Ты просто должна быть благодарна за это.
- Я благодарна.
- Дерьмовым способом ты это показываешь. - Я жду ее возражений, но ничего не слышу. - Если ты не хочешь отвечать на мой вопрос, то позволь мне сделать это. Причина, по которой ты пришла в мой дом, а не на аборт, в том, что, как бы тебе ни нравилось думать самой и заставлять других думать, будто тебе плевать, тебе не плевать. Ты хочешь, чтобы весь мир думал, что для тебя ничто не имеет значения, но это не так. Ты не та девушка, Белла. Может быть, когда-то была. Может потому, что должна была быть такой – чтобы выжить. Но по сути, это не ты.
Ее глаза смотрят на меня с вызовом.
- Тогда кто же я, Каллен? Ты так много знаешь, так кто я, черт побери?
И я мог бы перечислить миллион разных вещей. Миллион разных путей, где она хороша, почему я люблю ее и почему она не та девушка, но все они ведут к одному месту.
- Ты - дочь Чарли. Дочь, которой он гордился бы, если бы видел.
И я говорю правду, но Белла - исключительная лгунья и она не хочет правды. Она поднимается на ноги и уходит. Я следую за ней и хватаю ее за руку. Он выдергивает ее и отталкивает меня.
- Ты ни хрена не знаешь, Чудак. Ты не знаешь моего отца и вообще ни хрена не знаешь.
Я хватаю ее за руку, когда она снова пытается отпихнуть меня.
- Я не знаю? - я киваю в сторону браслета на ее руке.
Она отодвигается. Откидывает волосы, прилипшие к мокрым щекам.
- И с сотнями других могло быть то же самое. Ты думаешь, что первый, кто подарил мне драгоценность? Или дурацкий значок, подчеркивающий, что ты - чертов доктор «с отличием»? У меня есть сотня таких же, Эдвард.
Она, может, и пытается ранить мои чувства, но эта попытка безуспешна. Я знаю эту игру. Я не дам ей то, что она хочет. Не на этот раз.
- И скольким из них ты говорила, что любишь, Белла?
Она стоит на своем:
- Всем, кто бы этого ни хотел от меня.
Я ступаю ближе.
- Я не хотел этого от тебя. Я вполне уверен, что говорил это тебе.
И она знает, что не победит, но это - Белла, а Белла чрезвычайно упряма. И смешна.
- Я пыталась убить себя.
Я ничего не говорю. Она продолжает:
- В тот день… когда ты увидел меня в больнице. Я пыталась убить себя. Ее. Я пыталась убить нас обеих. Я была слишком трусливым дерьмом, чтобы пойти на обычный аборт, поэтому пила, пока не стала чертовски храброй, а затем встала на верхней площадке лестницы и сбросилась. Летела через три чертовых лестничных пролета. Мой отец? Не думаю, что он гордился бы этим. Я не думаю, что он гордился бы тем, что я даже не знаю, кто обрюхатил меня. Я не думаю, что он был бы чертовски горд за то, что я даже не могу находиться в одном и том же месте со своей дочерью, потому что само мое существование позорит ее имя. Нет, я не думаю… я знаю, что он не гордился бы такой девушкой. - Она отступает на шаг. - Этой девушкой.
И она ждет, что я скажу что-то блестящее или что-то, что еще больше ранит ее. И она настолько слепа к правде, и ничто, что я скажу, не изменит ее мнения. По крайней мере, складывается такое впечатление. Я смотрю на свои туфли. Я вижу мемориальные плиты вокруг наших ног. И это. Это было то же самое, что разговаривать с бетоном. Я достаю из кармана ключи и качаю головой.
- Тогда исправь это. - Я прохожу мимо нее, не предлагая подвезти.
У нее есть свой грузовик. И в моей машине нет места для этой ерунды.
Мне нужно заехать домой и переодеться. Машины Анжелы уже нет, и я один. Хорошо. Прямо сейчас из меня вышла бы хреновая компания. Я поднимаюсь наверх, принимаю душ и переодеваюсь. Когда завязываю ботинки, я испытываю странное ощущение дежавю. Глубокий вдох, и я встаю с кровати, беру телефон, ключи и выхожу из комнаты. Я собираюсь повернуть к лестнице, но на глаза попадается дверь рядом с моей. Она чуть приоткрыта. Я никогда не оставлял ее так. Анжела не входит туда. Белла не входит туда. Я из любопытства ступаю ближе. Мои пальцы толкают ее, открывая шире. Все в порядке. Прохожу дальше, внутрь, и осматриваюсь, просто чтобы проверить. Одна книга с полки лежит в кресле-качалке. Я поднимаю ее. Плюшевый кролик. (п.п.: «Плюшевый кролик (Вельветовый кролик), или Как игрушки становятся настоящими» - повесть для детей, написанная Марджери Уильямс. Она рассказывает историю мягкой игрушки, исканий и превращения плюшевого кролика в настоящего, благодаря привязанности и любви своего хозяина.) Это была любимая книга Элис. Вот почему Эсме поставила ее сюда, но она не оставила бы ее в кресле. Моя мать педантична. Я тянусь, чтобы поставить ее обратно на полку, и мои глаза улавливают что-то еще. Медведя Беллы. Он сидит внутри кроватки. Моя мать не стала бы этого делать. Белла была здесь. Она приходила сюда. Я оглядываюсь назад на полку. Она читала эту книгу.
