ОТДЕЛ КНИГОРАСПРОСТРАНЕНИЯ 11 глава

К несчастью, есть люди, которые притязают на «сужде­ние» о том, чего они совсем не знают, и которые — в силу того, что «метафизикой» они именуют сугубо человеческое и раци­ональное знание (что для нас есть лишь наука или филосо­фия), — воображают, будто восточная метафизика не есть ни нечто иное, ни нечто большее, чем такое знание. Отсюда они логично заключают, что эта метафизика в действительности не может вести к таким-то или таким-то результатам. Однако на самом деле она ведет к ним, но именно потому, что она является чем-то совсем иным, нежели предполагаемое таки­ми судьями; все, что они подразумевают, и вправду не заклю­чает в себе ничего метафизического, поскольку в данном слу­чае речь идет всего лишь о знании естественного порядка, об учености профанной и внешней. Мы же хотим говорить вов­се не об этом. Но не превращаем ли мы, таким образом «мета­физическое» в синоним «сверхъестественного»? Мы охотно согласились бы с таким уподоблением, ибо до тех пор, пока не превзойдены границы природы, т. е. проявленного мира во всем его объеме (а не одного только чувственно воспринима­емого мира, который есть лишь ничтожно малая часть мира проявленного), мы все еще остаемся в области физики. А ме­тафизикой, как мы уже сказали, является то, что находится за пределами природы, т. е., стало быть, в собственном смысле слова «сверхъестественное».

Но, разумеется, возразят: разве возможно таким обра­зом выйти за пределы природы? Мы, не колеблясь, ответим с полной определенностью: это не только возможно, но это уже так. Скажут еще: таково лишь утверждение, а какие до­казательства можно было бы привести в его подкрепление? По правде говоря, странно, что требуют доказательств воз­можности знания, вместо того чтобы самим убедиться в этом, проделав необходимую для его приобретения работу. А для того, кто таким знанием обладает, какой интерес и какую ценность могут представлять все эти дискуссии? Уже тот факт, что само познание подменяют «теорией познания», является, быть может, самым красноречивым свидетельством бессилия современной философии.

Впрочем, в любой достоверности есть нечто, не подда­ющееся выражению и передаче: в действительности никто не может достичь какого-либо знания иначе чем посредством сугубо личного усилия. И все, что другой может сделать, это предоставить возможность и указать средства воспользовать­ся ею. Вот почему было бы тщетно, на уровне чисто интел­лектуальном, стремиться навязать какое бы то ни было убеж­дение; самая лучшая аргументация не сможет в данном слу­чае заменить непосредственное и действительное знание.

А теперь зададимся вопросом: можно ли определить метафизику, как мы ее понимаем? Нет, ибо определить — это всегда ограничить, а то, о чем идет речь, в самом себе является поистине и абсолютно безгранично, и, следователь­но, не может позволить заключить себя ни в какую формулу и ни в какую систему. Каким-то образом можно охарактери­зовать метафизику, сказав, например, что она есть познание универсальных принципов; но это не будет определением в собственном смысле слова, да и, кроме того, может дать о ней лишь смутное представление. Мы добавим к нему не­что, если скажем, что эта область принципов простирается гораздо дальше, нежели то полагали некоторые люди Запа­да, которые, тем не менее, занимались метафизикой, но час­тичным и неполным образом. Так, когда Аристотель рассмат­ривал метафизику как познание бытия в качестве бытия, он отождествлял ее с антологией, т. е. принимал часть за целое. Для восточной метафизики чистое бытие не является ни пер­вичным, ни самым универсальным из принципов, ибо оно уже есть определение; и, стало быть, надо идти за пределы бытия, и это-то как раз и есть самое важное. Вот почему во всякой подлинно метафизической концепции нужно оста­вить место для невыразимого; но даже и в этом случае все, что можно выразить, есть буквально ничто в сравнении с тем, что не поддается никакому выражению, подобно тому, как конечное, каково бы ни было его величие, есть ничто по от­ношению к Бесконечному. Можно подразумевать гораздо больше, нежели выражать, и, в конечном счете, в том-то и заключается роль, которую играют здесь внешние формы; все эти формы, идет ли речь о словах или о каких бы то ни было символах, являются лишь поддержкой, точкой опоры для того, чтобы подняться до возможностей концептуаль­ного знания, которые их несравненно превосходят. Мы сей­час вернемся к этому.

Мы говорим о метафизических концепциях, за неиме­нием в нашем распоряжении другого термина, чтобы быть понятыми; но пусть отсюда не заключают, будто в данном случае есть что-либо сходное с научным или философскими концепциями; речь идет не об оперировании какими-либо абстракциями, но о непосредственном познании истины та­кой, какова она есть. Наука всегда есть знание рациональное, дискурсивное, всегда не непосредственное познание через отражение; метафизика есть знание надрациональное, инту­итивное и непосредственное. Эту чистую интеллектуальную интуицию, без которой нет подлинной метафизики, впро­чем, никоим образом не следует уподоблять той интуиции, о которой говорят некоторые современные философы, ибо последняя, напротив, субрациональна. Есть интуиция интел­лектуальная и есть интуиция чувственная; одна находится выше рассудка, а другая ниже его; и эта последняя может уло­вить лишь мир изменений и становлений, т. е. природу, а скорее ничтожно малую часть природы. Область же интел­лектуальной интуиции, напротив, это область вечных и не­изменных принципов, это метафизическая область.

Трансцендентный интеллект, дабы непосредственно постичь универсальные принципы, должен и сам принадле­жать к порядку универсального; это не есть более индивиду­альная способность, и рассматривать его в качестве таковой было бы противоречием, т. к. для индивидуума невозможно выйти за свои собственные границы, выйти за пределы ус­ловий, которые и определяют его как индивида. Разум есть способность сугубо и специфически человеческая; но то, что находится за пределами разума, поистине является «не-че- ловеческим». Именно это делает возможным метафизичес­кое знание, и последнее, следует повторить еще раз, не явля­ется человеческим знанием. Иными словами, это не в каче­стве человека может стяжать его человек, но потому, что это существо, которое является человеческим в одном из своих состояний, есть в то же время нечто иное и большее, нежели человеческое существо. И вот как раз действительное опоз­нание над-индивидуальных состояний является подлинным предметом метафизики, или, даже точнее, самим метафизи­ческим знанием.

Здесь мы касаемся одного из самых существенных мо­ментов, и это необходимо с особой настойчивостью подчер­кнуть, а именно: если бы индивид был полностью завершен­ным существом, если бы он представлял собой закрытую систему, вроде монады Лейбница, метафизика вообще не была бы возможной. Непоправимо замкнутое в самом себе, это существо вообще не имело бы никакой возможности познания того, что не является порядком существования, к которому оно принадлежит. Но дело обстоит иным образом: в действительности индивид являет собой лишь преходящую и обусловленную случайными обстоятельствами манифес­тацию истинного существа. Он всего лишь частный случай среди бесконечного множества других состояний того же са­мого существа; а последнее, в самом себе, абсолютно незави­симо от всех своих манифестаций, точно так же, как — если воспользоваться сравнением, постоянно встречающимся в индуистских текстах, — солнце абсолютно независимо от многочисленных своих отражений. Такого фундаментальное различие высшего «Я» и «я», личности и индивидуальности; и как все отображения световыми лучами связаны с солнеч­ным первоисточником, без которого они вообще бы не су­ществовали и не имели никакой реальности, точно так же индивидуальность — идет ли речь об индивидуальности че­ловеческой или обо всяком другом аналогичном состоянии проявленности, — связана с личностью, изначальным цент­ром существа, связана тем самым трансцендентным интел­лектом, о котором только что шла речь. В рамках данного изложения невозможно ни более подробно развернуть эти соображения, ни более точно представить теорию множе­ственных состояний существа. Я полагаю, однако, что ска­зал об этом достаточно для того, чтобы, по крайней мере, дать возможность ощутить ее важнейшие значение для вся­кой подлинно метафизической доктрины.