И все встает на место.
И все болит.
И сегодняшний день становится лишь хуже.
Карлайл не работает в неонатальной реанимации, но он является первым, кого я вижу, когда приезжаю. Он не одет в медицинский костюм. Он просто мой отец. Нет именного бейджа на его халате, так же как и нет халата. Просто рубашка и брюки. О, и желтая накидка, которую нужно надевать, чтобы попасть сюда. Поверх одежды.
- Здравствуй, Эдвард.
- Привет, папа. - Я тихо закрываю дверь и нахожу свою желтую накидку. - Как у нее дела?
Он смотрит на Грейс.
- Отлично.
И на лице моего отца появляется такое выражение, какого я не видел с детства. Я смотрю на Грейс. Я улыбаюсь, видя ее новые вещички. Розовую шапочку на ее крошечной головке, такие же носочки и обнимающую ее подушку в форме рук.
- Вижу, Элис побывала здесь.
Мой отец тихо смеется.
- Просто радуйся, что и я присутствовал. Иначе она нарядила бы эту девочку в платье с большим количеством оборок, чем ты можешь сосчитать.
Я смеюсь, зная, что это правда. Правда.
- Что-то случилось, сын?
Я трясу головой.
- Это просто Белла. Мы поссорились сегодня.
- Она… изменила решение? По поводу усыновления?
Я смотрю на него.
– Нет… мы даже… мы даже еще не обсуждали это. Все из-за той же старой песни. Она не чувствует себя достойной, а я чувствую себя как дерь… Мне просто хотелось бы знать, как заставить ее понять. Как заставить ее почувствовать, что она достойна.
Карлайл мгновение изучает мое лицо. Его глаза задумчивы. Он смотрит на Грейс.
- Я не думаю, что это должен делать ты, Эдвард. - Он качает головой. - Тебе никогда не выиграть этот бой. Поверь мне, я знаю.
- Это о моей матери?
Он смотрит на меня.
- Если ты говоришь об Эсме, то да.
Это не то, что я ожидал от него услышать. Это очевидно.
- Мне нелегко понять, что чувствует твоя мать. Что она чувствовала. Когда узнала, что не сможет иметь детей. Но как мужчина, я попытался встать на ее место и вообразить, что бы чувствовал, если… если бы, например, не мог обеспечить свою семью, если бы не мог быть человеком, которым «должен» быть. Не думаю, что чувствовал бы себя достаточно мужчиной. Так, полаю, и твоя мать не чувствовала себя женщиной. Мы иногда втиснуты в «роли» или категории, которые наша жизнь, - или, в данном случае, природа, а возможно даже сам Господь Бог, - не хотела для нас, или не хотела, чтобы мы исполняли их. - Он пожимает плечами. - Кто знает почему. Но я говорю о том, что не имеет значения, как сильно я пытался убедить ее, что тебя достаточно, что Элис достаточно, - она никогда не будет чувствовать это. Не то чтобы она не любила вас обоих - она явно любит. Ясно, что она - великолепная мать. Самая лучшая мать и жена, которую когда-либо мог бы пожелать мужчина. Но ее сердце, когда она находится в окружении женщин, говорящих о рождении детей, кормлении грудью, о чувстве пинков изнутри и о прочих вещах, которых ей не дано испытать... ее сердце разбито. И я не могу этого изменить. Я не могу заменить пустоту словами, любовью или подарками. Я не могу дать ей что-то, что не могу дать, Эдвард. Это просто здравый смысл. И ты… ты никогда не сможешь изменить Беллу или дать ей то, что отсутствует у нее внутри. Ты можешь любить ее, направлять ее и быть рядом с ней. Ты можешь держать ее за руку, когда ей больно, ты можешь обнимать ее, когда этого недостаточно… но ты никогда не изменишь этого. И чем раньше ты осознаешь это, тем лучше для вас обоих.