Теорию, сказал я, но не только о теории идет речь, и это еще один пункт, который требует объяснения. Теоретичес­кое познание, которое еще остается лишь косвенным и в не­котором роде символическим, есть всего лишь предуготов­ление — впрочем, необходимое — к познанию подлинному. Кроме того, оно единственное, которое поддается хотя бы некоторой передаче, хотя и это не в полной мере; вот почему всякое изложение есть только средство приближения к зна­нию, и это — то знание, которое вначале является лишь вир­туальным, но затем должно осуществиться как действитель­ное. Здесь мы обнаруживаем новое отличие от той частич­ной метафизики, на которую указывали раньше, например, от метафизики Аристотеля, теоретически уже неполной в той мере, в какой она ограничивается бытием. Или, скорее, в той мере, в какой теорию, похоже, представляют как самодоста­точную — вместо того, чтобы подчинить ее целям соответ­ствующей реализации, как это всегда присуще всем восточ­ным доктринам. Однако даже в этой несовершенной мета­физике — нам даже хотелось бы сказать, в этой полумета­физике — иногда встречаются утверждения, которые, буду­чи правильно понятыми, могли привести к совсем другим заключениям. Так, например, разве Аристотель не говорит с полной определенностью, что единичное бытие — это все, что ему известно? Такое утверждение идентификации через познание как раз и является самым принципом метафизи­ческой реализации; однако в данном случае этот принцип остается изолированным, он имеет значение всего лишь су­губо теоретической декларации, из него ничего не следует, и похоже, что, сделав такое утверждение, о нем больше даже не думают. И как же случилось, что сам Аристотель и его продолжатель не разглядели лучше того, что подразумева­ется здесь? Так же обстоит дело и во многих других случаях, и похоже, что здесь иногда забывают о таких существенных вещах, как различие чистого интеллекта и разума — притом, однако, что все это достаточно четко формулируется. Воис­тину, странные пробелы. Надо ли видеть в этом следствии некоторых ограничений, органически присущих западному духу, несмотря на более или менее редкие, но всегда возмож­ные, исключения? До некоторой степени такое утверждение может быть верным, однако не следует полагать, что запад­ное мышление и прежде было столь же узко ограниченным, каким оно является в современную эпоху. Однако доктри­ны, подобные этой, в конечном счете являются всего лишь внешними, высшими по отношению ко многим другим, по­скольку, несмотря ни на что, они содержат в себе часть под­линной метафизики; но к ней всегда примешиваются сооб­ражения другого порядка, и вот в них-то нет ничего от мета­физики... Со своей стороны, мы убеждены, что на Западе, в древности и в средние века, существовало нечто иное, что некой элите были доступны доктрины чисто метафизичес­кие, которые мы можем назвать цельными, включая сюда и ту реализацию, которая, для большинства современных лю­дей, несомненно, есть нечто, с трудом представимое. Если же Запад столь абсолютно утратил воспоминание о них, то это потому, что он разорвал со своими собственными традици­ями. И вот поэтому-то современная цивилизация является цивилизацией аморальной и извращенной.

Если бы чисто теоретическое познание имело свою цель в самом себе, если бы метафизика должна была удовольство­ваться этим, безусловно, это уже было бы кое-что, но этого было бы совершенно не достаточно. Вопреки безусловной достоверности, еще большей, нежели достоверность матема­тическая, которая уже приписывается такому знанию, в ко­нечном счете, на уровне несравненно более высоком, оно предстает всего лишь аналогом того, что на уровне более низком, земном и человеческом, является научной и фило­софской спекуляцией. И это не то, чем должна быть метафи­зика; пусть другие интересуются «игрой ума» или тем, что может казаться таковой, — это их дело. Для нас же вещи та­кого рода скорее безразличны, и мы полагаем, что любопыт­ство психолога должно быть совершенно чуждо метафизи­ку. О чем идет речь для первого — так это о том, чтобы по­знать то, что есть, и познать его таким образом, что реально, и по сути дела лишь познают лишь самое себя.

Что же до средств метафизической реализации, то мы хорошо знаем, какие возражения касательно них могут предъявить те, кто считает своим долгом оспаривать воз­можность этой реализации. Действительно, такие средства должны быть досягаемы для человека; они должны быть — по крайне мере, на первых стадиях — адаптированы к ус­ловиям человеческого состояния, ибо в этих условиях в дан­ный момент находится существо, которое, отправляясь от них, должно овладеть высшими состояниями. И, стало быть, это в формах, принадлежащих сему миру, человеческое су­щество обретет точку опоры для того, чтобы подняться над самим этим миром. Слова, символические знаки, ритуалы или какие бы то ни было подготовительные действия, не имеют ни другого основания для своего бытия, ни другой

функции; как мы уже сказали, это опоры и ничего более. Но, возразят иные, как это возможно, чтобы такие, сугубо преходящие средства могли привести к результату, который их бесконечно превосходит, который принадлежит к совер­шенно иному порядку, нежели они сами? Заметим вначале, что в действительности это совершенно случайные цели и что результат, которого они помогают добиться, ни в коей мере не является их следствием; просто они ставят суще­ство в положение, при котором этого результата легче дос­тичь, вот и все. Если рассмотренное нами возражение осно­вательно в данном случае, то оно равным образом должно быть значимо и в случае религиозных ритуалов, например, таинств, где существует не меньшая диспропорция между средством и целью; некоторые из тех, кто выдвигает его, об этом, быть может, не поразмыслили в достаточной мере. Что же до нас, то мы не смешиваем простое средство с при­чиной в истинном смысле этого слова и мы не рассматри­ваем метафизическую реализацию как следствие чего бы то ни было, потому что она есть не производное чего-то, что еще не существует, но осознание того, что постоянно и не­изменно существует вне всякой временной или какой-либо другой последовательности. Ибо все состояния бытия, рас­сматриваемые в их принципе, совершенно единовременно существуют в вечном настоящем.

Мы, стало быть, не усматриваем никакого затруднения в том, чтобы признать, что не существует никакой общей меры для метафизической реализации и средств, ведущих к ней, или, если угодно, ее предуготовляющих. К слову ска­зать, именно потому ни одно из этих средств не является строго, абсолютно необходимым — или, по крайне мере, дей­ствительно необходимо лишь одно предуготовление, и это — теоретическое знание. С другой стороны, оно само то себе не могло бы способствовать многому без еще одного метода, который нам, стало быть, надлежит рассмотреть, ибо ему предназначено играть самую важную и самую устойчивую роль. Этот метод — концентрация (сосредоточение), и это нечто совершенно чуждое и даже противоположное менталь­ным привычкам современного Запада, где все стремится лишь к рассеянию и непрестанному изменению. Все осталь­ные методы лишь вторичны по отношению к этому; своим назначением они имеют, главным образом, содействовать концентрации, а также гармонизировать между собой раз­личные элементы человеческой индивидуальности, дабы подготовить эффективное взаимодействие между этой ин­дивидуальностью и высшими состояниями существа.

Впрочем, вначале эти методы могут варьировать до бес­конечности, так как, в случае каждого индивида, они долж­ны быть адаптированы к его конкретной природе, стать со­ответственными его способностям и его частным предрас­положенностям. Затем различия станут уменьшаться, так как речь идет о многообразных путях, ведущих к одной о той же цели; а на определенной стадии всякая множественность ис­чезнет. Но к этому моменту преходящие и индивидуальные методы уже исполнят свою роль. Эту роль (дабы показать, что она вовсе не является необходимой) некоторые индуис­тские тексты сравнивают с ролью лошади, посредством ко­торой человек быстрее и легче доберется до цели своего пу­тешествия, но без которой он бы все равно ее достиг. Можно было бы пренебречь ритуалами, разнообразными процеду­рами, указанными для достижения метафизической реали­зации, и, тем не менее, посредством одной лишь постоянной фиксации духа и всех способностей существа на цели такой реализации, в конце концов, достичь этой высшей цели.

Но если существуют средства, облегчающие усилие, то зачем добровольно пренебрегать ими? Разве является смеше­нием преходящего и абсолютного учитывание условий че­ловеческого состояния, поскольку именно отправляясь от этого состояния, само по себе преходящего, мы вынуждены идти к завоеванию состояний более высоких, а затем состоя­ния высшего и безусловного?

Укажем теперь, в соответствии с учениями, которые яв­ляются общими для всех традиционных доктрин Востока, главные этапы метафизической реализации. Первый, в не­котором роде всего лишь предварительный, осуществляется в области человеческой и не выходит за пределы индивиду­альности. Он заключается в бесконечном расширении этой индивидуальности, телесная модальность которой, един­ственно развитая у обычного человека, представляет лишь минимальную ее часть. От этой-то модальности фактически и начинается путь, вот почему вначале используются мето­ды чувственного порядка, которые, однако, должны находить отзвук в других модальностях человеческого существа. Фаза, о которой мы говорим, по сути, является реализацией или развитием всех возможностей, виртуально заключенных в человеческой индивидуальности и образующих как бы многообразные ее продления, в различных направлениях простирающиеся за пределы области телесной и чувствен­ной. И как раз посредством этих продлений и можно будет затем установить связь с другими состояниями.