Я сглатываю то, что застряло в моем горле и груди.
- Это не физическое, папа. Это у нее голове. Это не безнадежно. Она не безнадежна.
- Очевидно, это так, Эдвард. Иначе у нас не было бы этого обсуждения… в этой комнате. Но факт остается фактом. Сын, если Белла хочет перемен, то она сама должна решиться на них, как поступила твоя мать, когда решилась усыновить детей, а не погрязнуть в собственной горечи и печали о том, что она не может сделать или иметь. Разные симптомы. Но тот же диагноз. То же лечение. - Он пожимает плечами и смотрит на Грейс. - А если она не сможет, тогда это ее утрата. Не наша. Нет, определенно не наша. - И то самое выражение возвращается на его лицо. Это восторг. Это любовь. Это все, что мне хотелось бы увидеть на лице Беллы. Все, о чем я молю, чтобы это нашло путь к ее сердцу.
Если она сделает выбор.
Медсестра входит в комнату.
- Здравствуйте, доктор Каллен… ны, - смеется она.
Я улыбаюсь и киваю, приветствуя ее. Рука отца касается моего плеча.
- Здесь все хорошо?
Я снова киваю. Он сжимает мое плечо и снимает желтую накидку. Медсестра забирает ее.
- Я веду твою мать на обед, а вечером мы зайдем. Позвони, если тебе что-нибудь понадобится, и еще убедись, что ты поешь. Этим утром я получил выговор, сын. - Он улыбается, и я тоже. - Увидимся позже.
Он поворачивается, чтобы уйти, и я зову его:
- Пап? - Он смотрит на меня. - Спасибо тебе.
- В любое время, сын.
Когда он уходит, я оглядываюсь назад к Грейс. Медсестра заботится о других детях. Я просовываю руку внутрь инкубатора и касаюсь ее маленькой щечки. Там достаточно места только для кончика моего пальца.
- Доктор Каллен? - Я поднимаю голову. – Мне нужно сбегать на склад. Вы не могли бы…
Я машу ей.
- Я не собираюсь никуда уходить.
Она улыбается.
- Спасибо.
Мои глаза возвращаются туда, где находится мой палец.
- Твоя мать - настоящая головная боль. Просто чтобы ты знала. - Я улыбаюсь, и это удивительно, что даже такая маленькая она так похожа на нее. - Она такая же красивая, как и ты. Во всяком случае, теперь. Ты выглядишь гораздо лучше, когда не синяя.
Она издает краткий шум, и я качаю головой на эти глупые фальшивые руки, которые Элис положила туда. Я понимаю это. Я не впервые их вижу. Они сохраняют детям тепло и, как предполагается, обеспечивают им комфорт, поскольку они проводят слишком много времени без рук людей, которые вокруг них. Но все же.
Я осторожен и нежен, когда опускаю руки внутрь и достаю ее. Здесь много проводов и прочего, о чем нельзя забывать, но я знаю, что делаю. С ней все будет в порядке. Она кажется почти невесомой. Она весит как миллион фунтов. Она смотрит на меня, и, да, она – дочь Беллы. Глаза цвета карамели, и то же любопытство в них. Те же самые вопросы, и я надеюсь, что у меня найдутся ответы.
- Прости, твоя тетя Элис поиздевалась над тобой. Я куплю тебе настоящую шапку. Обещаю.
Когда наступает время ужина, я сижу в больничном кафетерии и ем что-то. Здесь скучно, и это напоминает мне о том, почему я люблю есть в кондитерской у Элис, а не здесь. Но сегодня воскресенье, и она закрывается рано. Я не обратил внимания на предупреждение отца и не поел в обед. Я перекусываю только сейчас, потому что не хочу лгать маме, когда она спросит об этом, а она точно спросит.
Я жду, пока они приедут, в кафетерии, и они появляются, когда я допиваю остатки своего кофе. Элис, Эсме и мой отец. Я замечаю в руках Элис еще больше подарков и впиваюсь в нее взглядом. Она усмехается и обнимает меня за шею, прежде чем я успеваю встать.
- Она – самое прекрасное существо, что я когда-либо видела! Эдвард! - И я вынужден рассмеяться на ее волнение. – Я приготовила красивые бантики и платья, и мы с мамой нашли эти…
Она продолжает болтать, пока мы продвигаемся в сторону лифта.
Эсме выглядит довольной и слегка сжимает мое предплечье, прежде чем двери откроются. Все пялятся и говорят о том, насколько она очаровательна и неповторима. Я останавливаю Элис от попытки превратить ее в живую куклу и про себя произношу тысячу извинений Грейс. Они продолжают свое тихое обожание, и я слышу, как мой отец, стоящий рядом со мной, зовет меня по имени.