Такое осуществление интегральной индивидуальности всеми традициями обозначается как восстановление того, именуется «изначальным состоянием», состоянием, которое считается состоянием истинного человека и которое уже ус­кользает от ограничений, характерных для обыденного со­стояния, в частности, того, которое вызвано временнуй обус­ловленностью. Существо, достигшее этого «изначального состояния», все еще остается лишь индивидуальным чело­веком, в действительности не овладевшим никаким над-ин- дивидуальным состоянием; и, однако, отныне он освободился от времени, поскольку видимая последовательность явлений преобразовалась для него в единовременность. Он сознатель­но обладает некой способностью, которая неведома обычно­му человеку и которую можно назвать «чувством вечности». Это чрезвычайно важно, ибо тот, кто не может преодолеть точку зрения временной последовательности и рассматри­вать все явления одновременно, неспособен, даже в малей­шей степени, к восприятию метафизического уровня. Пер­вое, что надлежит сделать тому, кто действительно хочет до­стичь метафизического знания, это выйти за пределы вре­мени. Мы охотно сказали бы в «не-время», если бы такое выражение неизбежно не выглядело странным и необычным. Это осознание вневременнуго, однако, некоторым, несомнен­но неполным, но уже реальным образом может быть достиг­нуто задолго до того, как во всей его полноте будет реализо­вано то «изначальное состояние», о котором мы только что говорили.

Могут спросить: почему говорится именно об «изна­чальном состоянии»? Потому что все традиции, включая и западную (ибо и сама Библия не сообщает ничего иного) со­гласно говорят, что это состояние есть именно то, которое было нормой у истоков человечества, тогда как нынешнее состояние является всего лишь результатом падения, след­ствием своего рода прогрессирующей материализации, со­вершившейся в ходе времен на протяжении определенного цикла. Мы не верим в «эволюцию» в том смысле, как пони­мают это слово современные люди; так называемые научные гипотезы, придуманные ими, нисколько не соответствуют реальности. Впрочем, здесь мы можем лишь просто указать на теорию космических циклов, которая особое развитие получила в индуистских доктринах. Иначе мы вышли бы за пределы нашей темы, так как космология — это не метафи­зика, хотя и очень сильно зависит от нее; космология — лишь ее приложение к физическому уровню, и подлинные есте­ственные законы являются всего лишь преломлениями, в области относительной и преходящей, универсальных и не­изменных принципов.

Вернемся к метафизической реализации: ее вторая фаза соотносится с над-индивидуальными состояниями, однако еще обусловленными, хотя их обусловленности уже совершен­но иные, нежели обусловленности человеческого состояния.

Здесь человеческий мир, в котором мы еще пребывали на пре­дыдущей стадии, полностью и окончательно преодолевается. Скажем больше: то, что преодолено, — это мир форм в его наиболее общем значении, включающий все индивидуальные состояния, каковы бы они ни были, ибо форма есть общее условие для всех этих состояний, то, посредством которого и определяется индивидуальность как таковая. Существо, кото­рое больше не может называться человеческим, отныне выш­ло из «потока форм», как гласит одно дальневосточное выра­жение. Впрочем, можно было бы указать и на другие разли­чия, так как эта фаза может подразделяться: в действительно­сти она включает в себя несколько этапов, которые, хотя и будучи неоформленными, еще относятся к проявленному су­ществованию, вплоть до той ступени универсальности, кото­рая уже принадлежит чистому бытию.

Однако, сколь бы ни были возвышенны эти состояния по отношению к состоянию человеческому, как бы ни были удалены от него, они все еще являются относительными, и это верно применительно даже к самому высокому из них, тому, которое соответствует принципу всякой манифестации. Ов­ладение ими есть, стало быть, всего лишь промежуточный результат, который не следует смешивать с конечной целью метафизической реализации; она же находится за пределами существа, и по отношению к ней все остальное есть лишь про­движение и предуготовление. Этой высшей целью является абсолютно необусловленное состояние, свободное от всяких ограничений; именно по этой причине оно не поддается вы­ражению, и все, что можно сказать о нем, может быть оформ­лено лишь отрицательными понятиями, будучи производно от отрицания границ, детерминирующих и определяющих всякое существование в его относительности. Достижение та­кого состояния — это то, что индуистская доктрина называет «Освобождением», когда она рассматривает его в соотноше­нии с обусловленными состояниями, а также «Союзом», ког­да оно рассматривается в соотношении с Высшим принципом.

Впрочем, в этом безусловном состоянии в принципе заключены все остальные состояния, однако преобразован­ными и освобожденными от специфических обусловленно­стей, определяющих их как частные состояния. Сохраняется все, что обладает положительной реальностью, поскольку именно здесь все имеет свой принцип; «освобожденное» су­щество действительно обладает полнотой своих возможно­стей. А то, что исчезло, — это лишь ограничивающие усло­вия, реальность которых абсолютно отрицательна, посколь­ку они олицетворяют только «недостаток» в том смысле, в каком Аристотель употреблял это слово. Таким образом, отнюдь не будучи своего рода полным уничтожением, как то полагают некоторые люди Запада, это конечное состоя­ние, напротив, является абсолютной полнотой, высшей ре­альностью, по отношению к которой все остальное есть все­го лишь иллюзия.

Добавим еще, что всякий, даже частичный результат, достигнутый существом в ходе метафизической реализации, остается таковым навсегда. Такой результат приобретается существом навечно, и ничто не может заставить его лишиться этого достояния. Работа, выполненная на таком уровне, даже если она будет прервана, не достигнув конечной цели, вы­полняется раз и навсегда — именно в силу своей вневремен- ности. Это верно даже для простого теоретического знания, ибо каждое знание несет свой плод в самом себе, тем-то и заметно отличаясь от действия, которое есть лишь сиюми­нутная модификация существа и которое всегда отделено от своих следствий. Впрочем, последние относятся к той же об­ласти и к тому же порядку существования, как и то, что их породило; следствием действия не может быть освобожде­ние от действия, и его результаты не выходят за пределы ин­дивидуальности, даже рассматриваемой во всей протяжен­ности ее расширения, на которое она способна. Поскольку действие, каково бы оно ни было, не является противопо­ложностью невежества, которое есть корень всякой ограни­ченности, то действие и не могло бы заставить невежество исчезнуть; его рассеивает только знание, как свет солнца рас­сеивает мрак. И тогда-то высшее «Я», неизменный и вечный принцип всех проявленных и непроявленных состояний, является во всей своей высшей реальности.

После этого очерка, весьма несовершенного и, разуме­ется, дающего лишь очень слабое представление о том, чем может быть метафизическая реализация, необходимо сделать одно замечание, совершенно необходимое для того, чтобы избежать серьезных ошибок интерпретации. А именно: все, о чем здесь идет речь, не имеет никакого отношения к лю­бым экстраординарным феноменам. Все, что есть феномен, принадлежит к порядку физическому; метафизика же обре­тается за пределами феноменов; и мы берем это слово в его самом всеобщем значении. Отсюда, наряду с другими след­ствиями, вытекает, что состояния, о которых только что го­ворилось, не заключают в себе ничего «психологического». Нужно прямо сказать это, ибо в данном случае иногда воз­никают причудливые смешения. Но психология, по самому своему определению властна лишь над человеческими состо­яниями, и к тому же, понимаемая так, как сегодня, она охва­тывает лишь весьма ограниченную область возможностей индивида, которые, однако, простираются гораздо дальше, нежели могут предположить представители этой науки. В действительности индивидуальный человек — это нечто од­новременно и гораздо большее, и гораздо меньшее, нежели обычно полагают на Западе. Он нечто гораздо большее в силу своих возможностей бесконечного расширения за пределы телесной модальности, с которой соотносится все то, что обычно изучают; но он также и нечто гораздо меньшее, по­скольку, далеко не образуя завершенное и самодостаточное существо, он есть лишь внешняя манифестация, мимолет­ный образ, который приняло существо подлинное и кото­рым нисколько не затрагивается в его неизменности сущ­ность последнего.