Я смотрю на него.
- Похоже, кто-то передумал.
Его взгляд на мгновение поднимается, а затем снова возвращается к Грейс. Он смотрел в окно, и именно туда я и перемещаю свое внимание. Белла. Она не смотрит на меня. Или на нас. Только туда, где Грейс. Я выскальзываю из комнаты и тихо закрываю за собой дверь. Она смотрит на меня. Она выглядит застенчиво.
- Привет, - тихо говорит она.
- Привет.
Она смотрит вниз, на свои руки. В них газета. Она протягивает ее мне. Я беру ее и разворачиваю, чтобы прочитать, о чем в ней говорится. Там заголовок жирным шрифтом: МЕСТНЫЙ ВРАЧ СПАСАЕТ РЕБЕНКА.
Статья написана о родах Беллы на автостоянке ресторана. Я смотрю на нее. Она по-прежнему смотрит через стекло.
- Я нашла ее на стойке. Анжела хранила ее с прошлой недели. Человек, который написал это, должен выиграть какую-то премию или что-то подобное.
Ее пальцы прижимаются к стеклу. Я скручиваю газету в рулон и подхожу к ней. Я вижу слезы в ее глазах, и она смотрит на меня.
- Прости меня. Я люблю тебя. Я должна была сказать это раньше. Я не должна была говорить тех слов.
Слезы катятся по ее щекам, и моя семья покидает комнату. Белла смотрит вперед и вытирает лицо. Я поворачиваюсь к матери.
- Мы собираемся ненадолго спуститься вниз. Взять кофе. - Эсме улыбается, и я понимаю, что она делает. Она дает мне время побыть наедине с Беллой или, вернее, пытается дать Белле время побыть наедине с Грейс. Без зрителей.
Я киваю, и они идут по коридору к лифту.
- Для чего нужны эти трубки? Я думала, ты сказал, что с ней все в порядке?
- Так и есть. Это просто для того, чтобы наблюдать за ней. За сердцебиением и прочим. И еще небольшая трубка, которая помогает ей дышать. И еще одна, которая кормит ее.
Я вижу, как дрожит ее подбородок, а лицо искажается. Она прикусывает нижнюю губу, пытаясь сдержаться.
Я протягиваю руку и касаюсь ее пальцев. Я молчу, пока осторожно тяну ее к двери. Как только мы приближаемся, я чувствую напряжение в ее руке, но ее ноги продолжают перемещаться. Мы останавливаемся только тогда, когда оказываемся перед Грейс. Я даю ей минуту, чтобы понаблюдать и проникнуться этим.
- Элис чувствует потребность украсить каждую часть ее тела розовым. Я уже извинился за это.
И мне хочется, чтобы она засмеялась, но, похоже, она даже не слышит меня. Я вижу, как ее пальцы сжимаются в маленькие тугие кулачки, а ногти впиваются в ладони.
Ее голос ломается:
- Что это за штука? – спрашивает она о глупой руке-подушке.
- Ее туда тоже положила Элис. Много людей используют их здесь, потому что они должны имитировать прикосновение или объятие для ребенка.
Ее голова слегка покачивается.
- Почему нельзя просто прикоснуться к ним?
- Иногда это сложно сделать, особенно что касается объятий. Я думаю, что они предлагают некий комфорт родителям, особенно матерям, когда они не могут здесь быть. Лично мне кажется, что это немного глупо, но каждому свое.
Ее глаза наблюдают за мной с любопытством.
- А ты?
- Что я, милая?
- Держал ее?
Я киваю.
- Каждый день.
Ее глаза подсказывают мне, что ей хочется сказать что-то еще, но она просто смотрит в сторону малышки. В комнате тихо, не считая постоянных пищащих звуков, но я едва слышу ее.
- Это больно, - шмыгает она. - Я не думала, что буду что-то чувствовать. Все то время я ничего не ощущала. Но это больно.
- Не хочу показаться глупым, но что именно?
Она снова вздыхает.
- Ты можешь себе представить, что этот ребенок был бы ваш с Таней?
Нет.
- Какое это имеет отношение?
- Просто попробуй представить, что она была бы похожа на нее, а не на меня. И после всего, о чем ты сожалеешь, - после того, что произошло с Таней, - ты ежедневно должен был бы смотреть на этого ребенка. Я знаю, что это не ее вина, Каллен. Я не глупая. Я знаю это. Но она по-прежнему отражение всего того, что я ненавижу в себе. Всего того, что я сделала неправильно. И я чувствую себя от этого подобно дерьму. Чувствую себя подобно Рене и дерьму.