Следует особо подчеркнуть то, что область метафизи­ческая целиком обретается за пределами феноменального мира, так как современные люди знают и исследуют исклю­чительно феномены, лишь последними они интересуются почти исключительно, как об этом, впрочем, и свидетель­ствует направление, приданное ими развитию опытных дис­циплин. Их метафизическая неодаренность своей причиной имеет ту же тенденцию. Несомненно, может случиться, что некоторые частные феномены проявятся в ходе работы ме­тафизической реализации, но совершенно произвольным образом; и это будет скорее досадный результат, ибо явле­ния подобного рода могут быть лишь препятствием для того, кто поддастся искушению придать им хоть какое-нибудь зна­чение. Тот, кто позволяет феноменам останавливать себя и сводить с истинного пути, а в особенности тот, кто позволя­ет себе отправляться на поиск исключительных «способнос­тей», имеет мало шансов продвинуть реализацию дальше той ступени, которой он уже достиг к тому времени, когда про­изошло это отклонение.

Эта ремарка, естественно, побуждает к корректированию некоторых ошибочных истолкований понятия «йога»; и в самом деле, разве не заявлялось иногда, что этим словом индуисты обозначают развитие некоторых скрытых сил че­ловеческого существа? Только что сказанное нами вполне доказывает, что такое определение должно быть отброшено. На самом же деле это слово, «Йога», означает то, что мы наи­более близким к оригиналу образом перевели как «Союз», и то, что оно, собственно говоря, подразумевает, есть, стало быть, высшая цель метафизической реализации. «Йогом» же, если понимать данное слово в его наиболее точном значе­нии, является единственно тот, кто этой цели достиг. Верно, однако, что, толкуемые расширительно, эти понятия в иных случаях, прилагаются также и к подготовительным стадиям «Союза» или даже к простым начальным методам, и также к существу, которое достигло состояний, соответствующих этим стадиям, или использует также методики для их дости­жения. Но как можно упорствовать в том, что слово, первым и главным значением которого является «Союз», просто-на­просто и по сути своей обозначает дыхательные упражне­ния или что-либо еще в этом же роде? Эти упражнения, рав­но как и другие в целом основанные на том, что мы можем назвать наукой о ритме, действительно, относятся к наибо­лее распространенным методикам, имеющим своей целью метафизическую реализацию. Но пусть не принимают за цель то, что является всего лишь преходящим и случайным средством; и пусть также не считают изначальным смыслом слова то, что является всего лишь его вторичным и более или менее искаженным значением.

Говоря о том, чем исходно является «Йога», и, подчер­кивая, что это слово, по существу, всегда означало одно и то же, можно задуматься над вопросом, о котором мы до сих пор ничего не говорили, а именно: каково происхождение самих этих традиционных метафизических доктрин, из ко­торых мы заимствуем все изложенные нами сведения? Ответ очень прост, хотя он и рискует вызвать возражения тех, кто желал бы все рассматривать с точки зрения истории. И он таков: у них нет происхождения; мы хотим сказать, нет чело­веческого источника, который можно было бы разместить во времени. Иными словами, происхождение традиции, в той мере, в какой само это слово, «происхождение», еще имеет смысл в данном случае, является «не-человеческим», как и сама метафизика. Доктрины этого порядка не появились в какой-то определенный момент истории человечества; наше указание на «изначальное состояние», а также, с другой сто­роны, сказанное нами относительно вневременного харак­тера всего метафизического, должны позволить понять это без особых затруднений — при условии, что, вопреки опре­деленным предрассудкам, согласятся смириться с абсолют­ной неприложимостью точки зрения истории к определен­ным вещам. Метафизическая истина вечна; и как раз в силу этого всегда находились существа, которые могли действи­тельно и полностью ее познать. Изменяться же могут лишь внешние формы, преходящие методы; но эти изменения не имеют ничего общего с тем, что современные люди называ­ют «эволюцией», они суть всего лишь адаптация к тем или иным частным обстоятельствам, к конкретным характерис­тикам расы или определенной эпохи. Отсюда следует мно­жественность форм; но основ доктрины это никоим обра­зом не задевает и не модифицирует, точно так же, как сущ­ностные единство и самотождественность существа не изме­няются под влиянием множественности его состояний про­явленности.